Текст книги "Королевская кровь. Медвежье солнце. Темное наследие"

– Я могу через тебя посмотреть, – предложил Тротт, глядя на разочарованное лицо друга. – Но только потому, что ты просишь, Март.

– Посмотри, – без энтузиазма согласился блакориец. Природник подошел к другу, сдавил виски пальцами. – Какие у тебя нежные ручки, Малыш, – глумливо захихикал Мартин. – И глаза красивые. Родился бы ты женщиной – давно бы уже на тебе женился.

– В зубы дам, – предупредил Макс сухо. – Помолчи. Вспоминай. И глаза закрой.

– Черт, я забыл, как это неприятно, – сквозь зубы пробурчал Мартин. – Как сороконожка в мозгах копошится.

– Молчи! – рявкнул Тротт. Он смотрел, прикрыв глаза, – и отмахивался от обрывков ненужных воспоминаний, морщась от видений про Марину Рудлог, от придворных дел, от смутных желаний, от имени Виктория и отзвуков стихов, от тоски и любви к огню. И вот он уже был Мартином – и чувствовал вкус вина и запах камня в доме в Блакории, и проводил руками над Бермонтом, и видел то, что видел друг, и ощущал то, что ощущал он, сжимая зубы от близости родственной стихии.

Отсоединился, и блакориец несколько секунд тряс головой, грязно ругаясь на своем языке. Схватил недопитую бутылку пива и в несколько глотков осушил ее.

– Безнадежно, – сказал Макс. – Даже пытаться не буду. Извини, Мартин.

– Да я и сам знал, – тоскливо ответил друг. – Но хотел услышать от тебя. Ты ведь никогда не боялся невозможного.

– Я не бог, – суховато отозвался Тротт. После сытного ужина и потраченных на чтение памяти сил глаза начали слипаться, и организм, решив, что с него довольно, настойчиво требовал сна, хотя впереди еще была работа. Мартин попрощался и ушел, оставив после себя грязную посуду и пустую бутылку. И хозяин дома, вместо того чтобы упасть в кровать и прежде чем пойти в лабораторию, пошел мыть тарелки. Дома у него все должно быть идеально.

* * *

Мартин фон Съедентент, вернувшись домой, откупорил еще одну бутылку, расслабленно упал на кровать, выключил свет и, глядя на танцующий огонь в камине, с удовольствием попивал пиво.

По сути, он и так все знал и не нужна была эта консультация у Макса – но как можно было отказаться от возможности подразнить друга? И самое главное – не смог бы барон спокойно смотреть в глаза Марине, зная, что не испробовал все варианты.

Короли рождались и умирали, и, честно говоря, на его веку уже столько их сменилось, что болезнь Бермонта не явилась для блакорийца каким-то потрясением. Куда больнее, когда уходят в небытие родные и друзья, когда ученики, обладающие гораздо меньшим потенциалом, чем ты, стареют на твоих глазах. Но и это он пережил. Даже привык. И, не будь Марины, вряд ли вообще обратил бы на этот случай внимание.

Тихий звон вызова он услышал ночью, когда уже расслабился и задремал. Прислушался, повел рукой, опуская щиты дома, и удивленно поднял брови – из Зеркала шагнула Виктория, как всегда, безукоризненно красивая. И немного настороженная. Барон, в расстегнутой рубашке, лохматый, черноволосый, со сверкающими, чуть пьяными глазами, насмешливо приветствовал ее:

– Прекрасная дама у меня в спальне ночью. Мстить пришла? Будь нежной, и я не буду сопротивляться, – и он раскинул руки, плеснув из бутылки пиво на простыни.

Виктория фыркнула, аккуратно присела на край кровати и вынула из его пальцев бутылку. Мартин приподнялся, оперся на локоть.

– Я знаю, что ты поздно ложишься. Я от Алекса.

– Ему повезло больше, чем мне, – согласился барон уныло. – Я-то был у Макса. Глаза у него, конечно, красивые, но с твоими не сравнить. – Маг еще раз оглядел гостью, осторожно провел пальцами по ее тонкому предплечью и тут же опустил руку. – Так что случилось, Вик? Ты ко мне пришла первый раз за… – он махнул рукой, – а, черт, не вспомню. Первый раз.

