Текст книги "Королевская кровь. Медвежье солнце. Темное наследие"

Стало безумно стыдно.

– Простите, ваше императорское величество, – покаялась Ангелина тихо, – я испортила вам парк.

«Чтобы появилось новое, нужно сжечь старое, – раздался рык в ее голове. Тигр медленно таял золотистой дымкой. – Не печалься об этом. Я видел вещи страшнее и сильнее».

Он исчез.

Ани встала, захлопнула двери – ситория на груди остывала, тело было легким. И принцесса, бормоча как заведенная, произнося часть слов мысленно, часть вслух, налила себе чаю, села в плетеное кресло. Смысл закрывать глаза на реальность? Зачем? Чтобы потом, сорвавшись в будущем, сжечь половину Иоаннесбурга?

– Я же опасна… надо спать. Спать…

– …Ты просто нашла себе лазейку… просто нашла причину, почему можно вернуться…

– Я подумаю обо всем после Колодца. Потом… Сниму проклятие. Узнаю, как вернуть Полли. Если получится… я смогу уступить, смогу не винить его…

– Научусь уступать… да…

Чай, ароматный, сладкий и вкусный, пахнет земляникой и сливками. Чайничек парит на маленькой горелке и пыхтит. Очень красивая женщина качается туда-сюда в кресле, смотрит на свое отражение в стекле и бубнит ему, как старушка. Никто не слышит ее и не видит, и ей почти не стыдно раскрываться перед собой. У любого существа, долго страдающего от боли, в конце концов срабатывает инстинкт самосохранения – залечить рану, найти лекарство.

– А как же данное мной слово? Как?.. А… придумаю… придумаю что-нибудь… заставлю Васю приказать выйти за него… слово монарха сильнее…

– Как ты жалка, Ани… придумываешь обходные пути, чтобы обмануть саму себя… но ты-то будешь знать…

– Подумаю, потом подумаю об этом, да…

Делает глоток, другой.

– Еще нужно позаботиться о Каролине… Обещала, что всегда буду с ней. И передать дела по дипломатическому корпусу. И тогда… тогда можно попробовать предложить династический брак. Под это дело выбить преференции для Рудлога…

Она долго сидит, пьет любимый чай, яростно раскачиваясь в кресле, пока на душе не становится совсем спокойно и уютно. Снова мир приобретает четкий порядок, и снова цели выстроены в последовательность, не мешая друг другу.

9 января, понедельник

Утром принцесса Ангелина проснулась задолго до рассвета. В окне только-только начинали бледнеть звезды. Вызвала служанок, позавтракала, подождала, пока развернут перед ней и помогут надеть белоснежный наряд с широким красным поясом. И вслед за одной из девушек пошла по тонкому слою гари к зеленой полосе – и дальше, к вишневым садам императора.

Идти пришлось больше часа – ее вели скрытыми тропками, так что ни разу принцессу не увидел никто из царедворцев и обслуги, хотя слышала она и мужские голоса, и команды занимающихся охранников, и щебет придворных дам. Похоже, невидимкой можно было пройти весь огромный парк.

Наконец служанки остановились по обе стороны от узенькой тропки, поклонились и замерли. Дальше Ангелина пошла одна.

Уже переговаривались осторожными трелями птицы, а она двигалась в цветущем вишневом саду, и не было видно ему ни края. Были здесь деревья и с опавшей листвой, и с только-только набухающими почками, и с едва заметными бутонами цветов, и с алыми ягодами, и раскрывшиеся, цветущие нежным белым цветом.

Не удержавшись, Ани сорвала несколько ягод, попробовала. Вишня была сладкой, вкусной, очень сочной – принцесса облизнула губы, посмотрела на пальцы. Они были покрыты красными каплями, словно кровью из порезов.

Император, одетый в очень простую серую рубаху и штаны, стоял на коленях на краю вишневого сада и копался в земле. Старшая Рудлог невольно улыбнулась – не думала, что найдет в этом величественном старике единомышленника.

Повелитель Йеллоувиня окучивал розы, не чураясь грязи. Повернул голову в сторону подошедшей принцессы, кивнул приветственно.

– Скоро рассвет, ваше высочество. Разделите его со мной.

