Текст книги "Суверенитет"

С другой стороны, может ли вновь возникшее государство объявить о непризнании им самого принципа международно-правового регулирования отношений между государствами?

Едва ли имеется необходимость в пространном разборе такого казуса. Ни одно государство не может в силу своего суверенитета отказать самому принципу международного права в признании[107]107
  Разумеется, речь при этом идет не о договорном международном праве или о той части обычного международного права, которая непосредственно выражает особенности системы хозяйства другого типа государств, независимо от количественного преобладания этих государств. Первое обязательно для государств, подписавших договоры или добровольно к ним присоединившихся, второе – только для государств данного типа. Речь идет о самом принципе международно-правового регулирования.


[Закрыть].

Принцип суверенитета является принципом международного права, но он является также принципом государственного права, несводимого и невыводимого из международного права, так же как и последнее невыводимо из государственного права. Те, кто пытается свести суверенитет к одному лишь международному праву, приходят неизбежно к упразднению суверенитета или превращению его во внутреннюю компетенцию государства, целиком устанавливаемую международным правом. Те, кто хочет его свести к одному лишь государственному праву, приходят к упразднению международного права, к превращению его в международную мораль или во внешнее государственное право. Обе точки зрения основаны на игнорировании сложной конкретной социальной действительности в ее диалектических взаимосвязях.

Реальность и жизненность принципа суверенитета определяются не субъективными пожеланиями или произвольными построениями, а реальными, объективными условиями развития современного общества, состоящего из государств различных типов: социалистического, капиталистического, народно-демократического, из народов независимых и зависимых. Жизненность принципа суверенитета обусловливается тем, что историческая роль суверенных государств не закончена, что развитие суверенной государственности продолжает оставаться одной из главных предпосылок и условий прогрессивного хода мировой истории, что под защитным покровом суверенитета возникают и созревают новые прогрессивные формы общественной жизни, означающие дальнейшее продвижение человеческого общества вперед, гарантируется свобода национального развития, являющаяся одной из необходимых предпосылок и условий этого продвижения, может быть обеспечен на основе взаимного уважения суверенитета прочный мир между народами.

Великая Октябрьская социалистическая революция была началом новой эры в истории человечества. Основываясь на законе неравномерного развития капитализма, Ленин доказал, что социалистическая революция не может сразу победить в важнейших капиталистических странах, что она может и должна победить вначале в рамках одной отдельно взятой страны. Сталин доказал теоретически и практически, что социализм, а затем и коммунизм, может быть построен в одной стране, особенно в такой стране, как СССР. Но социализм мог победить только в суверенной стране, суверенной как внутри, так и вовне. Полновластие государства является необходимым условием и предпосылкой для совершения величайших в мировой истории социально-экономических преобразований. Государство диктатуры пролетариата является важнейшим рычагом и орудием советского общества для построения социализма и коммунизма. Его активная преобразующая роль, его значение в деле руководства хозяйством и культурой – колоссальны. Не меньшее значение с этой точки зрения имеет и внешняя независимость Советского государства. Пока существует капиталистическое окружение, государство – и притом суверенное государство – должно сохраниться и сохранится и в условиях коммунизма.

Разгром фашизма в странах Восточной и Юго-Восточной Европы в результате побед вооруженных сил СССР открыл эру нового демократического развития в ряде стран этой части Европы. Образовались новые народные демократии. К власти пришел блок трудящихся классов во главе с рабочим классом, были осуществлены глубокие социально-экономические и политические преобразования. Достаточно указать на аграрные реформы, ликвидировавшие помещичьи землевладения, на национализацию крупной и средней промышленности, ликвидировавшую капиталистические монополии, заложившую основу государственной общенародной собственности. Произведена решительная демократизация государственного аппарата, успешно разрешены сложнейшие национальные проблемы. Созданы новые последовательно демократические государственные формы. Народы стран новой демократии закладывают основы для перехода на путь социалистического развития. Едва ли имеется необходимость особо указывать на значение суверенитета – внутреннего и внешнего – как необходимого условия развития этих новых прогрессивных общественных и государственных форм. Об этом достаточно красноречиво свидетельствуют «от противного» неоднократные попытки со стороны внешних реакционных сил к вмешательству во внутренние дела этих государств, к торможению реформ и поощрению сопротивления внутренней реакции.

