Текст книги "Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века"

Председатель парт, организации сказала, что мы понаехали сюда на иждивение, можете и сами ехать в лес. Во-первых, мы не находимся на их иждивении, нас содержат мужья, которые с первого дня на фронте защищают родину и спасают раненых. Во-вторых, у нас нет такой одежды, в-третьих, как мы поедем, в жизни никогда не имели дело с лошадьми, одни в лесу пропадем. Ходили к тем людям, которые ставят дрова, так они ни за какие деньги не соглашаются.

Куда приходишь, все стараются от себя оттолкнуть, по телефону не дозвониться, в Чернушку не в чем идти. У нас трое детей от 4 до 15 лет, старушке 64 года, и мы просим вас посодействовать в доставке дров. Сидим без дров, невозможно испечь хлеб, и очень холодно. Сами больше не в силах на себе возить.

3 января 1942 года Лебедева, Степанова».

Интересен мотив «понаехали тут…». Были, значит, и у нас в районе такие случаи отношения к эвакуированным. А ведь известно, что первая военная зима была особенно лютая, да еще на Урале! Да и грубые отговорки властей просто поражают.

Следующее письмо Лебедевой было таким:

«В облисполком г. Молотова тов. Белецкому.

<…> Мы заинтересованы в победе и работе больше, чем он. Он сидит дома, у него все благополучно. Наши мужья с первых дней на фронте, мы живем в чужом углу, ничего не имея необходимого. Мы заинтересованы в том, чтобы скорее от Ленинграда отогнать фашиста, т. к. там остались наши родные, которые много переживают. Мы ему сказали, что пойдем работать в колхоз, когда будет сухо и тепло. Мы летом и осенью помогали собирать урожай. Как мы можем пойти сейчас работать, если ходим в летнем пальто? Для того чтобы работать в колхозе, надо что-то одеть на ноги и плечи. Если этого нет, пусть поставят на работу до теплых дней в помещение. Вот я, Лебедева, имею специальность ясельной сестры. Работала в Ленинграде в образцовых яслях, просила устроить в ясли или площадку, любя детей, имея опыт и образование, разве я не принесла бы пользы, освободив от этого малограмотную колхозницу на знакомую для нее работу. Так на это отвечают, что будут ковать свои кадры. Сейчас в военное время легче специалиста посадить на его специальность, чем обучать нового. А когда можно будет выходить в лаптях, а то у нас нет ничего навертеть теплого в лапти. Кому нужна преждевременная жертва, чтобы простудиться и оставить сиротами детей, т. к. мы не знаем, будут ли живы наши мужья. Ведь таких, как мы, которые ничего не привезли, мало, если есть возможность, так дать приобрести что-нибудь из одежды, а не грозить, что лишат пайка. Мы нигде не читали такого постановления правительства. А работать хотим, вот в Чернушке можно работать, так не найти квартиры. Мы вас очень просим дать нам разъяснение, могут ли они нас лишить пайка и правильно ли, что они нам уменьшили, в то время как в Чернушке жены комсостава получают по 400 руб. Очень просим вас ответить нам и, если это неправильно, дать распоряжение в соответствующую организацию.

Лебедева, Степанова».

Вот так эти женщины отстаивали свои права, пытались найти справедливость в жизни, перевернутой войной.

Еще из одного письма Е. А. Лебедевой мы узнали, что они были эвакуированы не из дома, а из тубдиспансера, в большой спешке, поэтому ценные вещи остались дома. А другие эвакуированные старались все самое ценное взять с собой, и это пригодилось в далекой уральской глубинке: вещи обменивались на базаре на продукты питания или более нужную одежду. Так, моя бабушка вспоминала, что у них в семье у эвакуированных были выменяны на масло и мед невиданные для их деревни вещи: красивая шаль и белоснежные покрывало и простыни.

Не первый раз встретились мы и с сообщением о грубости партийных работников в отношении эвакуированных. Эти «хозяева жизни» могли себе позволить все, а вот если бы сами они оказались на их месте?

А как складывались отношения эвакуированных с местным населением? На этот счет я выбрала два красноречивых документа:

«Председателю Кубовского с/исполкома т. Ермак.

Ко мне обратилась с заявлением эвакуированная гражданка Васильева И.А., которая проживает в Верхних Кубах у гр. Собяниной А.И., по ее заявлению она гонит эвакуированную из квартиры.

Прошу принять меры к устройству квартирой или вызвать хозяйку дома в совет и предложить ей не заниматься этим делом.

Инспектор по хозустройству эвакуированных Харин».

«Председателю Труновского с/совета.

