Текст книги "Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века"

Гудаута, куда мы приехали, – это центр Гудаутского района. Она расположена на немного приподнятом над берегом моря плато, на берегу небольшой бухты Черного моря. Вверх тянутся полоски леса, а в просвете между ними белеют горы. Название свое этот город получил от реки Гудоу. Но мне он показался скорее не городом, а большим поселком. Очень даже живописным. Дом, где мы жили, возвышался над городом, и с балкона можно смотреть не только на дома и море, но даже увидеть турецкий берег в бинокль. Дома спускаются к морю, как будто нависают друг над другом. Небольшие дворики, огородики, верандочки, трубы, оплетенные виноградными лозами, ажурная архитектура – такое я видела только в старинных фильмах. Правда, в центре города контраст между природой и полуразрушенными зданиями испортил впечатления. Как и по всей Абхазии – в Гудауте, в Гаграх, в Сухуми, здесь много разрушенных и недостроенных домов. На многих домах еще видны росчерки от осколков. В Сухуми, в Ботаническом саду делаю снимки экзотических деревьев, а в кадр попадает пятиэтажный разрушенный дом, на третьем этаже которого в нескольких проемах стоят окна нового поколения. Как же можно жить в таком доме? Страшно.

В первые недели войны, в ходе погромов и обстрелов, организованных грузинскими формированиями в Сухуме, были разграблены и сожжены квартиры и дома многих десятков горожан.

Мне очень хотелось посмотреть, в каком доме жила Елена Дмитриевна, и мы отправились, как она выражается, в ее «хибарку».

Воспоминания Елены Дмитриевны: «В августе 1991 года я отправила контейнерами домашние вещи в Гудауту и навсегда покинула Магадан. Приехала в Гудауту с девятилетней дочкой, с большой сумкой, увеличенной застежками-молниями до максимальных размеров, наполненной необходимыми вещами. С собой везла 6-месячную собаку Л аду и кота Симу в зарешеченном с одной стороны посылочном ящике. Мне жалко было оставлять их в Магадане. Муж остался работать в Магадане с доверенностью на мою пенсию, которую я получила в 50 лет за большой стаж работы на Крайнем Севере.

Купленный мною дом по местным меркам маленький, общей площадью 40,2 квадратных метра. В этом доме несколько лет никто не жил после смерти хозяйки. В одной стене была большая сквозная трещина. Дом стоит на оползне. Нужно было наводить элементарный порядок. Трещину заделывала кусками кирпичей, тряпка-мииглиняным раствором. Комнаты побелила. К зиме утеплила двери и окна. Купила газовую плиту и баллон газа. В доме не было никакого отопления. Я нашла кем-то выброшенную старую железную печку с прогоревшей дырой в днище. Дыру заделала железной пластинкой, купила две железных трубы – дымоотводы. Все соединила, и моя печка заработала, согревая нас с дочкой в нашем домике.

Дров не было, но был участок земли, полностью заросший растениями. Все эти растения переплетены длинными ветвями ежевики. Почти джунгли, в которые не войдешь и сквозь них не пройдешь. Через каждые 3 метра кусты лаврушки. С этими „джунглями“ пришлось бороться топором и салдой. За счет их у меня появились дрова для печки. Лаврушка горит очень хорошо. Даже зеленые листочки сгорают быстро с треском.

На участке не было водопровода. Соседка тетя Аня Волкова присоединила к своему крану мой резиновый 10-метровый шланг и по моей просьбе давала нам воду. Вода есть, дрова есть, земля с плодовыми деревьями есть – жить можно. В доме было электричество, но в сезон дождей оно постоянно отключалось. Электрик сказал, что замыкание происходит в том месте, где мой провод присоединен к основной электролинии. Он же научил меня ликвидировать эту неисправность. Я вырубила самую длинную и тонкую ольховую ветку, к ней привязала другую такую же, чтобы достать до проводов. При замыкании нужно было легонько постучать этой палкой по соединению проводов, и электрическая лампочка в доме загоралась».