Вторая мировая война послужила мощным стимулом к подъему национально-революционного движения в колониальных и полуколониальных странах. События 1945-48 гг. в Индии, Индонезии, Индо-Китае, Корее, Бирме, Филиппинах, Египте, Сирии, Ливане, Палестине и других странах достаточно красноречиво свидетельствуют о размахе и силе этих движений. Проблема создания суверенных национальных государств является здесь актуальной и жгучей. Эта суверенная национальная государственность складывается в упорнейшей и острейшей борьбе против сил империализма. Нет сомнения в том, что создание такой суверенной государственности является необходимой предпосылкой прогрессивного развития этих стран, полноценного вовлечения сотен миллионов людей в мировой исторический процесс.

С неменьшей силой ощущают значение суверенитета и те народы высокоразвитых стран Западной Европы, которые в послевоенное время стали объектом планов закабаления со стороны монополистического капитала США («План Маршалла», «доктрина Трумэна» и т. п.). Недаром Манифест совещания некоторых европейских компартий призвал народы Европы к борьбе в защиту своего национального суверенитета, оказавшегося под угрозой.

«Мировое правительство» в этих условиях превратилось бы в орудие одной группы держав для подавления или закабаления других государств, в своего рода мировую жандармерию, направленную против тех ростков нового развития, которые появляются в пределах отдельных, вначале немногих, государств, против движений угнетенных народов к свободе.

Роль и значение принципа суверенитета не раз изменялись на протяжении его истории. В настоящее время борьба широчайших народных масс за новые пути развития, за социализм, демократию, свободу национального развития, за прочный международный мир является главным источником силы и реального значения принципа суверенитета.

На основании всего сказанного можно установить следующие положения:

1) международное право есть право; 2) оно регулирует отношения между суверенными государствами; 3) суверенитет не исключает ответственности за нарушение международного права.

1. Международное право – это совокупность правовых норм, а не норм этических или технических. Юридический характер международного права выражается, в частности, в том, что возлагаемые им обязанности служат основанием для корреспондирующих правопритязаний других государств и предоставляют им право так или иначе реагировать на нарушения этих обязанностей. Оно не утрачивает своего правового характера из-за отсутствия в ряде случаев органа принуждения или санкции. Ибо оно разделяет эту особенность и с государственным правом, во всяком случае со значительной его частью. Обязательность норм международного права воспринимается как обязательность юридическая, оправдывающая санкции, а не только как моральная.

Международное право – право и в том смысле, что оно санкционируется государством, хотя и не устанавливается отдельным государством.

Международное право не есть право, навязанное государствам извне, какой-то внешней силой. Каждое государство, участвующее в международном общении государств, тем самым участвует и в создании международного права как обычного, так и конвенционного, путем его установления в договорах, путем выработки практики или путем санкционирования.

В международном общении проявляется внешняя политика государств, представляющая продолжение их внутренней политики, от которой она не может быть оторвана, и выражающая, как и последняя, интересы господствующих классов государств. Однако отсюда нельзя сделать вывод, что международное право есть внешнее государственное право или продолжение национального права того или иного отдельного государства. Ибо если государство регулирует внутренние отношения на основе одностороннего веления, то этого нельзя сказать о внешних отношениях. Отдельное государство не может односторонним образом устанавливать международное право. Каждое государство может предлагать принятие тех или других правил в качестве норм международного права, государство может своей политикой способствовать развитию тех или иных тенденций в международном праве в соответствии со своей классовой природой, однако нормой международного права может стать лишь то правило, по поводу которого имеется открытое или молчаливое согласие других суверенных государств, в том числе и государств других типов.

