Текст книги "Распутье"

15

Генерал Степанов[70]70
  Степанов Николай Александрович (1869–1949) – генерал-лейтенант, военный министр в правительстве А. В. Колчака.


[Закрыть], верный слуга генерала Алексеева[71]71
  Алексеев Михаил Васильевич (1857–1918) – русский военачальник, генерал-адъютант (1916). Активный участник Белого движения в годы Гражданской войны в России, один из создателей и Верховный руководитель Добровольческой армии.


[Закрыть], который заменил после корниловщины Корнилова, встав во главе корпуса, доносил своему повелителю 17 сентября 1918 года из Харбина: «В середине мая положение было таково. В Иркутске и Забайкалье господствовали большевики, захватившие Благовещенск, Хабаровск и затем Владивосток. Часть чехословацких эшелонов (что-то около 16 тысяч человек) в это время успела добраться до Владивостока с ген. Дитерихсом и французским полковником (ныне генералом) Парисом. В Маньчжурии, вернее в так называемой полосе отчуждения Китайской Восточной жел. дороги, я застал полный хаос.

Бунтовавшие запасные батальоны “товарищей” были разогнаны и сменены в декабре китайскими войсками. Русская милиция заменена также китайской. Администрация жел. дор. сохранилась русской во главе с Управляющим дорогой генералом Хорватом.

Затем, пользуясь свободой от большевизма, в Харбине и на более крупных ж.д. станциях (Хайлар, Маньчжурия) собралось несколько тысяч русских офицеров (большею частью из войск бывшего Заамурского округа пограничной стражи, а также из войск, ранее квартировавших в Приамурском округе).

Масса эта оказалась по достоинствам своим не очень-то высокой и мало способной сорганизоваться в регулярные прочные единицы. Это с одной стороны, а с другой – у высших чинов отсутствовала необходимая воля и организаторские дарования, при наличности мелкой зависти и готовности к интригам. Союзники, т. е. японцы и отчасти французы (знакомые Вам ген. Накасима и лейт. Пелио), сразу же своим участием внесли много зла в попытке создать здесь русские войска. Так как сверху уклонялись от объявления формирования войсковых частей, то таковые стали сперва возникать самостийно. Забайкальского войска есаул Семенов выпорол на ст. Маньчжурия нескольких ж. д. агентов за их симпатии к большевизму и объявил сам себя атаманом. Ему дали сейчас же денег японцы и французы. Начался набор добрых малых, готовых на все, кроме установления у себя хотя бы тени необходимого воинского порядка. Небольшие удачи в мелких стычках с отдельными большевистскими бандами создали, с одной стороны, ложную славу Семенову, а с другой – непризнание им самим какой-либо иной, кроме него самого, высшей объединяющей власти, что особенно культивировалось господами японцами.

Нечто подобное создалось, но в значительно более мелком масштабе, и на востоке, на ст. Пограничная с самозваным Уссурийским атаманом есаулом Колмыковым, который, как оказывается, даже и не приписан ни к одному казачьему войску, а просто значится харьковским мещанином. “Атаман” этот также состоит под покровительством японцев, которые и субсидируют его денежными подачками.

Наконец, в самом Харбине возникла было офицерская организация полковника Орлова на более регулярных началах.

Еще в январе возникла на Д.В. мысль о сформировании в полосе отчуждения Китайской жел. дор. правительства из числа русских деятелей, собравшихся в Харбине, Владивостоке, Китае и Японии, причем главою такого правительства большинство избирало Управляющего Китайскою ж.д. ген. – лейт. Хорвата как лицо, особенно популярное в Китае. Однако эта мысль встретила среди наших дипломатических представителей в Пекине ряд сомнений в успехе ея осуществления, и было a priori предложено генералу Хорвату сперва создать некоторую вооруженную силу из числа хотя бы прибывших на Д.В. офицеров и, только заручившись этими необходимыми данными, реализировать свое выступление. А так как ген. Хорват всю службу провел вне строя и по медлительному, нерешительно-эластичному характеру своему и недоверчивости к сотрудникам мало гарантировал возможность определенной организации воинских частей, то для этой цели и был вызван Путиловым и кн. Кудашевым А. В. Колчак и, так сказать, навязан ими, чего, однако, тогда же никто А. В. Колчаку не высказал. Решено было, что ген. Хорват озаботится подбором хороших политических деятелей, а адмирал Колчак сформирует для него войска на основах дисциплины и строгой иерархии, в чем была обещана союзниками широкая помощь деньгами и оружием. Когда же то и другое будет готово, то только тогда генерал Хорват и выступит.