Дом Елены Дмитриевны и вправду напомнил мне «хибарку» или маленький сарайчик. Сегодня этот дом находится в непригодном для жилья состоянии, нужен капитальный ремонт. Сейчас за ним присматривает сосед – армянин Саша. На земельном участке он сажает так любимую в Абхазии кукурузу. Мы закрыли калитку и еще раз посмотрели на дом, окошки которого оплел дикий виноград. Домик у дороги – маленький островок жизненного пути Елены Дмитриевны.

Соседями Елены Дмитриевны оказались замечательные семьи – грузины, абхазы, армяне. Она со всеми подружилась. Во время войны все помогали друг другу, поддерживали.

Очень хотелось Елене Дмитриевне, чтобы я посмотрела распространенное у абхазов с глубокой древности плетеное строение с глубокой крышей – апацха. Это национальная летняя кухня из бамбука, сосед Руслан сделал ее своими руками. Летом в ней прохладно, убранство очень скромное – мало мебели, украшение стен – гирлянды красного перца, лука, кукурузы; на земляном полу апацхи полыхает костер (специальная печка), в котором жарили и коптили мясо.

На улице, где жила Елена Дмитриевна, много разрушенных и недостроенных домов, а на одной улице стоял раздробленный автобус. В войну он служил верой и правдой грузинам или абхазам, потом подорвался на мине и был расстрелян из гранатомета, да так и остался лежать на тихой улице. Прошло 15 лет, а он все лежит здесь – и кажется, будто война закончилась только вчера. Что-то в этом есть символичное, характерное для всей Абхазии.

Воспоминания Елены Дмитриевны: «Прижиться здесь, на Кавказе, одинокой женщине с ребенком очень трудно. Но, во-первых, это так везде, соседи устраивают разные проверки. Надо это выдержать, принять по-доброму и себя не дать в обиду. Нашелся молодой абхаз, который вдруг решил забрать у меня купленный мой дом. Подал заявление в судебные органы Гудауты. Он был дальним родственником старушки, умершей в этом доме. Ну, суд так суд. Я пошла на суд. Подготовилась, конечно, нервничала, взяла блокнот, ручку. Напротив меня сидит прокурор, речь говорит о том, что купля-продажа совершена незаконно. Я ему в рот заглядываю и все в блокнот пишу. А ведь я не знала сначала, что это был суд незаконный. Но если суд незаконный, да еще и записывается человеком, над которым ведется этот суд, это очень серьезно. Парень, который хотел высудить у меня дом и участок, хотел на абхазском языке говорить, я потребовала, чтобы суд вели только на русском языке. Я русская, а это значит, что суд нужно вести только на русском языке. Знаю, что есть такой закон и его нарушать нельзя. Я подготовилась к суду. А на русском парень заикается, хорошо умеет говорить только на абхазском языке. Потом я начала говорить о документах. В государственных органах нигде не отмечено, что бабушка умерла. Если он наследник, так почему нет документов об этом. Я – покупатель дома, оформляла документы в государственных органах. Никто мне ответить не мог. Суд прошел. Я судье сразу сказала, что мне, пожалуйста, полностью протокол дайте, чтоб я могла обжаловать решение суда. Он мне говорит: „А куда?“ Я говорю: „Как– куда? К Владиславу Ардзинбе – президенту Абхазии, надо жалобу на вас писать.

Суд был незаконным. Отсутствовал секретарь, который должен вести протокол. Нет документов из БТИ, нет протокола судебного заседания. Зачем вы его вели? Надеялись, что я безграмотна и меня можно запугать? Дом мне разрешил купить председатель городского совета Малиа Заур Владимирович“. Они это дело быстро замяли, и я осталась жить в своем доме. Вот такая была серьезная проверка на выживание в новой, незнакомой для меня местности.

Было трудно, началась война. Дочку вывезли вначале в Подмосковье к друзьям, а потом перевезли в Ростов-на-Дону. До поездки в Абхазию жизненных сложностей было достаточно, и я знаю, что приживаться очень трудно. Надо принимать людей, не важно какой они национальности, надо себя добросовестно вести, короче говоря, быть человеком.

