Текст книги "Венера – низкая звезда"

Иван лежал на спине, глядя то в потолок, который ходил ходуном при неподвижности люстры, то на Марину, которая уселась у него на коленках. «Продолжить нельзя отступать!», думала Марина, выбирая вариант «Продолжить!», смело отбрасывая всяческие «отступать!». Девушка потянулась к ширинке джинс Ивана и зачем-то испуганно спросила:

– Можно?

– Можно, – ответил Иван.

Вот и появился в Маринкиной жизни второй мужчина. Марина вспоминала, что она успела испытать с прошлым молодым человеком и, вспоминая, как она приобщалась в своё время к телу первого избранника, она в той же последовательности действий ласкала Ивана, пустив в ход процесса сначала свой смугленький кулачок, а затем и чувственный ротик. Ей нравилось, что Иван при этом не сюсюкал что-то приторно-ласковое, до тошнотворной слащавости безликое и показушное, а оставался спокойным, мужественным, словно и в момент ласки продолжал думать не иначе, чем о судьбах России. Потом это спокойствие Ивана Марину напрягло. Она бросила его ласкать, подтянулась лицом к его лицу, навалившись всем корпусом Ивану на грудь так, чтоб ему наверняка дыхание стеснило, и с силой ухватила Ивана за волосы. С шипением и почти что с агрессией заговорила ему в глаза:

– Теперь ты мой, мой, мой! Слышишь?

– Я – государственный, – сдавленно отшутился Иван. Марина, распалившаяся нежданной близостью, полушутя дала Ивану пощёчину. Оба они засмеялись.

– Ты мой! Никуда теперь не денешься: убью! – шипела Марина. Она была уверена в своих словах, ведь знала, что Иван никуда не денется, по крайней мере, в обозримом будущем. По крайней мере, пока девушка не закончит начатое… Марина привстала, опёршись рукою Ивану на грудь так, что он ойкнул, принялась снимать джинсы. Оступилась, упала на Ивана, оба они посмеялись, помогли друг другу избавиться от ненужной уже части одежды. Спугнутая неловкостью раздеванья страсть незамедлительно вернулась. Иван крепко в Марину вцепился, и ей нравилась его прямолинейность, простота, целеустремлённость в движеньях. Долгожданное, резкое, пёстрое, выстраданное одиночеством, самое сильное среди прочих, жизненно необходимое удовольствие докатилось до Маринки и с уст её сорвался шум. Иван плотно охватывал руками Маринину голову, в судороге выгибал над нею своё тело. Вот ведь штука: интим напал так неожиданно на них двоих, что не осталось сил дойти до спальни. Всё случилось прямо на сорном линолеуме кухни. Прошли ещё минуты. Страсть стихла, поугасла; всё для них двоих оборвалось, кончилось в тот момент; от былой роскоши былых минут близости как напоминанье на поверхности действительности осталось лишь небрежность застёгнутых одежд и пятна на Марининой водолазке, которые она пыталась вытереть салфеткой. Потом девушка плюнула на это дело, кинула водолазку в стирку, сама стала при Иване переодеваться. Стирала ластиком перевоплощенья пунктир психологической границы. Молодые люди перебрались с пивом в гостиную.

– Мне хорошо сейчас было… – начала зачем-то Марина, хотя можно было бы этого и не говорить, итак всё было обоим понятно.

– Мне тоже… Всё так… Так неожиданно, – отвечал Иван, лишь бы ответить, хоть и ясно было, что обоим говорить нечего и, главное, незачем им было говорить.

– Только не уходи никуда.

– Да куда я денусь…

– … с подводной лодки…

Неожиданная, хоть и нелепая и приевшаяся шутка Марины послужила для молодых людей нечаянным поводом к продолженью начатого. И в этот, уж второй за вечер, раз, так и не раздевшись полностью, молодые люди учинили на диванчике в гостиной невинную игру, которую язык не подымается назвать невинной. Всё случилось быстро и без проволочек; Иван сработал неплохо, Марина и в этот раз осталась довольна. Молодым людям вновь пришлось постыдно одеваться и застёгиваться, ещё как бы стесняясь друг друга, несмотря на свершившуюся уже второй раз близость.