Честный, открытый, с сильной волей, глубоко и искренне любящий родину, А. В. Колчак принял это предложение и в конце апреля приехал в Харбин. Но здесь его сразу же враждебно встретили и японцы, определившие в нем крупного, стойкого, чисто русского деятеля, и старшие чины наши, и господа самозваные атаманы. В течение мая и июня разыгралась грустная и гнусная с точки зрения русских интересов драма, авторами которой были, конечно, японцы, режиссировали же свои. А.В. травили в Харбине все, а атаман Семенов отказался даже его принять, когда адмирал сам к нему приехал на ст. Маньчжурия. О каком-либо воинском единовластии никто и слышать не хотел: оно казалось опасным японцам, подозрительным для высших властей, стеснительным для младших чинов и контрреволюционным для масс.

В результате так никаких войск и не сформировали. Культивировались как бы наперекор основной идее лишь разные небольшие отдельные отряды, никого выше себя не признающие и составленные главным образом из китайцев, монгол и бурят. Затем возникло несколько высоких штабов и много генеральских должностей до главнокомандующего фронтом включительно. Завелась переписка, канцелярия, делопроизводители, а воителей состояло к 1 июля, и то “по спискам”, в отрядах, признающих адмирала, всего 740 человек, у атамана Семенова, – грубо не подчиняющегося ни адмиралу, ни ген. Хорвату – что-то около 1800 человек (китайцы, монголы, буряты, японцы, 100 сербов, 400–500 забайкальских казаков и немного русских офицеров), у атамана Колмыкова – 70 человек. Вот и весь боевой состав, друг друга не признающий и даже угрожающий один другому.

Вследствие всего этого 30 июня адмирал Колчак выехал в Токио, чтобы лично выяснить там, являются ли поступки ген. Накасима и некоторых офицеров японского ген. штаба, заключающиеся в подговаривании начальников русских отрядов не признавать адмирала и не исполнять его приказаний, их личными выступлениями против него или это делалось с ведома и одобрения начальника японского Генерального штаба.

В Токио, в присутствии нашего посланника В. Н. Крупенского и моем, адмирал имел по этому поводу беседу с ген. Танака – помощником Начальника ген. штаба, фактически – его главой. Ген. Танака против обвинений, высказанных адмиралом, не протестовал, но просил его “временно” оставаться в Японии, обещая призвать к высокой военной деятельности впоследствии, по выяснении условий интервенции союзников. Так А.В. и остался в Японии.

В июне весь Харбин был полон воплями о необходимости для спасения России призвать союзников, а главное, японцев.

Больше всего в этом отношении агитировал образовавшийся здесь еще ранее Дальне-Восточный Комитет, при участии бывшего члена Государственной Думы Станислава Вас. Востротина (кадет). Господа эти сочинили целое молебное послание от лица “лучших русских людей” и через ген. Хорвата отправили его в Токио к другим союзникам.

Вскоре (9 июня н. ст.) после отъезда адмирала ген. Хорват объявил себя Всероссийским Правителем, принявшим всю полноту власти, для чего выехал на ст. Гродеково, находящуюся на русской территории в Уссурийском крае.

Хорват организовал так называемый Деловой Кабинет, в состав которого вошла часть членов Дальневосточного Комитета, председателем его был избран Востротин. Пост военного министра принял недавно перед этим прибывший ген. Флуг.