Совершенно ясно, что такого согласия может добиться лишь норма, отвечающая интересам не данного одного государства, но и других государств. Поэтому диктат в международном праве противоречит самой сущности этого права. Поэтому те принципы социалистического демократизма, за осуществление которых в международном праве борется Советский Союз, не могут не победить, ибо они отвечают интересам всех миролюбивых народов, всего прогрессивного человечества, ибо они исходят из того, что возможны равноправные отношения между большой и малой нациями, «что такие отношения могут и должны быть» (Сталин).

2. Вместе с тем необходимо учитывать и ту особенность международного права, что оно регулирует преимущественно отношения между суверенными государствами. Суверенитет субъектов международного права, как мы уже видели, не исключает международно-правового регулирования, но определяет ряд особенностей этого регулирования и его границы.

Вопрос об особенностях и границах международно-правового регулирования вновь выдвигает сложнейшие проблемы взаимоотношения между международным правом (или международным правопорядком) и суверенитетом (или государственным правопорядком).

Первый вопрос, и притом вполне естественный: кто устанавливает особенности и границы международно-правового регулирования? С точки зрения «классической» доктрины суверенитета суверенное государство само устанавливает пределы международно-правового регулирования. С точки зрения венской школы во главе с Кельзеном и Фердросом государственный правопорядок – это «частичный порядок» в рамках международно-правового порядка, который устанавливает компетенцию государства, к которой и сводится суверенитет. С этой точки зрения компетенция принадлежит исключительно международному праву. Логическим развитием этой точки зрения является теория Гуггенгейма, для которого и международно-правовой порядок, и государственно-правовой порядок – это частичные порядки некоего высшего правового порядка, основная задача которого заключается в размежевании компетенции между международным правом и государственным правом[108]108
  Guggenheim. Zur Verhältniss vom Völkerrecht zum Landesrecht // Revue Internationale de la Theorie de Droit. 1936. № 7. P. 91.


[Закрыть]. Однако, поскольку он сам признает, что органами этого высшего порядка являются органы международно-правового порядка, то в отношении этой теории вступает в силу старое методологическое правило о недопустимости умножать сущности без надобности («entia praeter necessitatatem non sunt multiplicanda»). Ведь продолжая этот ход мыслей, можно придумать еще новый всеобъемлющий правопорядок, частями которого будут все ранее фигурировавшие правопорядки и так далее до бесконечности. Проблема этим не разрешается, а лишь еще более запутывается.

Проблема компетенции имеет, на первый взгляд, огромное принципиальное значение. Если международное право может неограниченно расширять свою сферу, то не может быть больше речи о суверенитете. Если, с другой стороны, границы международного права зависят от усмотрения каждого суверенного государства, то вообще не может быть больше речи о международном праве. Однако эта проблема является надуманной и искусственной. Она возникает в результате механического перенесения в сферу взаимоотношений между международным правом и национальным правом проблемы, возникающей в федеративном государстве в сфере взаимоотношений между национальным правом федерации и национальным правом государства-члена.

Эту аналогию между соотношением международного права и национального права, с одной стороны, и соотношением права федерации и прав государств-членов – с другой, как раз и проводит Ссель. Но такое перенесение представляет собой явную логическую ошибку.

В федерации речь идет о размежевании компетенции, находящейся всецело в одной плоскости, а именно в плоскости государственно-правовой. Между кругом вопросов федерации и кругом вопросов государства-члена нет принципиальных различий. Об этом свидетельствует уже один тот факт, что вопрос о размежевании компетенции в каждой федерации разрешается по-иному.

Кроме того, в федерации имеются две системы аналогичных органов: законодательные, исполнительные и судебные органы федерации, с одной стороны, и законодательные, исполнительные и судебные органы государства-члена – с другой.

