Текст книги "Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века"

В Кирове сходились грузовые и пассажирские потоки с Пермской, Печорской и Северной железных дорог.

Через Киров на запад шли военные поезда, нагруженные военной техникой, боеприпасами, провизией; на восток – составы с эвакуированными, беженцами из прифронтовых районов.

Работу железнодорожников осложняло и то, что в начале войны более 100 предприятий, учреждений и учебных заведений из западной части СССР, городов Москвы и Ленинграда были эвакуированы в Кировскую область; подавляющее большинство – в город Киров и прилегающие к нему окрестности.

С вокзала уходили поезда с воинскими частями, сформированными в Кировской области, а также уезжали отряды добровольцев. Перед отправкой проводились митинги на вокзальной площади, где стояли памятники Ленину и Кирову. Штат сотрудников вокзала сократился, количество грузов и пассажиров значительно возросло. На мужские должности принимали женщин и подростков.

Работники вокзала вели учет пассажиров, а также вагонов с пассажирами, которые находились на путях, следили за маршрутами их следования и временем отправления, постоянно поддерживали связь с местными органами по устройству эвакуированных, следили за порядком на вокзале и поездах, сами заготавливали дрова для отопления вокзала. Из-за роста краж и бандитизма в годы войны они помогали линейной милиции.

Сотрудники вокзала на протяжении всех военных лет первыми встречали людей, покинувших свои дома, чтобы отправиться в эвакуацию. В этом потоке шли санитарные поезда с ранеными. С поездов, прибывающих из Ленинграда, выгружали тела людей, умерших от истощения.

Об этом упоминает Н.Д. Воробьева (1929 г. р.): «Мои родители были врачи. Мама работала терапевтом в железнодорожной поликлинике, которая примыкала к вокзалу. Во время войны я часто бегала к маме, меня в поликлинике знали и врачи, и сестры. Поликлиника располагалась в бараке. На перрон вокзала пропускали только с билетами, были большие строгости – шла война. Но я умудрялась выходить на перрон через поликлинику. Наблюдала, как шли составы с военной техникой: зачехленные танки, пушки. Эти составы шли без остановки мимо вокзала. Чаще всего их перегоняли ночью, составы охранялись. Несколько раз видела теплушки с красноармейцами, они ехали на фронт. Выбегали на вокзал с котелками, большими жестяными чайниками. На вокзале можно было набрать кипятку.

Видела и вагоны с заключенными. Часовые с винтовками отгоняли их от зарешеченных окон. Приходили санитарные поезда: выгружали мертвых и раненых. Мама рассказывала об этом ужасе. В народе говорили, что у нашей поликлиники в сарае штабелями лежали мертвые. Но я этого не видела.

Запомнила, как после войны, в тяжелые голодные 1946–1947 годы, на вокзал регулярно приезжала походная кухня – бесплатно раздавали кашу. Собирались эвакуированные, во время войны они лишились всего. Местные власти старались их поддержать. Иногда моей маме тоже давали черпак пшенной каши».

В течение весны и лета 1942 года шло строительство новой дороги в северный район города. Работы велись одновременно на всем ее протяжении, и к ним привлекалось население города. Рабочих заводов обязывали выходить на стройку во внеурочное время, это считалось «патриотической помощью железнодорожному транспорту».

Н.А. Феоктистов (1937 г. р.) вспоминает: «Первая встреча с вокзалом была для меня горестной. Моя мать и еще несколько женщин-солдаток в конце войны поехали в деревню выменять свои немудреные пожитки на продукты. Отец погиб в 1941 году, и мать осталась с четырьмя детьми на руках. Детей нужно было кормить. Мы с мальчишками пришли на вокзал встречать своих матерей, чтобы помочь им. Проскочили на перрон, но нас задержали милиционеры и грубо затащили в линейный отдел милиции. Они трясли нас, кричали, унижали. Я был совсем мал. А наши матери со своими мешками бегали по перрону и разыскивали нас. Наконец нашли нас в милиции. Теперь уже досталось милиционерам. Солдаткам нечего было терять, они пережили столько, что трудно представить. Своих детей они никому не давали в обиду».