– С удовольствием, великий император, – тихо сказала Ани. Хань Ши отвернулся, и она, понаблюдав немного за его работой, развязала ленты на щиколотках, сошла с высоких танкеток, сделала несколько шагов по мокрой траве и встала во влажную землю. Опустилась на колени неподалеку от старика и начала убирать тонкие ростки травы меж цветов.

Работа шла молча, и не сразу она заметила, что старик поднялся, вытер руки полотенцем и застыл, глядя в небо. Штаны его от колен и ниже были грязными. Поднялась и она – белоснежный шелк ее платья тоже был испачкан землей.

Так и стояли, пока из-за каналов, висячих мостов и небоскребов великого Пьентана, самого гармоничного города в мире, не показалось солнце. Окрасило столицу в розовый и белый, очистило небо, заиграло на лицах приветствующих его людей.

– Часто встречаю здесь рассвет, – проговорил император мягко. – Светилу в миллионы больше лет, чем мне, а каждое утро оно встает и работает с одинаковым усердием. И нет его сильнее в нашем мире. Великая сила требует великого смирения. Чем больше дано, красная дева, тем больше приходится бороться с собой. Слабому противостоит мир, сильный противостоит сам себе. Но и сильнейшему нужна опора не слабее него – иначе можно рухнуть, разрушив себя. В чем твоя опора, дочь Воина?

– В семье, – ответила она без колебаний.

Он медленно покачал головой.

– Ты – их опора. А твоя? В чем находишь ты покой и силы?

Она промолчала, но император и не ждал ответа.

– Посмотри на солнце. Это жизнь, но что стало бы с Турой, если бы оно светило круглые сутки? Это тепло, но что стало бы, заслони оно все небо? Есть ли на твоем небе место для луны и звезд?

– Я понимаю вас, – сказала она с усилием.

– Мне трудно с Красными, – продолжил старик, – слишком смятенны вы всегда, слишком кипите, бурлите, рветесь менять мир. Даже ты – ум твой холоден и спокоен, но дух полон ярости, несмотря на долгие дни медитации и то, что ты излилась вчера. Однако в тебе есть зерно смирения, огненная дева. Оно утешает меня. Ты решила, что́ спросишь у Колодца?

– Да, ваше императорское величество.

– Хочешь ли ты что-то спросить у меня?

Она хотела. Узнать, почему ее так принимают, узнать, зачем прилетал Нории.

– Нет, ваше императорское величество, – произнесла Ани, склонив голову. – Я хочу только еще раз извиниться за вчерашнее. И поблагодарить за то, что вы остановили меня.

Он одобрительно и тонко улыбнулся.

– Следуй за мной, беспокойная дева. – Император, как был босиком, в грязной одежде, зашагал обратно, в цветущие сады. Ани направилась за ним. – Я покажу тебе Колодец. Но подумай, хорошо подумай. Нельзя просто так получить знание. Любое знание несет за собой ответственность. У тебя есть шанс отказаться, потом его не будет. Готова ли ты к ответственности?

– Готова. – Кажется, голос ее звучал достаточно твердо.

– И он всегда требует с каждого свою плату. Не спрашивай какую. Я не могу сказать тебе. Колодец неведом даже для меня, хотя я был в нем однажды и знаю его природу. По нашим легендам, появился он, когда наш Желтый прародитель в гневе ударил посохом о землю: посох от удара раскрошился в пыль, смешался с соком земли, стал живым серебром, ртутью, отворяющей память. Он может отказать тебе, может запутать, может затянуть в видения. Попав в него, ты можешь выйти через секунду или через год – никто не скажет когда. В Колодце ты бессильна и могущественна одновременно – и очень легко забыть то, зачем пришла, и остаться там навсегда. Помни об этом. Будет ли у тебя какая-то просьба ко мне?

Они остановились у глухого шестиугольного здания. Очень маленького, едва выше человеческого роста, очень узкого. Похожего на могильный камень, какие ставят на кладбищах Туры.

– Я буду благодарна, если вы скажете моим родным, что может пройти любое время, ваше императорское величество. – Ани погладила камень здания. Холодный. Мертвенно холодный. Настоящий саркофаг.

– Я поговорю с Василиной, – величественно кивнул император. Отвернулся и ушел.

Ани открыла низкую дверь «саркофага», вошла в помещение – и дверь тут же захлопнулась за спиной, закрывая путь обратно.