Вот только с одной женщиной я трудно сходилась, она была менгрелкой и самой ругачей на улице. И вот как мы с ней нашли общий язык. Очередная проверка была, она начала запускать в мой двор коров. А там же огород, помидоры, огурцы, там же все растет, а коровы все потопчут. Я спокойненько подхожу ей и говорю: „Знаешь, Мэри, я напишу на тебя заявление в милицию, что ты запускаешь ко мне во двор коров. Это мои продукты растут, нам с дочерью они нужны! “ Потом очередной раз прихожу – опять коровы. И я написала заявление в милицию. Милиция приходила, разбиралась. После этой разборки я шла с рынка, мимо ее дома, она встретила меня и… как начала ругаться! Я ругаться, как она, не умею. Слушала я ее, слушала, и, когда она очередной раз набирала воздух в легкие, я ей сказала: „Вот видишь, как у тебя получается, я так никогда не смогу ругаться! “ Ну и мы поссорились.

С вечера все жители Гуд ауты занимали очередь за хлебом, утром покупали хлеб. Мы с ней в одной из очередей стоим, она впереди меня. Смотрю, она что-то бледнеет и бледнеет и вот-вот упадет. Во время войны менгрелку никто из абхазов никогда не поддержит. Я подошла, успела подхватить ее, падающую, попросила рядом стоящих принести стул. Я – русская – попросила, значит, принесли, и усадила Мэри на стул, люди воды принесли. В общем, привели в чувство, и первый ее вопрос был: „Я с тобой поругалась, а ты обо мне заботишься?“ Я ответила: „Моя хорошая, на своей улице все должны быть как дома – можно поругаться, можно высказать друг другу что-то, а здесь, вдали от нашей улицы, мы соседи, мы самые близкие люди. Других наших соседей здесь никого нет, значит, мы должны, если не на своей улице, помогать друг другу“. Она в ответ: „Спасибо, спасибо! “ Это была последняя проверка для того, чтобы прижиться, и у меня со всеми соседями сложились хорошие отношения.

Потом я узнала, что ночью к Мэри приходили абхазы, приехавшие из горного села, чтобы выгнать их с мужем из дома, а дом присвоить. Они не первые и не последние грузины или менгрелы, кого выгоняли из собственных домов или убивали, если одинокие. Дома занимали. Соседи сообщили об этом абхазам, живущим напротив моего дома, и они пошли выручать соседей. Всю ночь просили не убивать наших соседей, им ведь нужно какое-то время, чтобы собраться и уехать. Защитили».

Прекрасная Елена из «Славянского дома»

Е.Д. Жукова у своего дома

Воспоминания Елены Дмитриевны: «Грузино-абхазская война началась в августе месяце, через год после моего приезда в Гудауту. Я еще не знала всех соседей, живущих на нашей улице. Трое ребят с нашей улицы окончили школу, но на очередной вступительный экзамен в вуз в Сочи поехать не смогли. Ехать нужно было через Гагру, а Гагра была занята грузинами. Война началась одновременно со стороны Гагры и от грузино-абхазской границы. Молодежь организовала отряд, который вошел в состав формирования защитников Абхазии. Один из них был мой сосед Руслан, живущий напротив. Им выдали обмундирование, оружие и боеприпасы. Моему соседу выдали жилет для боеприпасов очень большого размера. Он пришел ко мне перешивать этот жилет, чтобы он не сваливался с плеч. Впереди на жилете много карманов для гранат и других боеприпасов. Жилет я переделала. Однако он пришел через два дня с просьбой пришить карманы для боеприпасов на спине жилета. На вопрос, как доставать боеприпасы из этих карманов, ответил, что они в бой ходят вместе с другом, у которого нет такого жилета. Боеприпасы на спине будут для друга.

Очередной раз ребята с нашей улицы вернулись из боя, но не все. Одного из соседей с ними не было. На вопрос матери, где ее сын, они ответили, что не нашли его. Было так: подойдя к небольшой горке, группа разделилась, чтобы с двух сторон обойти гору. Когда встретились, один из друзей не пришел. Они его долго искали, но не нашли. Через три дня его нашли. Оказалось, он шел у самого подножия горы, наступил на мину. От взрыва осыпь с горы накрыла его.

