Текст книги "Суверенитет"

Буржуазные конституции пытаются совместить принципы суверенитета и разделения властей, устанавливая суверенитет «народа», стоящий над «учрежденными властями» («pouvoirs constituées»). Однако поставленная цель этим не достигается. На деле получается лишь четвертая власть – учредительная, которая столь же далека от суверенитета, как и прочие власти. Ибо и «суверенный» народ действует как одна из учрежденных властей, в рамках, установленных правом. Уже первые буржуазные конституции содержали существенные ограничения «суверенитета народа». Так, Французская конституция 1791 г. устанавливает, что народ может действовать только через представителей, а представителем по закону оказывается также… наследственный монарх. И во Французской конституции 1791 г., и в Американской конституции 1787 г. народ не имеет права ни законодательствовать, ни управлять, ни судить, ни вносить изменения в конституцию, т. е. не имеет права вторгаться в сферу соответствующих властей, в то время как власть, вносящая изменения в конституцию и законодательство, может вносить любые изменения в избирательное право или в право референдума (там, где последнее предусмотрено), т. е. единственные права «суверенного» народа. Как уже было указано, такие авторы, как Ориу и Комбетекра, прямо включают избирательную власть народа (точнее, избирательного корпуса) в общую схему «разделения властей».

Буржуазное государственное право всегда молчаливо исходило именно из суверенитета самого государства, т. е. из принципа государственного суверенитета, разделяя осуществление суверенитета между отдельными органами (включая и избирательный корпус) государства, осуществляющими отдельные суверенные права. При этом остается в тени та социальная сила, которая стоит за государственным суверенитетом, которая и обусловливает реальность государственного суверенитета, а именно господствующий класс.

Разделение властей выражает особую форму сочетания институтов автономии и гетерономии в виде обусловленного исторически и политически, характерного для буржуазного государства дуализма парламента и правительства – дуализма, с необычайной силой подчеркнутого Марксом: «В парламенте нация возводила в закон свою всеобщую волю, т. е. возводила закон господствующего класса в свою всеобщую волю. Она отрекается от всякой собственной воли в пользу исполнительной власти, подчиняется повелению чужой воли, авторитету. Исполнительная власть в противоположность законодательной выражает гетерономию нации (управление нацией) в противоположность автономии нации».[193]193
  Маркс и Энгельс. Соч. Т. III. С. 403.


[Закрыть]

В этом дуализме воплощена длительная борьба буржуазии за ограничение власти монарха и выражено в то же время стремление буржуазии ограничить права парламента путем гарантирования независимости правительства, возглавляемого или назначаемого монархом или президентом. Последний мотив и объясняет сохранение этого дуализма и после полной победы буржуазии над абсолютизмом. Разделение властей как раз и дает возможность сохранить в условиях установившегося прямого непосредственного господства буржуазии (автономии нации) институты и формы, выражающие гетерономию нации, т. е. методы опосредствованного господства класса, как, например, невыборные или неответственные органы власти. Для этого буржуазное государственное право отделяет выборность от ответственности. Выборные органы являются неответственными, ибо они наделяются своими полномочиями на срок и не могут быть, как правило, в течение этого срока лишены своих полномочий. Таким органом является, например, президент республики. Возможность досрочного отзыва президента, предусматриваемая некоторыми конституциями XX в., как Веймарская конституция или Испанская конституция 1931 г., обставлена такой сложной процедурой и сопряжена с таким риском для самого парламента, что этим лишь подчеркивается чрезвычайный и исключительный характер данной меры. Ответственные органы являются не выборными; право их формирования юридически принадлежит не парламенту, а главе государства. Неответственность выборных органов и невыборность формально ответственных органов обосновываются разделением властей, которому противоречило бы непосредственное избрание правительства парламентом или ответственность главы государства перед парламентом. Из трех основных институтов, выражающих непосредственное господство класса, – представительства, выборности и ответственности должностных лиц – дуалистическая монархия осуществляет лишь первый; президентская республика – первый институт и частично второй, а именно – в применении к главе государства; парламентарная монархия – первый и частично третий, а именно – в применении к правительству; парламентарная республика, наиболее демократическая форма господства буржуазии, осуществляет первый, частично второй, а именно – в применении к главе государства, и частично третий, а именно – в применении к правительству; полного осуществления этих институтов в применении ко всем высшим органам государства мы в буржуазном государстве не находим[194]194
  Известное отклонение от этих принципов содержится лишь в некоторых буржуазных конституциях, появившихся после Второй мировой войны (Французская, Японская, конституции некоторых немецких земель). Эти вынужденные отклонения от классических принципов буржуазного государственного права отражают силу давления мощных послевоенных демократических движений. Однако во всех этих конституциях сохранены существенные элементы гетерономии. Так, Французская конституция 1946 г. неответственность президента и выдвижение им премьер-министра, Японская конституция сохраняет наследственную императорскую власть и т. п. Итальянская конституция выдержана полностью в духе «классического» парламентаризма.


