Текст книги "Суверенитет"

Абсолютистское государство принадлежит к типу феодального государства, представляя его последнюю стадию. Господствующим классом, носителем высшей политической власти, является тот же класс феодальных землевладельцев, опирающийся на тот же феодальный способ производства. Однако этот способ производства и опирающийся на него класс уже вступили в стадию своего полного разложения; им противостоит экономическая мощь буржуазии. Интересы самосохранения требуют от феодального дворянства все большего приспособления как экономического, так и политического, к росту буржуазных отношений и экономической мощи буржуазии.

Феодально-абсолютистское государство, подталкиваемое буржуазией, стремящейся к сплочению своего внутреннего рынка, продолжает тенденцию к централизации и созданию крепкого государственного аппарата, которая наметилась уже в сословной монархии, и в некотором смысле доводит эту тенденцию до ее логического конца. Институты и формы непосредственного господства класса отпадают, и права сословных учреждений переходят к монарху, отныне неограниченному и абсолютному, стоящему над законами и ставшему источником всякого права. В условиях, когда экономическая сила буржуазии уже уравновешивает политическую силу дворянства, их сотрудничество в сословных учреждениях становится невозможным; господствующему классу удобнее прикрывать свою разъедаемую снизу диктатуру видимостью надклассовой монархии, которая в своей политике вынуждена учитывать и потребности буржуазии.

Абсолютная монархия – это опосредствованная форма господства землевладельческого класса. Юридическая высшая власть здесь осуществлена в наиболее концентрированном виде: она сосредоточена не только в одном органе, но и в одном лице. «Государство – это я», – такова известная формула абсолютной монархии.

Абсолютная монархия занимает особое место в истории принципа суверенитета. Именно в эпоху абсолютной монархии впервые был осуществлен принцип суверенной государственности и впервые этот принцип был сформулирован Бодэном, Гроцием, Гоббсом, Спинозой. Это не значит, что в работах этих мыслителей суверенитет мыслится только в форме абсолютной монархии. Как уже упоминалось, Гоббс признает в качестве возможного носителя суверенитета и собрание. Спиноза в «Богословско-политическом трактате», как мы уже видели, считает наиболее естественным носителем суверенитета совокупность граждан, народ, предвосхищая в некотором смысле руссоистскую постановку вопроса. Учения этих мыслителей, отражая интересы растущей буржуазии, выходят за рамки обоснования абсолютной монархии. Однако идет ли речь о власти монарха, или о власти собрания, или о власти всего народа, во всех этих случаях власть высшего органа в государстве строится по образу и подобию власти абсолютного монарха, как власть суверенная – верховная, единая и неограниченная[168]168
  В «Политическом трактате» Спинозы имеются, впрочем, уже некоторые зачатки конституционализма.


[Закрыть].

Какие исторические причины обусловили складывание и формулировку принципа суверенитета именно в условиях абсолютной монархии?

В условиях абсолютистского государства происходит решительная централизация государственных функций. Централизованная государственная власть, с одной стороны, подпирает разлагающееся феодально-помещичье землевладение, предоставляя помещикам необходимый им аппарат для подавления крестьянства, а с другой стороны, она сплачивает воедино крупные хозяйственные территории как арену экономической активности буржуазии. Но эта централизация означает концентрацию властного принуждения. Государственная власть становится монополистом принуждения внутри страны, так же как и военной функции, направленной вовне. Ликвидируются собственная юрисдикция и право частных войн феодалов и городов. Местные органы осуществляют власть только по поручению или с соизволения государя. Только государство, утверждает Гоббс, есть абсолютная независимая корпорация, все другие корпорации подвластны верховной власти государства[169]169
  Гоббс. Левиафан. С. 131.