Адмирал Колчак в состав кабинета приглашен не был ввиду того, что в бытность свою в Харбине он всех восстановил против себя…

Чехословаки, находившиеся во Владивостоке, сперва хранили нейтралитет, но затем, под угрозой выступления против них германо-австрийских пленных, обезоружили во Владивостоке и Никольске-Уссурийском большевиков. Роль при этом Дитерихса до сих пор для меня не ясна (лично мне с ним еще не пришлось увидеться). Официально он заявил как офицеру, командированному к нему адмиралом Колчаком, так и представителям генерала Хорвата, что он теперь не является русским, а только чехословаком, что считает Россию совершенно развалившейся, что никакого русского правительства ранее чем через два года создать нельзя, и что все русские военные организации подлежат немедленному роспуску. Ввиду этих суждений он категорически отказал в разрешении генералу Хорвату переехать во Владивосток.

В подобных переговорах прошел июль.

2 августа генерал Хорват, опять-таки не без совета японцев, воспользовавшись отсутствием ген. Дитерихса, проехал во Владивосток. Поезд его пропустили, но следовавшие сзади эшелоны с офицерскими ротами и чехами не были пропущены. Вследствие этого 5 августа произошла стычка на ст. Галенки. Чехи взорвали путь перед русским бронированным поездом, выстрелами из которого затем были убиты два чеха.

В августе начали прибывать во Владивосток, в Харбин и на ст. Маньчжурия войска, присланные союзниками согласно условий интервенции. Японцы ввезли 20 сентября в общем около двух дивизий, остальные силы союзники решили ввозить строго по условиям интервенции. Главное командование на так называемом Хабаровском и Забайкальском фронтах и общее всеми союзными силами взяли в свои руки, конечно, японцы, под командованием фельдмаршала Отани.

Американцы привезли свои войска из Филиппин, французы и англичане из ближайших азиатских колоний. Разумеется, по сравнению с японцами войска остальных союзников в боевом смысле представляют во всех отношениях величину незначительную. Русские отряды союзниками совершенно игнорируются, даже в их штабы и штабы союзников не приглашены русские офицеры, хотя бы для облегчения сношений с местным населением. Только отряд атамана Семенова имел отношение к штабу, вероятно, потому, что еще с самого начала существования этого отряда, с первой пачкой японских денег фактическим начальником штаба отряда был посажен сын покойного маршала капит. ген. штаба Куроки.

Весь август правительства ген. Хорвата и Дербера провели во Владивостоке, высиживая друг друга на измор, при более чем недвусмысленном отношении дипломатических и военных представителей союзников.

Наши послы в Токио и Пекине заняли в этом вопросе позицию невмешательства, причем, однако, кн. Кудашев, не делая никому исключения, передает официально все обращения, воззвания и манифесты каждого возникающего правительства, не считаясь с его credo, кроме ярко большевистских. Что касается вопроса об организации русской армии, то ген. Флуга об этом даже и слушать не хотят союзники.

Сперва союзников представляли во Владивостоке их коммерческие консула и старшие войсковые начальники. Но недавно вместо первых образован “Высокий совет комиссаров” из специальных представителей: от Англии – сэр Эллиот (бывший советник английского посольства в Петрограде), от Франции – г. Реньо (только что покинувший пост посланника в Токио), от Америки назначается также посланник в Японии г. Масаджеро. Между высоким советом консулов и старшими военными начальниками союзных войск, по-видимому, нет солидарности во взглядах.

Находящиеся во Владивостоке русские офицеры, сперва организованные (т. е. попросту нанявшиеся) революционно-большевистским земством, пытались было признать ген. Хорвата, но за это, вследствие навета Дербера, были публично разоружены по постановлению совета союзных консулов, приведенного в исполнение приказом ген. Накасима. Акт этот был настолько позорно обставлен, что присутствовавший русский артиллерийский чиновник (завед. оружием) застрелился.