[Закрыть].

Буржуазное государственное право отрывает само народное представительство от народа, превращая его в орган независимый и неподконтрольный народу. Согласно буржуазной доктрине не воля народа определяет волю представителей, а наоборот, воля представителей – в силу юридической фикции – должна быть признана за волю народа. Принцип неответственности депутатов означает узурпацию народным представительством прав народного суверенитета, а принцип разделения властей – узурпацию исполнительной властью прав народного представительства.

В дуализме парламента и правительства скрещиваются две линии деления способов осуществления и форм государственной власти.

Первая линия деления: издание общих норм и издание индивидуальных норм.

Буржуазия в интересах обеспечения прав и свобод собственников постулирует, что индивидуальные нормы могут издаваться только в порядке исполнения общих норм и их применения к конкретным случаям. Издание общих норм и их исполнение не должно осуществляться одними и теми же органами. Буржуазия не доверяет парламенту издание индивидуальных норм, которые могли бы задеть интересы отдельных крупных собственников, и не доверяла монарху издание общих норм. Было установлено, что издание общих норм является делом парламента как выразителя «общей воли», а издание индивидуальных норм – дело исполнительной власти, деятельность которой направлена на частное и единичное. Классическая буржуазная доктрина четко проводит этот водораздел. Парламент издает все общие нормы, и только общие нормы, исполнительная власть – все индивидуальные нормы, и только индивидуальные нормы. С точки зрения доктрины разделения властей именно эта линия деления является основной.

Необходимо при этом иметь в виду, что с точки зрения буржуазных авторов XVII–XVIII вв., задачи исполнительной власти внутри страны являются минимальными. И для Локка, и для Монтескье исполнение законов в отношении граждан почти исчерпывается применением закона в судебном порядке, а управление в собственном смысле относится в большей мере к делам международным (федеративной власти у Локка соответствует исполнительная власть у Монтескье, в то время как локковская исполнительная власть у Монтескье принимает более отчетливую форму судебной власти). Исполнительная власть, по Монтескье, «делает мир или войну, посылает и принимает посольства, устанавливает безопасность, предупреждает нашествия». Во всяком случае исполнительная деятельность строго держится в рамках индивидуальных норм.

Эта точка зрения соответствовала и взглядам буржуазных просветителей на судебную деятельность, которая у Монтескье, Беккариа, Блэкстона сводилась к автоматизму логического умозаключения, выведению приговора из большей посылки закона и меньшей посылки факта – по правилам силлогизма.

Прикрепление функций издания отдельных видов норм к определенным органам, конструируемым в соответствии с концепцией смешанного правления, приводит к «разделению властей» и к теории трех форм деятельности государства: законодательства, исполнения и правосудия.

Характерное для буржуазных мыслителей XVIII в. отождествление законодательной власти с правом издания общих норм, а исполнительной власти с правом издания индивидуальных норм с наибольшей отчетливостью выражено у Руссо. По Руссо, о законе можно говорить в том случае, когда «предмет, относительно которого делается постановление, так же общ, как и воля, которая постановляет»[195]195
  Руссо. Об общественном договоре. М., 1938. С. 32.


[Закрыть], с другой стороны, «исполнительная власть» заключается только в частных актах[196]196
  Руссо. Об общественном договоре. М., 1938. С. 48.


[Закрыть]. Именно этим Руссо мотивирует необходимость отделения исполнительной власти от законодательной, хотя, как известно, это отделение у Руссо не приняло характера «разделения властей».