[Закрыть]. Если продажа должностей («venalité des charges») и создавала фактически известную независимость отдельных органов, например судебных, то в то же время она служила лишь подтверждением того, что власть – это собственность государя, который вправе распоряжаться ею по своему усмотрению. Суверенитет есть собственность монарха. Согласно Луазо, государи обладают суверенитетом на правах собственности («propriété de la souverainete»), а не только на правах пользования («exercice»). Суверенитет составляет самую суть государства, неразрывно связан с государственной территорией[170]170
  Палиенко. Указ. соч. С. 34, 105–106.


[Закрыть]. Даже Гоббс рассматривает верховную власть как собственность суверена. Еще в XIX в. такой взгляд на суверенитет как на собственность монарха развивал в Германии Мауренбрехер.

Но вместе с тем создаются условия для частичного отграничения публичного права власти от частного права. Бодэн из своего основного положения о суверенитете делает вывод о несовместимости с идеей суверенитета ограничения суверенитета во времени или объектах власти, дробления, отчуждения, утраты по давности, тем самым проводя грань между суверенитетом и категориями частного права. В этом процессе решающую роль играет тот факт, что наряду с концентрацией власти в руках дворянского короля происходит рост частной собственности буржуазии.

Если Бодэн не допускает обложения подданных сувереном без их согласия и вообще ограждает имущественные права граждан, то в этом нельзя не видеть попытки совместить суверенитет дворянского монарха с интересами развития буржуазной собственности. Ходячее утверждение «все принадлежит монарху» («omnia principisest») он толкует в том смысле, что это относится к власти («imperium») в отличие от частной собственности и владения отдельных подданных. Именно так толкует он изречение Сенеки: «Omnia rex imperiopossidet, singuli dominio»[171]171
  Bodinus. Указ. соч.; Seneca. De beneficiis. Lib. VII. Cap. 4–5. – Царь всем владеет в смысле власти, а отдельные лица в смысле собственности.


[Закрыть].

Окончательно рушится принцип договорных отношений между королем и сословиями, и эти отношения принимают, безусловно, характер односторонней и полной субординации. Интересы национально-государственной независимости выступают с полной отчетливостью. В них отражен не только интерес господствующего дворянства, связавшего свою судьбу с монархией, но и интерес буржуазии, отстаивающей свой внутренний рынок.

Концентрация государственной власти, естественно, задела и самую мощную негосударственную организацию – церковь. В новых условиях дуализм государства и церкви был более невозможен, он противоречил не только внутренней унификации государственной власти, но и возросшей чувствительности как дворянства, так и буржуазии к государственной независимости, которая начинает отождествляться с национальной независимостью. Протестантизм и секуляризация церковного землевладения являются выражением победы государственного начала над церковным. Притязания церкви на господство подорваны не только в протестантских государствах, но и в государствах, сохранивших верность католичеству.

Помещичья власть над крестьянством осуществляется во все большей степени с помощью государственного аппарата либо самим помещиком как представителем государственной власти. Концентрация власти в одном лице, выступающем как носитель государственной независимости вовне и как полновластный хозяин государства, сделала отношения властвования по внешности простыми и легко воспринимаемыми. Свойства верховенства государственной власти выступили наружу во всей их наглядности.

Вместе с тем столь же ясны преимущества этой власти над предшествовавшей ей феодальной неурядицей. По замечанию Энгельса, королевская власть «была представительницей порядка в беспорядке, представительницей образующейся нации в противоположность раздроблению на бунтующие вассальные государства. Все революционные элементы, которые образовывались под поверхностью феодализма, тяготели к королевской власти, точно так же как королевская власть тяготела к ним»[172]172
  Маркс и Энгельс. Соч. Т. XVI. Ч. I. С. 445.


[Закрыть]. Наличие в государстве высшей власти, стоящей над всеми организациями и лицами и самостоятельно определяющей нормы поведения государства вовне, воспринимается как историческая и логическая необходимость. Суверенная власть есть душа государства (Гоббс)[173]173
  Гоббс. Указ. соч. С. 179.


[Закрыть]. Правда, в этой простоте и наглядности была и опасная сторона. Они дезориентировали в вопросе о сущности суверенитета и его носителе. Суверенитет понимался не как суверенитет государства, а как суверенитет государя, как абсолютная власть одного органа в государстве.

