Текст книги "Пути следования: Российские школьники о миграциях, эвакуациях и депортациях ХХ века"

В нашем селе осталась в живых только одна жительница, которая была угнана фашистами в Германию в 1942 году. Это Мария Ермолаевна Лашина (Подставкина), 1923 года рождения. Я решила записать ее воспоминания. В начале нашей беседы я попросила, чтобы Мария Ермолаевна послушала мой рассказ о Марии Ивановне Кудрявцевой и добавила что-нибудь свое. Она внимательно меня выслушала и сказала, что все правильно я написала. «Может быть, в наших воспоминаниях будут неточности – ведь мы-то были неграмотные и мал о чего понимали, даже плохо запомнили названия городов, где работали». Помнит Мария Ермолаевна, что у каждого был номер. Она и сейчас, в таком почтенном возрасте, называет его по-немецки – «таузенд фюнф унд фюнфциг» (1055). Помнит и некоторые номера своих подруг: у Лукерьи Петровны Башкатовой– 1005, у Анастасии Сергеевны Трухачевой—1666, у Натальи Ивановны Кудрявцевой —1930. Мне пришлось спросить Марию Ермолаевну: «А вы не в одном Порц-Урбахе работали?» Мария Ермолаевна ответила, что вместе с заводом «Аэросталь» их перебрасывали в Польшу. Затем снова повезли в Германию, в город Кенигсвинтер. А в 1945 году даже пришлось работать под землей, потому что участились авианалеты и обстрелы. Из бараков рабочих приводили в лес, они спускались под землю, где на много километров под землей было установлено оборудование, и они там работали. В это время они уже понимали, что войне скоро должен быть конец. А до этого ничего не знали о своей стране, о родных и близких. Тоска по родине, по родным и близким – это было самым невыносимым, особенно в первый год. Уже ни о чем не могли думать, только о еде. Вспоминает Мария Ермолаевна и о том, что никуда им не разрешалось выходить из-за ограждения, только иногда выпускали в поле, на окраину Порц-Урбаха. Если поблизости не было немцев, то забегали на поле, быстро срывали колоски пшеницы и запихивали в рот, жевали вместе с шелухой, лишь бы хоть что-нибудь проглотить. Заходили в сад, просили у немецких «фрау» яблок и груш, но им не давали, говорили, что все для фронта.

Что помнит Мария Ермолаевна о пребывании в Польше? «Когда работали на территории Польши, то и появилась надежда на освобождение», – ответила она.

В Польше им разрешались прогулки по городу. И вот Мария Ермолаевна и несколько девушек из нашего села шли по улице польского города (они всегда и везде старались быть вместе). К ним подошел мужчина и сказал, чтобы они бежали к мосту, там их ждут партизаны. Сломя голову они помчались в ту сторону, куда показал мужчина. И правда, под мостом стояло несколько вооруженных автоматами человек. Они дали девушкам хлеба и сказали, чтобы советские рабочие, когда будут выходить в город, приходили под мост. Здесь всегда будет лежать хлеб. Когда вернулись в бараки, девушки рассказали своим о хлебе. И действительно, польские партизаны подкармливали их хлебом. Если кто-то выходил в город, то возвращался всегда с хлебом. При помощи польских партизан им удалось послать письмо своим родным – одно-единственное за три года каторги. И это письмо пришло в село. Адресовано оно было на сельский совет. Родные узнали о них, что они живы. И, вообще, многие рассказывали о помощи иностранцев нашим советским людям там, на фашистской каторге.

И среди немцев были такие, которые жалели рабочих. Работал в их цеху мастером немец Вилли. Он не раз рабочим приносил куски хлеба. Оглянется по сторонам, если никто не видит из охраны, то незаметно положит на край станка этот хлеб. «Как мы были ему за это благодарны!» – говорит моя собеседница и плачет.

На мой вопрос об освобождении Мария Ермолаевна рассказала следующее: «День нашего освобождения —15 марта 1945 года. Нас обнаружили американские солдаты в пещере, недалеко от подземного завода, где мы в последнее время работали. С ними был поляк. Он по-польски сказал, чтобы мы выходили. Польский язык мы понимали. Наев первую очередь накормили, потому что мы прятались в этой пещере без воды и еды несколько дней. Затем нас снова поселили в наши бараки, а потом почти полгода мы жили в американском лагере, ждали, когда нас заберут русские на Родину. И домой мы приехали только 15 октября 1945 года.