Наверное, современному поколенью мысленно трудно ощущать себя раздетыми – будучи голыми они будто бы мыслят, что стоят теперь дешевле. И никакого стыда. Только расчет. Только бизнес, ничего личного, – как принято стало нынче объясняться.

Марина и Иван теперь расположились теперь в спальне… Отметили совокупленьем пребыванье в каждом помещении Марининой квартиры…

– Покажи грудь, – попросил неожиданно Иван; Марина его послушалась; теперь уж молодые люди совершенно друг друга не стеснялись и не стыдились своей обнажённости. Несмотря на новизну ощущений и заметный дискомфорт, Марина и Иван заснули рядом, впрочем, ненадолго: уж брезжил за окошком продымлённый загазованный московский рассвет.

Наутро, уже простившись с Мариной, Иван нежданно вернулся – с букетиком. Купил он плешивых роз-мутантов, знать мать их роза с каким-нибудь геоцинтом согрешила. Но благодарность Ивана, искренность его слов и простота его жеста были такими естественными, что Марина готова была простить уж что угодно. Даже то, что вечерком ей пришлось, почувствовав сильный зуд, бежать в аптеку за свечами «Флюкостат» от молочницы. Минздрав предупреждает: мойте линолеум тщательнее, прежде чем на него устраиваться…

С того дня стал Иван частым гостем у Марины. Отношения, можно сказать, сложились. Встречи продолжились. Разрыв если и предвиделся, то крайне нескоро. Девушка, что было совершенно непозволительно для столичных институток того времени, на время позабыла слова «барыш», «гешефт» и «успех»; об этих вещах она совершенно не мыслила. Марина, как это ни странно, пока что совершенно не задумывалась ни о материальной стороне отношений, ни о каких бы то ни было дальнейших перспективах: безрассудно, но в тоже время и с полной отдачей чувств и настроений, наслаждалась она тем, что было рядом… Разве стоит осуждать её за это?..

Иван проводил с Мариной свои уроки патриотического воспитанья. Вот чему он учил:

 
1. Твоё отечество зовётся Россией. Люби его превыше всего и больше делом, чем на словах.
2. Враги России – твои враги. Ненавидь их всем сердцем!
3. Каждый соотечественник, даже самый бедный – это частица России. Люби его как себя самого!
4. Требуй себе только обязанностей. Тогда Россия обретёт справедливость!
5. Гордись Россией! Ты должен гордиться отечеством, ради которого миллионы отдали свои жизни.
6. Тот, кто обесчестит Россию, обесчестит тебя и твоих предков. Направь кулак против него!
7. Бей негодяя всякий раз! Помни, если кто-то отбирает твои права, ты имеешь право уничтожить его!
8. Не будь скандальным антисемитом, но будь начеку с «Эхо Москвы»!
9. Верши, что нужно, без стыда, когда речь идёт о новой России!
10. Верь в будущее. Тогда ты станешь победителем!
11.??? (Этот пункт программы патриотического воспитанья Ивану пока не был ясен: не знал он, чему следует поклонятся – кресту али языческой каменной бабе; мнения его соратников-националистов по данному вопросу разнились.)
12. Ура, товарищи! Любо, братцы, любо!
 

Марине были в новинку подобные слова. Зачарованная, слушала она Ивана. Не могла она, разумеется, сразу всё понять и принять – слишком уж долго она не любила эту страну. Но какое-то рациональное зёрнышко в словах Ивана Марина не могла не приметить.

В один их дней, когда фитилёк чувства ещё не прогорел, но так и не подорвал тротиловую шашку отношений, между Мариной и Иваном приключилось нечто необыкновенное. То ли они всё уже попробовали, но не успели всем насладиться, то ли наоборот – они успели уже всем насладиться, но не всё ещё попробовали. Не суть важно.