Вторая линия обусловлена необходимостью различения между высшей властью, осуществляющей суверенные права государства, и подчиненной властью, осуществляющей текущие задачи управления и правосудия. Остин, критикуя традиционное деление властей на законодательную и исполнительную, утверждал, что «из всех более широких делений политических властей деление на высшую и подчиненную власть является, пожалуй, единственно точным»[197]197
  Austin. Op. cit. P. 251.


[Закрыть]. Это деление не совпадает с первым. В сфере общих норм к осуществлению высшей власти относятся лишь нормы, регулирующие наиболее типические и устойчивые общественные отношения. Но высшая власть не может ограничиться одним лишь изданием общих норм. К компетенции этой власти относятся и индивидуальные нормы по важнейшим вопросам государственной жизни, как то объявление войны, заключение мира, назначение дипломатических представителей, созыв и роспуск парламента. Что касается подчиненной власти, то она распадается на две основные формы: управление (включающее как индивидуальные, так и подзаконные общие нормы) и правосудие (применение общих норм к отдельным случаям на основе судебного разбирательства). Эта линия деления имеет наиболее существенное значение с точки зрения проведения принципа суверенитета.

Таким образом, деление, основанное на принципе суверенитета, приходит в столкновение с делением, лежащим в основе классической доктрины разделения властей. Буржуазное государство в построении своих органов не проводит последовательно ни первого, ни второго основания деления. Оно не может основываться на «классическом» делении законодательной и исполнительной власти, ибо в условиях развития парламентаризма политическая необходимость требовала формального предоставления законодательному органу как органу «народного представительства» суверенных прав, не относящихся к изданию общих норм, и наоборот, передачи в целях укрепления независимости исполнительной власти органам управления, непосредственно осуществляющим функцию подавления трудящихся, в той или иной форме также прав в области издания общих нормативных актов. Все это обусловило отход от принципов деления, проводимых классической доктриной. С другой стороны, однако, буржуазное государство не желает концентрации всех прав юридического суверенитета в органе народного представительства. Отсюда обычное для буржуазного государства разделение суверенных прав (помимо избирательного права, принадлежащего избирательному корпусу) между двумя взаимно неответственными органами: парламентом и главой государства. Это означает отказ от принципа единого суверенного органа и переход к системе органов, частично обладающих государственным суверенитетом. Такое разделение остается и в парламентарном государстве, с той особенностью, что здесь формальное осуществление главой государства прав суверенитета прикрывает фактическое включение кабинета в число органов, осуществляющих суверенную власть, чем обеспечивается известная доля неответственности и самого кабинета (например, кабинет не отвечает за роспуск парламента, ибо распущенный парламент уже не может вынести ему недоверия).

Из сказанного видно, что принцип суверенитета, как он был установлен в феодально-абсолютистском государстве, претерпевает в буржуазном государстве серьезные изменения.

С одной стороны, буржуазия желает оградить от суверенной власти сферу своих частных интересов – отсюда конституционализм, институты «автономии нации». С другой стороны, буржуазия боится концентрации всей суверенной власти в органе «автономии нации» – отсюда разделение властей, институты гетерономии нации.

Буржуазия стремится заменить опосредствованные формы классового господства непосредственными формами – республиканскими и парламентарными. Но в условиях бессословного буржуазного общества, основанного на эксплуатации «свободного» наемного труда, в условиях развертывания политической борьбы народных масс во главе с рабочим классом народное представительство с неизбежностью выходит в той или иной мере за рамки цензового представительства, поэтому буржуазия опасается поставить народное представительство – а тем более сам народ – на место прежнего абсолютного суверена, неограниченного в своих правах, по своему усмотрению назначающего и увольняющего министров и других должностных лиц. Отсюда стремление буржуазии к созданию независимой исполнительной власти в виде монарха или неответственного президента, назначающего правительство. Буржуазия может сказать словами Фауста, что в ней живут две души, стремящиеся отделиться одна от другой. Эта «борьба душ» находит свое выражение в разделении властей, в распределении юридического суверенитета между несколькими органами, при наличии единой классовой основы, единой воли политического суверена.

