Текст книги "Черное. Белое"

Глава 46

Земля черная и мокрая – она еще не успела высохнуть после только растаявшего снега. Наверно, снег выпадет еще не раз перед тем, как растает окончательно.

А земля, едва появившаяся из-под снега, жадно старалась уловить солнечные лучи, чтобы снега и воды стало меньше.

Впрочем, это не важно.

Ни снег, ни земля не имеет значения. И солнце, и луна, и смена времен года – все это такое глупое, такое бесцельное.

Для чего рождаются люди?

Чтобы умереть.

Для чего встает солнце?

Чтобы вечером снова зайти.

Для чего наступает весна?

Чтобы потом ее сменила осень.

Боже, сколько же всего на свете происходит зря!

Нет, неправильно. Нет ничего, что бы ни происходило зря.

Весь мир – он такой глупый, такой пустой. Сколько же пустых эмоций люди испытывают, полагая, что они могут что-то значить!

Фу, даже противно.

Я совершенно не помню, как в моих руках оказался клочок земли. Мне просто понравилось вонзать пальцы в сырую холодную землю. Мне нравилось, как она комками приклеивается к ладони. Мне нравилось, что мои ногти полны грязи. Они так необычно смотрелись.

И неважно, как я оказалась здесь. Лучше не вспоминать о том, как отчаяние гнало меня сюда. Как я пыталась убежать от боли. От нее не убежишь. От нее не спрячешься.

Можно тупо смотреть в землю, наблюдая, как она забивается все дальше под ногти.

Или можно лежать дома.

Боль – она везде.

Боль стала моей Вселенной, всепоглощающим пространством. Она проникла во все – даже в неодушевленные предметы. И еще – она темно-красного цвета. А также обладает массой характеристик: колющая, режущая, терзающая, отравляющая, ноющая. Иногда боль меняет свои характеристики, иногда – сочетает их.

И во всем виновато сердце.

Из-за того, что оно внутри, я не могу просто вырвать и выкинуть его. Особенно ночами. Чаще всего я хочу вырвать сердце именно ночами.

Иногда становится так больно, что терпеть невозможно. И тогда я кричу. Если рядом со мной кто-то есть – я ухожу подальше и кричу. Потому что мне очень больно.

А сейчас мое тело находится где-то в парке. Душа болит, и потому в парке не находится.

Здесь уже растаял снег. Частично растаял.

Я перепачкала всю свою одежду, потому что в очередном приступе отчаяния села на эту землю и начала перебирать ее руками, копать небольшие ямки и обратно забрасывать их землей.

Марк отобрал у меня все возможности.

Он даже не позволил мне умереть.

Он кинул меня обратно в жизнь, принимать которую я не хочу и даже не знаю, примет ли она меня.

Я каждый день отсчитываю дни.

Но мне больно.

Мне очень тяжело.

Хуже всего – что я иногда виду перед собой его лицо. Оно всплывает само собой, без всяких на то причин. Я вижу его глаза, полные нежности и заботы. Я помню, каким было выражение его лица до того момента, как я потеряла сознание у него дома. Как я могла так глупо потерять последние секунды, что могла бы любоваться им?

Его последний взгляд излучал любовь. И когда в голову приходила мысль, что Марк любит меня, я загибалась от боли.

Я не должна думать, что он любит меня. Что он где-то есть и любит меня. Это дает мне напрасную надежду, которой у меня нет.

Если я начинала думать о будущем, то некто внутри меня царапал сердце, проводя по нему чем-то острым. Потому что будущее было темно-красного цвета боли и являло собой бесконечность, в которой никогда и ничего не будет.

Никогда и ничего не будет!

Я больше не почувствую аромата Марка, вкуса его губ, не услышу заветный шелковый голос. Я больше никогда не увижу его.

Задыхаясь от безысходности и никчемности будущего, я резко вскочила, поднимаясь с земли. Боль продолжала терзать меня и почему-то гнала вперед.