Бодэн не допускает подлинного ограничения суверенитета монарха каким-либо представительным органом. Если даже такой орган существует (как в Англии), то он, по Бодэну, может играть лишь служебную, подчиненную роль[174]174
  Bodinus. Op. cit. P. 144–145.


[Закрыть].

Однако неудобства такого понимания суверенитета проявились лишь позже, уже на стадии перехода к буржуазному государству.

Важнейшим моментом с точки зрения формирования суверенитета было появление новой формы взаимоотношений между государством и правом. Происходит секуляризация права, его освобождение от уз религии. Право как атрибут государства отделяется от церкви и религиозной морали. Преодоление религиозно-морально-юридического синкретизма и выделение права в самостоятельную идеологико-политическую надстройку обусловлено рядом моментов как экономического, так и политического, и идеологического характера.

Экономическое развитие, характеризующееся складыванием буржуазных отношений, вызывает потребность в постоянной правоустанавливающей деятельности, несвязанной неподвижными нормами религии или обычая, а иногда и находящейся в прямом противоречии с предписаниями церкви (например, в вопросе о процентах).

Политическое развитие выдвигает требование концентрации деятельности в руках государства в целях укрепления его полновластия и осуществления централизации.

Существенным моментом для развития принципа суверенитета было расширение содержания деятельности государства. Государство охватило все стороны общественной жизни – экономику, культуру и даже быт – и регулировало их в соответствии со своими видами. Нет такой области, которая юридически была бы ему недоступной. Этот принцип наглядно воплотился в регламентации общественной жизни полицейским государством «просвещенного абсолютизма».

С идеологической точки зрения новое представление о праве, как и формулировка суверенитета носителя высшей государственной власти, неразрывно связано с новым мировоззрением гуманизма и Возрождения. Секуляризация права и государства – составной момент секуляризации культуры, торжества нового мировоззрения, утверждающего земную жизнь в ее правах и снимающего с политики, науки, культуры, искусства задачу служения потусторонним целям, проникнутого верой в разум и его могущество. В то же время, когда Бодэн сформулировал принцип суверенитета, Коперник, Кеплер, Гассенди создают новую европейскую науку, а искусство итальянского Возрождения заполняет старые библейские сюжеты полнокровным земным содержанием. Методология идеологов суверенитета – это рационализм Декарта, эмпиризм Бэкона. Принцип суверенитета, как принцип свободного «правотворчества» государства, выражал начавшийся процесс складывания юридического мировоззрения, являющегося, по выражению Энгельса, классическим мировоззрением буржуазии. Свои задачи государство теперь осуществляет с помощью своих же законов, приспособленных, как подчеркивает Бодэн, к «locorum, temporum et personarum infinita varietate» (бесконечному разнообразию условий места, времени и лиц). Такое право может быть создано только государством, и притом только суверенным государством. Неслучайной является теснейшая связь в учении Бодэна между принципом суверенитета и принципом государственного закона. Бодэн определяет закон именно как веление суверенной власти[175]175
  Bodinus. Op. cit. P. 159.


[Закрыть], независимо от того, осуществляется ли она одним лицом, несколькими лицами или всеми. Бодэн видит в этом существо суверенитета, его главное и первое свойство. Все перечисленные им семь суверенных прав уже содержатся, по его мнению, по существу в праве законодательства, «в праве давать законы всем или отдельным гражданам, не принимая никакого закона от самих граждан». При этом Бодэн подчеркивает, что только власть, издающая законы, имеет право их изменять или отменять, когда они устаревают, полностью или частично[176]176
  Bodinus. Op. cit. P. 142.


[Закрыть].

Здесь важно также отметить то обстоятельство, что Бодэн в понятии закона объединяет как индивидуальные, так и общие нормы. Единая суверенная власть, будь то монарх, будь то собрание аристократии, будь то народ, издает любые нормы как общего, так и индивидуального порядка. Этим подчеркивается неограниченный абсолютный характер суверенной власти и заранее предрешается позиция классической доктрины суверенитета по отношению к принципу разделения властей.

