Текст книги "Распутье"

11

Известие о революции привез в таежную глубинку Семен Коваль. Но не стал о ней говорить встречным и поперечным, а попросил Рачкина собрать богатых мужиков, староверов, волостную управу, мол, кое-что хочет сказать. В Чугуевке собрался тайный сход. Коваль встал у стола, заговорил:

– В Петрограде революция. Царь низложен. Власть перешла в руки Временного правительства. Я как анархист уполномочен Всероссийской организацией анархистов помочь вам создать в этом краю таежную республику, где не было бы Советов, а были бы федерации землепашцев, свободных людей. Вот вам мой мандат. Посмотрели? Буду говорить дальше. Нам надо всем сплотиться, сплотить свои силы, создавая дружины, отряды, а может быть, и армии. Мужицкие армии, которые могли бы защитить свой край от грабежа буржуазии, от грабежа министров-социалистов, от грабежа и насилия большевиков – всех, кто словом или делом посягнет на вашу свободу, на вашу демократию. Я еще в центре был наслышан, что Степан Алексеевич Бережнов создал здесь крепкие дружины для борьбы с хунхузами. Теперь эти же дружины пригодятся нам, чтобы бороться с еще более страшными хунхузами – с социалистами, которые хотят насадить народу диктатуру пролетариата.

– И где ты так научился говорить? – крутнул головой Исак Лагутин. – Раньше и двух слов связать не мог.

– Жизнь научила. Да и дело-то не в этом. Наша задача – не допустить вторжения Советов в нашу волость, пусть пока здесь останется земское управление, но когда победит анархизм во всем мире, тогда и земское управление упраздним. Всё упраздним! Каждый человек будет жить, как его душа пожелает. Делать то, что его руки могут делать, а не по приказу свыше. Мы будем жить своими федерациями, своими общинами. Видится радость человеческая в том, чтобы жить свободно, чтобы быть творцами своей жизни. Степан Алексеевич, сколько в вашей дружине человек?

– Полтыщи уже набралось.

– На пока хватит, будем ставить здесь свою республику анархистов. Староверы же все века были анархистами, думаю, что и здесь они пойдут с нами.

– Надо еще будет посмотреть, что это за дорога. Кто же будет правителем той республики анархистов?

– Правителя не будет, а будет федерация землепашцев, все скопом будем решать наши государственные дела. Сходом, если хотите. Возможно, будут чуть позже и председатели наших федераций, которые будут соблюдать демократическую законность, порядок. Анархия, и только анархия, может дать стране спокойствие и порядок. Так что за дело, друзья и товарищи!

– Всё вроде и хорошо, – с сомнением протянул Хомин, – но как же жить без купцов, аль как там, буржуазии? Я ить давно рвусь в купцы.

– Ну и рвись. Будь купцом, но не таким, какие были. Купцом честным, чтобы не угнетал народ.

– Честным? Да разве же можно по чести стать купцом? Без обмана купцом не станешь.

– Станешь, когда у нас будет свободный труд, свободная торговля без налогов и пошлин. С этим спешить не будем, а будем делать то, что нам под силу. Победит анархия – она никого не даст в обиду.

– Шишканов почти то же говорит, но он большевик, – вставил Вальков. – Эко всё путаете!

– Большевистская программа только сулит много, но когда придут к власти большевики, то от той программы и крошки не останется. У них бандитская программа: отобрать у богатых, отдать бедным. У анархистов такого не будет. Но и не будет таких миллионщиков, как Чурин, Бринер, Пьянков и иже с ними. Мы этих-то потесним, но никогда не тронем свободного купца или мужика.

– Шишканов говорит другое. Говорит, что только партия большевиков может дать народу всё, а остальные партии отделаются посулами, – ввернул Бережнов. Программа анархистов ему была близка. Он готов был их поддержать, но хотел знать, что за этим кроется. Ведь и Шишканов приходил к нему, тоже соловьем заливался, мол, никто не отберёт землю у того, кто её обрабатывает, никто не посягнёт на свободу мужицкую, надо только помочь большевикам сбросить власть буржуазии, поставить во главу народ. Не сговорились. Шишканов не обещал создать республику в тайге, он обещал переустроить всю Россию, в которой Бережнов снова будет в тени. Коваль – этот ближе, и задумки сходятся.