После освобождения мучения наши не закончились. То страдали от немцев, а теперь от своих. В лагерь приезжали какие-то военные с допросами. Мы рассказали о себе, как попали в Германию, сообщили о том полицае из села Старое Хмелевое, который нас направил на эту каторгу. Но домой нас никак не торопились отправлять. А тут еще наши мужчины стали нас обижать. В лагере женщин было четыре тысячи, мужчин – шесть тысяч. И от этих мужчин не было женщинам никакого покоя. Женщин ловили и насиловали. Повезло только тем, у кого был постоянно один мужчина, который считался ее мужем». Мария Ермолаевна после возвращения родила девочку, которая прожила всего два месяца и умерла. Ее отец был узбек по национальности. Марии Ермолаевне его также пришлось назвать своим мужем там, в американском лагере, потому что он защитил ее от насильника. Он приезжал за Марией Ермолаевной после войны, хотел на ней жениться, но ее мать не разрешила, так как он был другой веры.

На мой вопрос, каким было их возвращение на родину, Мария Ермолаевна долго ничего не отвечала, не могла вымолвить ни слова. Ее сын принес лекарство. Мы уже собрались уходить, но она остановила нас и снова стала рассказывать. 14 октября 1945 года прибыли домой. Этот день Мария Ермолаевна запомнила, потому что был праздник – Покров. А через несколько дней приехал их допрашивать человек из НКВД по фамилии Уваров, какого звания – она не помнит. Когда вызвал он Марию Ермолаевну и задал несколько вопросов, на которые она уже раньше отвечала, стал уговаривать ее следить за остальными, прибывшими из Германии, и докладывать ему обо всем подозрительном. Мария Ермолаевна сначала не соглашалась, но Уваров стал ее запугивать, и она согласилась. «Об этом я никому никогда не рассказывала, говорю сейчас в первый раз, – призналась женщина. – Два года я „служила“ ему, докладывала про своих односельчан. Но что можно было о них рассказывать. Я придумывала всякую ерунду. Например, кто когда опоздал на работу. Через два года от меня отстали. Уваров вызвал, дал подписать какие-то бумаги, предупредил, чтобы никому ничего не рассказывала. Вот я всю жизнь и молчала».

Далее Мария Ермолаевна добавила, что трудно им жилось в селе после возвращения из Германии. «В селе сложилось мнение, что, если нами интересуются органы НКВД, значит, мы в чем-то виноваты, и стали про нас сочинять разные небылицы. В каких условиях мы выживали на фашистской каторге, уже никого не трогало. Ведь всем было трудно в войну. И то, что мы, все двадцать семь человек, остались живы и вернулись домой, – это и считалось нашей виной. Никого из села никуда не отпускали, даже на производство. Мы были разуты, раздеты, но из колхоза ни шагу. Даже моего брата-фронтовика Ивана не взяли на работу на завод в Воронеже, где он работал до войны, сказали ему, что у тебя сестра была в Германии. Так он и остался в колхозе нужду влачить вместе со мной. А мы долго еще ощущали на себе косые взгляды.

И лишь благодаря германскому фонду „Память, ответственность и будущее“, отношение к нам изменилось. Даже стали завидовать, что мы получили компенсацию за свой каторжный труд. К сожалению, не все до этого дожили. Многие так и умерли с чувством вины, с обидой на власть, которая поставила на нас клеймо».

Мария Ермолаевна добавила: «Очень страшно быть виноватыми в том, что выжили». И в конце эта женщина сказала: «Нас почему-то называют – дети войны. Это что же получается, что война наша мать? Она для нас – злая мачеха, которая исковеркала всю нашу жизнь».