Иначе обстоит дело в вопросе о взаимоотношении между международным и национальным правом. Эти отрасли находятся как бы в различных плоскостях. Круг вопросов, составляющих компетенцию международного права, определяется характером регулируемых им отношений, а именно отношений между государствами и особыми целями и задачами этого регулирования. В другой плоскости находится круг вопросов, регулируемых государственным правом. Правда, эти плоскости не параллельные, а пересекающиеся, однако, возникающие в связи с этим пересечением трудности размежевания компетенции все же имеют ограниченный характер, затрагивая лишь некоторые вопросы, стоящие, по выражению А. Я. Вышинского, «на грани» внутриполитических и внешнеполитических отношений, международных и национальных проблем[109]109
  См.: Заявление А. Я. Вышинского на заседании Совета Безопасности от 10/11-46 г. // Правда. 13 февр. 1946. № 37.


[Закрыть]. Наличие некоторых спорных смежных вопросов международного и национального права не меняет общей картины, характеризующейся наличием вопросов, бесспорно относящихся к международному праву так же, как и вопросов, безусловно относящихся к национальному праву и составляющих, по выражению ст. 2 п. 7 Устава Организации Объединенных Наций, «дела, по существу входящие во внутреннюю компетенцию любого государства».

По мнению некоторых буржуазных авторов, вопрос о пределах внутренней компетенции может разрешаться только органами международного правопорядка. Ссель утверждал еще в 1934 г.: «Никогда нельзя упускать из виду, что „резервированная область“ („domaine reserve2e“) отнюдь не означает „область суверенитета“ и что именно от решения Совета Лиги наций или, эвентуально, Палаты правосудия зависит то, должна ли при тех или иных определенных условиях компетенция правительств даже в этой области рассматриваться как дискреционная и в каких пределах она является таковой»[110]110
  Scelle. Op. cit. P. 80.


[Закрыть].

В соответствии с этой точкой зрения находится и резолюция Института международного права 1932 г., согласно которой «компетенция государств определяется международным правом».

Кельзен в своих замечаниях по поводу формулировки ст. 15 Пакта Лиги Наций, применимых и к упомянутой статье Устава Организации Объединенных Наций, утверждает, что не существует вопросов, которые по самой своей природе находятся «исключительно в рамках внутренней юрисдикции» государств. Любой вопрос может стать объектом международного договора и таким образом перестать находиться исключительно в рамках внутренней юрисдикции договаривающихся государств. Любой предмет находится «исключительно» в рамках внутренней юрисдикции государства лишь до тех пор, пока он не подчинен какой-либо норме обычного или конвенционного международного права[111]111
  Kelsen. Peace through Law. P. 33.


[Закрыть].

На этой же точке зрения отрицания наличия вопросов, по своему существу относящихся к внутренней сфере государств, стоит и Нимейер[112]112
  Niemeyer. Op. cit. P. 320.


[Закрыть].

Конечно, каждое государство уже в силу своего суверенитета может по той или иной причине отказаться от одностороннего регулирования какого-либо внутреннего вопроса с целью установления в данном вопросе согласованности или взаимности действий нескольких государств. Более того, известны и такие международные договоры, которые означали прямое ограничение независимости государства путем передачи одним государством другому государству контроля над внешними или внутренними делами или даже полного отказа от независимости в пользу другого государства. С точки зрения Кельзена это означает лишь «перемещение» некоторых вопросов из сферы национального права в сферу международного права. С этой точки зрения вмешательство одного государства во внутренние дела другого государства перестает быть вмешательством, если оно оформлено договором. Такая точка зрения, при которой отпадает всякий критерий для различения между договорами, основанными на уважении к суверенитету и независимости государств, и договорами, нарушающими этот принцип, едва ли нуждается в словесном эпитете. Она заранее предоставляет индульгенцию сильным государствам, которые имеют возможность в гораздо большей степени, чем слабые государства, определять содержание конвенционного международного права. Вольно или невольно Кельзен выступает в качестве апологета открытого империалистического разбоя, узаконяя вмешательство в любые внутренние дела другого государства, если только оно «оформлено» соответствующим договором.