– Шишканов здесь? Его надо немедленно арестовать и расстрелять. Этот нам всю обедню испортит.

– Это за что же? – удивился Исак Лагутин, который был приглашен на эту тайную вечерю Ковалем, похоже, по ошибке. – Он ведь георгиевский кавалер, ранен не единожды. Вы ведь были дружками. Непонятно…

– Когда речь идет о судьбе России, о победе анархии во всем мире, то не может быть дружков и сватов, братьев и отцов. Отстоять Россию и анархию от посягательств других партий – вот что главное. Тем более от большевиков, которые уничтожат культурного мужика, а взамен дадут России мужика-бедняка и лодыря.

– Тем более непонятно, ведь у анархистов нет насилия, как вы говорите, господин Коваль…

– Товарищ Коваль, – поправил Лагутина оратор.

– Нет насилия, а вы готовы сейчас же убить человека?

– Если он враг свободе, враг нашей анархии, то его надо убить, и без промедления!

– Круто заворачиваете. Не выпасть бы из саней, – хмуро бросил Лагутин.

– Хватит! – оборвал Бережнов. – Дело говорит товарищ Коваль. Хоша они и вместе уходили на каторгу, но пришли с фронта разными. Шишканов – мужик мудрый, помудрей будет вас, товарищ Коваль. «Убрать»… Над этим еще надо поразмыслить.

– Так как, мужики? – пропустил обидные слова Семен.

– Дело говоришь, – поднялся Мартюшев, – но менять мы счас ничего не будем. Была волостная управа, пусть будет земская. Один хрен. А готовиться надо. В этом есть соль. Всё, что вы сказали, мне по нраву. Как другим? Те пусть и скажут.

– Мы-то можем и сказать, а как народ? – усомнился Лагутин.

– Народ будет делать так, как мы порешим, – прогудел Бережнов.

– Быть посему. Как с Шишкановым?

– Чуток повременим, – отрубил Бережнов. – Успеется. Шишканов вреда нам не делает. – Бережнова смутило то, что Коваль так легко отказался от бедняков, хотя и сам из бедняков. На это Коваль ответил, что, мол, задача анархистов – сделать всех богатыми: сегодня бедняк, а завтра богач.

Дошло и до народа известие об отречении царя. Шишканов, пользуясь указаниями Владивостокского Совета, предложил создать и здесь такие же Советы. Развернул агитацию за Советы. Выступал перед беднотой с программой большевиков, но здесь-то и допустил ошибку. Бедноты набралось не столь много. Надо было звать за собой и мужика среднего достатка, даже богатых, ведь и среди них было много противников войны, царя и его прислужников. Надо было понять, что здесь в основном жили либо бывшие бунтари, либо в прошлом безземельные или гонимые, как староверы. А прошлые обиды не так легко забываются. Мог бы получить большинство, но его не оказалось. Тем более, что основная масса бедноты ходила под Бережновым, жила его помощью и добротой. И стоило Бережнову цыкнуть, как все откачнулись от Шишканова.

Шишканов задумался. Выходило, что правы владивостокские большевики, которые убеждали звать и вести за собой всех, кто против царского строя, а не отталкивать от себя даже несогласных с программой партии, но борющихся за новый строй в России.

Коваль же оказался на волне, он выступал перед богачами, беднотой, призывал, убеждал.

– Большевики только обещают дать мужикам хлеб и землю, а мы уже её даем. Вот Степан Алексеевич Бережнов отдает часть своего земельного надела беднякам, мало землю дает, так даёт и семена для посева, чтобы каждый из нас был так же сыт и богат, как и все землепашцы. Только равноправие, только свободный труд могут вывести бедняков из нужды, а это может дать только анархия, только крепкая спайка среди нашего брата. Так за дело, товарищи! А если хотите знать программу большевиков, то она такова: взять власть в свои руки, а уж потом вершить свои земные дела. И получится, что вся власть Советам, деньги кадетам – это так называемая партия конституционных демократов, которые ратуют за ограничение власти царя; землю большевикам, типа Шишканова, который подбивает бедноту отобрать у культурного мужика землю, а хрен – вот что останется мужикам. Беднота, которой у нас наберется с гулькин нос, почнет править, обольшевичится, остальные будут у них рабами.

