Текст книги "Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века"

¹ Людские потери в СССР в период Второй мировой войны: Сб. статей. СПб., 1995. С. 145.

² Янковская Г. Эвакуация, или Диалог поневоле // Родина. 2004. № 6. С. 20.

«Идет в Германию наш эшелон»

В Германии осталась наша молодость

Владислав Камышов

Школа № 3, г. Таганрог, Ростовская область

Население и воюющие остаются под охраной… начал международного права, поскольку они вытекают из установленных между образованными народами обычаев из законов человечности и требований общественного сознания.

Гаагская конференция 18 октября 1907 года (конвенция о законах и обычаях сухопутной войны)

Я решил написать эту работу потому, что есть такая часть войны, которую некоторые историки до сих пор касаются «стыдливо». Эта тема гитлеровской программы «OST» и судьбы тех, кого в Германии называли «остарбайтеры» – «восточные рабочие».

По этой программе с апреля 1942 года началась депортация в Германию бесплатной рабочей силы, в том числе и из моего родного города Таганрога.

Большинство остарбайтеров долгое время скрывали, что в годы войны они были на принудительных работах в Германии. Когда я готовил эту работу, мне встретились такие семьи, где даже дети не знали, что их матери и отцы были в Германии. Сначала боялись за себя, потом за детей и внуков. Причина этого страха в том, что государство относилось к угнанным в Германию как к людям второго сорта. Многих из них не принимали на учебу в техникумы и институты, не брали на приличную работу, на ответственные должности, без объяснения причины увольняли, не прописывали в крупных городах, даже если они были родом оттуда, а некоторых арестовывали и отправляли в ГУЛАГ. Впервые об этих людях заговорили в годы горбачевской «перестройки», а затем Б.Н. Ельцин 16 декабря 1994 года подписал указ о реабилитации военнопленных и остарбайтеров. Этим людям и сейчас не просто: старые, измученные болезнями, зависимостью от пережитого, которое не дает им покоя.

На окраине нашего города Таганрога есть поселок железнодорожников, который называется Марцево. Здесьянашел 10 бывших остарбайтеров. Не все из них согласились дать интервью, в основном мотивируя свой отказ плохим состоянием здоровья. Однако я увидел в глазах этих людей боль и страх, нежелание встречаться еще раз со своим прошлым. Из всех взятых интервью я решил использовать материал о судьбе двух женщин: Лидии Павловны Гавриловой (род. 2 марта 1924 года) и Надежды Дмитриевны Ткачевой (род. 25 октября 1920 года)¹, потому что их судьбы вобрали в себя те две линии в жизни «остов», которые были характерны для многих, угнанных на чужбину: обе из Таганрога, обе были сандружинницами перед оккупацией города, обе были направлены в Германию на принудительные работы. Но есть в их судьбах и различия: одну из них освободили союзники, другую – советские войска, одна вернулась домой сразу, возвращение другой затянулось на несколько лет, одну не упрекали в том, что она была в Германии, другая перенесла немало унижений, как бывшая «остовка».

Оккупировав Таганрог, немцы провели три переписи населения. Были созданы квартальные списки, биржа труда, назначены старосты кварталов, были расклеены объявления об условиях вывоза в Германию. В Таганрогском архиве я познакомился с документами того времени. Согласно «Распоряжению № 9 о проведении переписи населения» все заведующие домами и владельцы частных домов должны были сдать списки жильцов, не только постоянно проживающих, но и временных. Это был тотальный контроль над численностью населения в городе. Из другого «Объявления» следует, что для отправки в Германию намечались мужчины в возрасте от 17 до 45 лет и женщины от 17 до 35 лет.