По комнате были раскиданы вещи как след от судорожного раздеванья. Марина, полураздетая, лежала на животе на полу, подперев буйну голову обеими локтями, вжимаясь руками в череп, вестимо от боли и стыда. Палас своим ворсом болезненно врезался Марине в грудь, живот и рёбра. Возле Маринкиного левого локтя стояла нарядно разукрашенная баночка лубриканта, что продаётся обыкновенно в крупных супермаркетах на кассе, уютно пристроившись между жевательными резинками, батарейками, презервативами и шоколадками.

Национал-патриот Иван Сапин расположился над либералкой Мариной Синельниковой. Клином красным бил белое. Осатанело повторял зачем-то, как мантру, свои политические лозунги, стараясь, наверное, таким вот странным образом привить их суть Марине:

– Остановить коррупцию… Выселить все мигрантов… Да… Запретить всё… Всё американское! Да! Открыть концлагеря для несогласных! Господи!

Иван тяжело дышал, сжимая Марину одной рукой за талию. Марина пыталась что-то ему ответить, но с губ срывался только полухрип, полустон. Сапин закрывал Синельниковой рот рукою, сминал пальцами её губы, вжимая её голову сильнее в ворс паласа. Марина кусала пальцы Ивана, его руки, тогда он сильнее сжимал её и вновь продолжал повторять свои слова.

– Остановить коррупцию… Выселить всех цветных и раскосых… Да… Запретить всё… Всё американское! Да! Открыть концлагеря для несогласных! Господи! О, всё для русских! Построить… новую… русскую империю. Давить жидов! Мочить в сортире! Убивать! Ненависть! Ненависть! Да… Всё для русских, Россия – über alles! Я… Я – всё…

Марина совсем прильнула к полу, больно вжималась в пол всем корпусом, косточками таза, рёбрами. Чувствовала себя изничтоженной и растерзанной. Плакала от стыда и боли, ещё сильнее вжимаясь в палас, до розовых следов на смуглых скулах царапаясь лицом о ковёр. Но, вместе с тем, чувствовала девушка в себе неожиданное, острое, постыдное удовольствие оттого, что с ней так грубо и бестактно обходились.

Синельникова вернулась из душа, спотыкаясь. Иван сидел на полу, широко расставив ноги, потягивал пиво, ошалело глядя в одну точку. Позабыв, как она была только что опозорена и изничтожена, Марина села Сапину на одну коленку и с характерным щелчком глубоко поцеловала своего молодого человека, нежно обнимая его за шею.

– Спасибо, спасибо тебе большое… Я разбита, я совершенно разбита. Во мне, в моём теле не осталось ничего… – Марина подбирала слова, переводя дыхание, – ничего чистого, неизученного… И я счастлива! Знаешь, я счастлива!

Карие глазки Марины под плёночкою недавних слёз, с застывшим в них отраженьем люстры засветились ярко нехорошим, лукавым, сладострастным огоньком, так походившим на свет низкой звезды Венеры… Тоже мне, Венера в мехах нашлась! Доморощенная мазохистка…

…Вечером следующего дня Марина была в гостях у своих родителей.

Дорогою Марина чувствовала в себе нечто новое. Окружавшая её действительность не была девушке противна, как обычно. С удивленьем, граничащим по своей остроте с шоком, Марина подумала, что Москва ей теперь пришлась по нраву, да и Россия, в общем, нравится. Чадили ТЭЦ и крематории, чадил МКАД. Дым отечества был Марине сладок и приятен.

Отец Марины, Пётр Алексеевич, сидел на кухне, потягивал чай и меланхолично читал свою любимую газету «Завтра». Завидев в дверном проёме свою дочку, Синельников отложил газетку, бросив читать передовицу за авторством Проханова о грядущих ярких выступлениях несогласной молодёжи, в том числе и о грядущем «Марше миллионов», и возможных рисках для государственности. Что-то в его дочке переменилось: она вся будто бы лучилась.

– Папа, папа! Я хочу с тобой серьёзно поговорить, – начала Марина разговор.