А.В. Кропанев (1932 г. р.) рассказывал: «Я жил у Ботанического сада, далеко от вокзала. Впервые попал на вокзал в 1945 году, осенью, когда встречал с фронта своего брата Николая, который возвращался из Вены. Помню суматоху на вокзале, шум, смех, слезы, песни и гармошку. Но меня больше интересовало, что брат привез из Германии. Он, как и все в нашей семье, был технарем, поэтому привез какую-то трофейную технику. Мне запомнился игровой автомат, который сам ставил пластинки».

Закончилась война, фронтовики стали возвращаться. Первыми шли целые составы с ранеными. Затем уже поезда с бойцами. Перед каждой большой станцией весь состав украшался: вывешивались транспаранты, плакаты. Все вагоны увешивали венками, а на паровозе устанавливали портрет Сталина, обрамленный цветами.

К каждому поезду, идущему с фронта, приходили женщины и дети: они ждали своих отцов, мужей, братьев. Каждый из приходящих хранил в душе надежду на то, что близкий человек вернется, поэтому люди, которые еще не встретили своих, приходили снова и снова.

На вокзале пела гармошка, люди плясали. Кто-то смеялся, кто-то плакал – не все могли дождаться родных, кто-то уже давно потерял надежду и просто приходил посмотреть на проезжающие поезда.

Только в июле 1947 года вокзал вернулся к нормальному режиму работы. Были отменены обязательные сверхурочные работы: восстановлен ежегодный отпуск и шестидневная рабочая неделя для сотрудников.

В 1948 году был проведен капитальный ремонт перрона, построена деревянная лестница, триумфальные ворота, на привокзальной площади был разбит сквер.

Эвакуация заводов и организаций в Киров на время войны увеличила его население более чем в два раза. Многие предприятия после войны не вернулись на прежние места.

В 60-70-х годах люди стали жить лучше, увеличилась заработная плата, пенсии.

Больше стали ездить: на юг, на экскурсии, даже за границу. Это было видно по огромным очередям за билетами. Процветал блат и спекуляция билетами, так как они не были именными.

Кроме того, людей толкал в путь дефицит продовольствия и промышленных товаров. По некоторым данным экономистов, неудовлетворенный спрос в 1980 году в СССР составил 75 %. Это выливалось в огромные очереди практически за всем. Более или менее обеспечивались Москва и Ленинград. Поэтому население провинциальных городов ездило туда за продуктами и промтоварами.

Зеркалом этой ситуации был железнодорожный вокзал. В Москву – с пустыми чемоданами, сумками, рюкзаками, обратно в Киров – увешанные тяжелыми грузами. Тогда же и родилась смешная и грустная загадка: «Длинный, зеленый, колбасой пахнет, что это?» Ответ – фирменный поезд «Вятка» (Киров-Москва).

Кто ездил в те годы в Москву за продуктами, помнит, что в вагонах проводники открывали в полу люк и пассажиры складывали туда мясо, масло, рыбу, чтобы это все не испортилось.

И еще картинка вокзальной жизни того времени. На станцию Киров-I прибывает поезд Пекин-Москва. Поезд стоит 20–30 минут. На вокзале толпы кировчан, которые встречают именно этот поезд. Китайские торговцы везут ширпотреб. Торговля идет на подножке вагона, через окно, на платформе. Покупают не глядя, не меряя. Часто после отхода поезда товар оказывался не по размеру или с дефектом. Милиция регулярно гнала народ с вокзала, но люди приходили опять. Спекулянты продавали товары даже в вокзальных туалетах.

5 августа 1961 года вокзал был перестроен: были созданы отдельная котельная и багажное отделение. Новый вокзал изменил облик привокзальной площади.

В октябре 1967 года начал курсировать фирменный поезд «Вятка».