Событие это вызвало много сочувственных и даже патриотических разговоров. Союзники удивлялись, они никак не могли представить себе, чтобы у русских сохранилось еще столь сильно выраженное чувство национальной чести. Но, однако, все это не помешало в день похорон многим русским дамам и господам принять приглашение и веселиться на благотворительном чае, устроенном, как бы нарочно, англичанами на палубе крейсера “Суффольк”.

В первых числах сентября происходит новое важное событие. Чехословаки, задержанные в дороге большевиками в Западной Сибири, прорвались под начальством чеха Гады в Забайкалье, взяли Читу и вошли в соприкосновение с только что начавшим наступление Забайкальским отрядом, состоящим из японцев, чехов и войск Семенова. Гада заявил себя во время борьбы с германо-большевиками в Сибири человеком решительным, расстрелявшим массы и перепоровшим еще большее число лиц.

Гада объявил себя главнокомандующим всеми русскими и чехословацкими войсками и, как только добрался до ст. Оловянная Забайкальской жел. дор., вызвал к себе ген. Хорвата и Дитерихса.

С прибытием Гады открылся жел. – дор. проезд в Иркутск и далее, чуть ли не до Самары, явилась, наконец, давно жданная возможность войти в сношения с Западной Сибирью и ее правительством.

20-го сентября н. ст. во Владивостоке собрались играющие доминирующую роль старшие представители союзников, правительства Хорвата и Дербера, Вологодский и «диктатор» Гада, третирующий пока всех и каждого.

В общем, все более и более выясняется, что союзники вступили в пределы России не ради спасения ее, а, вернее, ради своих собственных выгод. России никому не нужно. Установление у нас определенной твердой правительственной власти вредно для интересов господ союзников, желающих хозяйничать самостоятельно. Но особенно для них нетерпима организация русской военной силы.

Наглее всех это высказывают японцы, вносящие всюду интриги через своих агентов и закупленных ими русских пособников. Вступление японцев равносильно военной оккупации занятой ими территории. Например, в Хабаровске они присвоили себе амурские канонерки и их дорогостоящую базу под предлогом военной добычи, отнятой у большевиков.

Для своих расплат с русским населением они ввели особые боны, меняемые только на иены.

Соперниками японцев являются только американцы, сильные с промышленной и финансовой стороны, но слабые в военном отношении. Соперничество это уже обозначается явно: японцы порой как бы издеваются над американцами. Недавно, например, на протест американцев по поводу ввода японцами значительно больших сил, нежели это было оговорено в условиях интервенции, японцы насмешливо ответили, что они ничего не имеют, если американцы введут сюда большее число своих войск, даже большее, чем это может сделать Япония.

Тот же генерал Накасима и другие японские офицеры не стеснялись публично бранить американцев, по-азиатски стараются натравить на американцев других союзников и особенно нас, русских, всюду и везде подчеркивая, что американцы – явные сторонники большевиков.

Что касается американцев, то эти господа в политическом отношении, скорее, наивны и до сих пор еще продолжают смотреть на Россию и на наш большевизм по внушениям своей еврейской клики, которая являлась в С. Штатах до последнего времени единственным источником познания России.

Есть сведения, что в настоящее время эта ориентировка уже подверглась критике, и американцы хотят сами, помимо евреев, познакомиться с Россией, ее населением, укладом его жизни и экономическими нуждами. Но когда все это случится!

Англичане, как всегда, третируют нас свысока, а французы почему-то пока находятся под видимым влиянием Японии.

О китайцах я и не говорю: Китай сам все еще переживает революцию при дружелюбном содействии японцев, ссужающих деньги и оружие одновременно и северянам и южанам, как уверяют, делали они это и у нас, субсидируя также одновременно и Семенова (не признающего ген. Хорвата), и самого Хорвата, и Дербера, а весной даже хабаровских большевиков. Нельзя умолчать и о высказываемых союзниками чаяниях в отношении вознаграждения от нас за их «бескорыстную помощь». Еще с адмиралом Колчаком по этому поводу заводил разговор ген. Накасима, но А.В. довольно определенно уклонился от этого вопроса как стоящего вне его компетенции. Пока выясняется, что Япония, обездоленная железом, возьмет себе: 1) наши побережные районы, богатые железной рудой, 2) нашу часть В.-Китайской ж.д. и, видимо, еще с придачей 3) Владивостокского порта и Уссурийского края. Пока же японцы скупают пароходы на Амуре и занимают своими командами наши речные канонерки.