– Я просила Сашу связаться с Алмазом, – продолжала Виктория, не давая сбить себя с толку. – Я звонила, но телефон Дед не берет. Пыталась отправиться Зеркалом, но соскочила. Алекс тоже попробовал, но у старика вокруг такие щиты, что не пробиться. Плюс в прошлый раз он четко сказал: не нужно его отвлекать.

Она взглянула на Мартина – тот усмехался.

– Так душка Алекс отказал, и ты вдруг вспомнила, что есть еще и я? Странно, как это ты не направилась к Максу. Хотя… он сейчас немного напряжен, да.

– Ты поможешь? – прямо спросила придворный маг Инляндии, не реагируя на провокации.

– Хочешь, чтобы я попробовал щиты Деда на прочность, Кусака? – задумчиво поинтересовался барон.

– А ты способен их вскрыть, Кот? – в тон ему ответила Вики. Говорили они тихо – то ли темнота этому способствовала, то ли ночь, и непривычно это было для обоих.

Мартин задумался, рассеянно разглядывая фигуру гостьи, освещенную отблесками пламени из камина. Остановился на груди, полюбовался несколько секунд. Она стала крупнее – и барон дернул пальцами, вспоминая ощущение тяжести и упругости в своей ладони. Сколько лет прошло – он забыл напрочь бо́льшую часть своих женщин, а вот Вики стоит перед глазами так отчетливо, будто только утром ушел от нее.

– Ты представляешь, что он со мной сделает? Ради чего хоть, Вик?

– Хочу задать вопрос, – ответила леди Виктория.

– Какой вопрос? – настойчиво спросил Март.

Виктория раздраженно отвернулась. Помолчала.

– Я сегодня сопровождала Луциуса к Полине Бермонт. Открыла ему Зеркало, потом отправила обратно. Послушала. Он не знает, как вылечить. А Алмазыч вдвое старше нас, Мартин. Он должен был застать эпидемии бешенства, и я не верю, что кого-то из старших не звали на помощь. Даже если он не в состоянии решить проблему, то у него ведь есть выходы на Черныша, Ла́ктореву и других.

Мартин от удивления даже сел.

– Что с тобой, Вики? Ты никогда не отличалась особой чувствительностью.

– Мне жалко королеву Полину, – огрызнулась Виктория. – Я всю неделю не могу выкинуть это из головы. Не понимаю. – Она осеклась, но друг слушал молча, внимательно. – Не понимаю, Мартин. Я же лечила ее… она вся избитая была. И… ее изнасиловали. Муж, Мартин. Я же Бермонта сканировала – его следы на ней. Все это сделал муж. А она его любит. Простила, понимаешь? Без раздумий. И борется за него. Я просто не могу перестать об этом думать! – почти выкрикнула она. – Не понимаю. Как можно после такого простить? И если он ей и после этого нужен, то что же будет, когда он умрет?

– Да, тебе-то всепрощение свойственно еще меньше, чем чувствительность, – согласился блакориец.

Виктория хмуро посмотрела не него.

– Речь не о тебе.

– Не обо мне, – кивнул Мартин покладисто. Поднялся, потянулся – ну точно как кот. – Давай попробуем. Думаю, посреди ночи старик нам особенно обрадуется. И, – он ухмыльнулся, – говорить будешь ты, а я – прятаться.

– Что ты попросишь взамен? – поинтересовалась волшебница.

Мартин, натягивающий ботинки, смешливо покосился на нее.

– Ты сейчас шутишь, да? Или это на тебя так общение с Инландером, у которого, по слухам, в голове счетная машинка, подействовало? – Он присмотрелся к Вики, опустившей глаза, и захохотал. – Впрочем, раз ты предлагаешь… Я тебе раскрываю щиты, а ты выходишь за меня замуж. Договорились? – Взгляд ее блеснул гневом, и он хмыкнул. – Ну, так я и думал. Так что, увы, придется мне помочь тебе исключительно – страшно сказать – из-за того, что ты мне дорога и я тебе просто не могу отказать. Безвозмездно.

– Болтун, – проворчала она успокоенно. – А если бы я согласилась?

В спальне повисла тишина. Мартин промолчал. Взгляд его был тяжелым, предупреждающим, и ей вдруг стало стыдно, что она никак не может перестать колоть его. Барон ушел в гардеробную, взял теплую куртку и длинный плащ на меху – для Вики.