С формально-юридической точки зрения буржуазное государство нередко выступает как государство «народного суверенитета». Этот принцип становится как бы отличительным признаком такого государства по сравнению с абсолютистским. Конституция США 1787 г. начинается словами: «Мы, народ США… даем и устанавливаем эту конституцию…». Декларация прав человека и гражданина 1789 г. и Конституция 1791 г. открыто формулируют принцип народного суверенитета; этот принцип становится важным элементом буржуазного государственного права и классической буржуазной доктрины. Формулы «власть принадлежит народу (нации)», «вся власть исходит от народа (нации)» становятся постоянным припевом буржуазных конституций, вплоть до новейших конституций, появившихся после Первой и после Второй мировых войн. «Все власти исходят от нации» (Бельгийская конституция 1830 г.); «Государственная власть исходит от народа» (Германская конституция 1919 г.); «Верховная власть в Польской республике принадлежит народу» (Польская конституция 1921 г.); «Вся власть в Чехословацкой республике полностью исходит от народа» (Чехословацкая конституционная хартия 1920 г.); «Вся власть исходит от народа» (Греческая конституция 1911 г.); «Полномочия всех ее (т. е. Испании. – И. Л.) органов исходят от народа» (Испанская конституция 1931 г.);. «Верховная власть без каких-либо ограничений и условий принадлежит народу» (Турецкая конституция 1924 г.); «Вся государственная власть исходит от народа» (Дополнения к Основному закону Ирана 1907 г.); «Верховная власть исходит от сиамского народа» (Сиамская конституция 1932 г.); «Суверенитет конституционного иракского королевства пребывает в народе. Он как вклад – верен королю» (Иракская конституция 1925 г.); «Нация является источником всей власти» (Сирийская конституция 1930 г.); «Вся власть исходит от народа» (Египетская конституция) и т. д. и т. п.

Французская конституция 1946 г. – одна из наиболее демократических буржуазных конституций. Утверждая, что «национальный суверенитет принадлежит французскому народу», она определяет способы осуществления народом суверенитета: «народ осуществляет его (т. е. суверенитет. – И. Л.) в конституционных вопросах путем голосования его представителей и референдума. Во всех других вопросах он его осуществляет через своих депутатов в национальном собрании». Аналогичные формулировки имеются и в новейшей Итальянской конституции.

Даже конституция Японии, где принцип народного суверенитета рассматривается как нечто абсолютно несовместимое с «национальным государственным строем», ныне приемлет принцип народного суверенитета.

Таким образом, Германия и Япония, которые в XIX в. и даже в XX в. с наибольшим упорством противопоставляли принципу народного суверенитета монархический принцип, были вынуждены, в конце концов, правда, под давлением извне, его признать. Формально этот принцип не признается в Англии и Британской империи, в Скандинавских странах, Голландии.

В действительности же в буржуазных государствах, независимо от текста конституции, не приходится говорить не только о политическом суверенитете народа, несовместимом с самой капиталистической системой, но и о юридическом его суверенитете, который, как уже указывалось неоднократно, свелся к некоторым правам избирательного корпуса (который к тому же отнюдь не совпадает с народом даже при наличии «всеобщего» избирательного права), как к избирательному праву, в конституанту и парламент (нижнюю палату), в некоторых странах также, к праву референдума. Использование народом этих прав (особенно последнего права) при этом поставлено в зависимость от решения органов законодательной или исполнительной власти. Конституции, утверждая «суверенитет народа», подчеркивают, что этот суверенитет может осуществляться только в порядке, установленном конституцией, т. е. через те или иные органы. Правда, такие органы в некоторых относительно более демократических конституциях именуются органами народной власти (например, Чехословацкая конституция 1920 г., Польская конституция 1921 г.), однако те же конституции обеспечивают независимость этих органов от народного контроля. Некоторые конституции, как мы видели, объявляли народный суверенитет «вкладом», вверенным монарху. Конституция Франции 1791 г. объявляла монарха «представителем» народа. Большинство буржуазных конституций употребляет двусмысленный термин: «суверенитет исходит от народа», который легко истолковать в том смысле, что он уже больше не принадлежит народу. Принцип народного суверенитета совмещается с более или менее существенными ограничениями избирательного права, с ограничениями компетенции парламента, с наследственной монархией, с невыборной верхней палатой и тому подобными институтами, противоречащими самой идее народного суверенитета.

Эпоха империализма, эпоха загнивания капитализма, вступившего в свою последнюю стадию, знаменует серьезный поворот в развитии буржуазного государства.