Вернувшись домой, я снова разрыдалась. Я уже так устала плакать. Слезы не успевают даже высыхать. Красные, превратившиеся в щелки, глаза постоянно болят и пылают. Холодные компрессы не помогают – они тут же становятся горячими и намокают от слез.

Мне нужен Марк. Мне очень нужен Марк.

У меня постоянно такое ощущение, будто я умираю, но никак не умру. Я так измучилась.

Неужели моим мукам никогда не будет конца?

Я бы с радостью приняла на себя все физические мучения, чтобы они заглушили душевную боль. Самые страшные муки – это ничто по сравнению с там, что я испытываю сейчас.

Мамы дома не было – к счастью, она уехала в командировку. Я могла страдать так, чтобы этого никто не видел. К вечеру слезы высохли. И даже переживая всю боль с прежней силой, я не могла заставить себя заплакать. Все, что я видела вокруг, казалось мне картинкой, которую я долго воспроизводила в своем сознании.

Слезы высохли, и больше я не плакала. Я старалась терпеть боль. Постоянно ее терпеть. Сердце кричало и разрывалось на части, но я молчала. Сердце рыдало навзрыд, и я молила Бога, чтобы оно остановилось. Я мечтала найти что-то, что могло быть хоть ненадолго заглушить крики души, чтобы я могла отдохнуть.

Зайдя на кухню, я равнодушно оглядела, что там было. Почему-то больше всего мне понравился нож. Взяв его в руки, я осторожно осмотрела его. Черная рукоятка и блестящий острый металл.

Жаль, что я не могу воспользоваться этим ножом так, как мне хочется. Тысячи, миллионы таких ножей режут меня изнутри, причиняя немыслимую боль. Они тычут и колют сердце, и оно, истерзанное, замученное, принимает на себя все больше и больше боли.

– Сердце, не плачь, я же не плачу, – умоляла я.

– Как больно… – шептало оно мне в ответ.

– Мне тоже. Вот, смотри! – Я крепче сжала черную рукоятку, и нож прошелся по руке, разрезая ладонь. – Мне тоже больно.

Ровная диагональная полоса проступила на ладони, а сразу после того, как я извлекла из раны нож, оттуда полилась кровь. Красная, как цвет моей боли.

Я наивно хотела доказать сердцу, будто бы телу тоже больно. Но я лишь доказала, что тело совсем ничего не чувствует.

Может, мне нужно расковырять эту рану, чтобы я ощутила хоть что-то, кроме душевной боли?

Сжимая ладонь, я выжимала из нее кровь и убеждала себя, что в ладони я чувствую боль. Но это была неправда – никакие раны на теле не перекроют собой раны в душе.

Я как-то медленно реагировала на происходящее – даже не сразу спохватилась, что испачкала кровью половину кухни. Лучше бы я занялась самоистязанием где-нибудь над раковиной.

Сполоснув руку под холодной водой, я быстро замотала ее бинтом, чтобы стекающей кровью не испачкать и другие комнаты.

Уборкой я занималась особенно тщательно, сосредоточивая все свое внимание, будто бы занималась чем-то бесконечно важным.

Ночью я не спала. Отчаяние и боль не давали мне забыться.

С постели я встала с такими же красными и опухшими глазами, с какими и легла.

Я ненавидела утро – оно предвещало мне целый день впереди. Я ненавидела вечер – он обещал мне бессонную ночь.

Кислота разъедала мое сердце. Понемножку, по клеточкам.

Я люблю Марка.

Но в его жизни для меня места нет.

Глухо застонав, я поняла, что так жить нельзя. Что я гублю не только себя, но и тревожу родных и близких.

Получится ли у меня надеть на лицо маску, как это сделал Марк? Хотя бы превратиться в равнодушную неэмоциональную статую, раз уж мне не суждено больше радоваться?