– В горах сейчас холодно, как в морозильнике, – напомнил он. – Накинь, а то вдруг Дед собьет нам тепловые коконы. И не вмешивайся, хорошо? Самому любопытно себя проверить.

Через двадцать минут пространство вокруг обсерватории в Северных горах Рудлога, окутанное метелью и воющее от порывов ветра, полыхнуло ярко-желтым столбом, таким высоким, что его увидели и в предгорьях – создавалось впечатление, будто среди пиков извергается огромный вулкан. Вниз, к долинам, понесся оглушительный треск, увлекая за собой лавины и камнепады, и вслед за ним фиолетовым призрачным сиянием вспыхнул гигантский купол защиты. Замигал, запульсировал. И погас.

На нижнем этаже обсерватории зажегся свет в окне. А через минуту из дверей вышел очень злой Алмаз Григорьевич. На нем были пижама, тапочки. Ветер трепал бороду – но под ногами его плавился, таял снег, и метель мага не касалась. В руке его вспыхнул и застелился по земле искрящийся огненный кнут.

– Ну, я побежал, – весело сказал Мартин. Но пошел не назад – вперед, навстречу учителю. Вики поколебалась и шагнула за ним.

– А мы тут вас навестить решили! – крикнул блакориец издалека. – Давно не виделись, Алмаз Григорьевич. Вы очень бодро выглядите!

По его щиту звонко и мощно хлестнул кнут, и Март поморщился.

– Ну не сердитесь, – уговаривал он покаянно, подходя еще ближе, – в вашем возрасте вредно сердиться.

– Фон Съедентент, – проскрипел Дед мрачно, но голос его эхом раскатился по горам, – зря я тебе уши не оборвал еще на первом курсе. И руки. Ты, стервец, как это сделал?

– Могу показать, – скромно сказал Мартин, тоже усиливая голос. И получил еще один удар – щит затрещал, вниз дугами побежали разряды.

– Лыськова, – обратился Алмаз к прячущейся за спину Мартина Виктории, – и ты здесь? Вам жить надоело, что ли? Сказал же: прибью! А тебя, Съедентент, дважды.

– Он не виноват! Это моя идея! – крикнула Вики сквозь ветер.

Алмаз раздраженно постучал кнутом по земле и снова хлестнул – и вместе с тонкой линией огня полетела вперед, растапливая снег, тупая стена Тарана. Кажется, он правда был зол.

– Садись! – крикнул Мартин и заскрежетал зубами, удерживая щит. – Ну хватит уже приветственных объятий, – проорал он, – Алмаз Григорьевич! Не сердитесь! Пять минут, и мы уйдем! Я даже щит вам восстановлю… и укреплю!!!

– А настройки кто мне восстановит, слизень ты безмозглый?!! – грохотал Дед, швыряясь Таранами так легко, будто в теннис играл. – Я вас, индюков, звал? Здесь любое магическое вмешательство сбивает настройки для телескопа. Уже старику не дают побыть одному! Вырастил на свою голову, научил!

Алмазыч в пижаме, с развевающейся по ветру бородой выглядел и комично, и устрашающе. Смеяться, правда, не хотелось вообще. Вики прижималась к Мартину сзади, щедро делясь резервом, а он настраивал щиты и двигался вперед.

– Я готов в искупление вымыть вам в обсерватории все сортиры, – крикнул Март, – Алмаз Григорьевич, вспомню боевую молодость!!! Все будут сиять, клянусь!

Старов дернул уголком губ, махнул рукой и ушел обратно в обсерваторию, оставив ошалевших учеников на скользкой, хлюпающей грязи, в которую превратился склон горы. Они прижались друг к другу под метелью, что с сухим шелестом секла по щиту.

– Пронесло? – недоверчиво спросила Виктория.

– Кажется, да, – с неуверенностью пробормотал барон и взял ее за руку. – Держись за меня, поскользнешься еще. Пойдем? Будем надеяться, что он нас на входе не изжарит.

Обсерваторию они видели впервые – и остановились, оглядываясь. Огромное и темное пустое пространство, множество приборов по периметру, широкий телескоп и столько стихийных плетений, что даже вздохнуть страшно.