Темнота. Тишина. Ее тревожное дыхание. И мерцающее пятно на полу.

Живое озерцо золотистой ртути. По поверхности его шли, закручиваясь, водовороты – медленные, тяжелые, словно не жидкость там была, а вспухал бурунами металл. И холодом от него тянуло пронизывающим.

Ангелина скинула одежду, подошла к краю Колодца и, вздохнув, сделала шаг вперед.

Холодно. Чистый твердый лед.

Вокруг принцессы по краю поднялись в небеса светлые зеркальные стены – на нее смотрела золотистая Ангелина, лицо ее менялось, искажалось и обретало объем. Сверкающая, текучая фигура встала лицом к лицу, склонилась к уху.

– Зачем ты пришла сюда?

Голос – миллион шепотов, миллион шорохов.

– За ответом. На три вопроса.

– Знаем вопросы, можем ответить. Готова платить?

Они медленно погружались в Колодец, и по бедрам словно простреливало электричеством. Стены сужались, оставляя кругом только золотистое сияние.

– Да. Что вы возьмете в оплату?

– Верное решение – или смерть… – прошептала фигура перед ней.

– А если не согласна?

– Тогда, – шепот зазвенел, и она схватилась за виски, чувствуя, как хлынула кровь из носа, – только смерть.

– Согласна! – крикнула Ангелина и провалилась в ледяную бездну. Зависла в светящемся каменном шаре – изо рта с бульканьем шел воздух, – задергалась, задыхаясь, и, когда нечем стало дышать, шар распался на гигантское сплетение золотистых нитей, и она полетела туда, в чьи-то жизни, битвы, любовь, смерти, надежды и отчаяние.

* * *

Когда император Хань Ши вернулся во дворец, к нему, поклонившись, обратился его секретарь.

– Мой господин. Звонила королева Рудлога, ее величество Василина.

Император кивнул, показывая, что услышал. Ушел в свои покои, где его привели в порядок, позавтракал с супругой и только потом, спокойный и величественный, отправился к себе в кабинет и набрал коллегу.

– Брат мой, – немного волнуясь и смущаясь, проговорила юная королева. – Неизвестно ли тебе что-то про мою сестру, Ангелину? Она не отвечает на звонки, это ей несвойственно.

– Она в Колодце, Василина, – доброжелательно ответил император. – Теперь нужно ждать.

Королева выдохнула, поблагодарила и положила трубку. А Желтый император принялся за дела – солнцу тоже нужно работать.

Великий Хань Ши был человеком прозорливым, умеющим легко анализировать поступающую информацию, делать правильные выводы из самых ее крох. И не надо было ему заглядывать в будущее, чтобы понять: он, скорее всего, принимает сейчас будущую жену Владыки Владык. И пусть с Красными и их непредсказуемостью ни в чем нельзя быть абсолютно уверенным. Принять могущественную Владычицу как подобает ее статусу – чем не политический задел на будущее?

* * *

Королева Василина, очень расстроенная и встревоженная, пошла на обед. Ангелина ощущалась очень слабо, очень далеко – и ее величество страшно боялась, что и это ощущение исчезнет. Как случилось с Полиной.

Но нужно было работать, и Василина позволила себе на две минуты прижаться к мужу, набраться спокойствия. Руки его держали так же крепко, как обычно, и сердце билось размеренно и уверенно.

– Я все равно не отговорила бы ее, Мариан.

– Нет.

– И приказывать ей не могу. Кому угодно, но не ей.

– Ангелине трудно приказывать, – улыбнулся Байдек. – Но в будущем придется делать и это.

– Надеюсь, в отдаленном, – пробормотала Василина. – У меня сердце в пятки уходит, как подумаю об этом.

– Научишься. – Она вздохнула, и Мариан стиснул ее так, что она застонала и засмеялась одновременно, укусила его за китель.

– Скажи мне, что с ней все будет хорошо.

– Я верю, что об Ангелину сломаются любые обстоятельства, – сказал Байдек без сомнений.

Василина покивала задумчиво и нехотя оторвалась от мужа.