Мать три дня и три ночи без сна стояла на перекрестке улиц, ждала сына. Его привезли в запаянном металлическом гробу. Мать просила открыть, чтобы последний раз увидеть сына, но гроб не открыли. На похоронах были все родственники и соседи.

Недалеко от нас жила семья греков. Их сына убили. Какой красивый он лежал в гробу. Не удалось плотно закрыть его глаза, и синие глаза были видны сквозь неприкрытые веки. Волосы у него были черные, слегка вьющиеся. Для отъезда в Грецию ему уже был куплен билет. Он ушел в последний бой перед отъездом. Отец не выдержал такой потери, через несколько месяцев умер».

О жизни одного из абхазских защитников Апсны, о простом парне, вспоминают жители Гуд ауты. Это Масик Царгуш. Его мама – Цира Царгуш собрала материалы о своем сыне.

Воспоминания Циры Царгуш: «Война кончилась 30 сентября. Я страдала, оттого что не располагала никакими вестями о сыне. Вернулся он только 10 октября. К тому времени уже некоторые стали заниматься грабежом и воровством, а он, как и многие другие в это время, не мог оставить границу (которую охранял) и вернуться домой.

После войны я хотела, чтобы он побыл дома, хотя бы немного поправил здоровье, расстроенное многочисленными ранениями. Однако он хотел поработать, немного собраться, продолжить учебу. Но не удалось найти работу, многие обещали, но все затягивалось. Я стала замечать, что сын сейчас, после войны, стал больше переживать, чем раньше. Он думал о неустроенности, об отсутствии работы, об учебе, которую пока не удается продолжить, о друзьях, погибших на войне.

В 1999 году Масик со своими документами пошел на прием к руководителю таможенной службы. Последний принял его на работу инспектором пограничной таможни. Но и это не успокоило сына. Мы ожидали, что он пошлет его на Псоу… Однако Масик оказался в Тагилоне», – сказала Цира и стала вытирать слезы, которые она уже не могла удержать. Немного успокоившись, Цира снова повела разговор:

«В самом деле, обстановка в Тагилоне была очень трудной. Нельзя было прилечь и уснуть даже ночью на короткое время, если палец не держать на спусковом курке автомата. Очень часто гибли люди. Эти трагедии он невыносимо переживал…»

Несмотря на то что прошло немало времени после войны, боль Масика по поводу гибели фронтовых друзей не стихала. Он часто посещал их могилы, после чего его переживания усиливались. В один из таких дней он сказал матери: «Мама, какие ребята погибли и кто такие мы, оставшиеся».

Однажды Масик узнал о том, что в ночь Какулия со своей бандой должен перейти границу и войти на территорию Абхазии, тщательно подготовился и пошел его «встречать». «Война без правил», и это уже правило. Погиб Масик Царгуш недалеко от поста таможенников, где встретился с бандой Какулия. Его труп забрали и сожгли. Останки Масика с большим трудом через три дня удалось забрать. Но для этого проводили разные акции – митинги, ультиматумы.

Таких Масиков было в Абхазии много.

Елена Дмитриевна Жукова, оставшись одна в Абхазии в годы войны, близко к сердцу приняла происходящие события, ведь рядом ставшие почти родными соседи – грузины, абхазы, армяне, греки и русские – большая многонациональная семья. Для нее все они были «свои». Многие считают, что абхазы победили, потому что к ним с симпатией относилось большинство неабхазского населения республики (думаю, что здесь все зависело отличного выбора каждого человека, ведь были и такие, кто пострадал от абхазов, был чем-то обижен) и с первых дней войны на их стороне выступило славянское население. Елена Дмитриевна обид не держала и чем могла, помогала всем. Она стала работать в общественной организации «Славянский дом».

Воспоминания Елены Дмитриевны: «Как мы работали в офисе? Всякое было. Нас распределили по участкам. Кто-то взял многоэтажки, где жили, а я недалеко от дома, где речка Гуд аута, за мостом. Там надо было найти русских и, когда „гуманитарка“ приходит, что-то носить, помощь оказывать. Она не всегда была, когда придет, кто-то сам приходил – мы тому давали, а которые не могут прийти, надо было их найти и отдать. Помню, долго что-то ничего не приходило, а потом пришли банки, двухлитровые, металлические из Америки, а в них какое-то сухое вещество, если его в кружку насыплешь столовой ложкой, нальешь кипятку и оно распаривается, получается суп с мясом. Вот такая еда. Нам за то, что мы дежурим, конечно, дали по банке, а все остальное мы открывали и, кто не пришел, тем насыпали в пакеты и разносили. Тяжело, когда знаешь, что люди голодные остаются.