Еще через несколько дней вернулась мама, и мне пришлось прекратить плакать. Сжимая зубы, и постоянно отворачивая лицо, я прятала от нее свой взгляд.

Я не живу, я существую. Существую, потому что не могу не существовать.

Я возненавидела свое сердце, потому что оно причиняло слишком много боли. Основная масса удушающих чувств исходила именно от сердца. И я никак не могла найти способ заставить его замолчать.

На людях мне иногда удавалось надеть непроницаемую маску – маску без чувств. Я видела свое отражение – у меня были такие же холодные и пустые глаза, как у Марка. Взгляд, направленный в никуда и ничего не видящий.

Марк совершенно напрасно говорил мне про время. Моя любовь никуда не денется, я через все пронесу ее.

Друзья постоянно спрашивали о моем настроении и старались приободрить, что мне было совершенно не нужно. В такие моменты я хотела испариться, чтобы никто, никогда и нигде меня не видел и не нашел. Их поддержка тоже причиняла мне боль: таким образом, они лишь заставляли меня вспоминать о том, о чем я и так не могла забыть. Никто не понимал, что не в их силах мне помочь.

Но иногда я все же не могла выдержать – особенно когда долгое время находилась среди людей, и тогда все замечали выступающие на моих глазах слезы.

И как-то утром я поняла, что надо что-то делать. Похоронить сердце вместе со всеми чувствами раз и навсегда. Чтобы ни радости, ни горя больше не было.

Только, как это сделать?

Как?

«Отдели чувства женщины от ее разума – и она твоя, – вспомнилось мне выражение римского императора Юлия Цезаря. – Разделяй и властвуй».

Разделяй и властвуй.

Это показалось мне неплохой идеей. Если я не могу физически избавиться от своего сердца, я попробую сделать это каким-нибудь другим образом.

Умертвить сердце. Умертвить свои чувства. Чтобы больше никогда ничего не испытывать.

Я отделю чувства от разума, и выберу разум. И отныне буду жить по своим законам. По тем законам, которые буду создавать сама.

АПРЕЛЬ

МАЙ

ИЮНЬ

Экзамены остались позади. Я сдала все на пять, потому что самым тщательнейшим образом готовилась к каждому из них.

И сейчас я была совершенно свободна, но эта свобода нисколько не радовала меня.

– Я возьму тебя с собой, – в десятый раз повторяла мама. – Через неделю мы едем в Испанию.

– Я не поеду.

– Тебе необходимо развеяться.

– Я не хочу.

– Ты отпустишь меня одну в незнакомую страну?

– Отпущу.

Единственное, чего я желала – чтобы мама отстала от меня. Я давала односложные ответы на ее вопросы, но это вызывало только кучу других.

– Что ты собираешься делать здесь одна?

– Я не знаю.

– Вика! – Голос мамы упал и стал каким-то болезненным. – Я надеялась, что, посетив другую страну, ты… оживишься немного.

– Что сделаю? – переспросила я, не без труда изображая интерес.

– Ты ведь знаешь, о чем я говорю! – Мама взмахнула руками.

Мне было неинтересно ее слушать, и потому я пропускала половину слов мимо ушей.

– Ты обязательно поедешь со мной, и никаких отговорок!

Как будто я стану придумывать отговорки.

Я покачала головой.

– Нет, не поеду.

– Как же можно быть такой упрямой!

Мне даже стало смешно. Это я-то упрямая? Да я ей сразу сказала, что никуда не поеду. Я просто не меняю свои решения. Это она упрямится и совершенно бесполезно тратит время на уговоры.

– Мама, мы уже обсуждали это.

Она замолчала, а когда заговорила снова, ее голос дрожал, будто она вот-вот заплачет.

– Дочка! Когда ты прекратишь все это?

– Прекращу – что?

– Вот уже несколько месяцев… сколько месяцев прошло, а ты… – Она запиналась, постоянно сбиваясь.

