Текст книги "Суверенитет"

С суверенитетом обычно ассоциируется верховенство государственной власти. Филологически суверенитет и есть верховенство. Эта филологическая связь имеет свое историческое основание. Суверенитет мыслился как верховная власть одного органа государства – а именно абсолютного монарха – над всеми другими, и в частности феодальными, властями. При этом представление об известном собственном праве власти крупных феодалов еще не было изжито. Другими словами, суверенитет как верховенство еще носил на себе родимые пятна феодального сюзеренитета.

Верховенство есть известное отношение между властями. Это понятие применимо и в настоящее время, когда речь идет об отношениях между органами государства. Один из органов государства является верховным органом государства. В этом смысле можно говорить о верховенстве определенного органа государства. Но можно ли говорить о верховенстве самого государства как совокупности всех органов власти (включая и избирательный корпус)? Тут правильнее говорить не о верховенстве, а о концентрации всей принудительной власти в руках государства, о монополизации властного принуждения государством. Суверенитет означает, что властное принуждение может применяться только государством, т. е. либо органом государства от лица государства, либо негосударственной организацией, уполномоченной на то государством, которое вправе в любой момент взять это полномочие обратно. Никто не может осуществлять властное принуждение, не будучи на то уполномочен самим государством. При обратном допущении, т. е. при допущении существования организации, осуществляющей властное принуждение без соответствующих полномочий государства, не может быть и речи о суверенитете государства, ибо это означало бы упразднение полновластия государства. К этому сводится и рациональное зерно в понятии «верховенства» государства. Последнее предполагает, что только государство решает о самом праве любой негосударственной организации осуществлять властное принуждение и даже о самом существовании такой организации.

Таким образом, концентрация всей власти в руках государства, монополизация властного принуждения в руках государства является важным признаком суверенитета. Это не значит, что государство только принуждает властными методами, но это означает, что только государство принуждает властными методами.

Значение этого момента в Советском государстве нашло свое выражение еще в историческом лозунге «Вся власть Советам!», выдвинутом в 1917 г. и воплощенном во всех советских конституциях. Для периода становления Советского государства характерно в этом отношении Постановление ВЦИК от 16(3) января 1918 г., в котором устанавливалось, что «всякая попытка со стороны кого бы то ни было или какого бы то ни было учреждения присвоить себе те или иные функции государственной власти будет рассматриваема как контрреволюционное действие. Всякая такая попытка будет подавляться всеми имеющимися в распоряжении Советской власти средствами, вплоть до применения вооруженной силы».

Неограниченность суверенитета означает полновластие и независимость государства внутри страны, т. е. право повелевать всеми находящимися на ее территории людьми по любому вопросу общественной жизни.

Власть, не терпящая сопротивления действием со стороны какой-либо силы, находящейся на этой территории (полновластие), или вмешательства извне (независимость), составляет внутренний суверенитет. В эксплуататорском государстве он неразрывно связан с главной, внутренней функцией государства – функцией подавления. Эта власть служит в первую очередь именно для выполнения функции подавления, хотя, разумеется, и выполнение второй, военной функции невозможно без использования этого внутреннего суверенитета государства. Право повелевать всему населению внутри страны – это самое непосредственное проявление государства как организации классового господства. Конечно, господствующий класс может иметь и другие властные формы организации помимо государства (что характерно, в частности, для докапиталистических государств), и в этих случаях внутренний государственный суверенитет в собственном смысле отсутствует. Но в тех случаях, когда единственной и монопольной организацией властного принуждения является и может являться только государство, господство класса необходимо предполагает, что государство выполняет эту задачу – неограниченно повелевать на своей территории.

Независимость, неподчинение другому государству или какой-либо организации внутри страны во внешних делах – это внешний суверенитет государства. Это одно из важнейших свойств суверенитета. Оно неразрывно связано главным образом со второй, внешней функцией государства – защитой территории данного государства от нападения извне. Ибо в конечном счете защита территории (или захват чужой территории) является главным, хотя и не единственным, содержанием внешней политики государства. Суверенитет выражает интерес господствующего класса, заключающийся в том, чтобы данное государство при выполнении обеих функций служило интересам господствующего класса именно данного общества. Сосуществование эксплуататорских обществ сопряжено с противоречиями в интересах отдельных обществ. Эти противоречия обусловлены прежде всего стремлением эксплуататорской верхушки того или иного общества расширить сферу эксплуатации на другие общества, что наносит ущерб не только эксплуатируемым массам, но и эксплуататорским классам общества, подвергающегося нападению или попыткам подчинения со стороны другого государства. При таких условиях подчинение другому государству при реализации как внутренней, так и внешней функции государства несовместимо с полным осуществлением подчиненным государством своих задач в отношении своего господствующего класса. Этим обусловлено то, что правовая обособленность от других государств является необходимым условием суверенитета государства до тех пор, пока существуют противоречия между государствами, т. е. пока существует система эксплуататорских государств.