Поступила жалоба в Райисполком эвакуированной из Калининской области гр. Бойцовой Н.А., проживающей на территории Вашего сельсовета, на бездушное, зверское отношение к ней хозяйки квартиры, у которой она проживает. Прошу проверить и прекратить издевательства над эвакуированными.

Если возможно, переведите ее на другую квартиру, хотя бы в имеющийся свободный домик в деревне Крещенка. О принятых мерах прошу сообщить в Райисполком (эвакоотдел).

21/VII – 43 г.

Инспектор по хозустройству эваконаселения Гуйван».

Но, несмотря ни на что, я уверена, что это все-таки довольно редкие случаи. Мой вывод основывается на рассказах современников.

По воспоминаниям моей бабушки, к ним в маленькую деревушку Майка были эвакуированы две родственницы с детьми из Ленинграда по фамилии, кстати, тоже Лебедевы. Мария Акимовна, телефонистка с ленинградского завода, работала в колхозе на складе. Она приехала с дочерью Ниной, девочка быстро сдружилась с майскими ребятами, ходила с ними учиться в Таушинскую школу. Их приютила семья Харловых, у которых отец и два сына были на фронте.

Прасковья Лебедева приехала с двумя малолетними детьми и старушкой-матерью. Она наравне с другими женщинами работала в колхозе: пахала на лошадях, жала рожь серпом, молотила. Приняли их в дом Губановы.

Среди эвакуированных в Майку была и еврейская семья – Эсфирь Ефимовна с дочерью Евой и внучкой Таней. Они были из Харькова. Ева научилась ездить на лошадях на телеге, возила с полей снопы. Научилась надевать и лапти с онучами. Жили они у Отеговых, у них был пятистенный дом, одну половину отдали эвакуированным. Отношения с местными жителями сложились хорошие, люди с пониманием отнеслись к приезжим.

Однажды совершенно неожиданно (разговорились в больнице) я получила еще один отзыв от случайной собеседницы. Она представилась Ефимовой Надеждой Егоровной, во время войны проживала в деревне Малково соседнего Бардымского района. В войну она была маленькой девочкой, но хорошо помнит: были в их деревне эвакуированные, и их очень хорошо приняли. В соседнем доме жила семья: женщина и две дочки по фамилии Костины, и мама Надежды Егоровны носила им еду, какую могла, и деньги за это святое дело не брала. И таких людей было много, просто это, естественно, не освещается в доступных мне архивных документах. Такие поступки остались за рамками переписки, ибо зачем жаловаться на хорошее отношение?

Стоит упомянуть и еще об одном явлении, связанном с третьим, «посредническим» звеном в схеме «районные власти – эвакуированные». Это власть на местах – председатели колхозов и сельсоветов. Как я уже говорила, от них очень и очень многое зависело в жизни эвакуированных. В документах встретилась вот такая анонимная записка:

«Председатель колхоза не помогает эвакуированным семьям.

В колхозе „Красный партизан“, Труновского совета, есть много эвакуированных семей. Председатель к-за т. Черемных никакой помощи им не оказывает. Например: жена военнослужащего А.Г. Першина попросила у товарища Черемных земли для посадки овощей. Земли ей не дали. Или еще эта женщина Першина, имея на своем иждивении 4-х детей от 1 г. до 9 лет, изъявила желание отрабатывать трудовую гужповинность. Выбыла из деревни 31 декабря и прибыла 21 апреля. Когда товарищ Першина прибыла, то попросила у тов. Черемных несколько килограммов муки. В ответ получила грубости. Нужно добиться, чтобы тов. Черемных повежливее относился к эвакуированным людям».

Что такое «трудовая гужповинность»? Это те самые лесозаготовки, когда отправлялись на работу вместе с лошадьми на вывозку дров. Так неужели эта женщина не заслужила несколько килограммов муки? А что касается земельных участков, то речь о них идет в основном в документах за 1943 год, когда, видимо, люди более-менее обжились на новом месте, думали, как прокормиться самостоятельно. Но не все председатели колхозов спешили помочь этим людям:

«31/V—43 г. Председателю колхоза т. Наумову.

Решением исполкома Чернушинского Райсовета от 10 мая 43 г. Вам обязано выделить огородные участки и семенной материал для эвакуированных, проживающих на территории Вашего колхоза. Несмотря на это, Вы продолжаете издевательски относиться к эвакуированным: выделенный участок, который был отобран и передан местному населению. Эвакуированные остались без огородных участков. Прошу выполнить решение исполкома Райсовета, выделить участки, вспахать и помочь семенными материалами. О принятых Вами мерах доложить в Райисполком.