И Коваль победил Шишканова, легко победил, потому что не грозил обобрать богачей, наоборот, обещал каждого сделать богатым. Поддержанный народом, создал милицию, куда вошла вся дружина Бережнова, заставил дать присягу на верность служения Всероссийской организации анархистов, где каждый бы до последнего вздоха защищал эти земли от большевиков. Царь низложен, теперь только защитить землю от большевиков – и в мире наступит райская жизнь.

Коваль предложил избрать новый состав волостной земской управы, но при этом потребовал исключить из списка всех избирателей, которые поддерживали Шишканова. С ним согласились. Шишканов опротестовал эти предложения как одно из нарушений демократии. Его арестовали и бросили в холодную кутузку.

Сонин узнал от друзей о свержении царя, тут же приехал в Каменку и уже здесь узнал об аресте Шишканова. Бросился к Бережнову. Бывший наставник насупленно встретил своего противника, но промолчал. Не такие уж они враги, чтобы надо было за ножи хвататься. От Бережнова Сонин узнал, что уже избрана волостная земская управа. Лагутин отказался вмешиваться в политические распри. Стал нейтральным. Избрали председателем Коваля, членами – Мартюшева, Хомина, Бережнова, начальником милиции – Рачкина. И на первом же заседании вынесли решение расстрелять Шишканова. Правда, Бережнов снова подал голос против расстрела:

– Воевал, мытарился, многажды ранен. И вообще, Шишканов – это мой грех, его каторга – дело моих рук. Пусть живёт. Выслать, и будя.

– Он снова вернется. Такие люди, товарищ Бережнов, из своих земель не уходят, они могут уйти только в землю, – пророкотал Мартюшев. – Расстрелять!

– Непонятный вы человек, товарищ Бережнов. Ваша мягкотелость может нам боком выйти, – пожурил Бережнова Коваль.

После всего услышанного в Каменке Сонин был удивлен, когда Бережнов, несмотря на их очень непростые отношения, попросил спасти Шишканова.

– Будь он другим человеком, то не погрешил бы перед земством, а он сам по себе, он смелый и сильный человек. Спаси, Алексей Степанович. Свою братию я гоняю, как вот и тебя, но Шишканова жаль. Сделаешь?

– Не сомневайся.

– Коваль установил пароль, вы должны сказать охране «анархия», они вам ответят «мать порядка». Смените, а там уж вершите дело сами. Коваль, тот хошь и делает дело, но сдаётся мне, всё это идет не от души, а от корысти.

Холодище. За стенами кутузки ночь, сочно хрупает ледок под ногами стражников. Шишканову вечером прочитали приговор, мол, за смуту, большевизм, за раздоры среди народа приговорен к расстрелу. Какая бездарная смерть… Тем более погибнуть от рук дружка Коваля. Погибнуть и ничего не сделать! Друг… Значит, не каждый друг может быть другом. Неужели Семен враз из человека стал зверем? И всему виной Бережнов. Он бросил на каторгу, он, наверное, убедил Коваля убрать его. Позже тот же Бережнов уберет и Коваля. Он ему нужен на первый случай… Утром с ним будет покончено. Карликовые властители таежной республики не отменят приговора. А могло быть иначе, если бы Шишканов не повел здесь политику с чисто большевистской точки зрения. Надо было лавировать, подбирать друзей и среди богачей, просто быть мудрее и гибче. Прошибся, а ошибка будет стоить жизни.

В теле слабость, ноги стали ватными, страх сдавливал грудь. Умереть… Боялся смерти на фронте, но там всегда была думка, что не убьют. А здесь, здесь убьют и глазом не моргнут. А кто не боится? Кто спешит в небытие? А, то-то. Вырваться, выжить… Но как? Не вставать же на колени перед врагами? Не вымаливать же жизнь ценой предательства делу революции? Нет и нет. Смерть, как это ни странно, должна быть почётной, почётной в смелости человека. Труса никто никогда не вспомнит, и трусости не простят. Отвернутся с презрением. Значит, надо держать голову выше, принять смерть достойно. Хватит дрожать осиновым листом. Всё…

Шишканов, чтобы согреться, ходил по тесной кутузке, бил себя руками по бокам, приседал.