– Надо работать. Вечером навестим Полю, хорошо? Лучше бы дождаться Марину с работы, но не уверена, что она придет сегодня домой. Сейчас у меня как раз встреча с министром здравоохранения, распоряжусь, чтобы в ее больнице срочно расширили штат хирургов и медсестер. Протекционизм, конечно, но сестра мне нужна здоровой. Сама она ведь никогда не попросит.

– Конечно, навестим, – подтвердил Байдек и прикоснулся губами к виску своей королевы.

Марина

Зима – время сонное и расслабленное. Снежок, огоньки, предчувствие праздника – меньше месяца осталось до Поворота года, когда сезон Черного сменяет Белый и начинается новый год.

Граждане вывешивают на окнах пожелания счастья и носят подношения – свечи и масляные фонарики – к статуям богов для благословения. Самое радостное время для священства: паства жертвует на храмы, очищается от грехов. А грехов, судя по количеству свечей, накапливается немало: чем ближе к празднику, тем меньше места в храмах – бывает, что полы сплошь завалены подношениями. Потом, в первый день весны, свечи будут разбирать по домам и зажигать на столах.

На главные площади в городах устанавливают «дом сезонов» – плетенную из прутьев и соломы шестиугольную конструкцию с куполом, которая, в зависимости от величины поселения, может быть высотой как с человека, так и с трехэтажный дом. А уж жители украшают ее кто во что горазд. Резными или стеклянными светящимися чайками, соколами, медвежатами, тиграми и змейками (а в этом году впервые появились там и драконьи фигурки), лентами пожеланий (как на свадьбу), корзиночками из пшеничных колосьев (чтобы год был сытный), гирляндами из глиняных шариков, на которых написаны имена членов семьи. Считается, что это приносит счастье. Наверное, приносит, но не бедолагам дворникам, которые потом, на третий день нового года, все это весомое счастье убирают.

Помимо жрецов радостно в эти дни и продавцам одежды и обуви – по поверью, нужно встречать Поворот года в новом наряде, чтобы не обидеть богов.

Всегда подозревала, что богам глубоко все равно, в чем ты встречаешь первый весенний рассвет. Скорее всего, поверье когда-то давно запустил какой-нибудь ушлый торговец – и не прогадал.

Отстрелявшись и совершив положенные ритуалы, народ впадает в сомнамбулическое состояние и разминается горячительным – тренируется перед праздником. А у врачей и виталистов в январе наступает горячая пора. «Пора идиотов на колесах» – называют ее мои коллеги, и я покривлю душой, если скажу, что не согласна с ними.

С аварий людей привозят потоком и сложных сразу отправляют на операции. Эльсен становится вдесятеро раздражительнее и невыносимее, синяки под моими глазами увеличиваются на пол-лица, пачки сигарет улетают за день. А когда остаешься на ночную смену, потому что коллеги не справляются с потоком, и когда спишь в раздевалке по соседству с ассистентом Эльсена и парой медбратьев, свалившихся после трех суток без сна, начинаешь ненавидеть людей еще активнее.

Главврач пытался настоять, чтобы я уходила домой сразу после окончания рабочего дня.

– Вы же понимаете, – толковал он мне, поймав в курилке, – Марина Михайловна, я не могу допустить, чтобы вы тут в обмороки падали.

– Олег Николаевич, – раздраженно ответила я, – я прикреплена к Эльсену. И если он в своем возрасте сутки проводит на ногах, то с какой стати я должна бросать его? Или вы думаете, я сюда развлекаться пришла?

Судя по его взгляду, именно так он и думал. Принцесса, по какому-то капризу решившая работать.

Я по телефону предупреждала Василину, что задерживаюсь или остаюсь на ночь. И вообще вела себя как примерная наказанная девочка.

В первый раз она осторожно сказала:

– Поклянись мне, что ты точно в больнице, а не смываешься так из-под надзора.

– Конечно, смываюсь, Вась. – Я честно попыталась снизить едкость тона. – Лучше уж отмывать кровь в операционной, чем сидеть под домашним арестом. А если ты мне не веришь – спроси у крокодила Тандаджи. Уверена, у него на каждый мой шаг есть отчет.

Родных я почти не видела. В те дни, когда успевала спать дома, даже ужинать не могла – в полусне принимала душ и валилась на кровать. Бедный Бобби, кажется, забыл, как выглядит хозяйка, – или его пугал запах лекарств и мой всклокоченный вид, – но встречал пес меня храбрым лаем из-под кресла.

