Текст книги "Суверенитет"

В настоящее время уже является общепризнанным в советской науке, что и страны Востока прошли в своем развитии стадию феодализма как в социально-экономическом, так и в государственно-политическом смысле. Необходимо, следовательно, различать феодальное государство на Востоке, вроде империи Тамерлана или иранской империи Сефевидов, от рабовладельческого государства на Востоке, вроде древнего Египта или иранской монархии Ахеменидов. Условным рубежом между рабовладельческим и феодальным Востоком можно считать VII в., ознаменовавшийся гибелью сассанидского Ирана (в недрах которого уже складывались феодальные отношения) и падением господства Восточной Римской империи в Азии (кроме Малой Азии) и Африке в результате арабских завоеваний, историческая роль которых может быть сравнена с ролью варварских германских завоеваний в Европе.

Феодальное государство на Переднем Востоке в своем историческом развитии прошло ряд стадий: от объединения в арабском халифате через эпоху относительной раздробленности до крупных государств позднего средневековья – новых Турции и Ирана. Эти стадии различались между собой по ряду более или менее существенных особенностей. Однако характерным для феодального Востока является то, что он нигде не дошел до сословной монархии. Это объясняется не только отсутствием сословной организации в западноевропейском или даже в восточноевропейском смысле, но и тем, что уже «классический» феодализм на Востоке разрешил те задачи создания централизованной государственности и государственного аппарата, которые в Европе выпали на долю феодально-сословной монархии.

Феодальное государство на Востоке – это политическая надстройка общества, в котором господствующим является феодальный способ производства, а господствующим классом – класс феодалов-землевладельцев. Правда, на Востоке сохранилось и рабовладение вплоть до XIX и XX вв., однако оно не играет сколько-нибудь значительной роли в хозяйстве. Рабство в основном здесь имеет домашний характер: евнух гарема – типичная фигура раба на феодальном Востоке.

Феодальный способ производства, неполная собственность на работника производства – крестьянина вызывают и на Востоке необходимость соединения публичной власти с внеэкономическим принуждением в интересах эксплуататора. Однако это сочетание ведет здесь к результатам, отличным от результатов, характерных для «классического» западноевропейского феодализма. Феодальный Восток не пережил в целом возврата к натуральному хозяйству: городская жизнь, денежное хозяйство сохраняются и в феодальном обществе Востока и получают дальнейший стимул к развитию в таких государствах, как арабский халифат, как империя Тимура, как Турция и т. п. Задача искусственного орошения продолжает выполнять свою централизующую роль. Поэтому в феодальном обществе Востока не было условий для распада на мелкие государства – поместья. Соединение государственной власти с внеэкономическим принуждением приводит здесь не к распылению государственной власти, а к концентрации внеэкономического принуждения в руках крупного централизованного государства, которое, таким образом, выступает как орудие господствующего класса феодалов не только для политического подавления, но и для экономической эксплуатации крестьянства; господствующий класс срастается с государственным аппаратом подавления и эксплуатации, выступая преимущественно в лице «сатрапа – иначе, паша…» (Энгельс).

Именно эту особенность восточного феодального государства имел в виду Ленин, говоря об эксплуатации масс «не только купеческим капиталом, но и феодалами и государством на феодальной основе…»[149]149
  Лнении. Соч. 3-е изд. Т. XXV. С. 353.


[Закрыть].

Эту концентрацию внеэкономического принуждения и сращение господствующего класса с аппаратом государства выражает Низам-уль-Мульк в своей «книге управления» («Сиасет-Наме»): «Земля и райят принадлежат султану, а владельцы „икта“ (ленов) и губернаторы – лишь его чиновники»[150]150
  Низам-Уль-Мульк. Сиасет-Наме. Изд. Шефера, на перс. яз. С. 114.


[Закрыть].

Конечно, концентрация земельной собственности в государственном масштабе отнюдь не исключает частного феодального землевладения. Всякое иное предположение не совместимо с признанием классового характера этого восточного государства. Анализ го сударственных институтов показывает, что государственная собственность на землю, по существу, была лишь юридическим титулом государства для раздачи земли в качестве более или менее устойчивых ленов на началах собственности («инстимлякен») или на началах пользования («истиглялен»), т. е. для правового закрепления феодальных производственных отношений. Государственная собственность на землю в феодально-восточном государстве представляет собой, таким образом, чисто феодальный институт, институт, выражаясь словами Ленина, восточного «государственного феодализма»[151]151
  Ленин. Соч. Т. XIII. 4-е изд. С. 302. – Разумеется, иной характер имел этот институт в восточном рабовладельческом государстве.