Американцы часто и много говорят о необходимости обеспечить за собой право на постройку жел. дор. через Камчатку на Иркутск (кажется) с эксплоатацией прилежащего района. Вопрос этот не новый и возникал еще до войны.

А как здесь жаждут многие получить от Вас, глубокоуважаемый Михаил Васильевич, хотя бы какие-нибудь указания, что надо делать и как поступать, чтобы спасти родину от грядущего рабства ея под игом не только Германии, но и тех же союзников, вступающих ныне в наши пределы, якобы, из бескорыстных побуждений!»

Генерал Алексеев дочитал письмо, тяжело вздохнул. Что он мог подсказать? Что сказать? Он уже стар и тяжело болен. Болен оттого, что в России идёт такая свалка, что Степанов прав: Россию скоро распродадут по частям. Грязь, грызня, возня. И все эти правители выеденного яйца не стоят. Авантюристы и подхалимы. Возможно, адмирал Колчак еще может что-то сделать. Но что? А ничего он не сделает. Не сделает потому, что нет среди белых единства. Да, нужна диктатура, диктатор, но где его взять? Адмирал Алексеев хорошо знал Колчака. В честности и смелости ему не откажешь, но он вспыльчив, он не дипломат. Нет, Колчак еще больше обозлит народ, отринет от себя. Но тогда кто же смог бы объединить силы белых? Кто?

– Россия погибнет, нам никогда не выйти из разрухи, если нам в этом не помогут иноземцы. А если помогут, то прав Степанов: быть нам рабами. Может быть, спасут Россию большевики? У них сила и единство. Как я их ненавижу! Будьте вы прокляты! – выкрикнул генерал Алексеев, скомкал письмо, упал на спинку кресла и умер. Теперь некому дать совет растерянному Степанову, Колчаку и иже с ними.

16

– Господин генерал, умоляю, отпустить домой. Ведь он рядом. С четырнадцатого года не был дома. Неужели вы не можете понять меня?

– Бережнов, понимаю, сам не меньше тебя хочу домой, но отпустить тебя не могу. Не могу! Чугуевскую волость контролируют большевики. Появись ты на минутку – и нет тебя. Белый офицер, друг Гады, – к стенке, и весь разговор. Не просись. Ты можешь дезертировать. Пойдут с тобой Ромашка, Туранов и все друзья. Даже можешь стать партизаном, красным партизаном. Тут уж я не удержу. Нырнули в тайгу, и нет вас. Вольно ты не уйдешь от меня, ни сейчас, ни завтра. И, зная твою честность, уверен: ты не дезертируешь.

Устин откозырял, вышел из вагона генерала, не спеша направился на берег Амурского залива. Остановился у кромки моря, долго и скучливо смотрел на волны, тоже медлительные и скучливые. В голове сверлила мысль: дать клич своим парням, бежать, немедленно бежать, уйти в тайгу и отсидеться там в это смутное время. Но тут же отбросил мыслишку как никчемную. Бежать, когда Россия стоит на краю пропасти! Нет, драться и только драться!

Туранов не спускал глаз с Устина. Он знал, как тяжело их командиру: рядом дом и не моги убежать до жёнки. Туранову легче: он проездом забегал домой, побыл в семье, теперь, получив новый заряд, мог продолжать борьбу. Ромашка тоже был у своих в Имане. А вот Устин… Эко мечется…

Хотел Устин написать письмо, да раздумал. Пусть лучше думают, что он еще где-то в Сибири. Смотрел, как солнце падает в море. Оно вначале село в тучу, долго держалось в ней, на минуту вынырнуло, бросило кинжальную дорожку на низкие волны и упало, но не в море, а за сопки, что виднелись вдали.

