Текст книги "Распутье"

Рано утром чехословаки разоружили красногвардейцев. Затем без выстрела арестовали всех членов Владивостокского Совета, бросили в тюрьму, заняли под штаб здание Совета.

На улицах белогвардейцы хватали большевиков. Японцы демонстративно заряжали винтовки, шумно клацая затворами.

Чехи окружили военный комиссариат. Предложили сдаться. Началась пальба. Когда по зданию было выпущено несколько снарядов, красноармейцы выбросили белый флаг. Им было обещано сохранить жизнь, но пленников окружили белогвардейцы и на глазах у обывателей перестреляли, порубили шашками. Было убито и брошено на улице до ста человек.

Начались повальные аресты и расстрелы. Кулинич и многие члены Чрезвычайной комиссии успели скрыться. Скрылся и Никитин, он не явился утром на работу, тем самым спасся. Суханов был арестован в числе первых. Краснощекову удалось бежать, и вскоре он появился в Иркутске.

10

Город Владивосток в руках чехов. Это известие пришло во все уголки тайги. А через несколько дней – другое сообщение, что город взяли под защиту союзники во имя дружбы и симпатии к русскому народу. Кто был дальновиднее, тот понимал, чем кончатся те симпатия и дружба. Советы снова будут низвергнуты, власть перехватят белогвардейцы. А что они будут делать? Как они поведут себя? Можно было только догадываться и верить слухам…

Федор Козин поспешно собирался, чтобы в ночь уйти в Каменку, позвать с собой Петра Лагутина и снова уходить на войну, но воевать уже в своем крае. Зашел Гурин, косо посматривая на Федора, долго молчал. Наконец сказал:

– Ну кто тебя туда гонит? Сидел бы дома, большевики всё это затеяли, пусть они и расхлебывают.

– Эх, Гурин, Гурин, пропадешь ты со своей злобой. Надорвала тебе война душу – понятно, но что тебе плохого сделали большевики? Э, нечего сказать! Конечно, немногие бросились свою власть защищать. Все сидят по домам, даже ставни позакрывали, будто белые уже за поскотиной. Но недолго вам придется так сидеть. Придут, шомполами поучат – мозги светлее станут.

– Могли бы и не приходить, ежели бы вы добрее были ко всем. Новый мир построим… Достроились!

– И это говорит бунтарь девятьсот пятого года!

– Был бунтарь. Отбунтовался. Знай я, что так будут править ваши комиссары, то сроду бы не стал бунтарем.

– И такое в миру бывает, что верующий вдруг делался врагом всякой веры, коих я повидал немало.

– Но воевать за то, чтобы с тебя снимали портки? Увольте! Пусть Розов и вор, обманщик, но он не оставил меня в беде, всё дал, что мог. Раньше у него в лавке было всё, сейчас – крысы и вонь. Ограбила ваша братва и его. Всё похерили. Прощай!

– Прощай!

До староверской Каменки через перевалы и крутой подъем Чертовой Лестницы Козину пришлось прошагать больше ста километров. Там уже была собрана небольшая дружина, готовая выйти на помощь уссурийцам, где образовался фронт, шли бои.

Пётр Лагутин обнял Козина:

– Ждали и верили, что придешь. Пошли, перехватим – и по коням. Негусто нас набралось, но что делать! Народ затаился, чего-то ждёт.

– Ну, Петьша, что будем делать? – с порога спросил Бережнов. – Кажись, довластвовались, что все державы попёрли против нас?

– Рад?

– Не шибко. Был я с вами, а теперь куда податься? Может, посоветуешь?

– Бери свою дружину и пошли против этих всех держав. Один совет.

– Кишка тонка, чтобы с моей дружиной воевать против мира. Будь она потолще, то давно бы начал. Да всё страшусь. Что буду делать? Как всегда, выжидать.

– Запутаешься ты, Степан Алексеевич. Не распутать. Вот передаём тебе всю власть и ничуть не боимся, что не вернём её обратно.

– Ха-ха! Так и будет, что снова придет Коваль к власти. Теперь-то он многим старое припомнит.