Государственной надстройкой над новой экономикой, экономикой монополистического капитализма является империалистическое государство, порывающее с традициями либерализма. В так называемых буржуазно-демократических странах происходит реакционное перерождение государственно-правовых институтов, отражающее растущее сращивание государственного аппарата с монополистическим капиталом, растущую бюрократизацию и милитаризацию этого аппарата. Государственное вмешательство в экономическую жизнь полностью подчинено функции подавления и военной функции. Государственное «регулирование» должно обеспечить внеэкономическими средствами «нормальное» функционирование системы капиталистической эксплуатации и прибыли капиталистических монополий.

Юридические формы, унаследованные от эпохи промышленного капитализма, – даже там, где они сохраняются, – прикрывают поворот к реакции, перемещение центра тяжести в область исполнительной власти, господство плутократической олигархии. Таким образом, юридический суверенитет превращается в формальность, прикрывающую реальность власти исполнительных органов, выполняющих настоящую государственную работу и находящихся в «личной унии» с банками, трестами, биржей. Фашизм порывает с принципами автономии нации, перейдя к полной гетерономии, в которой он видит единственное средство закрепления власти наиболее реакционной финансовой и помещичьей олигархии внутри страны и осуществления ее необузданных агрессивных планов. Он воспроизводит, хотя и с новым содержанием и новыми особенностями, формы, присущие разлагающимся общественным формациям, – рабовладельческого домината и феодально-крепостнического абсолютизма. Носителем тоталитарной суверенной власти в государстве становится один орган, неответственный, осуществляющий неограниченную власть и в подлинном смысле слова свободный от законов. Институты «автономии нации» полностью устраняются или превращаются в одну лишь видимость. Воля «фюрера» не связана более ни внутренним, ни международным правом. Место «божественного» и «естественного» закона занимает «внутренний закон расовой народной общности», «крови и почвы», выражением которого и является воля фюрера, которому все дозволено.

После разгрома фашизма империалистическая реакция, сохраняя «парламентские» формы, проводит политику внутренней фашизации государственных порядков, обрушивается на рабочий класс террористическими законами, вроде закона Тафта – Хартли, законопроекта Мундта в США и т. п.

Внутренняя реакция вновь сплетается с агрессивно-экспансионистской политикой вовне.

Крайнее экономическое ослабление западноевропейских стран, сужение внутренних рынков в результате инфляции, обострение классовой борьбы в капиталистических странах, рост сопротивления в колониях, отпадение стран Восточной и Юго-Восточной Европы от системы империализма – все эти факты, приводящие к дальнейшему обострению противоречий империализма, расшатывают империалистическую систему.

В этой обстановке еще больше усиливаются экспансионистские устремления монополистического капитала – особенно американского, стремящегося установить мировую политическую и экономическую гегемонию США, поставить в зависимость от США не только колониальные страны, но и ослабевших капиталистических партнеров США. На почве этого экспансионизма расцветают теории отрицания суверенитета. Слабеющая буржуазия отдельных стран капитализма, охваченная страхом перед лицом растущего демократического движения, отрекается от суверенитета для того, чтобы сплотить свои силы в международном масштабе, под эгидой США, для совместной борьбы против рабочего класса, против сил демократии и прогресса.

Мы видели, что переход политического суверенитета от феодального дворянства к буржуазии ознаменовался существенными модификациями и юридической формы суверенитета, зафиксированными в буржуазном государственном праве и соответствующими новому содержанию и новым условиям классового господства в государстве.

Вместе с тем в новом содержании и формах принципа суверенитета нашло свое отражение и развитие международного права в связи с изменением условий международного общения государств.

В эпоху абсолютизма вопросы международного общения не затрагивали существенных интересов господствующего класса феодальных землевладельцев. Внешние интересы буржуазии, в той или иной мере определявшие содержание принципа абсолютистского суверенитета, требовали свободы действий государства в борьбе за богатства стран Азии, Африки и Америки. Наряду с этим вырастали и самостоятельные династические интересы монархий, домогающихся наследств – испанского, австрийского, турецкого и других.