– Говори, дочка, я слушаю, – спокойно ответил Пётр Алексеевич. Марина расположилась напротив него в неловкой, но энергичной позе – будто бы на кнопке канцелярской сидела. Отец её был, как и всегда, спокоен; сидел он ровно, в важной, но не нарочитой позе, демонстрируя свою осанку и статность, но чопорности в его облике не было ни на йоту.

– Ты знаешь, папа, я тут много подумала и поняла… Ты всё-таки был прав всё это время.

– В чём же именно, Марина? – спросил Пётр Алексеевич и отложил в сторонку лежавшую на столике газету, тем самым будто бы показывая свою заинтересованность в разговоре.

– Я тут много подумала и поняла, – повторилась Марина, – Россия – самая хорошая страна! Москва – самый хороший город! Русские – самые прекрасные на свете люди, лучше всех остальных! А все, кто думают о России, о Москве, о русских плохо – они сами плохие! Хуже всех. Вот.

Марина вывалила весь свой поток мыслей единым залпом, сбиваясь на отдельных слогах, в поразительном запале чувств и эмоций. Видно было, что Пётр Алексеевич с трудом сдержался, чтобы не рассмеяться. Он заговорил:

– Дочка моя, ты же совсем взрослая! Сколько раз я тебе говорил – пора уже отказываться от оценочных суждений.

Марина была удивлена реакцией отца; она искренне ожидала, что отец кинется незамедлительно облобызать дочку и с распростёртыми объятьями примет её в стан патриотов. В своём удивлении Марина отчего-то вспомнила обидную неожиданность детства: отвлекшись на задорного щенка, Марина на полном ходу въехала на своём трёхколесном велосипеде в телеграфный столб. То, что она испытала тогда, попав в детстве в опасное и обидное дорожно-транспортное происшествие, очень походило на то, что она чувствовала, услышав те слова отца.

– Папа, папа, ты что, ты не рад? – спутано вопрошала Марина.

– Рад, рад, конечно, дочка! – по-отечески мягко улыбнувшись ответил ей Пётр Алексеевич.

– Разве ты меня не этому учил?

– Этому, этому, Марина, – радушно говорил Синельников-старший, лишь бы дочка не обиделась, – Только вот я пересказывал тебе всё это иными словами. Я никогда не говорил, заметь, что Россия – лучшая, или что русские – лучшие. Я говорил всегда так: Россия – особая, у России – свой путь. И русские – особые люди, со своим путём. Не лучше и не хуже остальных. Просто мы такие, а они – такие. Наш долг – любить нашу родину, нашу Россию превыше всего. Защищать русских людей, таких же, как и мы, русских, во всём их поддерживать. Отстаивать всегда и во всём русскую идею – не потому, что она лучшая, а потому, что она наша, родная… И особая! Мы живём в богом отмеченной стране… Понимаешь?

– Понимаю… – почти что всхлипнула Марина.

– То, что ты полюбила страну, это, конечно, похвально. А слова «хорошо», «плохо», «лучше», «хуже»… Они, конечно, нужны. Но разве что в быту. А когда о серьёзных вещах говоришь – лучше избавляться от оценочных суждений… Ты не обиделась?

– Нет, папа, нет.

Вестимо, догадывался многоопытный и прозорливый Пётр Алексеевич, что дочка его к патриотическим взглядам пришла не самостоятельно и ненадолго. Наверное, это и в самом деле так: истинный путь из русофобов в патриоты возможен лишь после длительного и искреннего покаяния, помноженного на сильные впечатления обжигающих душу особых мгновений. Как то: на войну съездить, спасти чью-то жизнь, или оказаться самому на волосок от гибели… Ничего такого в жизни Марины не было, и Пётр Алексеевич это прекрасно понимал. Помнился ему и абзац из Достоевского: девочка сразу с порога заявляет громко, что бога нет; заявляет она так лишь потому, что студент научил, а научил бы свечку ставить в церкви – она бы свечку ставила…

Чувство любви к родине, к слову сказать, поубавилось в Марине не вследствие беседы с отцом, а после первого встреченного ею в метро обрыгана-алкаша, который источал на весь вагон смрад и вещал что-то в равной мере нечленораздельное и непотребное…

Об Иване Марина не сразу рассказала своим знакомым институткам. Но всё же поведала – вынуждена была, так многие уже догадывались, что что-то в Маринкиной личной жизни невозвратимо поменялось.