Встречи и проводы

«Не по течению, а в пучине волн…»

Алексей Побожьев

Лицей с. Ельники, Мордовия,

научный руководитель Е.В. Никишова

Мой прапрадед Михаил Захарович Сальников родился в 1880 году. В начале XX века он женился на девушке из богатой семьи – Надежде Маркеловой. Так как Михаил был единственным сыном в семье своего отца, молодые стали жить в родительском доме. В семье Михаила и Надежды родилось семеро детей: Иван, мой прадед (1903 г. р.), Ефросинья (1904 г. р.), Николай (1908 г. р.), Прасковья (1909 г. р.), Григорий (1913 г. р.), Ксения (1915 г. р.), Павел (1916 г. р.).

Вскоре Надежда тяжело заболела и через год, в 1917-м, умерла. Михаил остался один с детьми, старшему из которых было всего 14 лет. Михаил не сдался под ударами судьбы. С помощью подрастающих сыновей и отца, жившего с ними, он занялся лесным промыслом.

Выкупал делянку липовых деревьев, весной во время сокодвижения снимал полубину (кору) слип, которую замачивал в болотах до осени. Поздней осенью снимал с полубин мочала и продавал ельниковцам для тканья мочальных полотен, из которых шили кули. Кулерогожный промысел был единственным источником дохода в большинстве семей. Кроме того, Михаил Захарович возил липовую древесину в Краснослободск, где продавал бондарям. Липовые бочки делали для хранения меда.

Хозяйство Сальниковых было крепким. Имелись лошадь и корова. На шестерых мужчин в семье приходился хороший надел земли, который давал неплохие урожаи. Кроме того, отец Михаила Захар (мой прапрапрадед) имел пасеку, которая тоже была источником дохода.

По воспоминаниям его правнучки, Анастасии Алексеевны Трушиной, Захар Сальников был одним из первых, кто начал разводить в Ельниках фруктовые деревья. Вокруг своей пасеки он посадил яблоневый сад¹.

Хозяйство Сальниковых крепло и развивалось, но в 1929 году в Ельниках стали образовываться колхозы. Не видя перспективы дальнейшей жизни в Ельниках, Михаил забрал сыновей и ушел в Москву. Столица встретила Сальниковых неприветливо, на улицах было много бездомных, безработных, работу найти не удалось.

Михаил принял решение переехать в Нижний Новгород, где начиналось строительство автозавода. Он устроился работать перевозчиком на Оку, перевозил на лодке рабочих на автозавод. В это время дом в Ельниках отобрали. В нем поселился председатель колхоза Ледяев. Но когда Ледяев уехал из Ельников, Михаил вернулся домой. Пристроил к дому тесовые сени, сарай и устроился работать в сельский совет конюхом, но колхозная жизнь так и не пришлась ему по душе. Он вновь отправился в Нижний, теперь уже навсегда.

А в дом, принадлежавший Сальниковым, заселилась семья Горшенина, работавшего в райкоме партии. Вскоре от неосторожного обращения с керосиновой лампой в доме произошел пожар, внутри все сгорело. Остались кирпичные стены. И только в 1942 году старшая дочь Михаила Ефросинья с дочерью Анастасией отремонтировали дом и стали в нем жить.

Возвратившись в Нижний Новгород, Михаил Сальников устроился работать кочегаром в больницу на Мызе, построил себе домик и прожил в нем остаток своей жизни.

Сыновья Михаила Захаровича Николай и Григорий вместе с отцом переехали в Нижний, да так и осели там. Обзавелись семьями. Оба всю жизнь честно проработали на автозаводе. В Нижнем Новгороде до сих пор живут их дети и внуки.

Но сельские активисты не прощали братьям Сальниковым, что они не вступили в колхоз. Анастасия Алексеевна Трушина рассказала такой случай.

В 1932 году в Ельниках была свадьба Прасковьи, дочери Михаила Захаровича. Она выходила замужза Ефима Юкаева. На свадьбу сестры приехал из Нижнего Новгорода брат Григорий. Об этом узнали местные власти. В самый разгар веселья появились милиционеры, и послышался чей-то испуганный голос: «За Гришкой пришли!» Один из родственников не растерялся и пустился в пляс. Он был крупного телосложения и прикрыл собой Григория. В суматохе его незаметно вывели из дома и спрятали на гумне. Ночью он ушел в Ташино, откуда уехал в Нижний Новгород.