При наличии эксплуататорских государств с характерными для них противоречиями интересов внешний суверенитет является необходимой предпосылкой возможности для государства хотя бы в минимальной степени оградить и обеспечить интересы своего господствующего класса. При отсутствии этих прав государство становится до некоторой степени орудием проведения воли и интересов господствующего класса другого государства, находящихся в противоречии с интересами собственного господствующего класса.

Поэтому нельзя считать суверенным государство, вовсе не имеющее права внешних сношений (например, протекторат), или государство, неравноправное в своих внешних сношениях (например, государство, связанное неравноправными договорами).

Суверенитет – это политический и юридический принцип, определяющий как отношения между государством и гражданами (суверенитет в государственном праве), так и отношения между государствами (суверенитет в международном праве). В обоих случаях суверенитет выражает полновластие и независимость государства. В первом случае из этого принципа вытекает обязанность подчинения граждан государству. Во втором случае из него вытекает неподчинение данного государства другому государству. При этом надо иметь в виду, что суверенитет в международном праве охватывает не только внешний, но и внутренний суверенитет.

Внутренний и внешний суверенитет – это лишь проявление одного и того же принципа государственного суверенитета, его атрибуты.

Необходимо отвергнуть развивавшиеся Рогэном, Ремом, Георгом Мейером взгляды на внутренний и внешний суверенитет как на две различные категории, которые могут существовать раздельно.

Понятие суверенитета с необходимостью включает как внутренний, так и внешний суверенитет. Это признано и рядом буржуазных авторов, в том числе и международников, как Фошиль, согласно которому внутренний суверенитет является логической предпосылкой и реальной основой внешнего суверенитета. Внутренний и внешний суверенитет – это два аспекта одной и той же сущности. Все попытки отделить один суверенитет от другого, допустить возможность признания одного внешнего (Дюги[97]97
  Duguit. De l'Etat. I. P. 348.


[Закрыть]) или внутреннего (Ле Фюр[98]98
  Carre de Malberg. Ibid. P. 80.


[Закрыть]) суверенитета государства независимо от другого необходимо отбросить как основанные на непонимании классовой сущности суверенитета. Обладание одним лишь внутренним или одним лишь внешним суверенитетом не может обеспечить основных интересов классового господства. Государство, обладающее лишь одним внутренним или одним внешним суверенитетом, не является суверенным государством, а либо протекторатом, либо конфедерацией государств, которая вообще не может рассматриваться как государство. Эти попытки к тому же игнорируют и ту тесную связь, которая существует между обоими аспектами суверенитета, и невозможность проведения между ними строгой грани. Так, государство, не имеющее права самостоятельно регулировать свои внешние сношения, тем самым лишается также права регулировать положение иностранцев на своей собственной территории. С другой стороны, нельзя признать серьезными и заслуживающими специального разбора попытки конструировать понятие государства, суверенного вовне, но лишенного суверенитета в своих внутренних делах.

Теория о возможности наличия внутреннего суверенитета без внешнего пытается прикрыть видимостью сохранения внутреннего «суверенитета» империалистическую политику ликвидации независимости государств. Эта теория может служить также своего рода подготовкой к отрицанию принципа суверенитета вообще или сведению его к «внутренней компетенции».

В действительности суверенитет предполагает осуществление государственной властью как внутренней, так и внешней, функций государства при наличии двух условий: 1) полного подчинения себе всех лиц и организаций на данной территории (полновластие); 2) неподчинения другой вышестоящей власти (независимость). Только наличие этих условий создает суверенитет.

Мы подходим тем самым к проблеме суверенитета в международно-правовом смысле.