Суверенная власть не принимает никаких законов от граждан, именно она придает силу закона любой норме.

Государство, сосредоточившее в своих руках всю власть, есть всемогущее государство, не терпящее ограничения своей мощи. Это – земной бог, это – всепоглощающий Левиафан. Идеологической предпосылкой абсолютного суверенитета была абсолютизация государства, государственного интереса («raison d'Etat»), выводом из которого и был принцип суверенитета абсолютистского государства. Без Макиавелли не было бы и Бодэна. Макиавелли не только впервые употребил термин «государство», но он придал государству вполне самостоятельное значение. Это было необходимой предпосылкой для формулировки принципа суверенитета абсолютистского государства. Из признания государственного интереса высшим интересом и следовало признание верховенства государственной власти, обеспечивающей этот интерес своей мощью, макиавеллевский «князь», которому все дозволено, и был первым абсолютным сувереном в полном смысле этого слова. В данном образе обобщена практика образования абсолютистского государства.

Абсолютистское государство, сделав решительный шаг вперед в преодолении религиозно-юридического синкретизма, не устраняет религию. Религия и церковь продолжают играть важную роль в жизни общества как в протестантских, так и в католических странах, но они уже не делят с государством власти принуждения. Само положение церкви и религии определяется государством. Это находит вначале выражение в принципе «cuius regio, eius religio» («чье королевство, того и религия»), а потом в принципе веротерпимости, в котором государство вновь подтвердило свою самостоятельность в отношении той или иной церкви или религии. В государстве может быть государственная церковь, но сама церковь уже не может представлять собой государство в государстве. Религиозно-церковные предписания сами по себе теряют свою юридическую силу и нуждаются в поддержке государственной власти. Если эта помощь оказывается, то в первую очередь в силу государственного интереса. Инквизиционные суды были орудием в руках государства. Религиозная обязанность и юридическая обязанность уже различаются, а законом, как и подчеркивает Бодэн, признается лишь веление высшей государственной власти. «…Теоретическое рассмотрение политики освободилось от морали, и был выставлен постулат самостоятельного подхода к политике»[177]177
  Маркс и Энгельс. Соч. Т. IV. С. 303.


[Закрыть].

Но самостоятельность государства не есть его независимость от господствующего класса. Наоборот, она означает, что отныне государство стало еще более действенным орудием господства класса, что ему этот класс вверяет свою судьбу, что именно оно сосредоточило в своих руках все орудия властного классового принуждения. Для государства остается обязательной морально-политическая норма господствующего класса, отражающая его политические интересы и моральные воззрения. Эта норма выступает в обнаженном и неприкрытом виде у Макиавелли как интерес князя, в котором заключается высшее требование политической морали эпохи: достижение любыми средствами успеха в деле завоевания абсолютной власти. Однако чем больше торжествует макиавеллизм на практике, тем больше он нуждается в благовидном прикрытии. Провозглашение обнаженного интереса государства – не в интересах самого государства. К тому же морально-политические требования эпохи во все большей и большей степени определяются ростом экономической мощи буржуазии, интересами поднимающегося класса и их назревающим столкновением с абсолютной монархией. Эти требования облекаются в форму естественного закона как закона, обязательного и для государства.

У Бодэна оно фигурирует также в виде божественных законов, которые, однако, существенным образом отличаются от законов положительной религии и представляют собой по существу форму естественного закона.

Бодэн проводит различие между правом («jus»), которое устанавливает справедливое и без повеления («sine ussu»), и законом («lex»), или повелением суверенной власти. «Между правом и законом весьма значительное расстояние» («plurimum distat lex a iure»)[178]178
  Bodinus. Op. cit. P. 154.


[Закрыть]. Он «считает суверена свободным от законов («legibus solutus»), ибо они являются эманацией его воли, суверенный правитель ни от кого не получает приказаний. Однако он считает и суверенного правителя связанным божественным и естественным правом и учит, что подданные могут отказать в своем повиновении суверену, нарушающему это право.