Началась подготовка к освобождению Сухума. Нужно знать, хотя бы коротко, что происходило в столице Абхазии, оккупированной грузинской армией. После взятия Сухума правительство и „Славянский дом“ переехали в столицу Абхазии. У членов правления общественной организации, живущих в Гудауте, была возможность съездить в столицу и посмотреть, как она выглядит после освобождения. Я не ездила. Очевидцы рассказывали, что территория у Красного моста была сплошь покрыта трупами, там был жестокий бой. У некоторых многоэтажных домов полностью или частично разрушены стены, перекошены крыши. Сгоревшие, или полусгоревшие, или разрушенные от прямого попадания снаряда частные дома. Общественная организация „Славянский дом“ в Сухуме обосновалась в Русском театре. Работы было много, нужно было зарегистрировать всех оставшихся в живых. Списки нужны были правительству для оказания помощи населению. Я могла приезжать в Сухум и работать только полдня, оставляя дочь на соседей. Автобус от Гудауты возил пассажиров до сухумского вокзала. Несколько дней подряд я ездила в Сухум помогать коллегам по общественной организации. В первый приезд, когда я увидела разруху, мне стало жутко. От вокзала до Русского театра бежала бегом. Все столбы были повалены. Линии электропередач, троллейбусные провода лежали на земле, в некоторых местах преграждая дорогу. Дома разбиты, жителей на улицах не видно. Во время регистрации жители Сухума рассказывали, что с ними было.

Один мужчина-сухумец соорудил из детских колясок большую тележку. На пожарищах и свалках собирал доски и фанеру, изготавливал гробы. Вероятно, ему кто-то помогал. Находил умерших в квартирах, домах, на улицах и хоронил их на кладбище.

Мать с двумя маленькими детьми, у которой кончились деньги, а заработать негде, и по почте ниоткуда не получишь, даже письмо о своей беде никому не напишешь, связи с Россией не было, пришла на пирс, привязала детей к ногам, прыгнула в море, туда, где глубже, утопилась вместе с детьми.

Двоих пенсионеров, мужа и жену, нашли в парке на лавочке. Они были нарядно одетые, уже остывшие. Вокруг них валялись пакетики от снотворного и рассыпанные оставшиеся таблетки.

В Гудауте в офис „Славянского дома“ часто приходила женщина, пожилые родители которой остались в Сухуме. После освобождения Сухума снова пришла в наш офис и рассказала о встрече с родителями. В Сухум она поехала при первой возможности после его освобождения, нашла свой дом. Во дворе двое незнакомых, очень худых стариков что-то искали в траве. Приблизившись к ним, она узнала своих родителей. Они искали съедобную траву. Траву эту они варили и ели, другой пищи у них не было. Женщина заливалась слезами, рассказывая о своих изголодавших, измученных родителях.

В офисе „Славянского дома“ собирались те, кто воевал, обсуждали разные вопросы и находили решения. Однажды пришла активная женщина – высокая, крепкого телосложения, жительница села, расположенного выше Сухума. Знаю, что мать ее была абхазка. Ходила эта женщина в мужской военной форме. Она рассказала, что нашла брошенный танк в хорошем состоянии. Женщина угнала его в свое село и два дня прятала его, прикапывала. На вопрос, зачем ей танк, ответила: „Когда война кончится, я с помощью этого танка буду пахать землю на своей плантации¹'».

Вместе с Еленой Дмитриевной мы поехали в Сухуми, где увидели университет Абхазии. Он наполовину стоит разрушенный, таких зданий в Сухуми много, война напоминает о себе, ничего не забывается. На улицах часто встречаешь женщин, одетых в черное, на голове черные платки – это траур по погибшим.

В Гудауте стоит прекрасно отстроенная москвичами гостиница, именно здесь располагался штаб «Славянского дома» в годы войны, а рядом полностью разрушенное здание бывшей городской столовой.