– Заходите, коль пришли, – проворчал откуда-то справа Алмаз. Там, в темноте, светился проем двери, и гости пошли на свет. – Ваше счастье, что я сегодня в настроении.

– Боюсь даже представить, что бы было, если бы настроение не удалось, – с комическим ужасом проговорил Мартин, проходя в крошечный кабинет. – Ну и сильны же вы, Алмаз Григорьевич.

– Ты мне зубы не заговаривай, фон Съедентент, – буркнул Старов. Он уже сидел за столом, и в глазах его был упрек.

– Вы простите меня, Алмаз Григорьевич, – серьезно попросил Мартин. – Виноват.

Алмаз раздраженно хлопнул ладонью по столу, перевел взгляд на волшебницу.

– А ты, Лыськова! Вот уж от кого не ожидал! Говорил я: не связывайся с этими охламонами!

– Очень нужно было увидеть вас, Алмаз Григорьевич, – смущенно пояснила Виктория и направилась к учителю обниматься. Он всегда относился к ней снисходительнее, чем к остальным. И сейчас с недовольным лицом, но похлопал по спине, вытерпел поцелуй в щеку.

– Пять минут, – предупредил Дед. – Говорите и выметайтесь.

Вики невозмутимо присела за стол, а Март подошел к двери, да так и застыл там, глядя на гигантский телескоп, окруженный подрагивающей вязью настроек. Эхо от его вмешательства задело и это чудо. Очень хотелось взглянуть на небо, своими глазами увидеть то, о чем рассказывал Алекс, но просить учителя барон пока не решался. А то можно опять Тараном схлопотать.

Вики кратко рассказывала про беду с Бермонтом, а Мартин все смотрел в пустой зал, в котором раздавалось эхо ее голоса, и думал: неужели и он лет через восемьдесят, если доживет, предпочтет вот так скрыться от мира и заниматься чем-то глобальным и непонятным остальному человечеству?

– А от меня-то вы что хотите? – сухо буркнул Алмаз. – Я здесь не помогу. Мне еще лет шестьдесят было, когда звали на помощь в Бермонт. Черныш тоже присутствовал. Мы тогда вдвоем бились в его лаборатории, почти два года потратили без толку. Решение одно: зараженное поселение – на карантин, контактов между здоровыми и заболевшими не допускать. Пока не догадались все могильники огнем выжечь, чтобы никто не расковырял, о старую кость не оцарапался, до тех пор победить эпидемию не получалось. И началось-то после долгого перерыва из-за того, что зачем-то решили перезахоронить кладбище. Сначала один из рабочих заболел, потом другой – ушел в лес, там подрал встречных. И понеслись вспышки одна за другой. Но тогда справились, да, справились… Откуда только взяли сейчас штамм. – Он покачал головой. – Еще и усиленный.

– То есть вообще ничего нельзя сделать? – расстроенно спросила Вики. – Я думала, вы все можете.

– Лыськова, – сварливо произнес Алмаз, – неужели ты еще не поняла? Есть предел могуществу мага. После определенного уровня растет лишь резерв. Оттого мы и уходим в узкую специализацию, развиваем ее. Вот этот паразит, – он мотнул головой в сторону Марта, тот сделал невинные глаза, – уже сравнялся со мной в защите, а то и превзошел. Свидерский почти равен мне в боевой магии. Но нас единицы… выскочек. Посмотрите на средний дар: маги живут лишь чуть дольше, чем люди, стареют почти так же. Чтобы уметь больше, нужно быть потомком бога… но у них дар еще у́же, чем у нас. Мощнее, но уже. Проклятие родовой магии. И проклятие нашей магии, классической. Мы обладаем широчайшим спектром возможностей, но есть предел, за который ни один человек пока не шагнул. Нам бы силу их крови и наши возможности… – Он расстроенно постучал ладонью по столу. Взглянул на Марта. – К телескопу не подпущу, и не смотри на меня так. Мне еще настройки править. Если рядом будешь крутиться, я тебя прибью от злости.

Мартин разочарованно вздохнул.

– Алекс хотел с вами поговорить, Алмаз Григорьевич, – вспомнила Вики. – Есть основания полагать, что Тура катится к концу света. Нежить восстает, стихия Смерти иссякает, провалы межмировые становятся чаще. И демоны проявляются… Алекс в трансе видел войну. Многотысячные войска. И думаем мы, что они придут из Нижнего мира. И что все это связано с отсутствием Черного Жреца, Алмаз Григорьевич. Только где он, и как его вернуть, и существует ли он вообще? Не верю, что вы не обсуждали это между собой старшей когортой.