Размышляя над этим рассказом, я удивляюсь, почему власть так «разбрасывалась» трудолюбивыми людьми, которые до коллективизации занимали не последнее место в селе? Ведь они и дальше могли бы трудиться и жить на родной земле. Многие же покорно вступили в колхоз и получали свои «палочки» на трудодни. Власть их не трогала. Я думаю, мои предки были не только трудолюбивыми, но и самостоятельными. Они хотели сами свободно вести свое хозяйство, чтобы их семьи жили в достатке. В них сидел какой-то дух противоречия, который не позволял им жить «под общую гребенку». Они жили так, как им велели их убеждения. Как раз это и не приветствовала новая власть.

Поэтому и искали счастья в чужих краях, хотя и там им жилось не сладко. Интересно, что в Ельниках в домах, построенных ими, до сих пор живут люди, которые, я думаю, даже не знают, откуда взялись эти дома.

Мой прадед Иван Михайлович был старшим сыном Михаила Захаровича Сальникова. Судьба этого человека, пожалуй, самая драматичная из судеб всех моих предков. Коллективизация и война круто изменили его жизнь и разлучили с родиной и родными. В годы войны и после нее он оказался на самом дне общественного положения (был в плену, позже – в сталинских лагерях).

Первая жена Ивана умерла при родах, оставив на его руках грудного младенца, который тоже вскоре умер. В семье было принято решение вновь женить Ивана. В селе не каждая девушка пойдет за вдовца, и поэтому была сосватана девушка из очень бедной семьи, Пелагея Хренова, которая пришла в дом Сальниковых старшей снохой. Она готовила на всю большую семью Сальниковых, стирала, не покладая рук работала в поле и на огороде.

Родственники утверждают, что Иван Михайлович был очень сурового нрава, и кроткая Пелагея была для него лучшей женой. В 1924 году в семье Ивана и Пелагеи родилась дочь Мария, в 1926-м сын Петр, в 1928-м Екатерина (моя бабушка), в 1930-м сын Василий. Так как семья стал а большой, с помощью Михаил а Захаровича для молодой семьи был построен дом на той же улице Викановке. Кирпич д ля стен нового дома выжигали в больших ямах, выкопанных поблизости от стройки, а глину подвозили на подводах с окраины села. Дом строили на двух хозяев. Так дешевле, потому что одна стена была общей. По тем временам это был, наверное, неплохой дом, а сейчас поражает его величина – всего около 30 квадратных метров. Почти четверть дома занимала русская печка и голландка. Сени были дощатыми. Зато позади дома имелся большой огород, который кормил семью.

Но счастья молодой семье новый дом не принес. В 1929 году началась коллективизация. Иван Михайлович не вступил в колхоз. Об этом моя бабушка Екатерина Ивановна вспоминала так:

«В Викановке без особой охоты шли в колхоз. Мой отец, Сальников Иван Михайлович, был полуграмотным. Да и объяснить толком ему никто не объяснил, зачем идти в колхоз. Летом сельсовет решил отобрать у нас корову, чтобы вынудить отца вступить в колхоз. Я помню, когда пришли за коровой и стали ее уводить из хлева, мать голосила и мы, дети, плакали – уводили кормилицу. Лошади у нас не было. Отец был упрямый и в колхоз все равно не пошел. Тогда у нас разобрали конюшню и увезли в колхоз. Отец оплел опустевший двор плетнем и уехал в Нижний Новгород на строительство автозавода. Через год он вернулся и уговаривал мать поехать с ним. Но у матери был маленький ребенок, и она отказалась.

Отец взял с собой меня и брата Петю. До Ташина (железнодорожная станции) 40 километров мы шли пешком, только несколько километров нас подвез какой-то мужик. Он же завез нас на гороховое поле, и мы с жадностью ели горох, потому что были голодные. По вечерам на нас нападала куриная слепота. От Ташина до Нижнего доехали на поезде. В Горьком жили в бараке. Отец сколотил из досок большую кровать. Он уходил на работу, а мы с братом целый день сидели на ней. Вскоре младенец у матери умер, и она приехала к нам. Но прожила недолго. Родственники прислали из Ельников письмо, где писали, что сельсовет хочет отобрать у нас дом, вернее, полдома в три окна, где мы жили. Мать взяла меня с собой. Петя бежал за нами до самой станции и кричал: „Мама, возьми меня!“. Но его оставили с отцом, потому что прокормить двоих матери было не под силу».