– Тем хуже для него, для тебя тоже. Вы служите нам, но мы-то знаем цену этой службы. Как видите, не отказывались и от такой дружины, и от такой дружбы. Одно посоветуй Ковалю, чтобы он не очень-то злобил народ. Большевиков ему не взять, все уходят на фронт. Словом, ты, Степан Алексеевич, будь мудрее. Не вздумай бить со спины. Этого тебе никто не простит.

– Спаси Христос за совет, Пётр Исакович, постараюсь быть мудрым. Доброго вам пути!

– Ты, Петьша, за нас не боись, не дадим мы развороту ни Ковалям, ни другим брандахлыстам, – суетился Алексей Сонин.

Настя цеплялась за стремена, причитала:

– Хватит, поди, воевать-то, Пётр? Рази без тебя не добьют вражин?

– Не плачь. Без нас не добьют – это точно. Трогай! Ждите, скоро вернемся…

Дальневосточный Краевой Совет Народных Комиссаров объявил Дальний Восток на военном положении, обратился к народу с воззванием: «Завоевания рабочих и крестьян в опасности. Во Владивостоке белогвардейцы, правые эсеры и меньшевики воспользовались военной силой чехословаков, употребили все способы и заставили их пойти против рабоче-крестьянской власти.

Под защитой иностранных штыков и обманутых чехословаков они разгромили Владивостокский Совет, рабочую Красную гвардию, а теперь, прячась за спиной врагов народа, наступают на Никольск-Уссурийск.

Все рабочие и матросы, как один человек, встали на защиту революции, но сил оказалось недостаточно, и они после большого сопротивления отступают. Грязная рука предателей поднялась против завоеваний революции. Все на защиту Советов, ибо их гибель есть гибель России и революции!»

На помощь истекающим кровью владивостокцам спешили шахтеры Сучана, рабочие Свободного, Благовещенска. Но пока сила была на стороне белых.

Козин и Лагутин встретились с Гаврилой Шевченком. Это был уже известный командир Красной гвардии. Он пригласил друзей в свою палатку. По случаю встречи выпили спиртного. Разговорились.

– Как же ты разошелся с Колмыковым? Дружками, помнится, были.

– Были, даже побратались после одного боя. Но не всякое побратимство вечно, не всякое к сердцу. Не по душе пришлось Колмыкову, что я назвался большевиком. Споры, раздоры, попытка отравить. Хотел арестовать и предать суду. Но за меня пошли казаки из моего полка. Дальше – больше. Был я в отлучке, Колмыков схватил моего брата Ивана и расстрелял, мол, он распространял большевистские листовки. Он, и правда, то делал. Даже выступил перед казаками, доказывал, мол, Колмыков, Дутов, Гамов – все эти новоиспеченные атаманы хотят под флагом учредилки потопить русский народ в крови, а затем посадить на трон нового царя. Назвал Колмыкова авантюристом и проходимцем.

После этого мы и сцепились с колмыковцами. Дали им жару, угнали в Маньчжурию. Но они снова пришли и заняли Гродеково. Вот там-то и держали мы фронт против Колмыкова. Сейчас он рвётся к нам, чтобы свести со мной все счеты. Я тоже не прочь это сделать. Но суть не в Колмыкове, не в сведении счетов. Надо отстоять Никольск-Уссурийск, а уж затем двигать на Владивосток. Спас гада на фронте на свою голову!

– Как ты думаешь, устоим мы против белых? – спросил Козин.

– Тяжело будет. Но должны устоять. Плохо то, что мы остались без оружия. Прохлопали владивостокские советчики, не успели переправить оружие нам в тайгу. Всё захватили белые и чехи. А там столь было добра, что хватило бы на десять лет войны. Прохлопали ушами – будем отвечать потрохами. Так-то, друзья. Куда вас направить: к казакам ли, при винтовке и сабле, или на орудия?

– Куда же больше, как не на орудия. Стрелять из винтовки и рубить шашкой каждый сможет, а вот пушку не каждый знает.

– Не скажите, там и там нужна наука. Но не будем спорить. Пушки вас ждут. А вы, Валерий Прокопьевич, куда?

– Пойду с ним, буду хоть снаряды подносить, а там видно будет.