Старик выслушал ее внимательно.

– Конечно, мы говорили об этом, Лыськова, – сказал он спокойно. – Но к старости становишься фаталистом. Могу вас успокоить: вряд ли будет конец света в том виде, в котором мы его представляем, и вряд ли он будет скоро. Я имею в виду разрушение планеты и гибель человечества. Если полностью уйдет стихия Смерти, то исчезнет вся магия, и нам придется приспосабливаться жить без нее. Поэтому я и тороплюсь узнать больше о Вселенной – ведь такой возможности после не будет. Что касается Туры… Какие-то катаклизмы наверняка произойдут. С севера придут льды, удерживаемые Бермонтом, в Рудлоге снова откроется вулканическая активность, Блакорию затянет болотами, часть суши погрузится в море. Но любая система рано или поздно приходит в равновесие. И наша придет. И до воцарения на Туре потомков богов здесь жили люди, и было достаточно земли для них.

– Вы так спокойно говорите об этом, – потрясенно произнесла Виктория.

– Лыськова, – сочувственно сказал Алмаз, – подумай сама. Дело угасания или отсутствия одной из Великих Стихий не человеческого уровня – божественного. И решить его могут только боги. А мы можем ждать. И держаться. В конце концов, – он грустно усмехнулся, – в государях достаточно божественной крови, чтобы даже при ослабевании стихий удержать Туру в течение нескольких лет. А там, может, и выплывем.

В тишине огромной обсерватории все это звучало гулко и безнадежно.

– Вот что, – Старов задумался, – пусть Свидерский приходит ко мне завтра, часиков в пять. Расскажет о своих видениях. Черного Жреца мне вернуть не под силу, а вот возможная война беспокоит. Посмотрю, что там предвидение, а что – просто бессмысленные образы. Может, зря он вас пугает. А теперь, – маг взглянул на часы, – уходите.

– Щит восстановить? – спросил Мартин.

– Сам восстановлю, – пробурчал Алмаз. – Убирайся.

И им ничего не оставалось, как уйти.

– Ну? Я угодил тебе, моя прекрасная Виктория? – принимая у волшебницы плащ, спросил барон, после того как они вышли из Зеркала обратно в его спальню. – Выпьешь со мной вина?

– Спать пора, – отозвалась она, и Март понимающе усмехнулся. – Я пойду. И спасибо тебе, Мартин.

– Обращайся, – произнес он ей вслед. Взял недопитую бутылку пива, упал в кресло – да так и сидел, глядя на пожирающий дерево огонь, пока не задремал.

Глава 9

10 декабря, суббота, Бермонт

На юге Бермонта, в замке рода Ровент, собрались главы кланов, приглашенные ли́ндмором О́льреном Ро́вентом. Широкий, крепкий Ольрен держал речь. Виталисты уже срастили ему руку, сломанную в бою с Демьяном Бермонтом, вылечили ранение в ногу, хоть и хромал он немного. Несмотря на то что рана была нанесена женщиной, Ольрен продолжал оставаться главой одного из сильнейших кланов, и даже сейчас опасно было бы схватиться с ним в бою.

Ни слуги, ни женщины клана не имели доступа в этот зал, да никто бы и не посмел из любопытства или бесстыдства подслушать, о чем говорилось здесь под вой стучащего в окна ледяного горного ветра и треск поленьев в огромном очаге. Слишком скор был на расправу Ровент, и клан он держал в уважении и страхе.

– Братья, – говорил Ольрен, веско роняя слова, – пришла пора думать, как нам быть дальше. Король фактически мертв, хоть и удерживают его, по словам старейшин, на грани жизни и смерти. Но мы-то помним и знаем, что надежды поднять его нет. Кому мы давали клятвы? Живому и действующему королю, славному воину, который доказал свое превосходство и право на трон. Но не сумасшедшему, недееспособному, пораженному бешенством.

Он замолчал, внушительно глядя на сидящих за столом хмурых берманов и проверяя их реакцию.