– А кто он у тебя? – спросила после Марининого рассказа об Иване девица – староста её студенческой группы.

– Иван у меня идейный борец, – горделиво ответила Марина.

– Борец? Ого! А борцам нынче хорошо платят, интересно? – спросил ещё кто-то из девиц.

Марина виду не подала, но и в самом деле, разговор её больно кольнул. Ведь в самом деле, в открывшемся ей чувстве она и позабыла о святой обязанности каждой современной девушки перманентно требовать большего. Низкий достаток Ивана никогда ею не обсуждался, но теперь, после того памятного разговора с институтками, она стала думать о малых возможностях Ивана Сапина всё чаще и чаще…

…Продолжали по-доброму общаться Иван и Марина, но тень раздора уже опустилась на них. Стали отчего-то спорить и ссориться молодые люди. Дело было не в темпераменте, и не в бесцельности отношений, и даже не в политических разногласиях. Дело было в чём-то ином; казалось, что-то пришедшее извне, зловещее и необъяснимое, мешает молодым людям наслаждаться друг другом.

Было темно и душно. После недавней брани, перешедшей в ласку, было и тяжёло и легко одновременно, как после грозы в душный день. Марина жарко дышала Ивану в шею, тот лениво закручивал на палец её локон.

– Ваня, а Ваня?

– Чего?

– Ну вот чего мы сегодня опять ругались?

– Не знаю. Сейчас и не вспомню уже… Да ладно, пустое. Что уж вспоминать теперь! Всё хорошо…

– Ты знаешь, мне иногда кажется, что это не мы ругаемся.

– Если не мы, то кто?

– Мы конечно! Я не это хотела сказать. Не мы виноваты в том, что мы ругаемся. Это что-то извне влияет. Как будто в нас какой-то вирус сидит.

– Вирус?

– Допустим, вирус. Людей им заразили, вот они все и ругаются меж собой. Злые стали, алчные. Ты посмотри, что вокруг.

– Да, неприятно всё вокруг, согласен.

– Отравили, отравили всех нас.

– Ну что ты, что ты? Не переживай. Всё хорошо, я с тобой буду.

– Спасибо, а я с тобой.

Они немного помолчали. Темнота довлела. Частые гудки доносились в открытое окно. Чьи-то каблуки стучали. Осатанелые машины проносились.

– Мы вместе, а в нас вирус. Ну, или бацилла какая-нибудь… Мы все как прокажённые, живём как в лепрозории…

– Ну что ты? Пусть даже так. Будем вместе с ним бороться, с этим вирусом, да? Он будет заставлять нас ругаться. А мы не будем, да? Назло ему не будем.

– Да, да, родной. Не будем…

Молодые люди заснули рядом, а на утро крепко повздорили из-за кукурузных хлопьев.

Двенадцатый год настал. Для народа, казалось бы, этот год предвещал многое: предстояли выборы. Для протеста оппозиции, тем самым, была подготовлена плодотворная почва. Главное было, как это обычно у нас водится, не сделать ненароком почву неплодоносной, перемешав её со всяким сором…

Народ жил сыто и спокойно, но всё громче и громче заявляли о себе некие лица, стремящиеся своими выходками доказать всем людям, что государственный режим невыносим, и жить в этой стране невозможно. Эти некие лица прибивали себя за мошонку гвоздём к Красной Площади, раздевшись донага, плясали в церквях, скандалили на площадях, провоцируя полицию на управляемую и закономерную агрессию в свой адрес, подрывали устои и порядки, нарушали своим несмолкаемым гвалтом тишину и покой граждан. Неясно было, по чьей указке они действуют и в каких целях; ясно было лишь одно – вели они себя последовательно как враги государства российского…

А что народ? Народ безмолвствовал.