– Тпру! Стой, дура!

– Пароль?

Смены что-то буркнули. Разошлись.

– Не упустите, утресь всенародно будем расстреливать.

– Не упустим.

Голос знакомый, но чей? Застонал. Убьет его Семен Коваль. Сволочь, анархист, дезертир! Как его на фронте не пристукнул! Знал бы, что он пойдет на такое, то не дрогнула бы рука.

Коваль перед Февральской революцией дезертировал с фронта. Бежал с дружками в Петроград. Там уже твердо встал на позиции анархизма. По душе он ему пришелся: безвластие, федерации, возможно, и ему удастся встать во главе народа…

Звякнул пудовый замок. С хрустом вышел из косяка пробой. Распахнулась дверь. Торопятся, сволочи! Втихаря хотят расстрелять. И народу слова не скажешь. А речь Шишканов уже приготовил.

– Валерий Прокопьевич, выходи! Да не мешкай! Это я, Сонин с друзьями. Господи, да неужели не можешь пошевелиться? Хватятся, всех постреляют. Со мной Арсё и Журавушка, скоростно вызвал я их на помощь. Поди в сани, вот те тулуп. Ну, парни, с богом, не жалейте коней. Я покручусь здесь, ежли что, то уйду в сопки. Гоните в наше тайное зимовье. Пошел!

Пара сильных коней рванула с места и понесла санки по леденистой дороге. Мерцали далекие звезды, скрипели и постанывали под ветром деревья, пуржил март…

Бережнов и Коваль сидели в боковушке, лениво пили медовуху, так же лениво перебрасывались словами. Всё будто мирно, но глаза у каждого далеко не мирные. Они-то и выдавали душевную суть. Они рассказывали. Коваль уводит глаза в сторону, то же делает и Бережнов.

– Значит, будем жить без царя, а может быть, и без бога, так я понимаю? – лениво, похоже, без цели, пытал Бережнов Коваля.

– Без царя – это точно, сами будем царями, а вот без бога – того сказать не могу.

«Ну и скотина же ты! Похуже будешь моих наушников – Селедкина и Красильникова, – с раздражением думал Бережнов. – Во цари метишь! Уже чуть ли не царь: кошёвка, медвежья полость, сапоги со скрипом, денег полон карман. Худой человек. Хотя говорит дело и в дело…»

«Гад, посмел против меня выступить! Дай срок, пойдешь за Шишкановым. Припомню я тебе нашу каторгу! Царь таёжный!» – мысленно угрожал Бережнову Коваль.

– Тяжко будет народу, ежли всякие брандахлысты будут к нему подвязываться. Тяжко… – тянул Бережнов.

– А кому сейчас легко? Никому не легко. Наша задача – не допустить сюда большевизма, рвать его с корнем. Остальные партии нам не страшны. Сплошь говоруны, сплошь трусы, вот большевики – те опасны, как черная оспа, как холера. Всех сметут и всех передушат. Они четко понимают, чего хотят, куда поведут народ.

– А ты, ты разве не чётко понимаешь, что и как?

– Чётко, но поймет ли нас народ?

– Если не поймёт, значит, не чётко. Выходит, народ скорее поймёт большевиков? Так надо понимать?

– Это потому, что большевики поведут за собой бедноту, а ее у нас больше в десяток раз, чем людей с достатком. Вот пообещай тебе царство, рази ж не пошел бы ты за этим обещанием? Пошел бы, потому что это твоя извечная мечта. Большевики пообещают народу всё, поведут за собой. Земля, воля, разная разность. Вас почнут душить, притеснять. Значит, еще одна война. Мы, анархисты, не хотим насилия, не хотим войны, а большевики ее хотят, они ее сделают.

– Похоже, что вы, товарищ Коваль, боитесь?

– Не очень, но опасения есть.

– Значит, ваша программа не до конца продумана?