– Но как же можно так жить! Ты ведь словно… словно мертвая. Тебе ничего не интересно…

Я равнодушно слушала ее – опять она завела старую пластинку.

– У меня все хорошо. Я сдала все экзамены на «отлично» – чего еще тебе надо?

– Да лучше бы ты все на тройки сдала! – с жаром воскликнула мама. – Лучше бы проявляла хоть какой-то интерес к жизни!

«Интерес к жизни!» – повторила я про себя. Одни эти слова звучат глупо. Я уже давно ничего не чувствую, и прекрасно живу. Я даже не ощущаю биения сердца и, соответственно, не чувствую боли.

Мне ничего не страшно. Я знаю – что бы ни случилось, меня ничего не коснется. А даже если коснется, то на мне никак не отразится.

Я больше не чувствую.

Я спокойна. Спокойна всегда.

Теперь я умею слушать доводы рассудка. Все, что к рассудку не относится – я отметаю прочь.

Не важно, что это лишает меня минут радости и улыбок. Важно, что рассудок помогает бороться с болью.

Я очень долго добивалась этой способности. Мне с огромным трудом удалось научиться побеждать в борьбе с мыслями. Было очень тяжело заставить мысли течь в нужном мне направлении.

И я боготворю эту свою способность не чувствовать.

Пусть все говорят мне, будто я похожа на мертвую – они просто не понимают, чем я обладаю.

Умение жить рассудком – самое высшее благо, которое только может иметь человек. Оно обеспечивает все: и спокойную жизнь, и хорошие оценки, и хорошую работу. С этим умением я превзойду всех и добьюсь сногсшибательных успехов – оно само собой так получается.

Единственное, что… Эти успехи мне совсем не нужны. Но и к этому я тоже отношусь спокойно.

– Ты только посмотри на себя! – дрожащим голосом говорила мама, а я подумала о том, что не хватало еще, чтобы она тут расплакалась. – Сколько времени ты уже не смотришь в зеркало!

– Мне все говорят, что я красивая.

– Ты же совсем похудела.

– Я стала стройнее, – поправила я.

– Я больше не могу смотреть тебе в глаза. Знаешь ли ты, что там отражается?

Я вопросительно взглянула на нее.

– Ничего не отражается. Куда ты смотришь? Точно витаешь где-то в другом мире. Точно видишь что-то, доступное только тебе.

– Может быть, так оно и есть.

– От тебя ничего не осталось.

Мне порядком надоел этот разговор, чем более, что он повторялся изо дня в день. К тому же, все это твердила мне не только мама – Аня постоянно говорила то же самое.

Я не виновата, что они не знают, как жить разумом, отключив все чувства и заткнув сердце. А потому и не понимают всех преимуществ, которые я имею.

Я игнорировала ее слова. Сначала я пыталась объяснить маме, что прекрасно себя чувствую и не желаю никаких перемен, но она упорно твердила свое. А теперь я научилась не слушать то, что неинтересно. Она все равно говорит впустую, независимо от того, буду я отвечать или нет.

– Вика, так жить нельзя, – повторяла она. – Ты… лишена эмоций. Скажи мне, что ты чувствуешь сейчас?

Я лениво пожала плечами.

– Ты никуда не выходишь из дома.

– На улице жарко.

Мама опустила голову и тихо покачала головой. Потом подошла к окну, вглядываясь куда-то вдаль.

Я была рада этой минутной передышке и блаженно закрыла глаза. Как было бы здорово, если бы все исчезли! Я бы больше никогда не услышала этого нытья и упреков, которые уже давно надоели мне.

– Ты поедешь со мной в Испанию, – твердо проговорила она. – Я хочу, чтобы ты развеялась.

Развеялась! Что это вообще за слово такое, и что оно означает?

– Я никуда не поеду, – отрезала я и, встав из-за стола, направилась в свою комнату.