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «В начале войны мне было 17 лет, я перешла в десятый класс. Работала сандружинницей в госпитале. Эвакуироваться не удалось. Через несколько месяцев оккупации мне пришла повестка явиться на сборный пункт. Я побежала к отцу за помощью, хотя на тот момент он был в разводе с моей матерью. „Папочка, спаси меня, ты же видишь, какие они звери здесь, а что будет в там, в Германии?“ К моему ужасу, отец сказал: „Ты не беспокойся, езжай как все, а когда закончится война, тебя обменяют на какого-нибудь пленного немца. Дурочка, хоть Европу посмотришь“. От этих слов мне стало плохо.

Мое путешествие в Европу началось 21 мая 1942 года. Было тепло и солнечно, пели птицы, а наша колонна была похожа на похоронную процессию. Иногда гробовая тишина прерывалась всхлипываниями и рыданиями. Нас гнали пешком от Таганрога до Мариуполя».

А вот что вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Войну я встретила студенткой третьего курса медицинского техникума г. Таганрога. До начала оккупации работала сандружинницей в госпитале. Наши войска отступали, и вместе с ними я дошла до своего родного села Марьевка Матвеево-Курганского района. Я хотела отступать дальше с нашими солдатами, но мать не разрешила, и я осталась в селе. Когда в село вошли немцы, староста подал в комендатуру списки комсомольцев, активистов. Нас, комсомольцев, повели в гестапо г. Таганрога. Были допросы, но без битья. В основном спрашивали, для чего я вступила в комсомол. Я отвечала: „У вас же есть молодежные организации, вот и у нас есть свои организации“. Затем нас вернули в село, взяв подписку, что мы не нанесем никакого вреда новой власти.

Зимой 1942 года опять были затребованы в комендатуру списки комсомольцев. Две недели нас держали в промерзающем сарае, еду нам приносили родные, а затем пешком гнали через станцию Сартаны до Донецка. Угоняли вместе с нами еще совсем молодых, вчерашних школьников. Мы шли под охраной солдат с собаками».

Победа советских войск под Москвой разрушила миф о возможности блицкрига, и Германия была обречена на затяжную войну. К такой войне экономика Германии оказалась не готова, вот почему потребовались рабочие руки из России. В архиве Таганрога я нашел документы местной комендатуры. За короткий период времени были угнаны в Германию: 9 июня 1942 года —11 400 человек, 9 июля —1765 человек, 21 июля – 765 человек. Итого 13 930 человек. Если такое происходило в нашем маленьком городе, то сколько же людей было угнано в Германию со всей оккупированной территории СССР?

По подсчетам специалистов – более четырех миллионов ста тысяч человек². ДЕПОРТАЦИЯ

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «В Мариуполе нас погрузили в вагоны для скота. Теснота была такая, что хотелось хоть глоток свежего воздуха, так как стоял тяжелый запах от давно не мытых тел. Везли всех вместе и мужчин, и женщин. Вместо туалета была одна на всех большая выварка с ручками в углу вагона. Нас охватывал такой стыд, что мы при мужчинах должны ходить в туалет, вот и терпели до очередной остановки. Я несла с собой деревянный чемоданчик с минимумом вещей».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «В скотских вагонах нас везли как скот. Когда в пути была съедена вся еда, то начались голодные обмороки. Тогда на крупных станциях нам стали давать тарелку какого-то варева и тоненький кусочек хлеба раз в день. Перед отправкой нас осматривали врачи на предмет выявления чесотки, вшивости, кожных болезней. Больных отводили в сторону. В Мариуполе нас подвергли дезинфекции. Эта была унизительная процедура. На всех отправляемых в Германию были заведены транспортные листы. В них были указаны фамилия, имя, дата и место рождения, социальное происхождение, профессия, отпечатки пальцев».