Глава 4. Суверенитет в международном праве

Суверенитет предполагает как полновластие государства на своей территории (что составляет часть внутреннего суверенитета или суверенитет в государственно-правовом смысле), так и его независимость от какого-либо другого государства как во внешних делах (внешний суверенитет), так и во внутренних (часть внутреннего суверенитета). Независимость составляет суверенитет в международно-правовом смысле.

Таким образом, суверенитет в международно-правовом смысле шире понятия внешнего суверенитета.

Различие между суверенитетом государственно-правовым и суверенитетом международно-правовым есть различие в точке зрения на один и тот же предмет. Так как международное право интересуется лишь отношениями между государствами, то оно считает для себя возможным отвлекаться не только от государственно-правовых отношений, в частности от формы юридического выражения суверенитета государства, но и от вопроса о том, какой класс или какие классы являются носителями политического суверенитета. Впрочем, это абстрагирование не является полным. Международное право оказывается поневоле перед такими проблемами тогда, когда революция ставит под вопрос самое тождество государства, а следовательно, и силу международных обязательств для государства, в котором революция привела к свержению господства одного класса и установлению господства другого класса и к коренному изменению формы юридического суверенитета.

С нашей точки зрения смена носителя политического суверенитета создает новое государство, государство иного исторического типа.

Точка зрения Эсмена, утверждающего юридическую вечность государства, его неизменность при любых изменениях формы государства, основана на непонимании или игнорировании классовой сущности суверенитета и государства. Зелен считает тождество государства нарушенным только в случае исчезновения нации. Однако Эсмен раскрывает главный мотив своего тезиса, когда он делает из него вывод, что «все денежные обязательства, заключенные от имени государства, сохраняют свою силу даже в том случае, если исчезает та форма государственного устройства, при которой они были заключены»[99]99
  Эсмен. Основные начала государственного права. М., 1898. С. 4.


[Закрыть]. Здесь отчетливо выступает интерес рантье, вложивших свои капиталы в иностранные займы государств, беременных революцией.

Но отрицая тождества этих государств, все же необходимо иметь в виду, что новое государство находится в такой тесной преемственной связи со старым государством, что его можно юридически рассматривать в некотором смысле как правопреемника старого государства, как его прямое продолжение.

Социальная революция происходит внутри общества, организованного в государство, и на определенной государственной территории. Из трех «элементов» государства, имеющих значение для международного права, – власти, населения, территории, – непосредственно под воздействием социальной революции изменяется один элемент, а именно – власть, принимающая новое классовое содержание и новые формы. Что касается второго элемента, населения, то социальная революция, производя существенное изменение в его классовой структуре, вплоть до ликвидации некоторых старых классов и изменения характера сохранившихся классов, в то же время непосредственно не изменяет людского состава населения и его национальности. Разумеется, еще более постоянным элементом государства является его территория. Сохранение в новом государстве, вышедшем из социальной революции, людских и территориальных элементов старого государства и обусловливает известную преемственную связь с ним. Для оценки значимости юридических действий старого государства в новых условиях необходимо учесть, что классовое государство может или вынуждено в своих классовых же интересах иногда осуществлять в известных пределах и некоторые национальные задачи. Это относится, в частности, к функции военной защиты территории (поскольку она не переходит в захват территории другого государства). Поэтому действия старого государства, которые имеют национальный характер, например осуществление национально-территориального единства, сохраняют свою силу и для нового государства.

Вопрос о тождестве государства возникает также и при изменении государственной территории. Несмотря на то, что теория территории как объекта публично-вещного права еще действует в ряде норм международного права, все же считается общепризнанным, что изменения государственной территории представляют собой изменения в самой личности государства. Если эти изменения незначительны, то при неизменности других элементов государства (разумеется, с учетом изменений в населении, непосредственно вызванных изменением территории) можно говорить о территориальных изменениях одного и того же государства. Более сложным представляется вопрос, когда в результате территориальных изменений территория и население государства удвоились или утроились (как, например, Румыния или Югославия после Первой мировой войны) или, напротив, сократились вдвое, втрое и больше (как, например, Австрия и Венгрия после Первой мировой войны). Такое изменение территории, само по себе не меняя классового характера носителя суверенитета, означает существенное изменение его людского состава, а иногда также этнического характера и конкретных интересов государства и тем самым приобретает известное значение и для проблемы суверенитета.