Вокзал теперь уже не был только местом для проводов и приветствий: теперь он стал местом и для праздников – там каждый год отмечали День железнодорожника. Утром, когда фирменный поезд «Вятка» приезжал в Киров из Москвы, всех проводников встречали с поздравлениями, награждали лучших из них. На вокзале весь день царило веселье: играла музыка, звучали поздравления. Затем весь праздник передвигался в ДК железнодорожников.

В 70-80-х годах прошлого века в Кирове активно развивался туризм и альпинизм в студенческой среде. Галина Вадимовна Бузанакова, классный воспитатель Вятской гуманитарной гимназии, рассказывает: «Хорошо помню ту оживленную атмосферу на вокзале, когда провожали нас друзья в альплагеря, находившиеся в основном на Кавказе… Вокзал видел нас с огромными рюкзаками за плечами – тогда популярны были „Ермаки“, в ярких разноцветных анораках – обязательно с большим карманом (шили сами)… Смех, шутки, песни. В ожидании поезда рюкзаки свалены в одну пеструю кучу…

А когда приезжали, уставшие, загоревшие, обязательно вставали в круг под часами на улице и пели: „А все кончается, кончается, кончается, едва качаются перрона фонари..“И это было при любой погоде: дождь ли шел, снег ли падал, ветер сильный дул. И это не было чем-то показушным: мы так чувствовали, нам самим это нравилось…»

В 90-х годах меняется жизнь страны: распад СССР, крах экономики, инфляция, безработица. Вокзал – зеркало этих явлений. Десятки и сотни людей ищут на вокзале пристанища: выходцы из Средней Азии, гастарбайтеры, бомжи. Такого не видел вокзал с военных времен.

Вокзал и привокзальная площадь покрылись сетью ларьков и торговых точек. Новое население заполонило залы для пассажиров – «чапэшники» – так называли в народе частных предпринимателей, которые с огромными сумками ездили за товаром, чтобы потом его перепродать, – другой работы у большинства не было.

Часто отправляли посылки с проводниками – так было дешевле. Сами проводники нередко возили с собой огромные сумки с товаром.

Спустя 20 лет многое изменилось. Сегодня на Кировском вокзале установлено передовое информационное оборудование с компьютерной программой прибытия и отправления пассажирских поездов. На вокзале круглосуточно работают справочно-информационный и сервисный центры, предприятия торговли и общественного питания.

В летний период через Киров ежесуточно проходит 39 пар пассажирских поездов, из которых 19 – фирменные, а также отправляются 23 электропоезда, которые увозят из города более 8 тысяч пассажиров. В наши дни пассажиры стали более требовательны, и от того, как человека встретят или проводят, зависит и его впечатление обо всем городе и его жителях.

Да и сам вокзал – это, по сути, маленький городок с постоянно меняющимся населением, численность которого то возрастает – летом, то уменьшается – осенью и зимой. У служб вокзала не бывает ни перерывов на обед, ни санитарных дней, ни выходных.

Почему я решил назвать свою работу «Вокзал для всех»?

Вокзал Киров-1 – узловая точка Кировского отделения Горьковской железной дороги, которая является частью транспортной артерии – Транссибирской магистрали. Наш вокзал не был похож на западноевропейские вокзалы с их курзалами, фортепьянными концертами и художественными выставками. Огромные территории государства, отсутствие хороших дорог делали железнодорожный транспорт главным в хозяйственной жизни страны. Колоссальное перенапряжение в работе железной дороги приводило к тому, что вокзал мог дать минимум удобств для своих пассажиров.

Невиданные по объемам грузо– и пассажирские потоки шли из центра на окраины страны и обратно, особенно в период индустриализации страны. Через вокзал шли эшелоны с заключенными.

Война поставила «на дыбы» всю страну; трудно представить степень перенапряжения всех структур железнодорожного транспорта в это время: воинские эшелоны, военные грузы, эвакуированные предприятия и население оккупированных территорий – все это шло через вокзал.

Вокзал был местом встреч и проводов: в армию, на войну, на целину, на стройки. Одной из любимых песен народа была песня «Сиреневый туман», которую часто распевали на вокзалах и в вагонах. Железнодорожная романтика советских времен ассоциировалась с вокзалом.