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Больше всего меня поразила чистота и ухоженность немецких городов и сел. Сорняков нет, каждый метр земли тщательно обработан. На окнах домов тюлевые занавески, подхваченные красивыми бантами. Разнообразие цветов, в огородах каменные дорожки. Словно нет войны».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Все немки были аккуратно одеты, волосы были убраны в прически или платок, уложенный спереди оригинальным бантом, на руках перчатки. Поражало их умение держаться и хорошие манеры. Нам рассказывали, как в Германии воспитывают хороших хозяек. Немецкие девушки после окончания учебного года отправлялись жить в чужие зажиточные семьи, где их учили стирать, убирать, готовить, сервировать стол, шить, вязать, ухаживать за детьми, уметь рассчитать прожиточный минимум семьи. Мы многого из этого не умели».

Центральная улица Таганрога в дни немецкой оккупации. 1942

Надежда Дмитриевна Ткачева. 1941

Надежда Дмитриевна среди подруг после освобождения из лагеря (в верхнем ряду слева). 1945

Многие из «остов» отмечают, что в Германии их научили, как правильно обустроить свой дом, как крахмалить постельное и столовое белье, как сделать прическу или красивый головной убор из обычного платка.

Немецкая пропаганда своеобразно объясняла отправку людей в Германию на работы. В хранящемся в архиве «Объявлении от 12 апреля 1942 г.» говорится, что «великая Германия» предоставляет работу советским гражданам, так как не хочет оставлять их семьи в безработице и нужде.

Ведь при отступлении советские войска взрывали заводы и фабрики и этим, по утверждению немецкого командования, лишили граждан их рабочих мест. Чего только не было обещано в этом объявлении: и бесплатная квартира, и полное питание, и бесплатное оказание медицинской помощи, и плата за труд. Конечно же, люди скоро поняли, что это обман, тогда оккупанты стали просто устраивать облавы для выполнения плана «Ост». Из «Объявления об обязательной явке безработных Таганрога и окрестностей» следует, что если безработные не выполнят распоряжений немецкого командования, то они будут наказаны. Получалось, что если добровольно не поедешь в Германию, то тебя отправят туда силой.

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Нас привезли работать на шахты Рура. Очень тяжело было работать на угольном конвейере. Пыль разрушала легкие. На ленту конвейера подавали угль с забоя. Работницы перебирали его руками. Особенно было трудно, когда попадались пудовые глыбы. Их надо было разбить ломом, до того как они упадут вниз. Отвлечься, поправить платок, забинтовать руку было нельзя. К концу смены все валились на пол в изнеможении. Посылали нас работать и на обжиг кирпича. Жара и едкая пыль драли горло. Все вокруг было пронизано красной раскаленной пылью. Мы укладывали кирпич в вагонетки и толкали их к печам. От грохота пресса мы теряли слух, а сквозняки обрекали нас на туберкулез».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «На бирже нас выбрал хозяин для работы в прачечной. Там целый день гудели большие стиральные машины. Сначала мы сортировали груды вонючей солдатской одежды, а затем закладывали и вынимали кипы мокрой одежды. Работали мы в тяжелых резиновых фартуках и сапогах. Днем работали в прачечной, а ночью на кухне. Каждую ночь чистили трехсотлитровые котлы, топки печей, а к утру разжигали топки и наполняли котлы водой. Чистили бочки, термосы, кастрюли и металлические столы».

Тяжелой психологической травмой для «остов» было то, что их принуждали работать на государство, с которым воюет их страна. Рабская сила, как отмечали многие историки, поддерживала экономику Германии, которая рухнула бы без труда этих рабов. Нюрнбергский процесс признал организацию принудительного рабского труда «преступлением против человечности».

Выжившие нередко возвращались на родину с подорванным здоровьем: кто-то ослеп, кто-то потерял у станка пальцы, кому-то ампутировали руку или ногу, у кого-то туберкулез или полиартрит.

В 1992 году правительство ФРГ приняло решение о выплатах за принудительный труд бывшим «восточным рабочим». Но разве можно в денежном эквиваленте оценить искалеченную молодость, навсегда подорванное здоровье?!