Ввиду того, что классовый характер носителя суверенитета не изменился, не могли существенно измениться и его коренные интересы внутри страны. Поэтому в государстве в его новом составе продолжает действовать старое право, может сохраниться и прежний государственный строй. Государство в новом составе не может в принципе отказаться и от финансовых обязательств, взятых на себя государством в его прежнем составе (или части этих обязательств, если речь идет о государстве, значительно сократившемся по территории и населению), и может не отказаться от его финансовых притязаний к другим государствам, поскольку оно унаследовало материальные выгоды, полученные прежним государством, из которых возникли данные обязательства, и имеет право на взыскание его долгов. Иначе обстоит дело, однако, с чисто политическими, военными и экономическими обязательствами. Изменение состава государства может коренным образом изменить и его внешнеполитические связи и интересы и военные возможности так же, как и экономические интересы и возможности. Старые союзы могут утратить смысл, а обязательства могут оказаться невыполнимыми. Поэтому нельзя считать государство в его новом составе связанным политическими, военными или экономическими обязательствами своего предшественника. Обязано ли государство, приобретшее часть территории другого государства, взять на себя и часть его финансовых обязательств? Нам представляется, что это нельзя вывести как общее правило. Если к государству перешла область, которая в рамках прежнего государства подвергалась национальному угнетению и была фактически непричастна к государственному суверенитету прежнего государства, то нет юридических оснований к тому, чтобы считать ее, а следовательно, и государство, к которому она перешла, связанными обязательствами прежнего государства. Мы считаем, что этот вопрос, как вопрос политический, подлежит разрешению в каждом отдельном случае в соответствии с конкретными обстоятельствами, на началах договоренности между заинтересованными сторонами. Здесь не может быть какого-либо общего правила. Разнообразие политических вариантов не дает возможности подвести все возможные случаи под какую-либо абсолютную и единую юридическую норму. Иллюстрацией того, что положительное международное право вынуждено учитывать также юридически неуловимые моменты, может служить тот факт, что Сен-Жерменский договор, возложивший на все государства – преемников Австро-Венгрии – финансовые обязательства последней, освободил все эти государства – кроме собственно Австрии – от обязательств по военным займам, тем самым признав, что славянские и другие ненемецкие нации Австро-Венгрии не могут считаться ответственными за войну, хотя с точки зрения формального участия в юридическом суверенитете трудно было бы установить какое-либо существенное различие между немцами, чехами, поляками и т. д. Пришлось, однако, учесть фактическое господство именно немецкого элемента.

Эти беглые примеры показывают, что международное право не может полностью отвлечься от вопроса о носителе суверенитета в государстве.

Из всего комплекса вопросов, связанных с проблемой суверенитета, одним из труднейших является вопрос об отношении суверенитета к международному праву[100]100
  В советской литературе этот вопрос трактуется в статье академика А. Я. Вышинского. Международное право и международная организация // Советское государство и право. 1948. № 1.


[Закрыть]. Совместим ли суверенитет с международным правом как правом, стоящим над государством? Может ли существовать право, обязывающее суверенное государство? Можно ли считать суверенным государство, связанное вышестоящим правопорядком? Этой теме посвящена обширная литература, в которой можно найти самые разнообразные ответы на поставленные здесь вопросы. Одни буржуазные юристы (Фердрос, Кельзен, Ссель), признавая безусловную значимость международного права, приходят к отрицанию суверенитета как понятия «устаревшего». При этом предлагается замена суверенитета понятием внутренней компетенции государства, демаркируемой международным правом.

Так, в одной из своих последних работ Кельзен утверждает, что «суверенитет в международно-правовом смысле означает правовую власть или компетенцию государства, ограниченную и могущую быть ограниченной только международным правом»[101]101
  Kelsen. Peace through Law. Princeton, 1941.


[Закрыть].

К венской школе в данном вопросе тесно примыкает и теория «социального права» Гурвича, которая рассматривает международное право как особый вид чистого социального права, интегрирующий всю международную общность в общность юридическую и определяющий полностью компетенцию государств – членов этой общности[102]102
  Gurvitch. Le Temps present et I'idée du droit social. Paris, 1932.


[Закрыть].

По Сселю, «самая идея суверенитета несовместима с идеей правовой межсоциальной системы… Любой правопорядок имеет компетенцию лишь в тех областях, которые не могут затронуть солидарность целого, никогда не имея гарантии того, что эти области останутся неприкосновенными»[103]103
  Scelle. Precis du droit de gens. 1934. Liv. II. P. 11, 6.