Марина встречала новый год с родителями, хоть и потешалась над этой традицией. Всё прошло чинно и спокойно, по-доброму да по-семейному. Разве что Марина показательно отвернулась от голубого экрана телевизора во время новогодней речи сами-знаете-кого, и закрыла руками, как мартышка, с комичной ужимкой, уши, покамест куранты били двенадцать в ознаменованье наступленья нового года, кто знает, может быть что и года политических перемен…

…В один из тех дней общенья с Иваном Марина оказалась не на шутку обеспокоена: месячные всё никак не приходили. Плюс к тому неприятные болезненные ощущения стали наблюдаться при половом акте. Испуганная Марина сделала тест; оказалось, что она беременна, если верить тесту. Две полосочки – такие вот две полосочки: как двойная полоса на дороге, которую нельзя пересекать, если ты, конечно, не на скорой помощи едешь.

Девушка решила сообщить всё Ивану при личной встрече. Иван приехал после работы к Марине. Молодые люди сидели на кухне и пили чай, Иван, правда, пил пиво. Марина взяла в свои руки обе кисти Ивана, и, заглянув ему в глаза, честно во всём призналась. Иван выпустил Маринины кисти, подпёр обеими руками голову, так как ему вдруг показалась, что голова его потяжелела и вот-вот лопнет.

– Как же так получилось? Я же никогда в тебя не… – начал уж было Иван, да чего-то осёкся.

– Я не знаю… Может, когда два раза подряд, – сказала Марина, – А вообще, я не это хотела услышать. Ты что, не рад?

А как быть мог рад Иван? Потомок, это, конечно, замечательно, но он не планировал обзаводиться семьёй так рано. Иван слишком мало зарабатывал. Слишком мало мог сделать для счастья будущей семьи. Как человек патриотических наклонностей, Иван, разумеется, выступал против тенденций современного общества, направленных против семьи и деторождения; свой век Иван почитал за бесплодие без невинности; но, в самом деле, к такому повороту событий, к появлению потомства то бишь, молодой человек готов не был.

– Ты что, не рад? – спросила ещё раз Марина, уже собиравшаяся заплакать и учинить скандал; спросила, наверное, потому, что и сама не знала, следует ли ей радоваться или же не следует.

Одно спасло молодых людей от затяжного конфликта. Марина почувствовала себя резко дурно; она побледнела, поднялась температура, почувствовала резкую боль внизу живота, которую невозможно стерпеть. Молодые люди были вынуждены вызвать скорую помощь… Врачу неотложному, для которого нет ничего невозможного, сразу пришёл на ум диагноз: внематочная беременность. Требовалось неотложное хирургическое вмешательство: открылось кровотечение в брюшную полость. Марина была госпитализирована в отделение экстренной гинекологии института Склифосовского…

История болезни.

Марина Петровна Синельникова, 22 года, безработная. Экстренно поступила в отделение экстренной гинекологии НИИ СП им. Склифосовского. При поступлении жалобы на мажущие кровянистые выделения из половых путей, повышение температуры до 37,8, боли внизу живота, слабость.

Анамнез. Наследственность не отягощена. Перенесенные общие заболевания: ОРЗ, детские инфекции. Гемотрансфузий не было.

Менструальная функция: менструации с 13 лет, установились сразу, менструации регулярные по 4 дня через 28 дней, менструации умеренные, безболезненные. После начала половой жизни характер менструаций не изменился. Последняя менструация три недели назад.

Секреторная функция: выделения сукровичные, скудные.

Половая функция: половая жизнь с 19 лет; половая жизнь регулярная; случайные половые связи отрицает; половое влечение и чувство удовлетворения имеются; болей при сношении нет; от беременности предохраняется презервативом или методом прерванного полового акта – по обстоятельствам.

Беременности отрицает.

Перенесенные гинекологические заболевания отрицает.

История развития данного заболевания: считает себя больной с 13 января сего года, когда вечером во время полового акта возникли резкие боли внизу живота. Через несколько часов боли прошли без приема лекарственных препаратов. Вчера около 22:00 на 5 дней раньше предполагаемого срока очередной менструации появились умеренные кровяные выделения из половых путей, возникли резкие боли внизу живота с иррадиацией в прямую кишку, чередующиеся с тянущими болями. Лекарственные препараты не принимала. Вечером боли резко усилились, больная обратилась в службу скорой помощи и была доставлена в НИИ СП им. Склифосовского.