Инспектор по хозустройству эваконаселения Гуйван».

Этому председателю колхоза все-таки пришлось выполнить решение исполкома Райсовета, о чем свидетельствует такой ответ:

«Исполкому Райсовета.

На ваше распоряжение № 55 отвечаем что которые эвакуированные дан им усадебный участок и помогли посадочными семенами».

Но не всегда эвакуированные оставались один на один с местными властями. Так, женщине, приехавшей в деревню Устиново, помог муж, находившийся в это время на фронте:

«Председателю Чернушинского райисполкома Тов. Председатель!

В дер. Устиново Этышинского сельсовета эвакуирована в ноябре прошлого года моя семья: жена Кудря Ксения Васильевна и двое близнецов. При переезде ее обворовали и т. д. Живет в тяжелых условиях.

Я прошу, если что возможно, помочь им. Это будет мне лучшим подарком к дню годовщины Красной Армии.

Простите за беспокойство, если не трудно будет, напишите по адресу: 1964, полевая почта, часть 13, Кудре К.

06.02.42 г.

С приветом, майор Кудря».

На обороте письма написано:

«Получила: панталоны 2, чулок 2, кофта 1, комбин. 1, юбка шерстяная» Следующее письмо очень эмоциональное:

«Председателю Чернушинского райисполкома Молотовской области, капитана Желяева А. Д. заявление.

Я командир, работник штаба войскового соединения, искалеченный в боях за родину. Моя жена Желяева Надежда Алексеевна с двумя маленькими детьми в октябре была эвакуирована из Курска в г. Лысьву, где и остановилась у моего зятя Брякова В. К.

В апреле Бряков, под опекой которого находится моя семья, переехал в Бедряжинский с/совет Вашего р-на д. Каменные Ключи, с ним отправилась и моя семья. Лысьвенское управление НКВД разрешило это.

Сейчас я получил известие, что моей семье отказывают в прописке и в выдаче продовольственных карточек и главным лицом, препятствующим этому, якобы являетесь Вы.

В чем дело? Прямо не верится, что в Советской стране еще может иметь место отношение к семье командира, искалеченного в боях за родину, да еще со стороны представителей власти. Пусть даже моя жена, мать переживших весь ужас варварского нападения на беззащитных жителей воздушного врага, детей, потерявших все имущество и родной дом, может быть и нарушила какую-то букву закона, переехав на новое место жительства, она все-таки имеет право на получение угла и питания для себя и детей.

Я не верю, что главным препятствием являетесь Вы, но факт: дети и до сего дня без хлеба, а поэтому прошу вас принять участие в устройстве моей семьи.

На всякий случай я посылаю жалобу Молотовскому облисполкому о гонениях моей семьи и копию его Верховному Совету так, как кто бы тут ни был виновником этого безобразия, но издеваться над детьми, тем более командира Красной Армии, прикрываясь буквой закона, и лишать их питания в Советской стране никому не дано права.

Капитан Желяев».

Ответ на это «угрозное» письмо в архиве есть, ответчик уверяет капитана: его дети не голодают, пусть даже и его жена не привезла нужных бумаг, но все же их семью обеспечили пайком.

Эти люди поддерживали связь друг с другом, пытались подать руку помощи через все пространство воюющей страны. Что же было делать тем, кто абсолютно ничего не знал о своих родных? Эти люди пытались почти наугад отыскать иголку в стоге сена.

«Прошу сообщить по адресу на обороте, проживает ли в вашем районе гражданка Сергеева Анна Алексеевна 1903 года рождения, эвакуированная из Кар. Фин. ССР, так как с гражданкой Сергеевой находились мои дети Тамара и Таисия, утерянные во время эвакуации, которых я разыскиваю.

Мать детей Мокеева В.И.

8.01.42 г.».

За этими строчками мы видим огромное горе матери, потерявшей своих детей. Встретились ли они когда-нибудь – об этом мы уже никогда не узнаем. На этом письме нет никаких отметок о том, что был дан ответ. В отличие от следующего письма:

«К Председателю райисполкома ст. Чернушка

Обращаюсь с большой просьбой сделать одолжение сообщить мне, числится ли у вас семья Клеткина, состоящая из 4 человек: Анцель Хацкелевич, жена Софья Ильинична и два сына Илюша и Бума, эвакуированные с заводом по адресу ст. Чернушка. Неоднократно писал до востребования, но ответа нет. По получении сего письма надеюсь, что не откажете в любезности и дадите сведения о моих родных.

2.01.42 г.