Принадлежность того или иного вопроса «по своей природе» к внутренней юрисдикции или международному праву определяется не тем, затрагивается ли этот вопрос в договоре между двумя или большим количеством государств, а тем, является ли такое регулирование данного вопроса международно-правовой обязанностью государств или оно всецело зависит от воли данных государств. Внутренние дела государств – это не такие дела, которые государство не вправе сделать объектом международного регулирования, а такие, которые оно не обязано сделать объектом такого регулирования. Именно последнее условие и подчеркивает, что речь идет о предмете, который «по своей природе» относится к внутренней юрисдикции государства и стал объектом международного регулирования лишь с согласия государства, разумеется, со всеми последствиями, вытекающими из факта связанности государства заключенными им договорами.

Могут возразить, что вопрос о том, обязано или не обязано государство регулировать данный вопрос в международно-правовом порядке, решается нормой именно международного права. Но такое возражение является схоластическим. Особенность действующего международного права заключается в том, что оно отказывается от регулирования вопросов, по существу входящих во внутреннюю компетенцию государств, отнюдь не устанавливая перечня этих вопросов. Данный отказ не конституирует, а лишь дает международно-правовую гарантию независимого «резервированного домена» суверенного государства. Из всего сказанного выше ясно, что не может быть и речи о превращении этого домена в рефлекс международного права или нечто производное от него. Формулировка устава ООН в смысле уточнения прав государств является шагом вперед по сравнению с нечеткой формулировкой ст. 15 пакта Лиги Наций о вопросах, предоставленных международным правом исключительному ведению государства.

Мы утверждаем, что, например, решение вопроса о социально-экономическом строе государства относится «по своей природе» к внутренней юрисдикции государств. Вмешательство одного государства в решение этого вопроса другим государством, навязывание ему, хотя бы и путем договора или «помощи по восстановлению» своей воли в этом вопросе, не перестает быть вмешательством в дела, являющиеся внутренними по своей «природе» или «по существу».

Само собой разумеется, мы не видим в этой «природе» или «существе» чего-либо абсолютного и раз навсегда данного. Содержание международного права и содержание суверенитета изменяются со временем, и изменения этих двух величин находятся в своего рода взаимной функциональной зависимости. Но ход этих изменений и их направление регулируются не специально издаваемыми нормами какого-то высшего правопорядка, а самим ходом развития общественной жизни и потребностями этого развития. Такое развитие происходит не без трений и коллизий, главным источником которых являются попытки использования международной организации крупной империалистической державой (или блоком таких держав) против законных интересов того или иного суверенного государства и его суверенитета. Недолгий жизненный опыт молодой ООН уже омрачен многократным повторением таких попыток.

В настоящее время под напором сил демократии происходит демократическое развитие как международного права, так и государственного суверенитета. Между демократическим международным правом и демократическим суверенитетом не может быть неразрешимой коллизии. Но пока этот процесс, встречающий упорное сопротивление сил реакции и империализма, не завершен ни в области международного права, ни в вопросе о суверенитете, возможны коллизии между недемократическими институтами, сохраняемыми в международном праве, и демократическим суверенитетом или между демократическими институтами, развивающимися в международном праве, и недемократическим, абсолютным суверенитетом[113]113
  Примером может служить несогласие ЮАС соблюдать решение ООН по вопросу об опеке над Юго-Западной Африкой.


[Закрыть]. Но эти коллизии не могут служить основанием для отрицания международного права или упразднения суверенитета.

Конечно, суверенитет не вечен, он возник значительно позже самого государства и, быть может, исчезнет еще до того, как отомрет само государство. Можно, однако, смело сказать, что в настоящее время суверенитет государств выступает как вполне реальная, полнокровная действительность, созвучная требованиям прогрессивного развития человечества.

Реальность суверенитета заключается в независимом и полновластном осуществлении государством своих функций. Пока государство осуществляет эти функции как полновластная организация и как независимый член коллектива государств, до тех пор суверенитет сохраняется. Переход этих функций к международной организации или осуществление их под ее властным контролем означали бы упразднение суверенитета или концентрацию суверенитета в одной лишь международной организации. К этому и сводятся разговоры о всемирном правительстве, всемирной федерации и т. п. Но совершенно ясно, что на настоящей исторической стадии нет никаких реальных оснований, никаких материальных, политических и идеологических предпосылок для подобной передачи функций.