– К чему ты клонишь, Ольрен? – зычно спросил один из линдморов, седоусый Теодо́р Бе́ргстрем, который в свое время оспаривал решение короля жениться на женщине из другой страны.

– К тому, что страна наша оказалась в руках иноземки, братья, – веско проговорил Ровент. – Пока Бермонт ни жив ни мертв, она будет править нами. И это может продолжаться годами, десятилетиями! Разве это дело?

– Она увела его от нас, – возразил еще один, Ньяма́л. – Мы все это видели. Мы могли быть уже мертвы.

– Или он мог быть мертв, – задумчиво, словно рассуждая вслух, проговорил Ольрен. – А если она и наняла этого Эклунда? И все это подстроено, чтобы захватить власть? Очень уж она резво защищала его. Зачем он ей, больной и обездвиженный? Думаю я, что решила она так получить корону. И теперь будет править именем Бермонта.

– Да он ее подрал, Ольрен, – с досадой сказал линдмор. – Как не убил – непонятно. Женщина смелая, надо отдать ей дань. И против нас встала, не побоялась. Не пуля ли в ноге сейчас говорит за тебя?

– Видимо, надеялась, что муж не тронет, – невозмутимо пожал плечами Ольрен Ровент, не отвечая на укол. – Брачные путы должны были ее защитить. А вот что я скажу: семь лет назад род Рудлог свергли с трона и много говорили о том, что принцессы ведьмы. И точно ведь: кто из нас видел, чтобы берман так с женщиной носился? Слухи, что околдовала она его, ходят еще с ее приезда в Ренсинфорс на прошлое полнолуние. Неужто не настораживает вас, что Бермонт, всегда уважающий традицию, – и вдруг женился на чужестранке? Околдовала она его, точно вам говорю. И старейшин околдовала, раз так защищают ее вопреки нашей традиции.

Он сделал эффектную паузу и продолжил:

– Я чту Демьяна Бермонта как сильнейшего из нас, сына Хозяина лесов. Но мертвый король – не король. Он не примет решение, не защитит людей, не ответит на вызов. Неужто допустим над собой власть красной ведьмы? Даже если она понесла, хотя еще месяц назад была мала, – что, будем ждать, пока поднимется медвежонок, заматереет, а она будет править как мать будущего короля? Да и станет ли он королем – кровь-то уже разбавлена, наполовину не наша кровь будет у наследника, если он вообще появится. Ты, Бергстрем, сможешь подчиняться женщине? Или ты, Ньямал? Нужно брать замок Бермонт, хоронить короля честь по чести, выдворять ведьму из страны и становиться перед Хозяином лесов на выбор короны.

– Наш первопредок поддерживает ее, – четко сказал Ньямал. – Я сам это видел, когда говорила она со старейшинами. Так же хорошо, как вижу сейчас тебя, Ровент.

– Если она ведьма, то наколдовать образ ничего не стоит, – отрезал Ольрен.

– Образ – да, – его оппонент вскочил, уперся ладонями в стол, – но я, Ньямал, говорю вам, что чувствовал силу Хозяина лесов. И все чувствовали. Скажи, что я лгу!

Он оскалился, и хозяин замка рявкнул в ответ. В зале стремительно накалялась атмосфера, и от предчувствия доброй драки мужчины застучали кулаками по столу, зарычали.

– Успокойся, Ньямал, – остановил его Бергстрем, и молодой линдмор неохотно опустился на стул. – Я верю тебе. Что скажешь, Ольрен?

– Скажу, что Ньямал молод и может ошибаться, – угрожающе отозвался глава клана Ровент, – и его ошибка будет дорого нам стоить, если мы примем власть иноземки.

– Народ Бермонта все равно не согласится видеть ее на троне, – с сомнением проговорил один из линдморов.

– Люди, – с презрением ответил Ольрен, – примут все, если будет объяснение. Она молода, красива, печальна, если будет носить наследника – ее будут обожать. И торопиться надо, пока не придумали они, как объясниться с людьми. Надо опередить их. Нужно взять корону.

Названный Бергстремом вздохнул и встал. Поднялись еще с десяток берманов, и Ньямал в их числе. Стало тихо, и в тишине этой седоусый Теодор спросил:

– И, конечно, ты, Ольрен, думаешь, что корона будет твоей?