Он, увы, рос немного трусливым.

На трубке копились пропущенные вызовы от Марта. Я улучила момент между операциями, налила себе кофе и отзвонилась ему. А то с него станется еще проверить, где я, а Эльсен за Зеркало в операционной пришибет и меня, и друга, каким бы крутым магом он ни был.

– Я в немилости у тебя, высочество? – осведомился он смешливо, и от этого тепла моментом ушли и раздражение, и усталость.

– Я в аврале, – я глотнула кофе и прислонилась виском к холодной плитке сестринской, – очень много работы, Март. Так что готовься в конце января меня жалеть и гладить. Пока мне не продохнуть.

– Это я всегда готов, – откликнулся он. – Совсем плохо?

– Да нет. – Я с удивлением прислушалась к себе и поняла, что не кривлю душой. – Мне это нравится, Мартин. Но тяжело, да. Сплю очень мало. Ничего, после праздника пойдет на спад.

– Погоди-ка. – Он чем-то шебуршал, звенел. – Не двигайся с места.

Я посмотрела на часы – еще пять минут, и нужно идти. Но уже открывалось Зеркало.

– Смешные тут щиты, – сообщил Мартин и протянул мне несколько пузырьков из темного стекла. – На, все, что у меня было. Это тоник. Делает даже из уставшей клячи призовую кобылу. Бери, я у Макса еще выклянчу. А вообще у вашего Зигфрида должны они быть. Просто он в благородной рассеянности, видимо, не заметил, что принцесса на нежить похожа.

– Я ржать от него не начну? – Я с сомнением потрясла один из пузырьков. Внутри колыхалась плотная жидкость. Открутила, понюхала – пахло свежескошенной травой.

– Нет, – с почти искренним сожалением ответил Мартин и ухмыльнулся, – у Макса напрочь отсутствует чувство юмора, поэтому тоник только тонизирует. Выпей, Марина.

– Слушаюсь. – Я выдохнула и заглотила содержимое пузырька. Сладковатое, приятное. В глазах тут же посветлело, и голова перестала ныть. И слабость в мышцах прошла – наоборот, тело наполнилось такой пузырящейся, радостной бодростью, что я могла бы прямо сейчас отправиться в клуб и протанцевать до утра.

Но вместо танцпола светила операционная.

– Ты мой герой, – простонала я и закрыла глаза. – Спаситель! Принеси мне еще, идеальный мужчина, пока я не имею времени подвергнуть Зигфрида пыткам. Поделюсь с врачами.

Мартин потянул меня со стула, взъерошил волосы.

– Ночью ограблю Макса и завтра принесу. Заметь, ради тебя рискую быть испепеленным злым колдуном.

Я хихикнула, крепко-крепко обняла его, вжалась в свитер носом.

– Мне нужно идти. Я так рада тебя видеть, Март. Так рада!

– И я рад, – заключил он со смешком. – Норму обниманий и помощи близким на сегодня выполнил, теперь можно снова идти ненавидеть придворных.

Все-таки мы с ним очень похожи.

Мартин ушел в Зеркало, а я отправилась искать Эльсена. Впереди была трудная миссия – уговорить старого ворчуна выпить тоник.

И о пропущенном вечере органной музыки я вспомнила только через несколько дней. Все равно не смогла бы пойти. Честно говоря, я и о Люке-то не вспоминала. Да и вообще ни о ком.

Он сам напомнил мне о себе.

В один из суматошных дней до встречи с Мартином поступил пациент – отрада на фоне бесконечных аварийных и переломанных. Всего-то плановая язва желудка. Направили его к нам почему-то из другой больницы, и главврач лично просил Эльсена взять его на операцию – мол, родственник какого-то уважаемого человека. Эльсен плевался и витиевато ругался – ни одного мата, все высоколитературно, но так обидно, что мы заслушивались, главврач чуть не плакал, но в результате настоял на своем, пообещав внеплановый отпуск и расширение штата.

И операция прошла спокойно и быстро, и пациент был тих и вежлив, и родственники к нему приходили опрятные, спокойные, как с картинки. Я периодически видела их на обходах. Пациента выписали через три дня – виталистические процедуры сделали свое дело. А наутро после его выписки Эльсен, что-то пыхтя себе под нос, буркнул:

– Рудлог, зайдите ко мне в кабинет.