Вот такая смесь.

Воспоминания Елены Дмитриевны: «Экономическая блокада – это когда в Абхазии не было хлеба, газа, электроэнергии, воды в кранах. К тем дворам, где были колодцы, выстраивалась очередь. Колодезная вода была для животных и разных хозяйственных нужд. Питьевую воду привозили обычно на центральные улицы. У машин-водовозок также стояли в очереди. Двух ведер питьевой воды не хватало до следующего приезда водовозки. Я за питьевой водой ходила с четырьмя ведрами. Набирала сразу четыре ведра воды, два ведра уносила метров на 20 и возвращалась за оставленными ведрами; затем оставленные проношу мимо стоящих ведер на 20–30 метров и возвращаюсь за оставленными ведрами. Таким образом, приносила домой четыре ведра питьевой воды. Если водовозка не приезжала, пили колодезную воду.

И с хлебом проблемы были. Мамалыга заменяла нам хлеб. Вечером керосиновая лампа. С керосином тоже были проблемы. Иногда любыми путями добывали авиационный керосин, запасались впрок. Я со своего дома могла видеть, когда привозили газ. Огонечки засветились, движение какое-то – газ привезли! Я бегу уже с вечера на соседнюю улицу, соседям говорю: «Газ привезли! Пошли, посмотрим, там движение какое-то». А чтобы печку топить, я собирала со своего участка лаврушку лишнюю, срезала, сворачивала ветки, траву, выпиливала ненужные деревья и тоже как дрова использовала. Нужно было чем-то топить, потому что было очень холодно. Мало того, в школе было холодно и поэтому было распоряжение, чтобы каждый ребенок приносил хотя бы по два полена, чтобы топить школу. Вот так выживали.

Периодически какие-то объявлялись перемирия. Когда поспели мандарины, было объявлено 20-дневное перемирие. Городские автобусы возили жителей Гудауты в сады арендаторов на уборку урожая. Я тоже поехала. У арендаторов была цель – снять урожай с деревьев. Они сами предлагали как можно больше мандаринов бесплатно увозить с собой. Я собрала 5 ящиков мандаринов для арендатора. Для себя полный рюкзак и большое ведро. Некоторые сборщики урожая набирали мандарины только для себя по 2–3 мешка, но их в городе на автобусной остановке встречали родственники с тачками. Я вышла на остановке с рюкзаком и ведром, наполненными мандаринами. Навстречу армянин: „Ай-ай-ай, одна рука пустая. Нужно было в пустую руку взять 1–3 килограмма мандаринов. Пустая рука не должна быть“.

На следующий день соседи не пустили меня в мандариновые сады. Там произошло очень неприятное происшествие. Мандариновые сады расположены у самой речки Гумисты у въезда в Сухуми. В это время Сухум был оккупирован грузинами. Сад, в котором я собирала урожай, был расположен на той стороне горы, которая не видна из Сухума. В тот день, когда я не поехала на уборку урожая, автобус встретил арендатор-грузин, участок которого виден со стороны Сухума. Арендатор пообещал на своем транспорте сборщиков урожая вместе с мандаринами привезти ко времени отъезда автобуса. На его участок согласились ехать пять человек. Сборщики урожая начали работать в саду арендатора. Грузины, из Сухума наблюдавшие в бинокль, заметили непонятное для них движение на участке грузина-арендатора и решили „защитить“ его. Пульнули на участок арендатора пушечный заряд. Были убиты три сборщика урожая, арендатор и его родственник.

В этот год был большой урожай цитрусовых. Продать мандарины можно было только в России. Но граница была закрыта. В то время до шлагбаума (вход в Россию) тянулся 1,5-километровый зарешеченный коридор. В этом коридоре люди с большими тачками, нагруженными мешками с мандаринами, сидели по нескольку суток в надежде продать мандарины за любую цену в России. На пограничном пропускном пункте для машин также была километровая очередь машин, загруженных мандаринами. Но в Россию и из России в Абхазию никого и ничего не пропускали. Была экономическая блокада. Около границы выросли большие горы гниющих мандарин».