Характерным для теории суверенитета эпохи абсолютизма является не полное отрицание «божественного» или «естественного» права, а строгое различение между этим правом и законом государственным как единственным источником положительного права. Обязанности государя, налагаемые на него божественным или естественным законом, не являются обязанностями юридическими. Божественный или естественный закон – это метаюридический критерий для оценки правовой деятельности государства, выражающий морально-политические требования данной эпохи.

У Гоббса естественный закон служит главным образом обоснованием политики безудержного государственного интереса, абсолютной монархии и ее неограниченной власти. Концентрация неограниченной власти в руках монарха выступает как требование естественного закона.

Любой произвол монарха находит свое оправдание в том, что естественный закон требует перенесения на государственную власть всех прав граждан. Но уже у Спинозы естественный закон начинает служить также средством ограждения прав подданных от произвола и злоупотреблений государственной власти, но не как норма, а как закон природы самого государства. Впрочем, и у Гоббса естественный закон служит не только нормой, но и выражением фактической закономерности образования и функционирования государства. Естественный закон в XVII в. рассматривается как имманентный закон самого государства, ибо это тот закон, в силу которого государство возникает и осуществляет свои цели и назначение. Изменяя ему, государство изменяет своей же природе, своему же назначению. Таким образом, в этом законе нет ничего противоречащего суверенитету государства. Наоборот, это и есть закон государственного суверенитета.

Позже, и особенно в XVIII в., характер естественно-правовой доктрины меняется. Естественный закон служит обоснованием законности одной лишь государственной формы – демократии и одного лишь суверенитета – народного суверенитета. Естественный закон резко противопоставляется положительному праву государства. Но это не был действующий естественный закон, признаваемый существующим государством, это был естественный закон революционной доктрины, это была политическая программа поднимающегося, идущего к власти класса, противопоставляющего существующему строю свое право на суверенитет. Этот доктринальный характер присущ и приведенным выше высказываниям Бодэна (как и других авторов) о праве подданных на неповиновение велениям суверена, нарушающим божественный закон. Это не закон и не право, а лишь учение, теория, хотя и выражающая реальные интересы и требования класса. Оно не затрагивает правовой неограниченности государственной власти.

Таким образом, установившееся полновластие государства послужило основанием для выработки принципа суверенитета в абсолютистском государстве. Необходимо учесть основные черты, характерные для абсолютистского государства и наложившие свой отпечаток и на принцип суверенитета в абсолютистском государстве.

Во-первых, в абсолютистском государстве классовая сущность суверенитета оказалась затушеванной относительным равновесием классов помещиков и буржуазии и опосредствованной формой господства первого класса.

Во-вторых, юридическое оформление суверенитета, так же как и правовое регулирование власти в абсолютистском государстве, не могло получить сколько-нибудь серьезного развития. Суверенитет мог быть понят лишь как неограниченная никаким положительным правом абсолютная власть какого-либо одного органа власти и, как правило, именно монарха.

Однако некоторое неосознанное и искаженное представление о различии между сущностью и юридической формой суверенитета лежит в основе учений XVII в. о реальном верховенстве («maiestas realis»), принадлежащем народу или государству, и личном верховенстве («maiestas personalis») государя, и особенно в известном учении Гуго Гроция об «общем субъекте» суверенитета, каковым является государство как целое, как совершенный союз свободных людей, и «собственном субъекте» суверенитета, каковым является конкретный носитель верховной власти. Отношения между этими субъектами суверенитета Гроций иллюстрировал путем аналогии с отношением между телом и его органом.

Уже у Бодэна проскальзывает мысль о неизбежности ограничений порядка деятельности суверенного органа, вытекающих из природы самой юридической формы суверенитета. Бодэн вынужден признать существование основных законов («leges imperii»), которые сопряжены с самим суверенитетом («cum ipsa maiestate coniuncta»), устанавливая самую власть, регулируя самое формирование суверенного органа, например законы о престолонаследии (Бодэн приводит в качестве примера салический закон). В противном случае была бы законной любая узурпация власти[179]179
  Bodinus. Op. cit. P. 119.