[Закрыть]. Характерно, что авторы турецких «Ка-нун-Намэ» XVI в. видят главный признак «государственных земель» («арази мемлекет») в том, что они могут служить объектом передачи в лен в виде тимара или зиамета. Это государство деспотическое, как и предшествовавшее рабовладельческое, но в отличие от последнего это деспотическое государство, строящееся на феодальном способе производства. Феодальная организация воплощена в ряде феодальных институтов, как икта, тиуль, тимар, зиамет и т. п. Особенность феодального государства Востока по сравнению с феодальным государством Запада заключается в другом способе существенного для феодализма сочетания категорий публичного и частного права, власти и собственности.

Характерно, что Ибн-Халдун, крупнейший политический мыслитель феодально-деспотического Востока, рассматривает властвование как один из способов добывания средств к существованию наряду с торговлей или ремеслом. Он определяет властвование как «отобрание у другого благодаря господству над ним на основе государственного установления, признанного обеими сторонами. Это называется повинностью и налогом». И здесь земельная собственность и государственная власть соединяются, но результатом этого соединения является не раздробление власти, а напротив: «Суверенитет здесь – земельная собственность, концентрированная в национальном (общегосударственном. – И. Л.) масштабе»[152]152
  Маркс и Энгельс. Капитал. 1938. Т. III. Ч. 2. С. 696.


[Закрыть]. Слияние налога с рентой характерно для феодального государства, но здесь не рента играет роль государственного налога, а наоборот, налог играет роль ренты[153]153
  Маркс и Энгельс. Капитал. 1938. Т. III. Ч. 2. С. 696.


[Закрыть], т. е. государственные доходы, взимаемые с помощью соответствующего государственного аппарата, превращаются в феодальную ренту иктадаров. Это предполагает наличие сильного государственного финансового аппарата, поставленного на службу феодальной верхушке. Военная служба и землевладение сочетаются и здесь, но если на Западе феодальные землевладельцы образуют армию в форме децентрализованного, почти добровольческого феодального ополчения, то на Востоке сильное централизованное государственное войско образует важнейший слой феодальных землевладельцев. Таким образом, восточное феодальное государство, в отличие от западноевропейского, сохраняет сильный финансовый и военный механизм, ведомство ограбления своего и чужих народов.

В силу концентрации власти в восточном феодальном государстве нет места ни феодальному договору, ни отношениям сюзеренитета; во всяком случае, эти институты не получают серьезного развития. Господство класса феодалов осуществляется здесь в опосредствованных формах в лице деспота, пользующегося неограниченной властью и формирующего путем назначения весь государственный аппарат.

Это подметил еще Макиавелли, подчеркивающий различие между турецким султаном, самовластно распоряжающимся своими чиновниками, которые управляют только в силу его милости и поручения («per grazia e commissione sua»), и французским королем, который находится в окружении множества сеньоров, признанных своими подданными и имеющих свое собственное право на власть[154]154
  Macchiaveli. II Principe, IV.


[Закрыть].

Однако сращение господствующего класса с государственным аппаратом обусловливает также элементы непосредственного классового господства. Ибо деспотический монарх может осуществлять свою неограниченную власть лишь путем использования такого государственного аппарата, и в этом смысле он от него зависит. Знаменательным является утверждение Ибн-Халдуна о том, что полной концентрации власти предшествует участие во власти аристократической верхушки.

Другой арабский государствовед Ибн-аль-Тиктака проводит тот взгляд, что каждому разряду подданных должен соответствовать и особый вид политики государственной власти. В отношении высшего слоя это политика мягкого и ласкового руководства, политика в отношении среднего разряда должна сочетать интерес с устрашением; наконец, в отношении низшего слоя – это политика насильственного принуждения[155]155
  Ибн-аль-Тиктака. Аль фахри. Изд. Дернбурга на арабском языке. С. 55.


[Закрыть]. Классовый характер восточного государства здесь выступает с полной ясностью.

Власть монарха – это власть политическая, являющаяся публичной функцией («вилайя») – согласно терминологии публицистов во главе с Аль-Маверди, а не господская власть над рабами («рубубийя»). Таким образом, это не власть деспотическая в аристотелевском смысле.