Иван Михайлович недолго проработал на строительстве автозавода. Из Ельников пришло письмо в органы НКВД Нижнего о том, что рабочий автозавода «не очень надежный человек, который отказался вступить в колхоз». И в течение двадцати четырех часов ему было предложено покинуть город. Ивану пришлось смириться с судьбой и пойти работать в колхоз.

Иван и Пелагея работали в колхозе, мало что получая за свой труд. В 1939 году в семье родился сын Василий, жизнь вроде бы начала немного налаживаться, но наступил июнь 41-го года.

В самом начале января 1942 года Ивана взяли на фронт. По воспоминаниям Анастасии Трушиной, племянницы Ивана, был массовый призыв, видимо, из-за больших потерь под Москвой. В этот призыв и попал Иван Сальников. Письма от него перестали приходить летом 43-го года. Долгих два года семья ничего не знала о нем. И только в 45-м году стало известно, что он жив, но домой вернется не скоро. Иван Михайлович находился в фашистском плену. Весной 45-го был освобожден советскими войсками, но вместо свободы был приговорен к 12 годам исправительных работ.

Так он оказался в Визайском леспромхозе Кудымкарского района Пермской области. Леспромхоз находился в глухой тайге, вдали от населенных пунктов. Полуголодному и еще слабому после плена солдату пришлось выполнять тяжелую работу – валить деревья, обрубать сучья. Многие заключенные не выдерживали, погибали. Потом Ивана судьба свела с одинокой женщиной, Александрой Петровной Некрасовой. Иван позже говорил своей сестре Ефросинье, что выжил он только благодаря ей.

Александра была на восемнадцать лет моложе Ивана. У них родилось четверо детей: сыновья Григорий и Николай, дочери Раиса и Надежда. В 1957 году Иван приехал в Ельники. К этому времени его дочь Екатерина (моя бабушка) уже закончила учительский институт и работала учителем русского языка и литературы в селе Новодевичьем, в 10 километрах от Ельников. Ее брат Василий учился в сельскохозяйственном институте в Горьком. Старший брат Петр сложил голову на Великой Отечественной войне, в самом ее конце, 18 апреля 1945 года.

Приехав в Ельники, первым делом Иван пришел в дом своей жены Пелагеи: повинился, рассказал о своей жизни и попросил разрешения вернуться в родной дом, к своей семье. После долгих раздумий Пелагея ответила мужу, что ее дети уже выросли, а она знает, как тяжело поднимать их одной. Иван просто не имеет права бросить маленьких детей там, в далеких пермских лесах. «Возвращайся и расти своих детей, а нам и так хорошо», – сказала Пелагея.

Иван хотел встретиться с дочерью Екатериной и поехал в Новодевичье. Бабушка так рассказывала об этой встрече моей маме: «Был обычный рабочий день, шли занятия. Вызывает меня из класса с урока школьная техничка. У стены стоит мужчина, в руках у него авоська с яблоками, сам какой-то жалкий, потерянный. „Здравствуй, дочка, вот приехал я к вам“. Я ответила отцу: „Ты нас предал, нету нас отца, и уйди, пожалуйста, из школы“».

Моя бабушка в молодые и зрелые годы была очень категоричным человеком, прямым, а иногда даже резким и в отношениях с отцом осталась непреклонной. Наверное, в ней говорила обида за мать и за свое сиротское детство. Она считала, что он не мог остаться верным своей жене.

Больше Иван на своей родине не был. О том промежутке времени, который Иван Михайлович прожил после приезда в Ельники, мы ничего не знали. Когда я собирал материал для истории семьи, я спросил у мамы, есть ли фотография ее деда, моего прадеда Ивана Михайловича Сальникова. Мама ответила мне, что никогда не видела его, нет и фотографий. Не помнит его и брат бабушки Василий Иванович Сальников, ведь, когда отец ушел на фронт, Васе было всего два года.