[Закрыть]. По Сселю, «поддерживать понятие государственного суверенитета, значит отрицать международное право». Политическая направленность этого «юридического монизма» уже была раскрыта выше. Этот перечень можно дополнить еще именами английского международника Брайерли, француза Морелле и многих других.

Некоторые авторы (Лассон, Цорн), объявляя суверенитет и международное право взаимно исключающими друг друга категориями, приходили к открытому отрицанию международного права, допуская в лучшем случае лишь международную мораль, или «внешнее государственное право».

Точки зрения на международное право как на мораль придерживались также Остин, Шершеневич и др.

На такой же точке зрения стоит по существу и Уиллоуби, считающий, что суверенные государства могут «вступать в соглашения, создающие моральные или политические, но не юридические обязательства». Напомним, что Кельзен вначале считал одинаково законными и, следовательно, одинаково условными обе точки зрения. Позднее, однако, он решительно становится на точку зрения признания международного правопорядка.

К конкретному рассмотрению всей этой проблемы мы еще вернемся в связи с вопросом об организации международной безопасности. Здесь мы ограничимся общими соображениями.

В действительной жизни суверенное государство выступает не как изолированное государство, а как участник международного общения. Международное право и суверенитет не только совместимы, но и представляют собой логически необходимую корреляцию, предполагают друг друга.

В самом деле, суверенитет означает независимость от других государств. Он, следовательно, предполагает существование этих государств и определенные отношения между государствами. Там, где есть отношение, там должен существовать и принцип этих отношений. Допустим, что каждое государство само по своему усмотрению устанавливает порядок и содержание своих отношений с другими государствами, не считаясь ни с какими нормами, игнорируя интересы других государств. Но это будет означать упразднение не только международного права, но и суверенитета, ибо суверенитет государства будет находиться в полной зависимости от усмотрения другого, более сильного государства, не считающего себя связанным какими бы то ни было нормами права, кроме им установленных. Практика фашистского государства, сочетавшего глумление над международным правом с насилием над суверенитетом государств, в этом отношении достаточно убедительна.

С другой стороны, если признать, что все внешнее поведение государства принудительно определяется какими-либо вышестоящими нормами, то это будет означать упразднение и суверенитета, и международного права как права, регулирующего отношения между независимыми субъектами.

Формально-логическое противопоставление суверенитета и международного права не может раскрыть подлинного, диалектического соотношения между ними. В некотором смысле международное право есть отрицание суверенитета. Но это отрицание диалектическое, не упраздняющее суверенитет, но служащее основой для высшего единства суверенитета и международного права.

Международное право не есть формально-логическое отрицание суверенитета, а напротив, его универсализация, его возведение в общий (хотя и не единственный) принцип, регулирующий отношения между независимыми государствами. Принцип суверенитета не есть отрицание международного права, а выявление специфического характера этого права как права международного, в отличие от права национального.

В основе понятий суверенитета и международного права и их отношений мы должны прежде всего предположить устойчивый и постоянный классовый интерес.

Государство, а следовательно, и его суверенитет не самоцель, а средство к осуществлению определенных классовых целей. Государство выполняет свое назначение путем осуществления своих внутренних и внешних функций. С точки зрения последней функции международное право представляет собой какой-то минимум безопасности, без которого государство не может обойтись. Осуществление военной функции государства, в частности защита позиций господствующего класса от нападения извне, предполагает утверждение собственной независимости в системе независимых государств, но это означает признание независимости и суверенитета также других государств, т. е. признание международного права.

Таким образом, интересы классового господства, олицетворяемые государством, требуют наряду с утверждением суверенитета и в тесной связи с ним также признания международного права как одного из необходимых средств утверждения суверенитета. Исторически само оформление международного права было связано с отказом от представления об «единстве христианского мира» в связи с появлением суверенных национальных государств на основе развивающихся капиталистических отношений.

Предполагать иначе, значит исходить из ненаучного, несостоятельного представления об абсолютной неограниченности суверенитета. Из такого представления и был вполне логично сделан вывод, что, собственно говоря, только одно государство может быть признано суверенным, ибо суверенитет какого-либо другого государства уже одним фактом своего существования означает ограничение суверенитета первого государства. И недаром неофризианец Нельсон приходит к выводу, что «суверенитет одного государства непосредственно исключает суверенитет всех других государств»[104]104
  Nelson. Die Rechtswissenschaft ohne Recht. Leipzig, 1917. S. 60.