Тихое розовое утро подкралась и разлилось над Уссурийской равниной. В кустах на все голоса гомонили пташки. Поднялось солнце. По небу плыли редкие облачка. Вдали, курясь туманом, катил свои мутные воды Суйфун. Замерла и затаилась Фенина сопка, которую как могли успели укрепить защитники города Никольск-Уссурийска. Каждый понимал, что с падением Фениной сопки падет и город. Он отсюда просматривался, как на ладони. Из труб поднимались тихие дымы. В городе насторожённая тишина. Не видно людей. Лишь перекликались сонные петухи да выли собаки, почуявшие беду.

И вот взрыв снаряда разорвал тишину. Она враз раскрошилась, раздробилась от частой стрельбы: били пушки, стучали пулеметы, молотили тишину выстрелы винтовок. Густые цепи чехословаков вперемежку с белыми и японцами катились на город. Не выдержали, отошли. Снова бросились. Откатились. Красные части, переброшенные с Гродековского фронта, красноармейцы Никольск-Уссурийска, недавно организованные отряды из рабочих и крестьян упорно отражали яростные атаки противника, вооруженного новейшим оружием и броневиками.

Шишканов упарился подносить снаряды. Лагутин и Козин прямой наводкой молотили по противнику. Таяли цепи врагов, таяли ряды защитников. А бой разгорался все больше и больше.

Кавполк Гаврилы Шевченка десятки раз бросался в атаку, снова отходил на исходные позиции. Всем стало ясно, что город не удержать. Перевес был явный, тем более что японцы подбросили свежие силы.

К вечеру второго дня защитники Фениной сопки дрогнули, побежали, увлекая за собой даже смельчаков. Конный полк белых бросился рубить отступающих. Почему побежали? Потому что белочехи прорвали фланги и начали обтекать со всех сторон сопку. И быть бы многим порубленными, если бы вдруг с сопки не «заговорил» пулемет, отсекая белых от отступающих. Он строчил и строчил, иногда захлебывался, снова начинал строчить. Кто тот герой, что спас красных ценой своей жизни, – никто не знал. И когда белые повернули назад, когда уже с Фениной сопки начали бить пушки, поджигая город, пулемет замолк. Белочехи обстреливали город, не щадя детей, стариков и женщин. Красногвардейцы делали все, чтобы успеть эвакуировать ценности и советские учреждения. Их поддерживал бронепоезд «Освободитель». Он ушел из города последним. Отступая из города, красные части взорвали три железнодорожных моста.

Знаменательным было то, что пленные немцы и мадьяры, заключенные лагеря военнопленных, разоружили охрану, разбили склад с оружием, вооружились и первыми бросились против белочехов. Казалось бы, им надо было все сделать наоборот, пойти против красных. Но пленные знали, что, попади они в руки белых, то будут до единого расстреляны. Так поступали белые со всеми военнопленными немцами и мадьярами.

А уж тут, конечно, белогвардейские газеты расписали, мол, германцы дрались на стороне красных, потому что им это делать приказал кайзер. Не ново, много раз уже повторено.

Город пал. Чехословаки и белогвардейцы рыскали по городу, не обходя стороной даже больницы, искали советчиков, всех, кто хоть чуть был причастен к Советам, по отцу ли, по брату ли, вырезали рабочих и крестьян, имеющих у себя какое-нибудь оружие. Шли расстрелы членов рабочих союзов по полученным белыми спискам.

Один из батальонов белочехов выразил свой протест по поводу жестокого обращения с жителями, его командир переслал письмо об этом в штаб армии. В ответ карательный отряд предпринял попытку окружить и обезоружить легионеров, но командир батальона, а затем полка Вацлав Кировский разбил карателей и перешел с батальоном на сторону красных.

Здесь проявила себя в борьбе с Советами сотня Зосима Тарабанова, прорвавшаяся в город из армии Колмыкова, который, разбив Гродековский фронт, поспешно шел на Никольск-Уссурийск, чтобы соединиться с белочехами и вести с ними совместную войну против большевиков. Зосим Тарабанов собственноручно пытал и допрашивал захваченных рабочих, и, если жертва молчала, вспарывал ей живот, наматывал кишки на руку, как мужик мотает на руку веревку, и кричал:

– Заговоришь! Скажешь, где прячутся твои дружки!