Василий хранил адрес своего отца, который тот оставил, приезжая в Ельники. Однако написать ему так и не решился. Василий Иванович, который живет в Новгороде Великом, сообщил нам этот адрес пятидесятилетней давности. Я и мама посоветовались с бабушкой Катей и оставили письмо в Интернете на сайте «Жди меня». Бабушка Катя, которая полвека назад не захотела разговаривать с отцом, дала согласие на поиск его детей. Мы с мамой думаем, что она простила отца. Долгая и трудная жизнь сделала ее мудрее, мягче и терпимее.

Мы мало надеялись, что удастся найти далеких пермских родственников. Каково же было наше удивление, когда через несколько месяцев получили по электронной почте ответ с адресами и телефонами дочери и сына Ивана Михайловича. Когда пришел ответ, бабушки Кати уже не было в живых, 18 июня 2008 года ее не стало. Она так и не узнала о судьбах своих родных братьев и сестер. Мама позвонила в Новгород Василию Ивановичу и сообщила о нашедшихся родственниках и спросила, как он относится к установлению отношений с Некрасовыми. Василий Иванович ответил: «Очень рад, что они нашлись. Обязательно сообщи, когда дозвонишься».

Моя мама сразу позвонила в Пермь своей незнакомой тете Надежде Ивановне Головиной, Некрасовой до замужества. Ведь дети Ивана Михайловича, рожденные в Пермском крае, носили фамилию матери, потому что их отец не был официально разведен с Пелагеей Васильевной.

Когда мама звонила первый раз, было заметно, что она очень волнуется: как отнесется Надежда Ивановна к объявившейся племяннице и захочет ли общаться. Трубку в Перми взяла, как потом выяснилось, сама Александра Петровна, которой уже 87 лет. Надежда Ивановна была на работе. Волновать Александру Петровну мама не стала, поэтому не представилась.

Только с третьей попытки маме удалось поговорить с Надеждой Ивановной. Мамин звонок не был для нее неожиданным, так как она получила сообщение от сотрудников «Жди меня». Надежда Ивановна оказалась общительной, добродушной и располагающей к себе женщиной, мечтавшей приехать на родину отца.

Она сообщила, что после приезда отца из Мордовии у Александры и Ивана родилось еще четверо детей. Троих из восьми детей Ивана Михайловича уже нет в живых. Сын Виктор живет в Костроме, дочери Надежда, Татьяна и Мария – в Перми, Валентина – в Южно-Сахалинске.

В декабре 2008 года пришло письмо от Надежды Ивановны. Оно начинается словами: «Здравствуйте, наши родные!» А ведь, действительно, мы родные – моей маме Надежда Ивановна доводится тетей по отцовской линии.

Далее Надежда Ивановна пишет: «Алексей, твой прадед умер в 68 лет… В плен попал по ранению уже в конце войны, может, поэтому и выжил. Осколок был в ноге, хотели отнять, но он не дал, так и жил с осколком. Потом работал в леспромхозе, валил лес… Папа старался всем дать образование, ездил в Нижний Новгород, увозил воск, видимо, там продавал и привозил вещи детям: валенки, пальто, яблоки мешками, это все, что я помню. Внешний вид: высокий, черный, брови густые. Был свой дом, потом все разъехались, и мама осталась одна, и ее забрал из поселка Коля к себе в Соликамск».

Письмо короткое, но теперь мы знаем, что на войне Иван Михайлович был ранен.

Иван Михайлович знал, что дети Екатерина и Василий, оставшиеся в Ельниках, получили высшее образование. Он как будто не хотел, чтобы пермские дети «отставали»: «Папа старался всем дать образование», – пишет Надежда Ивановна. Забыл ли Иван Михайлович Ельники? Думаю, нет. Его тянуло к братьям и сестрам в Горький, наверняка справлялся и о Пелагее Васильевне с детьми, но приехать еще раз так и не решился.

Надежда Ивановна прислала две фотографии – Ивана Михайловича и Александры Петровны. Я увидел, наконец, лицо прадеда. Плотно сжатые губы. Взгляд суровый, с внутренней болью и горечью. Лицо показалось знакомым, как будто я его видел раньше. Нет, не его я видел. Просто Василий, младший сын Ивана Михайловича, очень похож на отца.

Умер Иван Михайлович в декабре 1971 года. Так и покоится в пермской земле И.М. Сальников, крестьянин и солдат из села Ельники, что в Мордовии.