Я обожала его за это «Рудлог».

В кабинете стояли корзина цветов, какие-то пакеты, коробки.

– Вот, – проворчал старый хирург, – надарили. За вшивую язву, а благодарности – как будто я ему прямую кишку на денежный автомат заменил. А это вам, – он сунул мне в руки объемистую коробку конфет с прозрачными стенками, – очень просил передать.

Эльсен снова грозно засопел – и я схватила коробку и предпочла ретироваться.

Нужно было отдать конфеты на проверку Тандаджи. Но я не удержалась: открыла, потянулась за конфетой с орешком – и нащупала в глубине коробки что-то плоское и твердое.

Вытащила на поверхность и тут же закрыла коробку – от камер. И пошла с ней в кладовку.

Это оказался телефон. Вбит туда был один номер. И в памяти – одно сообщение.

«Нам же не нужны лишние уши? Первый кусочек свободы для тебя».

Я не удержалась – прыснула. Сунула телефон в карман и пошла дальше работать.

Конфеты, кстати, оказались божественными.

9 января, понедельник, Бермонт

Очень мокрая молодая медведица стояла в пруду, опустив морду в воду; наружу торчали круглые уши и часть лба. Она старалась не двигаться и только изредка вздрагивала от нетерпения. Ну где же, где же они? Подняла голову, помотала ею и снова сунула нос в пруд. Насторожилась, замерла – и прыгнула вперед на манер лягушки, загребая передними лапами и шлепая ими по воде, скакнула раз, другой, клацая челюстями, развернулась, загоняя косяк. У берега забились несколько серебристых тел – а медведица, уже почти красуясь, подцепила зубами здоровенную форель, сжала когтями, порыкивая, и вгрызлась в брюшко, выедая сытную икру. Ревела, урчала от удовольствия так, что у охранников, стоящих у внутреннего входа в замок, потекли слюни. Они бы тоже хотели выбраться куда-нибудь в лес, в предгорья и там поискать лакомство в быстрых незамерзающих реках.

Ее величество Полина-Иоанна изволили ловить рыбу. А его величество Демьян в человеческом обличье сидел на берегу, скрестив ноги, молчал и наблюдал. Сидел он в окружении полутора десятка берманских малышей, которые восторженно повизгивали и азартно болели за рыбачащую королеву. Им только предстояло познать упоение охотой и осознанное нахождение во втором облике.

Детский сад на выпасе. Что делать, если именно дети приучили Полину к нему? Именно в их компании она перестала убегать, завидев Демьяна не в шкуре. Принюхивалась осторожно и очень удивленно, моргая с негодованием: как так, нет меха, нет лап, а пахнешь как мой большой медведь? Иногда еще пригибалась, когда он слишком резко двигался или повышал голос, и отчаянно, испуганно тявкала. И с радостью кидалась к нему, когда оборачивался, фырчала, вынюхивала, подставляла холку. Хорошо с тобой, большой медведь, давай играть. Или спать. Или поймай мне рыбу!

Полина снова плюхнула лапами по воде, дети взвизгнули, а Демьян стер с лица холодные брызги. Лосося сюда регулярно подвозили и выпускали, иначе с аппетитами супруги тут скоро остались бы одни лягушки. Вот и сейчас: уже наелась, а жадничает. Морда в крови и икре, а дальше прыгает за толстой форелью. Играется.

Поля, зажав в пасти очередную бьющуюся добычу, вальяжно вышла на берег, отряхнулась, подозрительно посмотрела на затаивших дыхание детей и вдруг потрусила к одному мальчишке лет четырех, стала тыкать ему в лицо рыбиной. Ешь, мол, медвежонок.

Сидящая неподалеку в группе женщин мать ребенка вскинулась, ахнула.

– Оставайтесь на месте, – рявкнул Демьян, не оборачиваясь.

Сзади раздались сдавленные всхлипы и утешающий голос леди Редьялы.

Дитя верещало, смеялось и отбивалось, пачкаясь в слизи и крови, и Полина, рыкнув от недогадливости младой поросли, сунула рыбину еще какой-то девочке, еще одной. Посопела, помотала головой от досады и села на мохнатую задницу, расстроенно взревывая. В какой-то момент взгляд черных звериных глаз остановился на Демьяне – и он отчетливо увидел, как напряженно работает в ее большой голове мысль, как осторожность борется с материнским инстинктом.