Красные более ста шестидесяти километров отступали в сторону Спасска. Здесь решено было использовать бывшие укрепления, которые строились в период Русско-японской войны, занять выгодные позиции на подступах к городу. Спасск защищали двенадцать тысяч бойцов. Негусто, если учесть, что на красных шли белые, чехословаки, японцы. Но и в составе красных частей дрались чехи, китайцы, корейцы, мадьяры, поляки, эстонцы, литовцы и даже австрийцы. Чтобы как-то пополнить ряды красных, в городах Спасске, Имане, Хабаровске проходили съезды, где многочисленными голосами было решено мобилизовать всех граждан в возрасте от восемнадцати до сорока пяти лет. Предполагалось дать фронту до восьми тысяч боеспособных бойцов. Мобилизация, можно сказать, прошла успешно. Но сюда под видом мобилизованных, просто добровольцев влилось много врагов советской власти.

Колмыков лично давал задание Зосиму Тарабанову: подобрать лучших бойцов из своего отряда, под видом мужиков-бедняков втесаться в ряды красных и подрывать их армию изнутри.

– Что делать? Не саблей и револьвером размахивать, а пускать ложные слухи, что, мол, напрасно мы льем кровь, против нас идут все страны мира… Где возможно, подрывайте склады боеприпасов, при случае убивайте командиров. Понимаю, стрелять куда проще, чем вползти змеей в стан врага. Трудно. Но надо. Когда внедришься, пошлешь кого-нибудь из верных людей, чтобы они провели антисоветский съезд в Бикине. Там много казаков и староверов, которым едва ли по душе советская власть. Задание ясно? Действуй.

Зосим Тарабанов, одетый в крестьянский зипун, заросший рыжей щетиной, с десятком преданных ему людей, вооружившись старыми берданами, перешли на сторону революции, чтобы бить «белую сволочь». Это никого не удивило. Такие отрядики каждый день приходили из тайги, чтобы драться за Советы. Умело рассосались среди красных и начали свою подрывную работу.

Белые и интервенты, зная свой численный перевес, пытались взять город лобовым ударом, но скоро откатились, теряя раненых и убитых.

На заседании объединенного штаба Иван Шибалов предложил свой план взятия города.

– Обратите внимание, господа, вот укрепления, которые заняли красные. А теперь посмотрите на город со стороны деревни Воскресенки: здесь нет ни одного укрепления, местность ровная, где свободно могут пройти пушки, пехота и конница. Навалимся с фланга, здесь нас большевики явно не ожидают, а если и ожидают, то все равно мы сомнем их. И город наш.

– Хорошо. Что требуется для того, чтобы операция прошла успешно? – спросил Колмыков, хотя он знал план своего заместителя начальника штаба.

– Начать общий штурм города. Чехи наступают на укрепления, мы заходим во фланги красных, берем их в клещи и уничтожаем.

– План прекрасный, как вы смотрите на это, господа?

– Согласны.

– Вот и прекрасно, – улыбнулся Шибалов. – Красные тотчас же побегут. У них ведь не армия, а сброд мужиков. Мы же все старые армейцы, чехи тоже умелые бойцы, никто убивать не разучился. У них идеи, а одними идеями го́рода не удержать, к этому нужна военная выучка.

16 июля части Красной армии и Красной гвардии оставили цементный завод, а на второй день оставили город: не смогли устоять перед бешеным натиском противника. Начали отступать к Лутковке.

Об этом командование красных писало: «По стратегическим соображениям штаба недавно созданного Уссурийского фронта оставлены позиции города Спасска. В полном боевом порядке части отошли к станции Уссури, где закрепились на естественных рубежах широкой и многоводной реки, имеющей высокий правый берег, позволяющий создать долговременные оборонительные сооружения».

Так и случилось. Красные крепко засели на правом берегу Уссури. Мало того, что они оборонялись, так еще командование Гродековским фронтом разработало план контрнаступления против белых и интервентов. Три крупных отряда должны были форсировать Уссури. Предполагалось, что Центральный отряд нанесет стремительные удары по центральной группе войск, два других отряда сделают глубокий обход и зайдут в тыл противника, чтобы окружить его и уничтожить.

Гаврил Шевченок настаивал:

– Я очень прошу вас послать меня на Колмыкова! Разбить его и уничтожить – это дело моей чести. Я должен ему отомстить за все.