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Немцы были разные. Например, у мастера Генкеля было девять детей, о которых он мог бесконечно говорить, и он совал нам в карманы аккуратно завернутые бутерброды. Немцы-шахтеры тоже, наклонившись через перила, бросали нам пакетики с едой. Более всего мы страдали от выходок подростков в форме гитлерюгенда. Когда мы шли на работу, они забрасывали нас камнями, обливали водой из резиновых груш и кричали: „Русские свиньи, вонючие псы!“ После выписки из больницы я, в сопровождении полицейского, вошла в трамвай и должна была всю дорогу с забинтованной ногой стоять в тамбуре, так как входить „остам“ внутрь вагона было запрещено. Когда кто-то заметил, что мне трудно стоять, то полицейский сказал: „Господа, это русская!“ Больше мне никто не предлагал сесть».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Наши надзиратели фрау Роза и фрау Креза не были жестокими, у фрау Обердик муж до войны работал в советском посольстве, и она часто шепотом рассказывала нам правду о делах на советско-германском фронте. Она учила нас, как красиво штопать носки. Даже защищала от наказаний. Был такой случай, когда французские военнопленные отказались идти на работу, пока нам не отменят наказание. Проходя мимо, мы запели „Интернационал“, и они подхватили мелодию».

К «остарбайтерам» в Германии относились по-разному. Были те, кто следовал бесчеловечным инструкциям нацистских властей, были и те, кто помогал «остам». Немцы получали точные инструкции, как вести себя с подневольными работниками, как избегать всяких контактов, демонстрировать «расовое превосходство». За любую форму поддержки их ожидало суровое наказание.

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова о жизни в бараках: «Нары были двухъярусные, матрасы набиты колючей соломой, такая же подушка, серая простынь и два одеяла. Бараки насквозь продувались ветром. Вокруг лагеря была колючая проволока и вышки с пулеметами по углам. Лагерь охраняли полицейские с собаками. После того как одежда, взятая из дома, сильно истрепалась, нам выдали синие из очень грубой ткани костюмы: брюки и куртку. На ногах мы носили деревянные колодки, которые очень сильно натирали ноги. Вместо фамилии у нас был рабочий номер. Около 1943 года нам выдали отпечатанные на машинке листочки со списком вещей, которые бы мы хотели получить от своих близких. Перед названием вещи мы должны были поставить галочку, а внизу написать фамилию, имя, отчество и домашний адрес. В 1943 году мне вручили мешок, в котором были широкая фуфайка, маленькое платье, розовые рейтузы и бобриковая мальчиковая шапка с длинными ушами.

Меня поразило, что в лагере не было ни одной травинки. Оказывается, голодные заключенные съедали траву, как только она вырастала. В еду добавляли лекарства, делающие парней импотентами, а у девушек эти лекарства вызывали потерю ежемесячного цикла.

Иностранные пленные иногда запевали в своем бараке песню, а мы свою. Выходило очень интересно. В лагере были свои кодексы чести. Мы ненавидели доносчиков, устраивали „темную“.

Иногда шутили из последних сил: „Даем фрицам уголек, стань им в горле поперек!“

Медицинскую помощь оказывали только в крайнем случае. Однажды, очищая лаз от породы, я потеряла сознание. Когда у меня начал ось горловое кровотечение, то все, что мне дали, – холодную воду. Когда я натерла ногу деревянной колодкой, то мне не дали бинта. Я оборачивала ногу бумагой от цементного мешка. Когда началось нагноение, мне вскрыли ногу, делали соскоб с кости, чтобы понять: не поражена ли она туберкулезом. После операции я скручивала бинты и тампоны, так как никто даром меня не собирался кормить».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Нас привезли в город Бельштез. Это было большое здание, в прошлом, вероятно, кинотеатр, в котором было четыре двери. Лагерь назывался „Моортвите“. Здание не отапливалось, в нем было очень холодно.