[Закрыть]. Но это есть по существу сведение к абсурду теории неограниченного абсолютного суверенитета, т. е. суверенитета, не связанного международным правом, доказательство невозможности такого суверенитета.

Из сказанного нами выше о связи суверенитета и международного права нельзя, однако, сделать вывод, что международное право создается отдельно взятым государством в собственных интересах. Это означало бы сведение международного права к внешнему государственному праву. Как известно, именно подобные теории издавна были наиболее популярными в Германии. Уже давно Цорн утверждал, что «международное право является правом в юридическом смысле, лишь когда и поскольку оно является государственным правом», что суверенитет и международное право – взаимно исключающие друг друга понятия. Такова же старая концепция гегельянца Лассона, согласно которой «государство как правопорядок определенного народа должно быть совершенно независимо от какой бы то ни было вне его стоящей воли или закона… Оно (т. е. моральное лицо, именуемое государством) абсолютно не связано в отношении всего стоящего вне его»[105]105
  Kelsen. Das Problem der Souveränität. S. 196.


[Закрыть]. Эти теории позже служили «обоснованием» международных преступлений гитлеровской Германии, охотно воспринявшей теории «внешнего государственного права»[106]106
  Schecher. Deutsches Aussenstaatsrecht. Berlin, 1933.


[Закрыть].

Данные теории ведут к Гоббсу и его современникам, утверждавшим, что в отношениях между государствами сохранилось естественное состояние и господствуют принципы естественного права как права каждого на все. Этому соответствовала и концепция суверенитета как неограниченной способности экспансии государства вовне, соразмерной лишь силе данного государства. Однако авторы такой теории допускали явную непоследовательность, признавая, что подобная «война всех против всех» ведет фактически к уничтожению естественного права индивидов, но не делая подобного же вывода в отношении государства.

В XVII в. подобные теории до некоторой степени отражали взаимоотношения между государствами в эпоху абсолютизма. Однако уже тогда интересы международного общения выдвигали новые требования, нашедшие свое выражение в ту же эпоху в развитии начал международного права.

Несравненно более интенсивный рост международных отношений в XIX и XX вв., и в первую очередь экономических отношений, обусловил в этот период широкое развитие международного права.

Международное право и мораль исходят и не могут не исходить из факта международного общения, в котором суверенитет отдельного государства преобразуется в суверенитет каждого независимого государства и всех независимых государств, тем самым не отменяя, а универсализируя принцип суверенитета.

Таким образом, суверенная государственность, с одной стороны, и международное право – с другой, хотя и соотносительны и взаимно связаны между собой, все же ни юридически, ни фактически не сводимы друг к другу. Решающей проверкой – «experimentum crucis» – этой непроизводности является проблема признания в ее двойном аспекте – международно-правового признания нового суверенного государства, с одной стороны, и признания международного права новым суверенным государством – с другой.

Зависят ли суверенные права нового независимого государства от его международного признания как государства? Международно-правовое признание имеет весьма существенное значение с точки зрения возможности реализации государством своих прав внешнего суверенитета, однако международное право не придает этому признанию чудодейственной силы создания государства или суверенитета из ничего.

Прежде всего признается, что государственность и суверенитет государства не зависят от признания их другими государствами. «Нет сомнения, что сама государственность не зависит от признания», – заявляет Оппенгейм. Непризнание не может служить основанием для нарушения территориального верховенства государства, для военного вторжения и т. п.

Далее, с точки зрения международного права, признание не является делом произвола того или иного государства. Государство должно быть признано, если оно удовлетворяет определенным условиям, формулируемым международным правом. Другие государства в этом случае не могут отказать в своем признании, не нарушая тем самым международного права. Эти условия сводятся по существу к эффективности государственной власти на данной территории. Это значит в переводе на обыкновенный язык, что международное право признает государство, если таковое существует на деле. По формалистической логике кельзенистов, международно-правовое признание означает «делегирование» международным правом известных полномочий государственному правопорядку как производному от международного права, и признающим государствам приписывается роль органов международного правопорядка. Но если не подменять действительного положения вещей абстрактной юридической формой, то нельзя не прийти к выводу, что речь идет не о создании, а об обязательном признании и легализации международным правом определенного факта, а именно существования государства, в некотором смысле навязываемого самому международному праву с непреложной силой.