Наш адрес: Сталинский район, Чапаевский с/совет, колхоз „Спартак“ Ивану Кузьмичу» (фамилия неразборчиво, не могу удержаться от иронии: Сталин, Чапаев и Спартак оказались в одной компании).

На письме приписка: «Исполнено. Ответ дан. 23-01-42 год».

К счастью, этому человеку удалось узнать о местонахождении своих родных. Я думаю, что тому способствовал еще и тот факт, что семья выехала в эвакуацию с заводом. А такое перемещение было более организованным. В Чернушке во время войны действительно был эвакуирован харьковский завод № 648, который выпускал телефонные аппараты и другие средства связи для фронта.

А вот еще одна просьба о помощи:

«От Кондратенко Анны Ануфриевны, проживающей в Молотовской обл.,

Суксунский район, Васькинский с/с

заявление.

Прошу райисполком, если у вас есть списки эвакуированных, у меня потеряна семья, отец Кондратенко Ануфрий Васильевич 57 лет, он родился в Могилевской области, первый раз эвакуировался из КФССР. С отцом моя дочь Маша 32 года рождения и дочь Нина 1934 г. рожд.

Я во время эвакуации останавливалась в Вологодской области, там в колхозе 2 месяца работала, а потом дальше эвакуировалась в Молотовскую область.

В случае обнаружения в списках моего отца с семьей прошу сообщить мне. 07.05.42».

Это письмо тоже осталось без ответа. Бедная мать! Сколько таких писем она написала, разыскивая свою семью! Ее дети еще такие маленькие, а сколько горя они уже повидали. В военной неразберихе немудрено было потеряться. Нашли ли они друг друга?

Каким-то чудом в архиве сохранилось письмо сына с фронта своей матери, эвакуированной в наш район. Нет ни адресов, ни полных имен:

«17.01.43 год Дорогая мама!

Сегодня получил от тебя письмо, был очень рад. Я очень расстроился, узнав, как тебе тяжело жить! Сколько горя ты переносишь! Какие все же плохие у нас еще есть люди! Дорогая мама, меня прямо берет такое отчаяние, что, сколько бы я запросов не посылал, все впустую, обида страшная. Ты думаешь, мне легко жить, когда ты у меня на старости так мучаешься?

Будем надеяться, что в этом году мы добьемся в конце концов коренного перелома в деле разгрома фашистских мерзавцев. Как приятно слышать хорошие известия с других фронтов, наконец-то наши стали его гнать на многих фронтах, а это все приближает время, когда мы будем снова вместе. Будем надеяться, что это время скоро наступит. Мама, обо мне не беспокойся, я пока жив и здоров.

Напиши, получила ли ты деньги, я тебе посылал 15 числа. Мама, если есть возможность, денег не жалей, а покупай еду. Я тебя прошу и всегда просил, чтобы меньше расстраивалась, берегла себя.

Ну вот пока все.

Целую, любящий сын Миша.

P.S. Вышли немного бумаги».

Письмо полно тревогой и заботой о матери. Видимо, и у нее были трудности с обустройством на новом месте, но какие именно – из этого письма не узнать.

В конце концов оказалось, что и наш район «не резиновый», ресурсов, мест для содержания эвакуированных практически не оставалось, вследствие чего появилось такое распоряжение:

«Всем учреждениям, организациям и предсельисполкомов. 16 марта 1942 г.

За последнее время наблюдается массовый наплыв в Чернушинский район эвакуированного населения без направлений Центр, и Обл. эвакопунктов, переезжающего из города в город в поисках „где лучше прожить“.

Также наблюдается ряд фактов приезда в Чернушинский район рабочих и служащих, самовольно оставивших производство или уволенных по разным причинам.

Исполком ставит в известность о том, что без регистрации, направлений и справок исполкома райсовета указанных граждан на работу или местожительство категорически принимать воспрещается.

И предложить начальнику раймилиции РО НКВД т. Молодых дать указание паспортному столу о прекращении прописки эвакуированных, не прошедших регистрацию в исполкоме Райсовета.

Пред. Исполкома Райсовета».

И тут все решали бумаги: справки, пропуска, направления. Но в этом случае, думается, объяснимо: видимо, огромные массы эвакуированных потоками растекались по Уралу.

Но вскоре все же наметилось явное снижение темпов эвакуации.

Намучившиеся на чужбине люди мечтали поскорее вернуться на освобожденную от немцев родину, но сделать это было трудно:

«Тов. начальник. Прошу вас ответить на мое письмо, что можно ли уехать домой в Сталинград или нас здесь сослали в ссылку умирать с голоду с ребенком, погибать не желаю в тылу помощь от колхоза ничего не дают. Отпустите меня домой там я буду обрабатывать и ребенка и себя тогда не буду обращаться за помощью. Прошу вас отправить меня домой наше место давно уже освободили, Сталинград давно освобожден. Прошу вас оказать помощь по выезду в Сталинград. Прошу не отказать, ответить.