Из сказанного вытекают следующие особенности международно-правового регулирования, определяемые государственным суверенитетом:

1. Международное право регулирует в императивном порядке лишь наиболее общие принципы международного общения, которые с необходимостью вытекают из твердо устоявшихся моральных и политических требований развития общества на данном историческом этапе и выражают волю и интерес всего коллектива государств с полным учетом различий в типах государств. Во всех остальных вопросах оно отсылает к договору, основанному на суверенном согласии обязанных сторон. Договор остается важнейшим источником международного права, выражая признание им принципа суверенитета.

2. Международное право не вмешивается во внутренние дела государств или в отношения между государством и его гражданами, за исключением тех случаев, когда эти отношения в силу своей природы могут вызвать осложнение между государствами. Но и в последнем случае речь может идти лишь о договорном плане (пример: договоры об охране прав национальных меньшинств).

3. Нормы международного права, регулирующие отношения между суверенными государствами, не могут иметь характера нормы, предписываемой одним государством другому. Отсюда вытекает и принцип неподсудности одного государства судебным органам другого, а также неподсудности государства национальному праву другого государства (изъятия из этого правила см. ниже). Именно в силу принципа суверенитета суды одного государства не могут оспаривать акты другого государства, регулирующие вопросы, входящие в сферу суверенных прав этого государства. Нормы международного права, регулирующие отношения между суверенными государствами, – это либо наиболее общие принципы международного общения, обязательные для всех государств и, следовательно, не исходящие от какого-либо одного или группы, или даже большинства государств, либо нормы, основанные на взаимной договоренности государств. К последней группе относятся и нормы, исходящие от органов международной организации, основанной на принципе добровольного членства. Принцип большинства в международном праве может иметь лишь ограниченную применимость (об этом чуть ниже).

Некоторые авторы, например Гейльброн, раньше также и Оппенгейм, считали, что международное право не противоречит суверенитету, поскольку оно предполагает подчинение государства лишь высшему правопорядку, но не высшей силе («Gewalt»).

Согласно венской школе, суверенитет есть подчинение одному лишь международному праву. Как утверждал еще раньше Кокошкин, суверенитет исключает подчинение кому-либо, но не исключает подчинения чему-либо (а именно праву)[114]114
  Кокошкин. Лекции по общему государственному праву. 5-е изд. М., 1912. С. 204.


[Закрыть].

С этой точки зрения суверенитет несовместим с созданием международных вооруженных сил, как то предусмотрено Уставом Организации Объединенных Наций. Эта точка зрения должна быть отвергнута. Дело в характере принуждения, а не в его исполнителе и носителе.

4. Презумпция полновластия, независимости и полноты суверенных прав государства. Ограничение полновластия, зависимости и полноты суверенных прав государства должно быть основано на прямых предписаниях обычного или конвенционного международного права.

Известное решение Постоянной палаты международного суда по делу Лотуса устанавливало, что «ограничения независимости государства не могут презюмироваться». Принципом международного права является то, что бремя доказательства всегда лежит на том государстве, которое желает извлечь выгоду из ограничения независимости другого государства[115]115
  Schwarzenberger. International Law. 1945. S. 47–48.


[Закрыть].

Таким образом, суверенитет в его правильном, недогматическом понимании не исключает международного права, но определяет характерные особенности международно-правового регулирования.

Государство может ссылаться на свой суверенитет не для отклонения обязательности для него международного права вообще, а для отклонения требований, не соответствующих указанным выше условиям международно-правового регулирования. Таков действительный суверенитет действительного государства, лишь отдаленно напоминающий абстрактный суверенитет, возведенный догматиками в ранг абсолюта, не юридической, а скорее метафизической нормы.