Через пять минут я услышала, что мама тихо плачет. Ее слезы не вызвали во мне никаких чувств, кроме раздражения. Мне совершенно не хочется возвращаться на кухню и успокаивать ее; тем более что у меня все равно ничего не получится. Это, скорее, мой долг.

Как я и думала, мои успокаивающие слова на маму не подействовали. Аня бы сказала сейчас, что слова были слишком холодные и сухие. Что ж, какие есть… Если я позволю себе испытывать эмоции, то плакать придется мне. Успокоить маму я попробовала, а значит – свой долг выполнила.

Я потратила месяцы на то, чтобы научиться этому. Я пролила столько слез и пронесла столько боли. А потом решила, что больше не буду плакать. И никогда не закричу от боли и отчаяния. И ночами я буду спать.

Мама и друзья правы: я живу без эмоций. Сознательно лишая себя постоянного нытья в сердце, я заодно лишилась и возможности радоваться. Но это – слишком маленькая потеря.

С тех пор, как из моей жизни исчез Марк, я многому научилась. Одна из способностей – это контроль мыслей. Первое время я потратила на это очень много сил, потому что от мыслей нельзя отдохнуть. Потому что двадцать четыре часа в сутки голова думает – она не может не думать. И о чем бы я ни говорила, что бы ни видела вокруг себя, мысли неизменно находили тропинку, по которой возвращались к Марку. И тогда я судорожно искала себе другие мысли. Они в любом случае приводили меня снова к Марку, и я, спохватившись, старалась направить их в другое русло.

Боль слишком долго была моим миром: она витала в воздухе, которым я дышала, в словах, которые я говорила, во взгляде, которым я смотрела. И хуже всего – окружающие видели мое настроение.

А теперь… Теперь они тоже видят, но… Мне все равно. Мне совершенно все равно, кто что чувствует, думает и видит. Мое отношение ко всему превратилось в нейтральное. Нет ничего такого, что бы мне нравилось или не нравилось.

Я принимаю все как данность, которую не изменить.

Я очень долго училась концентрировать свое внимание на том, чем я занята. Если я читаю – значит, должна полностью находиться в том мире, который описывается в книге, если убираюсь – значит, все мои мысли заняты тем, как навести порядок в доме.

Было трудно. Постоянно напрягать мозги так, чтобы они были сосредоточены только на одном конкретном предмете. Я очень уставала.

Боль постоянно прорывалась наружу, точно сорняк, растущий на мягкой земле, но при необходимости имеющий возможность прорасти и сквозь асфальт.

Чем больше каменело мое сердце, тем труднее было прорваться этому сорняку. Если он все же оказывался снаружи, то вместо криков отчаяния я с остервенением принималась думать о чем-нибудь другом. Тогда сорняк боли уходил обратно, а на смену ему приходило равнодушие.

Равнодушие приносило с собой пустоту. Я не ощущала биения сердца, не чувствовала боли. Никто не раздирал мое тело изнутри. Я была свободна.

И тогда я благодарила и хвалила себя. А после тут же принималась снова о чем-нибудь думать. Мысли превратились в мое занятие.

Еще были проблемы со сном. Сны контролировать не получалось. Я ставила будильник на каждые пятнадцать минут в течение ночи, чтобы, проснувшись, вспомнить свой сон. Чаще всего я вообще не успевала засыпать. Несколько ночей я провела таким образом, а после заметила, что мне хватает двух минут, чтобы погрузиться в сон; а проснувшись, я уже ничего не помнила. Мне ничего не снилось. Пустота и спокойствие дались мне немалым трудом.

И я очень рада, что мне удалось умертвить живое сердце.

Теперь все по-другому. Весь мир воспринимается совершенно иначе – со стороны. Словно я смотрю скучный неинтересный фильм, и вот-вот усну.