Эта власть приближается к статуту суверенной власти. Вся власть, все принуждение непосредственно осуществляется государством либо от его имени. Внеэкономическое принуждение принимает характер политического отношения господства и подчинения. Рабство не имело существенного народнохозяйственного значения. Таким образом, за государством остается почти полная монополия властного принуждения. С другой стороны, здесь почти отсутствуют отношения сюзеренитета. Отсутствует также и противопоставляющая себя государству и независимая от него церковная организация (за некоторыми исключениями у шиитов, на которые мы вскоре укажем). Таким образом, восточно-феодальное государство во всех этих отношениях гораздо ближе подошло к суверенитету, чем современное ему западноевропейское феодальное государство.

Некоторым ограничением полновластия монарха служит племенная организация, характерная для восточного феодального государства. На почве этой организации вырастает феодально-племенная аристократия, в отношении которой монарх выступает зачастую не как неограниченный деспот, а в некотором смысле как сюзерен к вассалам. Монарх своей инвеститурой утверждает племенных вождей в их должности, подтверждает их права и привилегии. Нередко они пользуются статутом автономных правителей в пределах своих владений. Такое отношение объясняется специфическими особенностями феодального общества и государства на Востоке и, в частности, отмечаемым Марксом общим взаимоотношением между оседлостью одной части этих племен и продолжающимся кочевничеством другой[156]156
  Маркс и Энгельс. Т. XXI. С. 488.


[Закрыть]. Племенная аристократия является одной из важных составных частей господствующего феодального класса и вместе с тем – местного государственного аппарата. Племенная организация является одним из главных оплотов государства, как вовне, так и внутри. И все же здесь дело не доходит до того раздробления власти, которое характерно для западноевропейского «классического» феодализма.

Восточное феодальное государство подходит ближе, чем западноевропейское доабсолютистское феодальное государство, к принципу суверенитета и в межгосударственных отношениях. Поскольку господствующий класс тесно связан и даже срастается с государственным аппаратом, постольку он в весьма сильной степени заинтересован в обеспечении внешней независимости государства. (Принцип номинальной власти халифа в эпоху распада арабского халифата не меняет общей картины.) Столь частые в истории Востока завоевания вместе со сменой династий приводили зачастую и к смене всего состава господствующего класса.

Таким образом, принцип верховенства государственной власти как вовне, так и внутри, выявляется достаточно наглядно. Это отражено в теории Ибн-Халдуна о правах государственной власти. Ибн-Халдун перечисляет следующие права государства, составляющие его полную власть («мульк-гайр-накис»): право на повиновение подданных, право на собирание налогов, право дипломатических сношений, способность защищать границы и неподчинение вышестоящей власти[157]157
  Ибн-Халдун. Мукадима. 1864. Т. I. С. 111 (на арабском языке).


[Закрыть].

При отсутствии какого-либо из этих прав, утверждает Ибн-Халдун, можно говорить лишь о «неполной власти».

Однако обращает на себя внимание отсутствие среди этих прав законодательной власти, занимающей первое место среди прав суверенной власти у Бодэна, являющейся, по Бодэну, основанием и источником всех остальных прав. Здесь мы подходим к тому барьеру, который отделяет «полную власть» Ибн-Халдуна от суверенитета Бодэна.

Отсутствие законодательной власти не означает отсутствия права. После сказанного нами о восточном рабовладельческом государстве нет надобности вновь особо доказывать наличие права в феодальном восточном государстве. Некоторые авторы, вводимые в заблуждение связью права с религией, утверждают, что это право не является правом в собственном смысле, так как в нем якобы отсутствуют понятия права и обязанности, а следовательно, и понятие правоотношения в собственном смысле слова, и единственным субъектом является Аллах[158]158
  Стребулаев. Энциклопедия мусульманского права. СПб., 1904 (стеклографированное издание).


[Закрыть]. Это утверждение нельзя принимать всерьез. Мусульманское право, как и всякое право, регулирует отношения между людьми и устанавливает между ними определенные правоотношения[159]159
  Характерно, что в арабском языке, этом языке восточного права, слово «хакк», употребленное с одним предлогом, означает «право», а употребленное с другим предлогом – «обязанность».


[Закрыть].