3. Реальный суверенитет не исключает ответственности государства за нарушение международного права[116]116
  Обстоятельный обзор литературы вопросу об ответственности в международном праве дан в статье Д. Левина «Проблемы ответственности в науке международного права». Изд. Отд. эк. и права АН СССР, 1946. № 2.


[Закрыть]. Классическая доктрина суверенитета рассматривает неответственность как его основное и наиболее существенное свойство. «Неответственность – существенный признак суверенитета» («L’irresponsabilite – c’est le proper de la souveraineté») – гласит известная формула. Эта неответственность распространялась и на внутригосударственные, и на межгосударственные отношения.

В соответствии с общей концепцией суверенитета как неограниченной власти верховного органа в государстве неответственность ранее понималась как неответственность высшего органа в государстве и, в первую очередь, как неответственность монархического суверена. Неответственность исключает какую-либо юридическую обязанность, а следовательно, и юридическую санкцию. Но в настоящее время мы уже не можем исходить из подобного понятия о суверенитете.

В области государственного права юридическая неответственность государства как носителя суверенитета бесспорна, так как юридическая ответственность того, кто сам монопольно устанавливает национальное право, следовательно права и обязанности, – это абсурд. Суверенное государство не несет юридических обязанностей в отношении лиц, принадлежащих к его юрисдикции. Обязанность могут нести лишь те или иные органы государства; это не обязанности суверена, а обязанности перед сувереном, которые могут быть одновременно и обязанностями органа перед отдельными гражданами.

Неответственность политического суверена до некоторой степени сообщается и органам юридического суверенитета, рассматриваемым как носители воли политического суверена, например монарху в монархиях, парламенту, избирательному корпусу. Однако эта неответственность не является полной. Она неизбежно ограничена общими условиями юридического суверенитета, который обязывает любой орган действовать в определенном порядке, т. е. связывает его какими-либо нормами в отношении форм своей деятельности. Неответственность избирательного корпуса не означает, например, его права выбирать не в установленном законом порядке; такие выборы будут недействительными так же, как недействительным является акт короля, не контрассигнованный министром в конституционной монархии.

Если мы не будем считать данные органы обязанными соблюдать по крайней мере конституционные нормы, то мы тем самым придем к отрицанию юридического характера многочисленных норм государственного права, которые в таком случае никого ни к чему не обязывают. Такой взгляд на конституционные нормы высказывался некоторыми идеологами абсолютного суверенитета. Так, Остин считал конституцию лишь «положительной моралью», подкрепленной исключительно моральной санкцией, когда речь идет о ее нарушении суверенной властью. С его точки зрения неконституционный акт суверена может считаться и законным, поскольку закон не может предписывать самому суверену[117]117
  Austin. Op. cit. P. 267–268.


[Закрыть]. Однако если исходить из признания юридического, а не только декларативного или морального характера норм конституции, регламентирующих обязанности высших органов государства, – а такой характер конституции, несмотря на приведенный выше взгляд Остина, не может вызвать сомнений, – то мы с логической необходимостью приходим к признанию высших органов государства юридически обязанными, а следовательно, и ответственными. Причастность к суверенитету может в отношении некоторых из этих органов создать некоторые изъятия из ответственности (в частности, в отношении содержания их действий), но с другой стороны, юридический характер этого суверенитета с необходимостью влечет известную ответственность – в частности, за порядок этих действий, а следовательно, и санкцию; речь может идти лишь о более или менее существенных недостатках данной санкции. Санкция всегда предполагает наличие органа, способного осуществить санкцию. В отношении высшего органа в государстве понятие санкции в этом смысле является противоречивым, если только этот орган не уподобится гоголевской унтерофицерше, которая сама себя высекла. Но с другой стороны, полностью отрицать защищенность санкцией норм права, регулирующих деятельность этих органов, значило бы отрицать юридический характер таких норм и тем самым узаконить произвол. Более того, это означало бы не гарантию суверенитета, а наоборот, упразднение суверенитета, ибо суверенитет подлинного, политического суверена оказался бы с юридической точки зрения незащищенным перед лицом органов производного, юридического суверенитета.