Вчера Гада сказал Бережнову:

– Возможно, очень даже возможно, что мы покатим снова на запад. России, наверное, мало того, что она пережила, придется пережить еще одну жуткую кровавую баню. Я встречался с адмиралом Колчаком, который проездом из Японии был здесь, наверняка он придет к власти. И, как мне показалось, это страшный и волевой человек. Только он может собрать под свое знамя весь мусор России.

– Вы не имеете права так говорить о русских людях, которым Россия не менее дорога, чем большевикам! – взорвался Бережнов.

Гада удивленно вскинул черные брови, красиво оттеняющие его большие глаза, мирно усмехнулся:

– Наконец-то заговорила в тебе русская национальная гордость. Так слушай: как я понял из разговоров с адмиралом, большевик – это самый опасный и коварный враг. Ты ненавидишь большевиков, я ненавижу тоже, хотя бы за то…

– …Что нам дорога к ним заказана, – перебил Устин. – Пороли, вешали… Вы же прекрасно понимаете, что Колчак – это еще одно жуткое кровоиспускание из нашего народа.

– Согласен, но Колчак – это имя, знамя, под которым соберемся снова же мы. А кто эти мы? Все царские прихлебатели, фабриканты, помещики, заводчики, охранники тюрем, придворные, дворянские пропойцы, попы, казнокрады – одним словом, та банда, которая хотела бы вернуть свое имя, свои капиталы, чины, привилегии, чтобы снова запускать лапу в казенный сундук. И не только эти люди, за Колчаком пойдет и зажиточный мужик. Всё это стадо будет убивать и вешать, мы то же будем делать. Делать во имя самодержавной власти, во имя чуждых нам интересов.

– Это так, господин генерал. Жаль, конечно, что так здорово запутались, а со временем еще больше и больше будем утопать в крови, грязи. Сила на стороне большевиков, мы в этом уже убедились. Там, где десять меньшевиков не могут уговорить сотню мужиков, хватает одного большевика, чтобы та сотня пошла за ним. Да, их мало, но мы и в другом убедились, что они растут, как грибы. Утром сорвали гриб, а к вечеру на том месте десяток. Пойдём, сложим к их ногам оружие, попросим, чтобы дали возможность искупить свою вину кровью. Пойдём, господин генерал!

– Нет, есаул, нет, Бережнов! Ты сам сказал, что дорога нам туда заказана. Не поймут нас большевики. Да и трудно понять: вешатели, прямо скажем, убийцы – и вдруг такой поворот. Нет и еще раз нет. А может быть, и да. Может быть. Видит бог, что скоро большевикам будет еще труднее. Возможно, они будут готовы принять и нас, принять, чтобы скорее покончить с гражданской войной, вывести Россию из разрухи. Если они этого не сделают, то Россия погибнет, ее проглотят чужие страны.

– Нет, генерал, чую, что они без нас обойдутся. А уж наклепают – это точно. Запутался я по самую маковку.

– А я еще больше. Но будем надеяться, что Колчак что-то даст России.

– Зальёт кровью и не почешется. А мы будем плыть по течению, плыть за этой сворой, как плывут по нашим рекам утопленники. Хорошие люди, плывут и никому не мешают. А мы мешаем.

– Не торопись, я тебе даю слово, что в России будет демократия, а не большевистская диктатура или самодержавие.

…Солнце село, багровый закат застыл в небе. Черные тучи окутали сопки, закрыли даль.

– Ну что, Туранов, всё тенью ходишь за мной? Боишься, что дезертирую, убегу к бабе своей? Нет, дружба. Баба бабой, а дело делом. Будем стоять до конца. Уронят – снова встану. А домой хочется! Туранов, дай мне крылья, слетаю и буду снова с вами.

– Тебе дал бы. Ты заслужил. Но где их взять? Влипли мы, Устинушка, влипли. То ненавидели одних большевиков, теперь я лично духа не переношу этих иноземцев. Так и хочется выхватить саблю и пройтись по их рядам.

– А чехи?