Характерной чертой восточного права является доведенный до крайности религиозно-морально-юридический синкретизм. Право здесь почти полностью (но все же, как скоро будет показано, не полностью) совпадает с религиозным правом, шариатом. Восточное государство санкционирует право шариата, придавая ему значение действующего права государства. Судебная деятельность осуществляется на основе шариата и монополизирована духовенством. Правда, у суннитов церковь не выступает с претензией на власть и не оспаривает права государственной власти. Она не располагает какой-либо надгосударственной властью. Шариатские суды сами, как правило, назначаются государственной властью. Однако для этих судов являются обязательными не постановления государственной власти, а нормы шариата. Эти нормы вторгаются во все сферы права, регулируя не только имущественные и семейные отношения, но и уголовно-правовые отношения, устанавливая как состав преступления, так и наказание. Государство, как правило, не вмешивается в вопросы регулирования имущественных и семейных отношений между гражданами иначе, как через суд, действующий по шариату. Что же касается уголовных дел, то тут наряду с шариатским судом действуют также органы администрации, чиня расправу в соответствии с политическими видами, особенно когда речь идет о преступлениях государственных[160]160
  «Компетенцией эмиров является управление, а компетенции духовных судей (казиев) – право», – утверждает Эль-Маверди.


[Закрыть].

Шариат регулирует не только гражданские и уголовные дела, но и вопросы государственной организации, права монарха, организацию феодальных ленов (икты) виды ленов (например, икта на правах собственности и икта на правах пользования) и т. п.

Таким образом, шариат содержит не только частное и уголовное, но и государственное («аль-ахкям ас-сульта-нийе») право, доходя до формулировки отношений между властью и подданными как правовых отношений. «Знай, что царь имеет обязанности в отношении подданных, а подданные имеют обязанности в отношении царя», – утверждает Ибн-аль-Тиктака[161]161
  Ибн-Аль-Тиктака. Указ. соч. С. 35.


[Закрыть]. Царю должно быть оказано послушание лишь в вопросах, составляющих обязанность подданных в отношении царя. Обязанности царя заключаются в обеспечении внутреннего и внешнего мира и безопасности, в охране прав подданных и их имущества[162]162
  Насколько такой взгляд был распространен, свидетельствует тот факт, что аналогичные формулировки мы находим в популярных сказках «Тысячи и одной ночи» (см. 912-ю ночь).


[Закрыть]. Ибн-Халдун подчеркивает, что угнетением, а следовательно, беззаконием, является не только насильственный и безвозмездный захват собственности подданного, но и всякое незаконное («би-гайр хакки») требование, обращенное к подданным, или наложение на них повинностей, не предусмотренных шариатом, незаконное взыскание налогов и т. п.[163]163
  Ибн-Халдун. Указ. соч. С. 171.


[Закрыть]

Вопрос о том, являются ли эти обязанности правовыми или религиозными, не имеет смысла в условиях религиозно-юридического синкретизма. Несомненно, что нормы шариата, относящиеся к гражданским или уголовным отношениям, действовали и применялись государственной властью. Сложнее обстоит дело с нормами, регулировавшими государственно-правовые отношения, т. е. отношения, где одной из сторон является монополист принуждения – государство. Эту трудность прекрасно осознает Ибн-Халдун. «Если бы всякий имел власть над угнетателем, то были бы установлены такие же наказания по поводу угнетения, какие установлены по поводу других преступлений, разрушающих человеческий род, как прелюбодеяние, убийство, пьянство. Однако против угнетения никто не властен, кроме Аллаха, так как оно совершается имущими власть и силу. Поэтому закон умножает порицания и угрозы (божественные кары)».

Ибн-Халдуну не пришлось бы краснеть перед Еллинеком, утверждающим, что все право теряет под собой почву, если оно не может опереться на прочную основу этических убеждений носителей власти[164]164
  Еллинек. Общее учение о государстве. СПб., 1908. С. 468.


[Закрыть], или Дюги, учащим, что «государство монополизировало принуждение, это последнее не может быть применено против него… Государство связано правом; но очевидно, что по самой своей природе, эти государственные обязательства не могут привести к принудительному исполнению против государства. Государство – юридически обязано; но оно выполняет свои обязательства при своем добром желании и как хочет»[165]165
  Дюги. Конституционное право. М., 1908. С. 94–95.


[Закрыть].