«Я помогу, – сказал он мысленно, очень внятно. – Накормлю их. Давай. Покажу».

Она с опаской склонила голову.

«Иди сюда, Поля. Накормлю детей. Медвежата хотят есть».

В ее реве ясно слышалось недоверие.

«Вкусная рыба. Хорошая охотница. Дай. Накормлю».

Наконец медведица решилась – кинула рыбу перед ним, отошла немного, наблюдая. Бермонт медленно взял тяжеленную рыбину, выпустил когти, вырвал ей жирную спинку, напластал, как мог. Дети вокруг возбужденно принюхивались, толкались под локоть, уже тянули руки, и через пару минут на берегу шел самый настоящий пир. Немного негигиеничный с точки зрения человека – ну так и находящиеся там были не совсем людьми.

Пол поскакала в воду. Притащила еще. И еще. Ели дети, пачкаясь в жиру, ел Демьян, и с его разрешения к охоте присоединились и женщины. Часть вытирала чад салфетками и пластала рыбу, часть распределилась по берегам пруда, устраивая местный геноцид лососю, – в том числе и матушка короля, леди Редьяла. Вот это было веселье! Брызги взлетали до небес, а победный и разочарованный рев был слышен, наверное, и на окраинах Ренсинфорса.

Поля в конце бросила бегать туда-сюда и улеглась чуть поодаль, умиротворенно наблюдая за сытым медвежьим стадом. Медведицы выходили из воды, оборачивались одна за другой, одевались – и ее величество очень внимательно смотрела на это. Внимательно и озадаченно. Пока не увели детей, не ушел по каким-то своим делам человек, пахнущий как большой медведь, – тогда она потрусила в лесок, в облюбованную ямку у дерева, и там задремала от сытости и усталости.

Медведице иногда снились сны. Она не могла сказать, что это было. Не понимала, не воспринимала и тревожилась из-за этого.

Там, во снах, она ходила на двух лапах, и изо рта ее вылетал не рев, а те же непонятные звуки, которыми общались периодически навещающие медведицу гости. Там почти не было запахов. Там было много разных незнакомых людей, серые каменные громады со светящимися прорезями в них, странные ревущие животные с огненными глазами. Не живые, но двигающиеся.

Видела она во снах и пугающего ее человека – но там она его не боялась. Наоборот, испытывала радость и привязанность. И еще что-то, чему молодая медведица не знала названия, но что было очень приятным. Как запах сладких ягод или жирных орехов. Как ощущение, когда спишь под боком у большого медведя.

Снились и периодически навещающие ее женщины. Они были другими, но она точно знала, что эти люди – свои. От них шло тепло.

Проснувшись, медведица снова увидела их. Правда, их было всего три, но еще там были мужчины, которые стояли чуть поодаль. Она знала, что женщины поначалу опасались ее, но сейчас ощущала от них только тепло и тревогу.

Гостьи открывали рты, и слышала она знакомые сочетания звуков, не понимая, что они означают.

«по-ля-по-ли-на»

«пом-ни-шь-ме-ня»

«я-так-ску-ча-ю»

«воз-вра-ща-й-ся»

Гостьи гладили ее, и медведица сопела от удовольствия и послушно подставляла бока. Это было приятно и весело. Они очень много и странно поревывали, и она терпеливо, с любопытством слушала. Так много звуков издавали только птицы, до которых она не могла дотянуться, или жужжащие, больно кусающиеся насекомые. Вот эти двуногие тоже чирикали и жужжали совсем не похоже на ее рев.

Одна из них, самая маленькая, плакала – и медведица расстроилась из-за этого, решила утешить: поскакала в свой лесок и принесла хлюпающей носом девочке здоровенный, чуть подтухший уже кусок разодранного зайца.

Почему-то этому никто не обрадовался. Наоборот, расстроились все три.

«нам-по-ра-по-ли-на»

«мы-е-ще-при-дем»

«мы-те-бя-лю-бим»

Они ушли, оставив Пол валяться на травке и лениво, чисто для развлечения, глодать зайца.