– Мщение, товарищ Шевченок, чувство благородное, но в данный момент мы должны мстить не одному Колмыкову, а всем врагам революции, – спокойно убеждал горячего командира командующий фронтом Сакович[66]66
  Сакович Василий Васильевич (?—1932) – бывший штабс-капитан Русской императорской армии, кадровый офицер-артиллерист, член Военного Совета Дальсовнаркома. 11 июля 1918 г. решением Дальсовнаркома Сакович назначен главнокомандующим вооруженными силами Дальнего Востока и одновременно главкомом Уссурийского фронта. 31 июля 1918 г. под руководством В. В. Саковича красный Уссурийский фронт одержал первые победы над белочехами в Хвалынском бою, бою у Каульских высот и у Шмаковского монастыря.


[Закрыть]. – Ты в порыве мщения можешь бросить бойцов на смерть. А умирать за революцию надо тоже умело и с толком. Командир Урбанович со своей группой и отряд под командованием Шевчука в четыре тысячи бойцов при двенадцати орудиях выходят с левого фланга на Каульские высоты, Флегонтов идет в центре, вдоль железной дороги. Вы, Шевченок, с шестьюстами красногвардейцами при шести орудиях и с десятком пулеметов грузитесь на речные пароходы, проходите по речке Сунгач к озеру Ханка, там ведёте боевые действия в глубоком тылу противника. Знайте, что вашей опорой могут быть только крестьяне. Мы помочь не сможем. Высадка у села Камень-Рыболов.

Шевченок, недовольный, что ему не дали возможность скрестить сабли с Колмыковым, покинул совещание, чтобы готовить отряд к трудному походу.

– Ну чего, чего ты беленишься? – зарокотал басом Лагутин. – Какая нам разница, кого бить и где бить? Кончай разводить сусоли и готовь людей.

Отряд Шевченка, пройдя на пароходах по живописным местам речки Сунгач, вышел в Ханку.

Стояло теплое и сухое лето.

– Эх, какое стоит вёдро! Сейчас травы бы косить, а не воевать, – вздохнул Лагутин. – Люблю косить травы. Духмяный запах над тобой, шелест трав и острая коса. Как там наши бабы да старики управляются? От Устина нет вестей уже почитай год. Не сгинул бы побратим. Запутался он в этой коловерти.

– Это уж так, – согласился Козин, опираясь на поручни пароходика.

А озеро Ханка катило и катило свои мутные волны, дыбилось и горбилось, как море. Утлые пароходики ныряли по волнам. Качалось небо, метался горизонт. Все ждали, когда покажется берег.

Скоро и берег. Уже стали видны дымы, мирные, спокойные дымы. Отряд Шевченка высадился, сельчане радушно встретили красных, уж эти-то не будут пороть и вешать, как делал в этом краю бешеный полковник Орлов, прибывший в поддержку Особого казачьего отряда атамана Колмыкова.

Имелись сведения, что у Орлова бойцов было столько же, сколько и у Шевченка, лишь на два орудия больше. Но Лагутин предложил пушки перебрасывать с места на место и громить врага прямой наводкой.

Три дня металась батарея Лагутина по позициям, три дня крошили их снаряды наступающие цепи противника. Разбили все пушки Орлова, немало белых перебили шрапнелью. Налетали и громили противника конники Шевченка. В боях с красными Орлов потерял за сто человек, отступил. Но им на помощь шел с крупным отрядом конников полковник Враштиль[67]67
  Враштиль Виктор Владимирович (1885–1920) – офицер белой армии, в 1919 г. командир Конно-егерского полка в Приморье (в Никольске-Уссурийском), с октября 1918 г. полковник; зверски убит 18–19 апреля 1920 г. в районе станции Верино.


[Закрыть].

Шевченок провел короткое совещание, где предложил снова садиться на пароходы и уходить на исходные позиции.

– Нам против Враштиля не устоять. Умирать надо тоже с толком и пользой, – повторил он слова Саковича. – Отступление – это еще не поражение. Мы на деле показали нашу силу, имеем поддержку со стороны народа. Пока достаточно.

А земля дрожала, гремели бои. Бежал из Антоновки от неожиданно напавших партизан в одном споднем атаман Колмыков. Были взяты Каульские высоты, побиты японцы, отогнаны к Спасску белые, однако командование понимало, что если скоро выступят в полном составе войска́ интервентов, то они разобьют красных.

Но пока воевали, пока работали.