Вокзал был местом притяжения людей без крова – разных социальных групп и национальностей.

Киров – наш дом, а воротами этого дома является железнодорожный вокзал, отметивший ныне свой первый вековой юбилей.

«Пишу вам уже третье письмо…»

Служили в Чечне три товарища

Валерия Швец

Школа № 7, г. Углич, Ярославская область,

научный руководитель О.Г. Ефимова

По данным угличского военкомата, куда я обратилась, в Чечню были призваны 196 угличан. Двое из них – Дмитрий Муравьев и Андрей Харламов – не вернулись. Они были награждены орденами Мужества посмертно и похоронены на Чурьяковском кладбище. Недалеко от их могил есть еще одна. На мраморном постаменте симпатичное улыбающееся лицо молодого человека. Под фотографией имя – Рыжов Игорь Леонидович и две даты: 3 июля 1976 – 26 декабря 1998.

Игорь тоже проходил срочную службу в Чечне и вернулся оттуда живым. Что же могло произойти в жизни молодого парня, если, выжив в чеченском аду, он все же умер? Трагическая случайность или последствия войны? Вот это мне и захотелось выяснить.

По просьбе моего руководителя Ольги Глебовны Ефимовой я встретилась с мамой Игоря Еленой Александровной.

В армию Игорь пошел по собственной воле. У него была возможность, как сейчас говорят молодые люди, «откосить». В 14 лет во время одного из хоккейных матчей на Игоря упали игровые ворота, что привело к серьезной черепно-мозговой травме. Но он искренне верил, что именно в армии мальчики становятся настоящими мужчинами и пройти армию – дело чести каждого юноши. Я считаю, что немаловажную роль здесь сыграл и тот факт, два его деда были участниками Великой Отечественной войны, в семье Рыжовых часто вспоминали об их славном военном прошлом.

В армию Игоря призвали 15 ноября 1994 года. Попал он в ОДОН (отдельную дивизию особого назначения) имени Дзержинского. 6 мая 1995 года в звании младшего сержанта был переброшен в Чечню.

В Чечне Игорь, если судить по временному отрезку, был немного – чуть меньше четырех месяцев – с 6 мая по 1 сентября, но впечатлений хватило на всю его оставшуюся короткую жизнь. Правда, о небольшом кусочке войны, выпавшем на его долю, он вспоминать не любил и никому об этом не рассказывал. Даже его лучший друг Игорь Соловьев, также прошедший Чечню, почти ничего не знает о том периоде жизни своего друга.

Но сохранился дневник, который младший сержант Рыжов вел в Чечне. Елена Александровна не разрешила мне сделать с него ксерокопию, так как в дневнике имеется много ненормативной лексики, но я все же смогла переписать некоторые записи. События Игорь описывал ежедневно, правда очень коротко и лаконично (может быть, не всегда было время). Приведу некоторые выдержки из его дневника:

«31.05. Поехали на „передовую“. Там опасно. Постоянно стреляют. Сидим в БТР, высовываться нельзя.

1.06. Ура! Продвинулись на 4 км вперед. Хоть какие-то новые ощущения, смена пейзажа, хотя он здесь почти везде одинаков.

4.06. Пошли в наступление. Заняли высоту 762 м. Разбили основную Дудаевскую телерадиостанцию.

13.06. Укрепились на высоте, стоим на поляне. Сказывается постоянное напряжение, нужно быть начеку.

15.06. Сидим на позиции, вечером бухали.

16.06. Мучает похмелье. Весь день спим и загораем.

25.06. Пошли в наступление, закрепились на высоте.

27.06. Ездили в разведку по деревням, привезли хавки, местные дают, не все, правда, но некоторые нас жалеют.

30.06. Получили благодарность от комбата за проведенную операцию. Приехали в лагерь на отдых, и на общем построении мне присвоили звание „сержант“. Готовимся брать Ведено.