Кроме куртки, нам выдали еще синие платья. В зимнее время вместо колодок мы носили тяжелые, не по своему размеру солдатские ботинки. На груди – отличительный знак „Ост“. Иногда нам выдавали чужую одежду вместо нашей износившейся. Охватывало не только чувство брезгливости, но и ужас, когда в кармане находили записку с именем владельца. Тогда мы поняли, что этого человека нет в живых и, возможно, с него сняли эту одежду перед расстрелом или газовой камерой. Два раза в день нам давали эрзац-хлеб (бурак и опилки) по 200 г, два раза в день похлебку из брюквы или шпината.

Французские военнопленные иногда бросали нам шоколадки и куски туалетного мыла, которые они получали из посылок Красного Креста.

Для больных и травмированных создавались так называемые кранк-лагеря. Мы страшно боялись попасть туда, так как там люди просто умирали без всякой помощи. Однажды, когда я затемпературила, мне дали просто полежать на ящике для хозяйственного инвентаря, лекарств никаких не давали».

После поражения немецких войск под Сталинградом уже не приходилось так «разбрасываться» рабами. В пищу стали добавлять 5 0 г маргарина и наказывать не так часто, как прежде. Но опять же, эти небольшие изменения произошли не оттого, что нацисты стали гуманнее, а потому, что, потеряв ряд территорий, они уже не могли вывозить в Германию столько рабочей силы, сколько прежде.

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Для наказания применяли резиновые дубинки или отсидку в сыром подвале, после которого начинался полиартрит. Если был болен или опаздывал к раздаче баланды, то в наказание давали мутную жижу, обзывали лодырем или „швейнгундом“ („свинячьей собакой“).

Дубинки немцев сделали меня калекой с поврежденным позвоночником. После побоев двое суток не давали еду, а затем отправляли работать на „Шлам“: это была большая четырехугольная чаша, которую надо было засыпать угольной пылью и залить водой. Потом эту мокрую, тяжелую смесь вручную лопатами перегружали в вагонетки и перегоняли в цех для изготовления угольных брикетов».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Удар сапогом в нижнюю часть тела вообще не считался наказанием. Три дня могли продержать в изоляторе: пить давали, а еды никакой. Заставляли брать в руки по кирпичу и приседать до изнеможения».

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова, за побеги попавшая в концлагерь: «Нас освобождали англичане. Помню, как заключенные радовались: бросались навстречу освободителям через проволоку, падали на колени перед ними, целовали им руки.

Четырнадцать дней перед освобождением мы не получали пищи и воды. Люди гибли тысячами. От жажды нас спас дождь. Голодные заключенные ели кору, прошлогоднюю траву, желуди, от этой еды многие умерли. Мы были так истощены, что сотрудники Красного Креста не могли определить наш пол, и поэтому спрашивали: „Мужчина? Женщина?“ В моей графе написали: „Русская, приблизительно такого-то возраста. Мышечного и подкожного жирового слоя нет. Рост 169 см. Вес 38 кг».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Меня и других „остов“ освобождали русские. Мы плакали, а солдаты нас обнимали: „Ничего, сестрички, теперь заживем! “ Это был самый счастливый день в моей жизни, потому что кончилась неволя.

За три дня до освобождения наши надзиратели бежали, и мы голодали трое суток. Когда пришли наши, то мы набросились на принесенную нам еду. Помню, как они нас уговорили: „Не все сразу ешь, а то живот заболит“. Хоть мы и были голодны, но не истощены до крайней степени. После недели в лазарете я приступила к работе в советском госпитале».

Советских граждан, в том числе и наших земляков, освобождали от немецкой каторги американские, английские и советские войска. Часть «остов», возвращаясь на родину, прошла через фильтрационные лагеря НКВД. Многие были высланы на спецпоселения и в так называемые трудлагеря и трудбатальоны. Им пришлось валить лес, строить дороги, восстанавливать шахты.