Мне очень помогли книги. Особенно в первое время, когда я не могла найти что-то, о чем можно долго думать. Я перечитала уйму книг, и много полезного нашла для себя. Когда сердце вдруг дергалось, выражая неистовое желание чувствовать, я заставляла его ощущать чужие чувства. Раз уж у сердца была такая огромная потребность переживать, я решила уступить ему – и сердце переживало, но только те события, которые произошли не в моей жизни.

И потому я напускала на себя эмоции героев совершенно разных книг, которых я прочла бесчисленное количество – начиная с классики и заканчивая современными произведениями. Отечественные и зарубежные авторы, на русском и на английском языках, длинные романы и короткие повести, фантастика и детективы…

«Унесенные ветром» Маргарет Митчелл, «Мертвые души» Гоголя, сумеречная сага Стефани Майер, «Код да Винчи» и «Точка обмана» Дена Брауна, «Преступление и наказание» Достоевского…

Я прилагала все усилия, чтобы забыться в книгах.

Некоторые изречения, которые находила в книгах, я забирала себе. Особенно большую пользу мне принесло выражение «Я подумаю об этом потом», принадлежащее Скарлетт О’Хара.

Когда в моей голове всплывала мысль, каким-то образом связанная с Марком, я говорила себе, что подумаю об этом когда-нибудь потом. Я говорила так, чтобы уже никогда больше не вспомнить.

И теперь я создала вокруг себя мощный барьер, пробить который практически невозможно. Меня ничто не трогает: ни свои, ни чужие страдания. Раньше я не могла смотреть, как плачут дети, мне всегда было жалко их. А теперь мне все равно: я разве что могу понервничать из-за создаваемого ими шума.

Раньше я не могла видеть, как обижают животных. Как ругаются люди. Как страдают больные. Как пожилые расстраиваются, если их дети не навещают их.

А теперь мне все равно. Это меня не касается, и эти проблемы мне тоже решать не приходится.

Главное – это я. Главное – уберечь себя от всех этих эмоций. Какой бы крепкий барьер я не построила вокруг себя, я должна зорко следить за его сохранностью. Потому что, если хоть в одном месте он повредится, то все мои старания рухнут.

Я потратила слишком много сил, чтобы взять под контроль свое сердце. Если оно выйдет из-под контроля, я вновь буду умирать.

А я не хочу. Я и так уже мертва.

Сумев найти выход из тупиковой ситуации, я ни за что не отступлюсь. Нет на свете силы, способной убедить меня в том, что я еще не все потеряла в этой жизни. С уходом Марка я потеряла все.

Пусть все окружающие стараются вернуть меня к жизни – я ни за что не позволю им сделать это.

Теперь я смотрю на людей словно бы сверху вниз, будто достигла более высокого уровня развития. По крайней мере, мне так кажется.

Ведь люди глупы – это очевидно; хотя когда-то и я была такой же.

Сколько нервов они тратят просто так, вместо того, чтобы просто не воспринимать ту действительность, которая им не нравится!

Зачем переживать за других, если у тебя все хорошо? Да какая разница, у кого какие проблемы?

Даже если проблемы твои, гораздо проще махнуть рукой – со временем они все равно исчезнут.

Время.

Марк говорил, что время поможет мне. Что пройдет месяц, год, два, и я забуду его.

Он ошибался.

Я никогда его не забуду.

Я могу лишь спрятать глубоко внутри сердца свою любовь к нему. Она живет там, просто, я не даю ей волю.

И никогда не дам.

Умение жить, не поддаваясь своим эмоциям, – это самое лучшее, что может иметь человек, и единственное, за что стоит бороться.

Кому нужны эти чувства? Они далеко не всегда приносят радость.

Отгородить себя от страданий – разве не это самое важное?

Я никому не позволю лишить меня этой способности, которую я столько растила в себе.

Я просто плыву по течению жизни, терпеливо выжидая, когда течение приведет меня к концу.