2.07. Закрепились в Ведено, получил легкое ранение в ногу, было больно, осколок достал сам пассатижами.

3.07. День рождения!! (уже 19 лет!)».

«Уже 19 лет!» – пишет в своем дневнике Игорь. Конечно, он кажется себе уже совсем взрослым – он солдат, да еще на войне. И с гордостью пишет о своем ранении, не зная тогда, что вскоре получит еще одно.

Вот что рассказала его мама Елена Александровна: «9 июля 1995 года в 5 часов утра в поселке Бельта начался бой между чеченскими боевиками и российскими военнослужащими. В БТР, на броне которого находился Игорь, выстрелили из гранатомета. Сын получил осколочное ранение в спину (осколок остановился в 7 сантиметров от сердца), на вертолете был отправлен в госпиталь во Владикавказ, где ему оказали первую помощь, а на следующий день самолетом переправили в Оренбург. Как только я узнала, что мой мальчик ранен и где он находится, то сразу же поехала к нему».

В госпитале Игорь пробыл совсем недолго, всего две недели. Ранение посчитали нетяжелым, да и организм у Игоря был молодой и, как он думал тогда, здоровый.

А орден Игорю вручили уже после демобилизации. В конце июля 1997 года его вызвали в Угличский военкомат, поздравили и без всякого торжества отдали коробочку с орденом Мужества.

Я попыталась поточнее выяснить, за что Игорь Рыжов получил награду, и обратилась в военкомат. Ответ сотрудников военкомата меня крайне удивил. Мне сказали, что никакой формулировки с орденами не присылают, наградили и наградили. Как же так? Даже во время Великой Отечественной войны солдатам давали ордена и медали «за мужество и героизм, проявленные в бою», «за уничтожение живой силы противника», «за спасение товарищей» и т. д. Так почему же в современной России военные чиновники и командиры не считают нужным направить в военкомат сопроводительное письмо с парой фраз, за что же солдата наградили орденом или медалью? Лично мне это непонятно.

После госпиталя Игоря не отпустили даже в отпуск, а отправили служить в Реутово Московской области. Но, направляясь в часть к новому месту службы, проездом Игорь вместе со своим сослуживцем Сергеем смог на два дня заехать домой в Углич. Тогда еще ничего не предвещало беды…

После демобилизации Игоря Рыжова из армии здоровье его резко ухудшилось. Однажды, во время работы на домашнем участке Игорю стало плохо, закололо сердце, стало трудно дышать, невозможно было поднять левую руку. Его положили в Угличскую районную больницу, но лучше ему не становилось. Тогда его направили на обследование в Ярославскую областную больницу. Там определили, что у молодого человека порок сердца.

И, скорее всего, в армию Игорь пошел уже будучи больным человеком, да еще принимал участие в боевых операциях, был в постоянном напряжении. Странно, конечно, но факт, что перед призывом в армию Игорю, как и остальным призывникам, не обследовали сердце, не сделали кардиограмму. В медицинских документах значится: «Здоров. К службе в рядах Вооруженных Сил РФ годен». Снимать показания кардиографа у призывников в военкомате начали только после смерти Игоря, да и то недолго.

Год назад из армии вернулся мой старший брат Владимир. Я спросила у него, как он проходил медицинскую комиссию перед призывом и делали ли ему кардиограмму сердца. Он ответил, что нет. Сказал, что просто померили давление и пульс и послушали фонендоскопом сердце.

Я считаю, что одна из самых серьезных проблем нашей армии – это формальное отношение к здоровью призывников. Военкомату нужно набрать необходимое количество молодых людей, и он набирает. Любой ценой. Особенно остро этот вопрос стоит в российской глубинке. Я убеждена, что совсем немного молодых людей из сел и деревень или из совсем маленьких городков ездят в областные центры обследовать свое здоровье. В молодости над этим не задумываешься, не болит ничего – да и ладно. Значит, врачам, работающим на призывных пунктах, нужно быть более внимательными при обследовании, чтобы не пропустить болезнь.