Диагноз: подозрение на нарушенную внематочную беременность.

Данные трансвагинальной эхографии: в ампулярном конце левой маточной трубы определяется округлое образование с высоким уровнем звукопроводимисти, образование диаметром 2,7 см. Жидкость в прямокишечно-маточном пространстве.

Показано экстренное хирургическое вмешательство. Показания: постановка окончательного диагноза, выполнение оперативных действий в объеме, адекватном окончательному диагнозу.

Доступ: поперечный надлобковый разрез (чревосечение по Пфанненштилю).

Ход операции. После соответствующей обработки операционного поля произведен послойный разрез брюшной стенки, поперечный над лоном. При вскрытии брюшной полости обнаружены: гемоперитонеум 50 мл, левая маточная труба утолщена в ампулярном отделе до размеров 3 см, багрово-синюшного цвета. Матка увеличена, придатки не изменены. Источника кровотечения нет. Вероятно, имел место заброс крови из маточных труб в брюшную полость, что вызвало резкую боль. По показаниям выполнены оперативные действия в следующем объеме: левосторнняя тубэктомия, цистэктомия, аспирация крови из брюшной полости. Брюшная полость осушена. Рана брюшной стенки зашита полностью. Наложен внутрикожный кисетный шов. Моча светлая. Учитывая увеличенную матку, решено провести выскабливание слизистой матки. Длина матки 8 см, удалены остатки плодного яйца.

Окончательный диагноз: нарушенная трубная (ампулярная) беременность по типу трубного аборта. Гемоперитонеум – 50 мл.

Окончательный диагноз: неполный самопроизвольный аборт на малом сроке беременности. Заброс крови в брюшную полость из маточных труб.

Врач к. м. н. И. В. Менгелев, ассистент И. А. Розанов.

Марина достаточно быстро оправилась после операции. Единственное, о чём жалела девушка – шов после операции испортил её изящный животик. Сильнее шрама Марину беспокоил Иван. Чувства её к молодому человеку неизбежно остывали. Трещина в отношениях пошла от реакции Ивана на Маринину несостоявшуюся беременность. Стала девушка примечать за Сапиным многие огрехи, первым из которых был низкий достаток. Отсутствие хорошего заработка и нежеланье устроиться в жизни лучше – вот повод для инвалидности гораздо более очевидный, чем отсутствие какого-либо органа. Так полагала Марина. Таков был наш век…

…В ту зиму неожиданной популярностью у молодёжи стали пользоваться портативные компьютеры – планшеты. Вначале появились фирменные, с характерным надкушенным яблочком на упаковке, а затем и китайцы навострились делать нечто подобное – попроще и подешевле, для тех, кто победнее. Поразительная вещь: техническое средство прогресса способствовало лишь только дальнейшей деградации молодёжи. Интересно, что бы подумали обитатели этой планеты, жившие в начале века, если бы узнали, что их потомки используют переносное средство неограниченного доступа к любой информации исключительно для пустопорожнего общения и развлечений? Наверное, они пришли бы в недоуменье. На век нынешней молодёжи пришлась знаменательная мутация прогресса: техническое развитие теперь не способствовало развитию личности человека, а, напротив, способствовало её разложению путём глубокого погружения человека в пучину безграничных удовольствий.

Личность человека в этой тьме ложно приятного обезличилась, казалось бы, окончательно: ещё важнее стало для молодых людей быть такими, как все. При всём этом ярком индивидуализме молодёжи и поиске личного пространства, личное пространство в реальности, а не в виртуальном измерении, сокращалось до бледной интимной точки: теперь все аспекты жизни молодых людей незамедлительно сопровождались подробным репортажем в интернетах и в социальных сетях.