«Похоже, ты прибыл сюда порадеть о себе. Что же делать с тобой? То, что ты постараешься подмять меня под себя, это точно. А ежли я не дамся? Нет, спешить не надо. Коваль нужный мне человек, а когда станет ненужным, то прикончу, и весь сказ. Значит, жить дружно, драться за мечту вместе», – прикидывает Бережнов.

А Коваль свое: «Да, нелегко мне будет с тобой, Бережнов. Не Шишканов мой враг, а ты. С тем бы я еще мог сговориться, а с тобой будет трудно. Твоя братия тут сильна, да и ты силен, подомнёшь – и не пикну. Однако спешить нельзя, без Бережнова я никто…»

– Пора по домам, Семен Яковлевич. Докачу я тебя с ветерком до Ивайловки. Завтра у нас трудная работа – большевика стрелять!

– Дело. Поехали. Жалковато, дружком был, но надо.

– Тогда поехали! Игренька, поди, продрог.

Бежит сильный и злой Игренька, полозья кошёвки едва трогают дорогу. Мимо проскакала пара лагутинских жеребцов. В кошеве[52]52
  Кошева – легкие выездные сани с высоким задком, обитые рогожей или кошмой.


[Закрыть] трое. Вот и прижи́м, здесь дорога рядом с речкой идет. На речке темные разводья. Коваль, уронив голову на грудь, дремал. Здесь можно и расквитаться с Ковалем. Тянет Бережнов маузер из кобуры, но тут же прячет обратно: «Успеется, без Коваля многого не сделаешь. У него связи с центром. Рано еще убивать, сгодится. Всякая мошка, всякая пичуга на земле к месту. Чёрт, а ить я могу запутаться вконец! Гнал прочь Сонина, теперь же Сонину сказал, как спасти Шишканова. А может быть, только начинаю распутываться? Добрее стал – это уже старость. Годков бы десять назад не задумался, убрал Шишканова. Завтра будет шуму… Кому это выгодно, постараются свалить на меня. Ну и ляд с ними. Пошумят да на то же сядут. Пусть ищут виновника сами».

Утром был не только шум, но и переполох: сбежал Шишканов. Кто-то дал противникам пароль. Коваль рвал и метал. Рачкин допрашивал стражу:

– Кто вас сменил?

– А черт его знает, сказали пароль и сменили. Темно.

– Может быть, Бережнов?

– Нет, не он.

– Бережнова не замайте, он бражничал дома вместе с Ковалем.

И следа нет. Утром брызнула пороша и закрыла следы.

Приехал Бережнов, чтобы посмотреть на расстрел большевика. К Бережнову подскочил Рачкин, с подозрительным прищуром гла́за посмотрел на старика, спросил:

– До скольки у вас был Коваль?

– За полуночь прображничали. Ты в чём-то подозреваешь меня, товарищ Рачкин?

– Шишканов бежал.

– А-а-а-а! Прохлопали, значит, птаху? Вот с тебя и спросим. Может быть, меня в подозрение взял? Эх ты, христопродавец! Молчать, пичуга, еще слово, я тебя заместо Шишканова пущу в распыл! Пусть я голосовал против, но выпустил ты Шишканова, чтобы убрать меня, потому как много ты денег из меня вытянул за разную разность, мол, Бережнов выпустил, потому что сам большевик! Шишканов мой и твой враг. А ежели сказать тебе на ухо, то Шишканов – это единственный здесь честный человек, а вы все сволочь на сволочи и сволочью погоняете. Ты – вор, Мартюшев – убийца, Коваль – двоедушник, Хомин – бандит, теперича поразмысли, кто же правит народом? Все вы псы и бродяги. Все куплены и проданы мною. И если я скажу тебе, что вызволил Шишканова, то ты язык прикусишь и слова супротив меня не скажешь. Прочь с моих глаз! – в довершение своих слов дал пинка. Рачкин вылетел из своей клетушки.

Коваль был встревожен. Он-то знал: если выкрали Шишканова, то сто следопытов его не найдут, если того не захочет Бережнов. А он этого явно не хочет. Что же делать? Шишканов может много бед натворить… Прохлопал, надо было сразу приговор привести в исполнение.