А болезнь Игоря продолжала прогрессировать.

После обследования в областной больнице стало ясно, что помочь Игорю выжить может только пересадка сердца. Связались с Москвой, куда в срочном порядке отправили все анализы. Игорь был поставлен в очередь на операцию, ему дали инвалидность I группы. Операция стоила тогда 60 тысяч рублей, но инвалидам I группы ее делали бесплатно.

Игорю становилось все хуже. Он почти не выходил из дома, так как подняться даже на второй этаж мог с трудом. Спал почти сидя, подложив под спину подушки, иначе начинал задыхаться. Сердце Игоря увеличилось в размерах настолько, что грудную клетку просто выперло. Такое явление называется «бычье сердце».

24 декабря 1998 года Игорь своими ногами пошел на стадион болеть за свою хоккейную команду. Сидя неподвижно на трибуне, Игорь простудился. У него снова поднялась температура, он стал задыхаться. Пришлось вызвать «скорую помощь», которая увезла его в больницу. Через день, ранним утром 26 декабря, Игоря Рыжова не стало.

Если бы ему успели сделать операцию, он был бы жив и сейчас. Этих «если» великое множество: если бы в военкомате перед призывом в армию было проведено полное обследование, то, возможно, болезнь удалось бы выявить в самом начале; если бы Игорь не попал в Чечню, а отправился служить, например, в Подмосковье, то не было бы резкой перемены климата и постоянного стресса от сознания постоянной опасности; если бы не было ранения, если бы не осколок недалеко от сердца; если бы после службы солдат, чьи души и тела истерзаны Чечней, отправляли на полное квалифицированное обследование; если бы…

Беседуя с другом Игоря Рыжова Игорем Соловьевым, я узнала, что он тоже проходил службу в Чечне в течение года. Призвали его на полгода позднее, чем Рыжова, – 3 марта 1995 года. В Чечню был отправлен с Кантемировской дивизией. Его рассказ меня просто потряс. «О Чечне никто из нас, прошедших ее, рассказывать не любит, потому что ничего хорошего там не было, а иногда было просто паршиво. Вспоминать очень тяжело. Я был участником многих боевых операций. Мы стояли на разных базах: Шали, Курчалой, Ведено, Агишты. На базах жили в блоках по 10–15 человек.

Самыми тяжелыми считались штурмы города Грозного (1 января 1995 года, 5 марта 1995 года, 6 августа 1996 года), так как боевики дрались за свою столицу насмерть, да и были гораздо лучше обучены. У нас в основном были солдаты срочной службы, контрактников мало, а у них много профессиональных солдат. Хотя в 166-й горно-штурмовой бригаде, где я проходил службу, я был один „срочник“, остальные контрактники, но это была большая редкость.

На операции мы выходили колонной (около 100 машин). Первой обычно идет разведка, она докладывает, где базируются боевики, а уже затем выступает пехота. В пунктах, где много мирных жителей, мы старались обходиться без тяжелой техники или обходили эти поселения. Постоянно передвигались с одного места на другое. Долго стоять на одном месте было опасно. Вернешься на базу и опять дней на 30–35 в полевые условия. Обмундирования было недостаточно, оно быстро приходило в негодность. Приходилось добывать самим. Я, например, покупал сам себе на рынке кроссовки после зимы, так как в сапогах было очень жарко, ноги потели и начинали преть, могли появиться язвы. Футболка у меня тоже была с рынка, а сверху тельняшка и китель. На голове носили платки (они не сваливаются): один защищает лицо от пыли, когда идешь в колонне, другой на голове».

Факт самостоятельной добычи одежды во время службы в армии меня тоже удивил. Неужели страна, которую они защищают, не могла обеспечить солдат нормальным обмундированием по сезону? По-моему, такого нет ни в одной армии мира.