Большинство Маринкиных знакомых институток уже вовсю тыкали наманикюренными пальчиками в экраны модненьких девайсов. Движения пальцев девиц по экранам поначалу забавляли Синельникову, так как напоминали те движения пальчиками, которыми девушка пробавлялась вечерами, покуда была девушкой одинокой.

Первое время Марина мысленно выступала против модных тенденций. Девушка вспоминала забавную историю из детства. Ребёночком Марина очень не любила ходить в детский садик. А там была одна девочка, самая популярная, причём ещё с яслей начала она проявлять своё влияние на погодок. Эта девочка грызла пуговицы, оторванные от одежды. Затем она стала всем советовать делать то же самое, так как грызть пуговицы, по её мнению, не только вкусно, но и модно. Так в детском саду началась поголовная эпидемия: все теперь грызли пуговки, Марина не была исключением. Конечно, пуговицы не были вкусными, но все малышки, как одна, громко говорили, что это лучшее лакомство. Закончилась модная тенденция почти печально: одна девочка подавилась пуговицей, да так, что это всё чуть не закончилось exitus letalis; без врачебной помощи не обошлось; этой несчастной девочкой, жертвой моды, была как раз таки, кто бы мог подумать, Маринка…

В конце концов, Марина уступила соблазнам: под влиянием рекламы и опыта подруг ей тоже захотелось заполучить планшет. Родители свыше специально обозначенной суммы в месяц не присылали, чтобы девицу не баловать. Тогда Марина обратилась с соответственной просьбой к Ивану:

– Ванюша, я хочу, чтобы ты мне подарил планшет. У меня день рождения как раз скоро.

Иван глубоко затянулся сигаретой.

– Ты что, дура? – обозлился Иван.

– Ты представляешь, сколько я зарабатываю? Мне не дают жить! Узурпаторы! Сионисты! – неожиданно распалился Сапин. Марина почти заплакала – скорее всего, для вида. Так или иначе, планшет она не заполучила…

Точкой примирения в раздорах Ивана и Марины выступало их совместное дело, если можно это, конечно, назвать делом – протест. Странным образом вместе с ростом благосостоянья граждан, особенно столичных жителей, росло в них и недовольство. Происходило нечто совершенно необъяснимое: под одни знамёна, ради общего протеста, становились либералы и сталинисты, нацисты и демократы, антифашисты и сепаратисты. Как тут не вспомнить басню Крылова о лебеде, раке и щуке? Иван принимал со своей ячейкой нацболов самое деятельное участие в готовящихся грандиозных, по мнению их учредителей, акциях протеста. Не гнушался он сойтись и с отъявленными либералами и антифашистами ради общей, так сказать, борьбы. Не понятно лишь было, чего хотели все эти люди, чего им недоставало для полноценной жизни. Вестимо, во всём виновно было отсутствие цели в жизни, отсутствие труда, действительно полезного для общества. Избыток свободного времени, нереализованная энергия и острое желание проявить себя – вот те факторы, которые, пожалуй, сильнее всего мотивировали несогласную молодёжь на протест.

В одном из столичных ночных клубов планировался политический вечер, спонсируемый молодым двадцатичетырёхлетним оппозиционером-либералом, сыном зажиточных господ. Иван был приглашён; с учредителем мероприятия он был ранее знаком, мечтал с ним познакомить и Марину. Так вот и появился на горизонте Маринкиной жизни господин хороший в сапогах Алексей Анатольевич Билич.

Клуб, где должна была происходить политическая сходка, плавно перетекающая в пьяную оргию, был уже Марине знаком. Фасад заведеньица украшали золотые пальмы, толстозадые слоны и не менее толстозадые Шехерезады, подменившие на своём посту кариатид. Марина перепутать никак не могла – именно тут она была год назад со своим бывшим молодым человеком Виктором; именно там он ей изменил, и именно там оборвалась история их отношений.

Участники и гости уже расползлись по барным стойкам. Набриолиненный конферансье учтиво объявлял участников сходки, поочерёдно приглашая их на сцену. Представителей самых разных политических течений нарочито перемешали в порядке выступлений, чтобы они между собой не переругались и чтобы у зрителей в голове всё окончательно перепуталось.