Труси́л Игренька… Бережнов, глядя на открывающиеся с перевала дали Улахинской долины, думал: «Зря я пожалел Шишканова. При случае это мне припомнит Коваль. Ну и чёрт с ним. Шишканов погоды не сделает, а один грех будет снят с души. С Ковалем не ссориться. Коваля пригреть. Сделать вид, что ищу Шишканова. Крепить свою дружину. Коли будет у нас анархия, то власть вырвать из рук Коваля труда не много надо. Жить и бороться! Но и Шишканова не убирать. Авось и он пригодится в этой борьбе, в борьбе за власть».

Пуржили мартовские метели, падали последние снега. Посланные Бережновым Красильников и Селёдкин донесли, что обнаружили Шишканова, Арсё, Журавушку и Сонина в верховьях Соболиного ключа. Там они построили целую крепость-зимовье. Голыми руками не взять. Пока возьмёшь ту крепость, то много людей убьют. Стрелки́ всем известные.

– Вы ничего не видели. А то, что видели, даже во сне не вспоминайте. Продадите эту правду Рачкину – это будет для вас последняя продажа. Вняли? Наведёте на след, то заказывайте по себе сорокоуст. Всё. Идите! Вот вам по сотне за сказ.

Забежал в Каменку Сонин, чтобы прикупить здесь патронов для винтовок, просто поговорить с Бережновым. Разговор был краткий:

– Ответствуй, кто ты? – спросил Сонин.

– Кажись, человек. А-а-а, почему Шишканова спас, а тебя чуть не убил? Так тебе ведомо, что я зол и жесток с нашей братией, а мирским – друг и брат. Шишканов нам еще обоим сгодится. Птаха, кажись, будет большая. Смел и мудр. Прошибку сделал? Со всяким бывает, я тоже всю жизнь только и делаю ошибки, но главное впереди.

– Ежли Коваль всерьёз будет у власти, как ты на то смотришь?

– Тогда конец нашей братии. Он своей анархией всех самустит. Жить без наставника, делать, что душа восхочет… Анархия – дело хорошее, сами мы из такешних же, но ковалёвская – не подходит.

– Значит?

– Значит, Коваль нужен как попутчик, а когда дорога приведет к месту, можно и избавиться от лишней поклажи. Красильников и Селедкин нашли вашу крепость. Поостерегись. Я их пужнул, но ты сам знаешь этих иудушек.

– Мы видели их. Хотели убить, но рука не поднялась, подумали, что они шли мимо нас охотой.

– Зря не убили. Убил бы кто, то втридорога бы заплатил за их смерть. Много они бед принесут людям, дай срок. У меня на это есть провидение.

– Убей сам.

– Разве ты сам сможешь убить собаку, которая тебе много доброго сделала? Её сможет убить только сосед.

– Эх, Степан Алексеевич, зря ты мечешься, зря душу рвёшь! Шел бы ты за большевиками, верное у них дело задумано. Они возьмут верх. Пропадешь ты в бесславии.

– Шишканов тебе о том нагудел или еще с кем встречался?

– Было.

– Что говорят?

– А то, что, окромя них, никто войну не закончит. Знать, народ пойдет за теми, кто кончит с той войной.

– Двоедушники, хоть и припугнул я их, приведут к тебе нашу милицию, потому бери патроны и дуй к своим. Прощевай!

Отряд милиции подошел к зимовью скрытно. Окружил, обложил, но из зимовья ни выстрела, ни крика, лишь кудрявый дымок мирно вился из трубы. В зимовье, на чурке сидел Лагутин и сортировал добытую им пушнину. Ни Шишканова, ни его дружков здесь не было.

– Руки вверх! – рявкнул Рачкин.

– Это зачем же? – удивился Лагутин.

– Забрать оружье!

– Вы что хунхузы аль русские бандиты?

– Молчать! Ты заодно с Шишкановым и Сониным! Куда ушли эти бандиты?

– Никого я здесь не видел.

– Сговорились, староверня! Скоро мы вас всех разгоним по тайге, все потянетесь за Сониным.