[Закрыть].

В-третьих, международные отношения еще не получили такого серьезного значения в жизни государств, как в более поздние эпохи; международное право было слабо развито, хотя объективно принцип государственного суверенитета с самого начала был коррелятивен международному праву – Бодэн и Гроций почти современники.

Однако эта связь не могла еще быть осознана. Более того, из принципа суверенитета и Гоббс, и Спиноза делали тот вывод, что в отношениях между государствами царит естественное право силы: «… среди независимых друг от друга государств каждое государство… пользуется абсолютной свободой делать то, что оно считает (т. е. что тот человек или собрание, которое его представляет, сочтет) наиболее соответствующим своему благу. В силу этого они и живут в состоянии непрерывной войны и постоянной готовности к бою, о чем говорят укрепленные границы и пушки, направленные против их соседей»[180]180
  Гоббс. Указ. соч. С. 175.


[Закрыть]. Другими словами, суверенитет понимался как неограниченное право суверена определять поведение государства в его отношениях с другими государствами.

Совершенно ясно, что принцип суверенитета в таком виде, как принцип абсолютного суверенитета, выражал специфические особенности феодально-абсолютистского государства, но отнюдь не присущие принципу суверенитета как таковому. Именно это ошибочное отождествление абсолютистского суверенитета с суверенитетом вообще было использовано одним из ранних «критиков» принципа суверенитета Прейсом для утверждения, что этот принцип – воплощение абсолютистского государства в противоположность «правовому государству», «романского» взгляда на государство, питающегося концепциями римского права в отличие от «германского», ведущего свое происхождение от древнегерманского права, наилучшим образом сохранившегося, по мнению Прейса, в Англии. Здесь не только ошибочно представлены исторические истоки принципа суверенитета, но и игнорируется все дальнейшее историческое развитие данного принципа.

Связь абсолютного суверенитета с притязаниями абсолютизма вызывала первоначально резко враждебное отношение к самому принципу суверенитета со стороны той части буржуазии, которая уже в XVII в. боролась против абсолютизма, как это имело место, например, в Англии, в период, предшествовавший «великому мятежу», поскольку этот принцип был использован «кавалерами» как орудие политической борьбы. В этом отношении характерны дебаты в палате общин в связи с петицией о правах, в которую палата лордов пыталась включить и указание на «суверенность власти короля». Члены палаты общин выступили с возражениями: «…что такое суверенная власть. Бодэн говорит, что она свободна от всяких условий… Но мы должны дать королю то, что закон дает ему, и не более. Я не знаю, что это такое (заявление Пима)… Наша петиция относится к законам Англии. А такая власть есть нечто отличное от власти закона. Я могу присоединить слово „суверен“ к личности короля, но не к его власти. Суверенная власть, – заявил Кок, – это не парламентское слово. „Magna Charta“ это такой парень („fellow“), который не желает иметь суверена»[181]181
  Taswell-Langmead. English constitutional history. P. 498–499.


[Закрыть].

Конституционализм противопоставляет себя суверенитету в форме выдвинутого Монтескье принципа разделения властей, делящего суверенитет между несколькими друг от друга независимыми и взаимно сдерживающими органами. Критика Бодэна и Гоббса, направленная против теорий смешанного правления с позиций принципа суверенитета, была вполне применима и к этим построениям конституционализма. Но уже в это время подготовлялся новый, буржуазно-демократический вариант суверенитета. Развитие государства и международного общения не пошло по линии отклонения принципа суверенитета, который оказался принципом, способным к развитию в соответствии с меняющимися общественными условиями, способным к тому, чтобы в новых формах и с новым содержанием продолжать играть свою роль как во внутригосударственном праве, так и в области международно-правовых отношений.