– Хозяин лесов решит, кто достоин, – дипломатично ответил Ровент. – Кто угодно из нас – и я поклонюсь выбору бога. Даже если господин наш повелит победителю взять красную ведьму в жены – я приму и это, клянусь.

– Клятвы твои ничего не стоят, Ольрен, – хлестко произнес Бергстрем. Вставшие с ним линдморы мрачно закивали. – Блеск короны застил тебе честь и разум. Мы обещали служить Бермонту, пока он жив. А он жив. Мы обещали служить его королеве как своей госпоже, и, как бы мое сердце и дух мой ни противились этому, я лучше буду целовать ноги иноземной ведьме, чем нарушу клятву. И слушать твою крамолу больше не желаю. Знай: если ты пойдешь на столицу войной, я встану против тебя. Лучше умереть в чести, чем жить бесчестным. И вы, братья, подумайте. Нужна ли нам война? Кланы цветут в мире – хотим ли мы окропить снега кровью наших братьев и детей и слезами наших женщин? Не торопитесь продавать свою честь за власть. Власть приходит и уходит, честь мужчины бесценна, даже если ты нищий. Нельзя жить бесчестным.

– Лучше жить болваном, – насмешливо сказал Ольрен. – По-твоему, честь – это оставить страну в руках захватчицы? Ты стал стар и осторожен, Бергстрем.

Он не осмелился бы оскорбить старика, если бы не чувствовал поддержку окружающих. Больше половины берманов остались сидеть, и были среди них и главы крепких кланов.

– Уходи сейчас, я не желаю сражаться с тобой. Вам дадут уйти свободно, в моем замке вас никто не тронет. Встретимся на разных сторонах, братья.

Линдморы удалились, не оглядываясь. Как бы ни был Ольрен захвачен жаждой власти, бить в спину он не станет. Иначе от него отвернутся все.

Полина

Почти неделя прошла со свадьбы четвертой Рудлог. Шесть дней, за которые она устала жить и ждать. Неуловимый шаман Тайкахе ушел куда-то глубоко в тундру, и люди Отдела госбезопасности, как и гвардейцы Хиля Свенсена обыскивали на листолетах весь немаленький, изрезанный фьордами север Бермонта в поисках его яранги. Пол маялась, требовала взять ее с собой – чтобы не сидеть в покоях, не умирать от безделья, – однако воспротивился не только берманский подполковник, но и Стрелковский.

– Вы только помешаете им, – сказал он Полине, когда она в очередной раз, вспыхнув от вечернего доклада об очередной неудаче, приказала взять ее на север. – Вместо того чтобы искать, люди будут озабочены вашей безопасностью, ваше величество.

Поля скрипнула зубами, но согласилась. Игорь Иванович стал ее спокойствием, которого молодой королеве теперь частенько не хватало, ее сдержанностью. Полковник сопровождал Полину, куда бы она ни направлялась. И она позволяла себе при нем и вспыхивать, и раздражаться, жаловаться, зная, что он никуда не денется от ее гнева, выслушает, даст разумный совет.

Иногда во время таких вспышек Полине казалось, что Стрелковский смотрит не на нее – куда-то вглубь себя, и улыбка у него была странная, нежная и печальная. И раздражение ее он терпел без неудовольствия. Ровно, спокойно, понимающе. От этого понимания накатывал жгучий стыд. Что же ты, Полина, не сдерживаешься, срываешься? На человеке, который тебе ничего не должен, который пришел помочь, хотя и не по статусу ему быть в простых гвардейцах.

Время, отведенное королеве старейшинами, уходило слишком быстро. По ее приказу придворный маг Бермонта вместе с лейб-медиком ежедневно приглашали специалистов-вирусологов, виталистов, врачей со всего мира, предварительно заключая с ними договор о неразглашении. Демьяна, застывшего в стазисе, осматривали, сканировали. И качали головами: мы ничего не можем сделать, ваше величество, извините.

Раз появлялся и инляндский монарх с придворным магом, леди Викторией. Луциус, чьи глаза сияли белым во время виталистических процедур, долго держал над Демьяном ладони. Затем выругался и ушел, сказав, что пока ничего не может сделать и что ищет решение, но, скорее всего, придется рисковать и под присмотром магов поить пациента красной кровью.