– Ты не очень-то словами сори, я ить их могу передать нашим дружинникам, Бережнову. Не наклепали бы за это, – возмутился Лагутин. – Я мирно здесь охочусь, соорудил зимовье от нападков хунхузов, а вы подкрались тише хунхузов. Знай, кто идёт, то задал бы вам перцу, – хитро щуря глаза, говорил Лагутин.

Рачкин сучил тонкими ногами, но ничего сделать не мог. Лагутина арестовывать не за что. Да и зря ляпнул про староверню-то… Бережнов враз поймет, чьи это слова.

В глухих ельниках речки Четыре пади затерялось запасное зимовье Сонина. Воюя против несправедливости, он понимал, что надо строить и запасники. От Бережнова строить, а Бережнов оказался снова своим. Ну что за человек? Разберись в его душе, пойми его душу…

– Бережнов и для меня загадка. То на каторгу бросил, то спас от глупейшей смерти. Чего он хочет? Коваль, этот ясен, как погожий день: сегодня – анархист, завтра может стать эсером, послезавтра – большевиком, где выгодно, туда он и пойдёт. А вот Бережнов?

– Бережнова я тоже боюсь, его непонятности боюсь. Коваль, и верно, ясен: авантюрист, прощелыга. Одно знаю: Бережнов хочет быть властелином в тайге, и дай ему силу – он им будет. Но ее у него нет. Ему убрать всю эту шушеру – одного плевка хватит. Но он через них-то и хотел бы сотворить свое царство. Почему он не голосовал за твой расстрел? А потому, что с ним вся беднота нашей долины и дальше. Проголосуй, то отринули бы они его, хотя каждый был пригрет Бережновым. Потому упреждаю тебя: что бы ни случилось, живи в мире с этим человеком. Кто тронет Бережнова, тому головы не сносить. Братию он душил и будет душить, а мирских защищал и будет защищать. И он поднимает не одного, а всех сразу. Это не Макар Булавин, что взрастил и вскормил Хомина. Все эти люди его, все с ним.

– Это верная политика. Не без ума мужик.

– Хе, мой сват никогда не был дураком, – чуть погордился Сонин.

– Но он злой, – бросил Арсё.

– Злой – то да, ежли дело касаемо братии. А вообще двоякий он, страшный. Он даже знает, что его «войско Христово» не больше макового семя против всей России, но не распускает его, а еще больше укрепляет, так, на всякий случай: может быть, придется отступать в тайгу, может быть, удастся сделать здесь свою вотчину. Но чую, что он уже ни во что не верит. Плывет по воде и по времени. Только времени-то у него для борьбы осталось мало. Но не хочет умереть в бесславии. Человек – букаха, а хочет оставить по себе славу, явственно, что добрую.

– Таким людям жить трудно, которые знают, что делают не то, но всё же делают это, – сказал Шишканов.

– А ты разве знаешь, что делаешь «то»? – повернулся Сонин.

– Думаю, что да.

– Только думаешь, а еще не знаешь, то ли делаешь? Так и Бережнов: думать думает, а конец задумки своей не знает. Все говорят, что за большевиками придет власть антихристов. Он её тоже боится, как боятся многие.

– Значит, плохая власть, если она от антихриста?

– Это еще ничего не значит. Дед Михайло верил и не верил в бога, Булавин тоже. Сын мой перестал в письмах поминать бога, Устин и Петьша тоже. Этим тот грех можно списать на войну. А мне, другим, кои начали сомневаться в святости Писания, можно ли списать? Макар верил в добро и совершенство человека, Михайло тоже об этом говорил. Я пошел за ними. Кто же прав?

– Всё просто…

– Непросто, Валерий Прокопыч. Бог-Добро будет посложнее бога-Христа. Это надо понимать так, что каждый живущий на земле делал бы такое, от чего другие становились бы чище и добрее, и, что бы там ни случилось, люди бы не бросались с дрекольем друг на друга. Чтобы творящий человек, умирая, мог бы сказать, что семя, брошенное им в души людские, дало могутные плоды. Умирал бы не в метании и страхе за будущее людей, а в полном спокойствии, ибо люди будут продолжать его дела, а земля хорошеть и делаться садом. Пошто я, ты, Арсё, Журавушка пошли другой тропой, чем Мартюшев и Хомин? А пото, что совестно нам, когда стонет во сне от голода человек, мечется от неустроенности душевной, потому как Россия не сильнеет, а хиреет. Значит, мы живем думками не о себе, а думками народными. Тем живет бо́льшая половина умного люда. Вот сгинул Макар, кажется, ничего уж особенного он не сделал для людей и земли, а доброта его начала все шибче и шибче прорастать. Знать, прожил не зря.