– Чехи, что чехи? Их обмишулили, сделали игрушкой в других руках. Чехи будут с нами. Но есть и такие, что не с нами, а с большевиками. Слушай, мы тут порешили, ежли ты согласишься, вырядиться под партизан и сбегать к тебе на родину. Как ты на такую авантюру смотришь? Мы ить авантюристы, как себя и нас называет Гада. А?

– Ба! Вырядились, пошли, а потом что? Придется рубить и стрелять своих.

– А мы не будем рубить и стрелять своих. Мы пройдем мимо своих в своем обличье, а мимо врагов – в ихнем. Ежели насядут японцы, то тем можно и жарку подкинуть. Подумай. Упроси Гаду, чтобы он отпустил нас. Мы, тебя жалеючи, такое придумали.

– Оставьте это при себе. Я не авантюрист, хоть и служу авантюристу. Пошли в поезд. Сентябрь, а уже ладно свежать стало.

Валерий Шишканов вышел из ворот тюрьмы. Его встретили Груня Глушакова с мужем. Шишканова чехи выпустили под большой залог: если сбежит, то залог останется у них. На то и шли.

– Ну, здравствуй, – подал руку Глушаков. – О тебе Груня много хорошего наговорила. Собрали, что могли. Теперь куда?

– Домой. Ведь с порога дома всегда виднее, что делать. По слухам, туда собрались наши бывшие красногвардейцы и красноармейцы. Почнем оттуда тревожить разную шушеру.

И вдруг Груня покачнулась, подалась назад, схватилась руками за грудь, застыла.

– Что с тобой, Груня? – поддержал Груню Глушаков.

– Устин, вон идет Устин Бережнов. Господи, жив!

Глушаков и Шишканов круто повернулись в сторону Устина. Он шел, позвякивая крестами, цокая подковками хромовых сапог по брусчатке. Вдруг остановился, будто кто его придержал. Медленно повернулся к воротам тюрьмы, с минуту постоял, побрёл дальше. Не узнал.

– Уходить надо. Бережнов уже есаул. Кто знает, кем он стал. Время меняет людей, обозляет, – заторопил Шишканов.

– А если позвать, если поговорить, – почти застонала Груня. Видно, не перегорела в ней любовь. – Не должен он нас тронуть. Ну, ребята! – Лицо почему-то залилось румянцем. – Он же наш. Он может быть нашим, если с ним по-хорошему. Он понимающий. Думайте же! Устин… – Но не дал крикнуть Груне Шишканов, закрыл рот рукой.

Устин уже подходил к парку, сейчас свернет в тень, а потом ищи его.

– Молчи. Устин с фронта меня отпустил, там он еще был человеком, теперь может расстрелять. Друзья давно стали врагами. Бежим отсюда.

В ночь с проводниками Шишканов ушел из Владивостока в Ольгинский уезд, чтобы дальше уже идти с группой по побережью и по ходу рассказать людям о зверствах, чинимых чехами, белогвардейцами – колмыковцами и орловцами. Где можно, то вербовать мужиков в партизаны. Это было партийным заданием.

Груня искала Устина. Нет, она не расспрашивала, а просто ходила по городу в надежде встретить его. Но Устин как в воду канул.

Поезд, отстукивая колесами на стыках рельсов, шёл на запад, оглашая протяжными гудками притихшую землю. Проплывала за окном ноябрьская тайга, в которой столько раз Устин охотился по чернотропу на кабанов, добывал соболей и изюбров и где ему в этот приезд так и не удалось побывать. Гада торопился в Омск, чтобы своим авторитетом остановить напрасное кровопролитие. Дело в том, что войска Учредительного собрания, как назвали себя тамошние белогвардейцы, начали чинить зверские расправы не только над сочувствующими советской власти и большевиками, но и чехословаками, которые выступили против репрессий. Он ехал спасать своих братьев.

Опоздал: кого хотели расстрелять, уже расстреляли. Мало того, так начались расстрелы членов Сибирского правительства. С народоправчеством пора было кончать. Но ко всему этому нужен был правитель, который бы смог взять всю полноту власти в свои руки. Кто им будет?