Каждого посетителя Полина Бермонт встречала с острой надеждой и после каждого осмотра уходила в себя, жестко уничтожая ростки отчаяния. Никаких сомнений. Нельзя сомневаться. Откуда-то она точно знала, что если потеряет веру – потеряет и Демьяна.

Ежедневные пике от надежды к разочарованию измотали ее, иссушили душу до бесчувственности. Весь мир сузился до замка Бермонт, до комнаты, в которой лежал Демьян. Ей было все равно, что происходит снаружи. И вкуса еды она не чувствовала, и мылась и одевалась на автомате, и мысли ее были только рядом с ним, где бы она ни находилась, с кем бы ни говорила.

Накануне Полина все же решилась спуститься туда, где пережила ярость и страсть своего мужа. Королева шла по тайному ходу, как по тропе воспоминаний, и страшно ей было до паники – но у кого еще просить помощи, если не у Великого Пахаря? И так слишком долго она собиралась с духом.

Дверь из тайного хода в часовню открылась легко, и на Полю пахнуло свежим яблочным и травяным запахом. Мхи засветились, а в их тусклом свете выступила из темноты статуя Хозяина лесов, и поднялся из земли широкий алтарь, на котором бурые разводы и подтеки почти сравнялись цветом с черным камнем. Она смотрела на каменное ложе, ставшее для нее брачным, отрешенно и безучастно, будто и не с ней это все происходило. Слишком спокойно было здесь. Травяной полумрак мягко окутывал королеву, утешая и успокаивая, вытягивая запекшуюся боль. И первопредок Демьяна глядел на нее все с той же полуулыбкой, которую она так хорошо запомнила, пока прижималась щекой к каменному алтарю и царапала ногтями его поверхность.

Чего хочешь ты, смелая женщина?

Полина пришла просить не за себя – за мужа. Встала на колени, уткнулась лбом в теплое изножье статуи.

– Помоги, – попросила она шепотом. – Он же твой сын. Помоги ему. Вылечи его. Прошу тебя, великий, прошу… что хочешь делай со мной, но вылечи его.

Мягко светились мхи, еще и еще расцветая огоньками, и аромат яблок становился нестерпимым, оглушающим, а она все шептала, умоляла, требовала, и горькие ее слезы омывали ноги звериного бога, капая в чашу для жертв. Но Великий Бер молчал, и она, поначалу трепетавшая от своей дерзости и просившая смиренно, от равнодушия этого впала в неистовство, вскочила и заорала, глядя в неподвижные глаза статуи:

– Неужели тебе все равно?!! Какой же ты бог?! Что ты можешь?!! Спаси его, умоляю, спаси!!!

Темнота согнула ее тяжелыми ладонями, бросила обратно на колени, и она испугалась, сжалась, повалилась на бок, удерживаясь на грани оборота – волосы на затылке встали дыбом, и Поля жалобно заскулила, прося прощения. Да так и осталась лежать на мягких мхах, глотая слезы. В голове ее звучал мощный и рассерженный рык:

– Мы не вмешиваемся там, где на решение способны люди, маленькая медведица. Не тревожь меня более, пока сама не поймешь, что делать!

Боги не гневаются на неразумных детей. Но иногда детям приходится взрослеть самостоятельно.

Полина выбралась из часовни, слабая, щурящаяся на свет. Непонятно, сколько времени прошло, сколько она лежала там, собирая себя после гневной отповеди Хозяина лесов. Но сердце ее ликовало. Есть решение. Есть. И она его найдет. Нужно только хорошо подумать.

Она думала весь вчерашний день, перебирая воспоминания о словах шамана, обо всем, что говорили врачи и виталисты. Хваталась за голову, дрожала и рычала – не за что было зацепиться, не видела она выхода. И с утра ясности не прибавилось. И, как обычно, чтобы привести мысли в порядок, Пол отправилась на пробежку. Бегать она начала уже на третий день после свадьбы. Не было у нее сил сидеть на месте – нервной энергии внутри кипело столько, что казалось, она взорвется. Пронеслась тридцать кругов во внутреннем дворе, игнорируя взгляды придворных из окон. Ее обсуждали, но относились со всем возможным почтением, приказы исполняли молниеносно. И в глазах слуг и берманских аристократов Поля теперь видела не только неприязнь, но и сочувствие и даже восхищение.