Мы уже имели возможность высказать несколько соображений по вопросу о «несовершенстве» норм государственного права, лишенных определенной санкции. Эти отображения вполне применимы и к данному случаю. Господствующему классу приходится считаться с тем, что для него любая власть (разумеется, кроме власти народа) лучше анархии, с которой и отождествляется власть народа. Как утверждает Ибн-аль-Тиктака, лучше страдать от одного, чем страдать от многих, т. е. от «черни», потерявшей спасительный страх перед начальством, лучше царь жестокий, но сильный, чем добрый, но слабый и т. п. Не допуская права народа на восстание против царя-насильника, шариат в то же время весьма снисходительно относится к удачным восстаниям представителей высшего сословия, легко узаконяя узурпацию принципом «власть принадлежит победителю» и отказываясь от прочного «легитимирования» той или иной правящей светской династии[166]166
  «Если ты претендуешь на шахскую власть, то яви свои собственные достоинства, хотя бы ты вел свое происхождение от Джам-шида и Феридуна», – говорит Гафиз.


[Закрыть]. В период ослабления халифата Аль-Маверди даже узаконяет институт «правителей в силу узурпации» (в отличие от правителей в силу инвеституры халифа) и делает попытку правового регулирования этого «института». Это – деспотизм, ограничиваемый заговорами и убийствами.

Можно ли сказать, что восточное феодальное государство само не издавало общих норм? Практика этого государства показывает, что данная точка зрения, проводимая Остророгом (делающим исключение только для Турции), неправильна. Восточное феодальное государство издавало время от времени общие нормы, относящиеся к организации государственного аппарата, а также полицейские правила. Нормотворчество этого государства касалось главным образом данных вопросов. Оно приняло особо широкие размеры в Турции, где издавались многочисленные «Канун-Намэ». Но издание таких норм, несомненно, имело место и в других восточных государствах и в более ранний период. Ибн-Халдун отмечает три важнейшие составные части права восточных государств: нормы шариата, моральные обычаи («адаб халькие») и уставы («кануны»), регулирующие естественные потребности общества и дела армии и власти. Ибн-Халдун различает три рода государства: естественные, в которых нет никаких законов, гражданские, в которых издаются светские законы, и халифат, в котором царит религиозный закон. Очевидно, восточные государства, поскольку они не относятся к последней категории, должны быть отнесены ко второй.

Однако общие нормативные акты государственной власти никогда не рассматривались как законы (таковыми считались лишь нормы шариата), а как политические указы («кануны»), которые должны были соответствовать законам шариата. В Турции такое соответствие обеспечивалось «фетвой», т. е. санкцией шейха-уль-ислама, которой подлежал любой нормативный акт государства, а также такие государственные акты, как низложение султана, объявление войны и т. д.[167]167
  Институт фетвы был отменен лишь в 1924 г.


[Закрыть]

Если в Турции эта санкция превратилась в значительной мере в формальность, поскольку сам шейх-уль-ислам назначался и смещался султаном, то этого нельзя сказать о шиитском Иране, где муджтехиды, не зависимые от шахской власти, находившиеся даже вне территории Ирана, решали безапелляционно вопрос о законности тех или иных мер государственной власти, как индивидуальных, так и общих.

Таким образом, государство связано религиозным правом; оно вынуждено признать господство религии в праве. Это не теократия: власть находится, как правило, в руках светских властителей, а не в руках духовенства, но это, скорее, «теономия» – признание религиозных предписаний в качестве основного источника права.

Господствующий класс использует в качестве орудия своего господства не только государство с его механизмом принуждения, но и религию, господствующую над умами людей, в том числе и над умами властителей. Религия, с одной стороны, подкрепляет государственные средства принуждения, а с другой стороны, служит известной гарантией для самих собственнических классов против произвола деспотов.

Таким образом, в восточном феодальном государстве государственный суверенитет, в собственном смысле, исключается исламом, который принудительно навязывает государству не только общие принципы права, но и все основное законодательство, оставляя государству лишь издание индивидуальных норм либо общих норм, подчиненных в той или иной форме религиозному праву. От такой связанности восточные государства начинают освобождаться лишь с середины прошлого столетия. Этот процесс был обусловлен внутренними социальными сдвигами в восточных государствах, их вовлечением в орбиту мирового капитализма. Создаются светское право и правосудие – вначале наряду с религиозным. Государство постепенно утверждает свое право свободного светского правотворчества. Но это знаменует уже переход от феодально-деспотического государства к феодально-абсолютистскому, а затем к различным формам буржуазного конституционного государства.