«Постановление Совета Министров от 18 ноября 1918 года.

I. Вследствие чрезвычайных событий, прервавших деятельность Временного Всероссийского Правительства, Совет Министров, с согласия наличных членов Временного Всероссийского Правительства, постановил принять на себя всю полноту Верховной Государственной власти.

Председатель Совета Министров Вологодский

II. Ввиду тяжелого положения страны и необходимости сосредоточить всю полноту власти в одних руках Совет министров постановил передать временное осуществление Верховной власти государства адмиралу Александру Васильевичу Колчаку, присвоив ему наименование Верховного Правителя.

Председатель Совета Министров Пётр Вологодский, Члены Совета Министров: Ж. Устругов, М. Зефиров, В. Ключников, С. Старинкевич и другие.

Колчак взял власть в свои руки. Но к этому готовились загодя. Иванов-Ринов и его помощник Волков еще 10 ноября захватили власть, распустили Думу. При роспуске Думы левая часть пела «Марсельезу», а правая – «Боже, царя храни». В этом немало помогли Иванову и Волкову эсеры, которые уговорили Думу добровольно «самораспуститься».

«Приказ Верховного Правителя к населению России. 18 ноября 1918 года Всероссийское Временное Правительство распалось. Совет министров принял всю полноту власти и передал ее мне, адмиралу русского флота Александру Колчаку.

Приняв крест этой власти в исключительно трудных условиях Гражданской войны и полного расстройства государственной жизни, объявляю:

Я не пойду ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности. Главной своей целью ставлю создание боеспособной армии, победу над большевизмом и установление законности и правопорядка, дабы народ мог беспрепятственно избрать себе образ правления, который он пожелает, и осуществить великие идеи свободы, ныне провозглашенные по всему миру.

Призываю вас, граждане, к единению, к борьбе с большевизмом, труду и жертвам.

Верховный Правитель, Адмирал Колчак.

И вот тут-то было над чем посмеяться генералу Гаде. В тот же день по приказу Колчака Гада разогнал и арестовал лидеров партии эсеров, которая произвела его в генералы, назначив командующим Екатеринбургским фронтом. Они призывали к совести и чести.

– Ха-ха-ха! – ржал Гада, хлопая себя по ляжкам. – К кому вы взываете? К кому, господа эсеры? Я не член партии, я всего лишь офицер, который привык исполнять приказы. Есаул Бережнов, прикажите препроводить товарищей эсеров в тюрьму. Вы, господа, как и большевики, адмиралом Колчаком объявлены вне закона.

– Но как же, как же? Ведь мы с вами вместе боролись против большевиков. Мы их трупами запрудили улицы городов и сел, – лепетал эсер Медведев.

– Вы начали великое дело, господа, мы его продолжим. До свиданья. Надеюсь, мы ещё с вами увидимся. Я даю слово генерала, что вы будете заключены в тюрьму временно, затем мы вас выпустим. Передайте арестованных конвою, – отдал приказание Гада и, повернувшись к Устину, резюмировал: – Ну вот, еще с одними говорунами покончено. Жаль, конечно, но что делать, приказ Верховного Правителя для нас пока закон. Хочу посмотреть, как он себя поведет.

– А куда теперь мы с вами, господин генерал?

– На фронт, господин есаул, будем снова бить красную сволочь. Если Колчак объединит все силы, то красным не удержать фронты. Они падут и побегут в Москву, а оттуда на север к белым медведям. Другого пути у них нет.

– На фронт – туда хоть завтра. Обрыдло возиться с безоружными людьми, даже стыдно.

– Возможно, и завтра.

Принесли экстренный выпуск газеты «Сибирская речь».

– Но это уже чёрт знает что! – выругался Гада. – Я дал слово генерала, а они что творят? Эсеров не довели до тюрьмы, их утопили в проруби. Пять человек убито при попытке к бегству. Узнать виновников и привлечь к полевому суду!