В буржуазном государстве как внутренний, так и внешний суверенитет ставится на службу интересов буржуазии. Проблемы международного значения приобретают огромное значение для нового господствующего класса, затрагивая его жизненные экономические интересы. В эпоху промышленного капитализма буржуазия ведущих стран нуждалась во внешнем рынке для сбыта своих товаров, в сырьевых базах для своей промышленности, в развитии международного обмена. На почве интересов международного общения буржуазного мира быстро развивалось и разрасталось по всем направлениям международное право. Определяющими моментами его развития были, с одной стороны, национально-объединительные движения и образование крупных национальных государств в Европе и, с другой стороны, экономическая эксплуатация слабых аграрных стран колониального мира. Первый момент привел к утверждению принципов формального равенства и независимости государств, принципа невмешательства, права убежища и т. п.; второй момент ограничивал сферу применения этих принципов суверенитета узким кругом «цивилизационных наций» и способствовал развитию вне данного круга таких институтов, несовместимых с первыми, как капитуляции, консульская юрисдикция, неравноправные договоры, экстерриториальность иностранцев и т. д.

В эпоху империализма развитие международного права принимает более сложный и противоречивый характер. Монополистический капитал крупных держав в своей борьбе за расширение и передел сфер приложения капитала, сырьевых баз и рынков сбыта развязывает небывалые агрессивные, захватнические войны и усиливает национально-колониальный гнет. Международное право этой эпохи характеризуется дальнейшим «развитием» институтов, оформляющих национально-колониальный гнет в виде сеттльментов, экстерриториальных концессий, протекторатов, мандатов и т. п. С другой стороны, однако, разжигаемые монополистическим капитализмом империалистические войны и колониальный гнет вызывают мощные обратные движения, оказывающие сильнейшее воздействие на международное право. После Второй мировой войны, в связи с крахом Японской и Итальянской колониальных империй, кризисом Британской и Французской империй, ростом американского экспансионизма, подъемом национально-революционного движения, колониальный вопрос вступает в новую фазу своего развития.

К числу факторов, способствующих развитию международного права в антиимпериалистическом направлении, надо отнести:

1) появление с 1917 г. социалистического государства, использующего свое растущее влияние в международных делах в интересах развития демократических институтов международного права;

2) движение широких народных масс во главе с организованным рабочим классом империалистических государств против организуемой монополистическим капиталом массовой бойни народов;

3) мощное национально-революционное, антиимпериалистическое движение в колониях;

4) противоречия между империалистическими государствами, вынуждающие империалистов в их взаимной борьбе реципировать отдельные демократические принципы в международном праве для того, чтобы обеспечить за собой поддержку народных масс, народов, угнетаемых противной империалистической стороной и т. д. Последний момент с известной силой проявился уже в период Первой мировой войны (14 пунктов Вильсона, ответственность агрессора по Версальскому договору и т. п.).

В период после Второй мировой войны появляется новый фактор демократического развития – народные демократии в Восточной и Юго-Восточной Европе.

Все эти моменты оказывают глубокое влияние на международно-правовой аспект суверенитета.

С одной стороны, расширяется сфера действия принципа суверенитета; в эту сферу постепенно включаются и колониальные и полуколониальные народы, добившиеся признания своей независимости; капитуляции, смешанные суды, экстерриториальность иностранцев постепенно отходят в прошлое.

С другой стороны, происходит некоторое сужение объема ранее ассоциировавшихся с суверенитетом прав в процессе развития международно-правовых институтов, регулирующих правомерное использование вооруженной силы при международных конфликтах. «Право» ведения агрессивной войны, ранее рассматривавшееся, как мы постараемся показать, неправильно, как необходимый ингредиент суверенитета, осуждается рядом международно-правовых актов. К этим новым институтам международного права относится международное правосудие в его различных формах: от арбитража (который, правда, был известен и ранее, но именно в этот период приобретает большое значение) до международного суда, и, наконец, международная организация коллективной безопасности в лице Организации Объединенных Наций.

Империализм и реакция не только оказывают прямое или скрытое сопротивление развитию новых институтов международного права, но также прилагают все усилия к тому, чтобы извратить их содержание и приспособить их к своим интересам. Эти усилия задержать или извратить развитие международного права накладывают свой отпечаток на новые международно-правовые институты, придавая им нередко половинчатый, компромиссный характер. Они приводят и к консервированию старых отживающих институтов и выражаются в попытках использования международных организаций в империалистических целях, в интересах международных капиталистических хозяйственных объединений, картелей и синдикатов, в частности для похода против принципа суверенитета государств как помехи на пути империалистической экспансии.