«Все очень скучали по дому, ждали писем. Многим ребятам давили на психику горы, – рассказывает Игорь Соловьев. – Кормили на базах хорошо. Но когда стояли на постах, например, неделю закрывали ущелья, то нам выдавали сухой паек только на три дня, а потом еду добывали сами. Иногда меняли у местных жителей обмундирование на мясо. Бывали случаи мародерства. Трудно было доставлять пищу и воюющим солдатам. На высотках еду варили сами. Тушенку разогревали прямо на горячих моторах БТР. На посту стояли по очереди – два часа спишь, два часа стоишь. Одному на посту стоять было нельзя, так же как и технику по одной единице не выпускали, только колонной, опасно.

Местное население относилось к нам по-разному. С некоторыми жителями общались хорошо, меняли в селениях на баранов медикаменты, тушенку, подсолнечное масло. А вот неожиданных поступков со стороны детей боялись. Они в любой момент могли, например, кинуть гранату. Поэтому близко к постам и базам их старались не подпускать.

Я принимал участие в штурме Грозного 6 августа 1996 года. Сначала с ходу взяли городскую больницу, потом мост через реку Сунжу и стадион „Динамо“, где впоследствии убили Кадырова. Я получил осколочное ранение в голову, один осколок вытащили, а второй остался. Несколько дней пролежал в госпитале. А штурм Грозного продолжался до 26 августа. Ребята рассказывали, что трупы тогда увозили самосвалами. Всем убитым и тяжелораненым давали орден Мужества. 29 августа, после переговоров генерала Лебедя, нас вывели из Чечни»¹.

Я спросила у Игоря о приблизительном количестве погибших в его части. Вот что он ответил: «За год, что я служил, в части погибло примерно 150 человек, а из бригады приблизительно 500–600 человек, точнее сказать не могу. На всех базах была большая палатка – морг. Но далеко не все солдаты погибали в боях. Некоторые пьяными падали с брони, их было не видно в пыли, и они попадали под колеса идущих следом машин. А водки там было очень много. Без водки там можно было сойти с ума, она помогала забыться. Никаких развлечений не было, ни книг, ни кино. Солдаты пили вместе с офицерами, там были все равны. Случалось, что пьяные солдаты ссорились и убивали друг друга, там ведь у всех боевое оружие, а порядка и дисциплины нет.

Но больше всего мучила грязь. В полевых условиях мы жили в землянках, покрытых брезентом, по 6-10 человек. Мылись редко, так как воды было очень мало, ее привозили только для питья и приготовления пищи. Примерно раз в полтора месяца приезжала специальная машина, которую называли пропарочная, в которой мы и мылись. От грязи у солдат заводились вши, мы по утрам ловили их друг у друга, по 200 штук. Часто мыться можно было только на базах да в реке Аргун, хотя вода в ней очень грязная и течение сильное. Но все равно с конца марта мылись в реке»².

После разговора с Игорем Соловьевым я выделила для себя еще две большие проблемы чеченской войны. Первая – отсутствие дисциплины в армии, отсюда пьянки, драки и случаи бессмысленной гибели военнослужащих. Вторая – неустроенный быт, что также негативно сказывалось на психике солдат. Как можно исполнять свой воинский долг голодному, обовшивевшему, со стертыми ногами солдату? Не о службе он тогда думает, а о том, что бы поесть, как бы помыться и где бы достать обмундирование.

На прощание Игорь сказал, что войну в Чечне считает абсолютно бессмысленной и нелепой.

Побеседовать с еще одним ветераном чеченской войны, Романом Гавердовским, мне удалось лишь спустя три года после нашей первой с ним встречи. Роман долго отказывался говорить о своем прошлом. Его можно понять. Война – это всегда трагедия и боль. Но когда я стала собирать материал об Игоре Рыжове, Роман стал более откровенным и рассказал о своей жизни вообще и службе в Чечне.

Роман закончил девять классов средней школы № 5 города Углича в 1992 году. До 1994 года учился в ПТУ № 35 на электрика и 30 мая 1994 года был призван в армию. Роман с обидой говорит о том, что ему не дали доучиться всего один год, отсрочку в то время можно было получить с большим трудом, а у них не было ни богатых родственников, ни влиятельных знакомых. Хотя Роман все же успел получить второй разряд электрика.