– А доброта Бережнова, как ее понимать? Может быть, он тоже радеет за судьбу всей России? – спросил Шишканов.

– Нет, это доброта та, о коей мы говорили, доброта ради корысти. Об этом уже было говорено, ежли не понял.

– Тогда и большевиков можно записать в корыстные люди, ибо они, опираясь на свою главную силу – бедноту, тоже хотят захватить власть.

– Как дело обернется, а то можно и в корыстные записать. Власть имущие, ежли хотят, чтобы ладно жил народ, должны быть добрыми, рассудливыми, мудрыми, наконец. Не уходить далеко от народа…

В тайге жуткая трагедия. Начался настовый период. Это значит, что за день верхняя часть глубоких снегов подтаивала, а за ночь покрывалась тонкой корочкой льда. Она легко держит собаку, волка, рысь, росомаху, но не держит копытных, которые оказываются в роли слабых и без вины виноватых. Разбой и убиение. Прав тот, у кого мягкие лапы. И ночью, и утром до восхода солнца слышатся в тайге истошные крики умирающих. Хищники в эти дни жируют.

Волки пригнали к зимовью двух изюбров, которые искали защиты, спасения от смерти у человека. Охотники услышали топот копыт, усталый храп зверей, выскочили из зимовья с винтовками в руках. Изюбры с ходу, едва не сбив охотников, проскочили за их спины и остановились под навесом. Волки же серыми тенями промелькнули в пихтачах и тут же скрылись. Охотники не успели по ним выстрелить. Потянулись к запаленным зверям, чтобы погладить их косматую шерсть. Изюбры не убегали, лишь дрожали от страха и усталости, принимали ласку человека.

– Вот тебе еще одна загадка, Валерий Прокопыч: зверь пришёл к человеку, ибо человек самый сильный из всех существ на земле. Доверился нам. А ить будь мы хапугами, чего стоит их перестрелять? Добыча сама пришла в руки. Но звери поверили нам, жизни свои доверили. А разве люди не делают так же? Бывает горе, бывает душевная путаница, куда пойти? К человеку, коему ты хочешь доверить свои думки. Доверил, душу нараспах раскрыл, нутро вывернул, куда больше! А тот человек, бац, и предал тебя. Мало предал, так под топор подвел. Как тебя Коваль. И этот человек, зная, что ты с болью и стоном пришел, не пожалел. Можно такому человеку жить на земле? Я считаю, что не можно! – говорил Сонин, поглаживая шею изюбрихи. – С Бережновым ни горем, ни бедой своей не делись – почует слабость, а как все сильные люди, он слабых не любит.

– Мы говорим, а они всё понимают, – уронил Арсё.

– Я задам им сена, – заторопился Журавушка.

Изюбры прижались к стене зимовья, аппетитно жевали ароматное сено, кося глаза на людей, будто спрашивали: «А вы не тронете?»

– Не тронем, не тронем. Живите, пока наст не сошёл, – ворчал Сонин, вытесывая новое топорище. – Нас не трогай, и мы никого не тронем. А вот трогают – приходится защищаться. Наст сойдёт, и уйдёте.

Шишканов, как и изюбры, поглядывал на сопки, ждал спада снега, устойчивой погоды, чтобы уйти в город и включиться в борьбу за власть Советов. Он немного боялся города. Тайга ему была ближе, здесь он чувствовал себя безопаснее. Город для него был ещё путаней тайги.

А из тайги тянуло сыростью и прелью, грибной прелью. Над тайгой гулял теплый, оттаявший ветер. На концах верб уже распускались цветы. Пахло мёдом. Шумно оседал снег в распадках.

Через неделю изюбры ушли. Ушли в простор таёжный по своим исхоженным тропам.