Запаниковали было белые и интервенты, но с прибытием союзных войск ободрились.

Меньшевики и эсеры, шпионы типа Зосима Тарабанова вели, и небезуспешно, подрывную работу среди красных, порождали дезертирство.

В середине июля 1918-го находящийся в Маньчжурии адмирал Колчак начал создавать военную флотилию на Сунгари, сформировал в Харбине морскую роту, чтобы захватить сторожевой пост и населенные пункты в устье реки. Рота справилась с заданием и создала плацдарм для нападения на город Хабаровск.

Все, кто мог, работали против советской власти. Эсеры и меньшевики вопили о передышке в классовой борьбе. Но под их же руководством Зосим Тарабанов успешно провел съезд в Имано-Бикинской волости, где казаки и кулаки требовали ликвидировать советскую власть и всё передать в руки земства. Здесь же Зосим создал казачий отряд в триста пятьдесят сабель и ринулся уничтожать советских работников, гулять по тылам красных. Пусть этот мятеж и был быстро ликвидирован, однако он нанёс большой вред делу революции, породил неверие в силу красных, даже панику среди советских работников.

Пока красные еще наступали и били белых и интервентов, но в конце июля – августе интервенция на Дальнем Востоке усилилась, Владивосток и его окрестности были «взяты под охрану» союзными державами.

2 августа 1918 года японское правительство издало декларацию, в которой указывало, что оно, «движимое чувством искренней дружбы к русскому народу» и «стремясь к согласованию своих действий с желаниями американского правительства, а также союзников, решило приступить незамедлительно к выделению соответствующих сил для предположенной цели» и выслать некоторое количество войск во Владивосток.

США просили японское правительство немедленно выслать свои войска в Сибирь.

8 августа и английское правительство выпустило декларацию, где говорилось: «…Мы приходим как друзья к вам на помощь… мы не имеем намерений навязывать России какой-либо политический строй…»

30 августа подобную декларацию выпустило китайское правительство. 19 сентября – французское, 5 октября – итальянское. Все, как один, клялись в любви к русскому народу, тем самым объясняли посылку своих войск в Советскую Россию.

И пошла на Россию чужая рать. Тридцать тысяч японцев, шесть тысяч канадцев, одна тысяча англичан, одна тысяча французов. Встречали их почетным караулом, устроили парад по случаю прибытия генерала Жанена. Владивостокский городской голова Агарев произнес речь:

– Союзница послала на нашу территорию одного из лучших своих воинов ещё в то время, когда исход великого состязания не был предрешен. Добро пожаловать, генерал!

Вслед за Жаненом прибыл японский генерал Отани, который по решению Верховного военного Совета Антанты принял на себя общее руководство союзными экспедиционными войсками, а также руководство боевыми операциями войск на Уссурийском фронте. Этому генералу тоже устроили парад. Парад союзных и белогвардейских войск. Парад принимал начальник штаба Чехословацкого корпуса генерал Дитерихс.

Ожидался приезд командующего американскими экспедиционными войсками Уильяма Сидней Гревса. С ним следовали сорок офицеров и до двух тысяч солдат.

Таким образом, на территории Приморья собралось до пятнадцати тысяч экспедиционных войск, хотя соглашение Стран согласия предполагало направить до семи тысяч.

В конце августа вся эта рать интервентов ринулась на вооруженные силы красных. Но сломить их сопротивление было не так просто. Красноармейцы и красногвардейцы продолжали удерживать позиции Уссурийского фронта, даже часто переходили в контрнаступление, отбрасывая противника далеко назад. С 26 августа красные начали отступать в сторону Хабаровска, были оставлены Иман, Свиягино. В последний день месяца оставлен Бикин. Интервенты и белогвардейцы рвались к Амуру. Хотя бои шли всё еще с переменным успехом, всем стало ясно, что противника не сдержать. Было решено действующим войскам на Уссурийском фронте разбиться на отдельные отряды и вести с врагами партизанскую войну. Таким образом, советская власть на Дальнем Востоке практически пала. Враги под колокольный звон, под гром оркестров справляли победу над большевиками. Начальник штаба Чехословацкого корпуса Дитерихс принимал гостей, чувствуя себя хлебосольным хозяином. И гости ехали, спешили, чтобы урвать пожирнее кусок от российского пирога.