Новобранцев привезли в Ярославль на распределительный пункт и уже вечером 30 мая поездом отправили в Москву, а потом посадили на машины и отправили за 12 километров от Москвы в дивизию имени Дзержинского, или, как ее называли солдаты за дедовщину, «дикую дивизию».

Полтора месяца Роман проходил курс молодого бойца. В дивизии был полк охраны президента, который использовали для охраны Белого дома во время путча в 1991 году, а также для охраны стадионов во время футбольных матчей и концертных площадок. Однажды в дивизию приехал президент России Борис Николаевич Ельцин, но молодых бойцов, одетых в робу, на встречу с ним не пустили. Получается, что для того, чтобы просто увидеть президента, нужно быть «при параде». Всем солдатам срочной службы платили по 40 рублей в месяц. Это пособие солдаты между собой называли «ельцинским», и на него можно было купить всего лишь блок недорогих сигарет.

1 января 1995 года у нас был сбор, и всех отправили в Чечню. Как раз в то время там начались масштабные боевые действия. Добирались трое суток поездом.

Под Моздоком всех разместили в палатках по 30 человек. Солдаты в основном были русские, а также якуты и украинцы. Перемена климата на многих повлияла пагубно, некоторые, особенно северяне, гнили, на теле появлялись язвы. Спасались мазями»³.

Во время разговора бывший солдат часто замолкал, иногда с трудом подбирал слова. Было видно, что этот разговор дается ему нелегко.

«Мы служили в роте РМО – роте материального обеспечения. Боевики понимали, что успех боевых действий во многом зависит от обеспечения солдат пищей, поэтому нас иногда обстреливали. Однажды почти в упор нас обстреляли два танка, изрешетили все палатки и печи, но, к счастью, в тот раз обошлось без человеческих жертв. В небо сразу поднялись наши„вертушки“ (вертолеты), и танки отошли».

Роман рассказал, что бои были частыми, а обстрелы почти ежедневными. Приходилось ему участвовать и в боевых действиях в Грозном. На Грозный пошли из Моздока в январе 1995 года.

Всего Роман принял участие более чем в 10 боевых операциях. Друзья говорили, что он везучий, так как ни разу не был ранен.

«Однажды меня посадили в зиндан, – вспоминает Роман. – Зиндан – это глубокая земляная яма. Спускали туда по лестнице, затем лестницу убирали, а яму закрывали решеткой. Дважды в сутки в яму спускали пищу и воду, которая быстро нагревалась и становилась тухлой. Кроме меня в этой яме были черные сверчки, которые больно кусались и не давали сидеть на месте. Приходилось все время двигаться из угла в угол».

На вопрос, за что он очутился в зиндане, Роман ответил, что он был пьяный и вовремя не подал комбату (командиру батальона) завтрак. Тот стал кричать на солдата, а затем приказал посадить в земляную яму.

Слово «зиндан» знакомо мне с детства из восточных сказок. В этих сказках красавицы гури – пери (волшебницы) спасали своих возлюбленных из темных земляных зинданов, куда те были посажены злыми дэвами (сказочными чудовищами). Но это было так давно, несколько веков назад, да еще и в сказках. У меня в голове никак не укладывается мысль о том, что в наше время, в цивилизованной стране молодого парня за совершенный проступок (не важно за какой) можно на несколько дней посадить в яму, как в Средние века. Мне страшно подумать о том, что могло бы случиться, если бы в этом районе в это время начались боевые действия. Очень сомневаюсь, что о солдате Романе Гавердовском в суматохе вспомнили бы. И тогда он бы просто погиб от пули, бомбы, разрыва снаряда или был бы взят в плен. А родителям в таком случае написали бы: «Ваш сын, как настоящий российский воин, погиб смертью храбрых…», или что там еще писать в таких случаях полагается? И, может быть, наградили бы орденом Мужества. Посмертно… А чье тело покоилось бы на угличском кладбище под именем Романа Гавердовского, неизвестно.