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Когда наш лагерь был освобожден, я познакомилась в больнице с представителем международной организации ЮНРРА³. Вместе с ней я поехала в Лондон. До 1948 года я работала сестрой в детском доме. Мне выдали удостоверение на право проживания в Англии и в Лондоне. Я могла там остаться, но сильная тоска по родине не давала мне покоя, и я приняла решение вернуться в СССР. После возвращения проходила фильтрацию.

Из фильтрационного лагеря меня забрали в НКВД. Восемь дней не прекращались допросы и каждый день меня заставляли заново писать свою автобиографию. При этом работники НКВД заявляли: „Мы не верим ни одному вашему слову“'. Они довели меня до истерики: „Немцы издевались над нами, это понятно, они были нам враги. А почему вы, русские, издеваетесь над русской?“

После возвращения я сдала в местное отделение милиции английское удостоверение, справку из последнего госпиталя Международного Красного Креста, удостоверение сестры-воспитательницы детского дома ЮНРРА. Вместо этого мне выдали временное удостоверение на три месяца. Я устроилась на работу бухгалтером в контору, через месяц меня уволили без объяснений, на другой работе произошла такая же история».

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «Отработав в советском госпитале города Бюцова, я вернулась в эшелоне с мобилизованными и освобожденными на Родину. Конечно, никто нас не встречал цветами, как солдат. Мы возвращались и не знали, как к нам отнесутся: как к жертвам или как к предателям. Родина встретила нас голодом, разрухой. Моя мать, увидев у меня иностранные вещи, каждый день твердила: „Давай их продадим, хоть наедимся вволю“. Ели отговорила ее, так как могли посадить за спекуляцию иностранными вещами. Паспорт мне восстановили по свидетельству о рождении, которое мать чудом сохранила. Мне разрешили восстановиться на третьем курсе медицинского техникума Таганрога. Закончив его, я работала медсестрой в селе Родионово Неклиновского района, затем фельдшером в селах Федоровка и Носово. После этого тридцать лет проработала на скорой помощи Таганрога. Никогда меня не упрекали по поводу моего пребывания в Германии. Вышла замуж. Родила дочь. Есть внучка и двое правнуков. Более сорока лет отдала медицинской работе.

Поддерживаю связи с другими „остами“. Из пятнадцати человек в живых осталось только двое».

Вспоминает Лидия Павловна Гаврилова: «Вышла замуж. Родила сына. Есть внук. Закончила заочно Таганрогский педагогический институт, факультет иностранных языков. Работала воспитателем, медсестрой в детском доме. Воспоминания о немецкой каторге мучают меня по сей день. Но еще тяжелее было ощущать недоверие соотечественников. На нас еще смотрят с опаской: „Она была в Германии, а не по своей ли воле она туда поехала? “»

Вспоминает Надежда Дмитриевна Ткачева: «На месте лагеря для „остов“ в Германии теперь школа. Открыта мемориальная доска о том, что здесь был лагерь. Каждый год дети из этой школы присылают мне поздравления на Рождество. Открыт музей. С одной стороны, приятно, что нас не забывают, что ведут поисковую работу. Но я думаю, что это более важно для них, чем для нас. Для того чтобы больше такого в истории Германии не было. А в России нас хоть и реабилитировали, но не приглашают на праздники 9 Мая, зовут только ветеранов».

Две женщины с такими похожими и такими разными судьбами на вопрос «Как вы воспоминаете Германию?» ответили одинаково: «В Германии осталась наша молодость!»

Представим себе людей, которые ждут встречи с Родиной, плачут сначала от счастья, а потом от недоверия тех, кто их проверял и перепроверял. Все в нашем государстве надо доказывать: что ты герой Брестской крепости, как это делали Гаврилов и журналист С. Смирнов; что ты герой-панфиловец, чудом оставшийся в живых, как Иван Добробабин, прошедший через сталинские лагеря; что ты не по своей воле был отправлен в Германию, как «ост».

Меня потрясла до глубины души фраза одного из бывших «остов»: «Чтобы дождаться чего-то хорошего в нашей стране, надо, детки, жить долго».