18/V—43 г.».

Надеюсь, этой настрадавшейся в эвакуации женщине удалось выехать в родной Сталинград. Хотя вряд ли в разрушенном городе легче ей будет жить.

Люди все-таки уезжали, несмотря на распоряжения сверху удерживать их на местах. На 1 января 1945 года в районе осталась примерно половина эвакуированных.

Шла активная работа по реэвакуации и на местах. Ведь отправлять – это не принимать, это легче делать. Хотя как сказать…

«Председателю… сельсовета.

В июне месяце будет проведена реэвакуация граждан, эвакуированных из КФССР. Окажите содействие к проведению полного расчета с колхозами и подготовьте их к отправке на 21 июня. Без вызова не отправлять. О дне выезда сообщим по телефону. Срочно сообщите кол-во человек, подлежащих отправке.

Инспектор эваконаселения».

«Начальнику ст. Чернушка заявка.

В связи с реэвакуацией в КФССР согласно плана Молотовского облисполкома Чернушинский Райисполком просит дать для погрузки людей и багажа три вагона на 21 июля 1945 г.

Зам. Председателя исполкома Д. Хигер».

«Начальнику ст. Чернушка Казанской жел. дороги.

Согласно распоряжения СНК СССР 3.07.45 г. за№ 1264 нам установлен лимит 6 крытых вагонов на III декаду августа для реэвакуированных граждан в Ленинградскую область, которые просили подать на 31 августа.

Зав. отделом гособеспечения».

Вот так заканчивалась эвакуационная эпопея.

Ну что ж, в общем и целом картина по району ясна. Но мне захотелось посмотреть, а как обстояли дела в моем родном селе Етыш. В годы войны оно называлось Этыш.

По документам значится, что Этышинский сельсовет принял в процессе эвакуации 64 семьи: 169 человек. Из них 68 женщин, 11 мужчин, 90 детей.

Больше всего к нам приехало ленинградцев: 24 семьи (и семь семей из области), по три семьи из Карело-Финской и Калининской областей, по две из Белоруссии, Москвы, Киева, 11 семей из Орла и области, по одной семье из Сталинграда, Иваново-Вознесенска, Белостока, Смоленска, Днепропетровска.

Из числа эвакуированных русских было 120 человек, 40 евреев, 3 украинца, 3 поляка. Все они были обеспечены работой, не работало четыре человека по болезни, один из-за грудного ребенка, так как в колхозе не было яслей.

На долю этих людей выпали те же трудности, с которыми столкнулись эвакуированные и на других территориях. Например, жены военнослужащих из Орловской области в заявлении к председателю Райсовета просят картошку взаймы на посадку, жалуются, что везде им отказывают. Заявление заканчивается так: «Работать мы работаем в Этышинском колхозе, а смотрят на нас не так, как писали в газете 15/IV – 43 г.». Могу предположить, как тогда «писали в газете»: обеспечили, снабдили, помогли… Одним словом, обычный советский официоз.

Но я хочу замолвить слово в защиту своих земляков.

Им было неимоверно трудно в войну! Колхозы Этышинского сельсовета были очень бедны: колхозники, по словам старожила нашего села Секлецовой Валентины Яковлевны, получали по три копейки на трудодень, да и те только в конце года выдавались. И вырваться из этого колхозного ГУЛАГа было невозможно. Собирали гнилую картошку весной на полях, вымывали крахмал и пекли лепешки. Чтобы прокормиться, собирали листики, заваривали крапиву. А в соседних деревнях некоторые старушки отправлялись просить милостыню. Иногда думаешь, что местному населению приходилось еще тяжелее жить, чем эвакуированным. Поэтому, наверное, у наших етышинских бабушек и не сохранились в памяти приезжие: у всех были свои заботы, как бы выжить.

Но все когда-нибудь заканчивается. На 1 марта 1945 года по Этышинскому сельсовету числилось только 30 человек взрослых и 40 детей из ленинградского детского сада № 32.

Картина эвакуационной жизни, конечно же, не укладывается в хрестоматийный лозунг «единство фронта и тыла». Для меня этот лозунг наполнился новым содержанием. Невообразимый военный хаос, воцарившийся на просторах страны, властвовал потоками людей, швырял их наугад, и даже советское, до отказа централизованное государство едва контролировало его.

Так возникла трагедия эвакуации.