Текст книги "Венера – низкая звезда"

После объяснительных бесед, кое-как проливших свет на биографии и происхождение молодых людей, и хоть как-то скрепивших их отношения, стали они придумывать и другие варианты совместного досуга… Кафе им не нравились, публика попадалась вечно жуликоватая, да и дороговато выходило для студенческого всегда дырявого кармана. Погода стояла хорошая, началось и лето, гуляй – не хочу; молодые люди стали наведываться с пешими прогулками и в другие районы города-героя Москвы, после того как обшастали почти всё Измайлово, с Первой по Шестнадцатую Парковую улицы включительно. Москву Анна, надо сказать, знала посредственно – сказывалась суета и дефицит времени, присущие обучению в мединституте. Живя в общежитии седьмой год, Анна устраивала вылазки в центр не чаще раза в месяц. Пётр просвещал её, готовую к крещенью кривыми московскими проулками неофитку. Позже молодые люди открыли для себя кинотеатры, и как бы не были низки цены при развитом социализме, к концу месяца таких вот прогулок и киносеансов вкупе с портвешком в Измайловском парке растаяла Петина аспирантская стипендия. Ничуть не раздосадованный этим, Пётр обратился в письме за материальной помощью к родителям в Новосибирск. Старшее поколенье не отказало младшему: родители Петра были теми ещё шестидесятниками, часто пели под гитару про покачнувшийся купол неба и посему деньги на романтические траты выслали безо всякого промедленья…

Кино-то оно конечно хорошо, как и мороженое, как и Арбат с Разгуляем в придачу, как и портвешок, но, понятное дело, этим увлечённые друг другом без меры молодые люди насытиться не могли: хотелось им уединенья. И это естественно. Водить Петра к себе в общежитие Анна не могла: коллега её вернулась из Прибалтики, ставшей почти что заграницей, да и комендантша Петра не пустила бы. Очень волновал их обоих интимный вопрос, однако, Анечка, робкая душонка, чего-то медлила и всё ломалась, стесняясь к Пете в гости наведаться. Лишь спустя почти месяц прогулок дала согласие…

Пётр в самый крайний момент предупредил подругу свою, что живёт не один, а с бабушкой по отцовской линии; видимо, стеснялся этого факта.

О Петиной бабушке по отцу тоже следует замолвить словечко. Как человек совсем уж старой закалки, она не то что бы дела-делишки новой эпохи понять и принять не могла, но даже шестидесятничесво, космические порывы и безудержную романтику Петиных родителей не воспринимала. В одном лишь сходились взгляды трёх поколений Синельниковых, что главным в жизни должно быть дело. Если вторым пунктом в жизни для младших поколений была любовь, то для Петиной бабушки второе место в перечне важнейших жизненных ценностей прочно заняла дисциплина.

На волне перемен, окативших всю страну как цунами окатывает прибрежные лачужки, с пожилой женщиной случилось несчастье. Её психика решила не бороться со всем тем, как она это воспринимала, ужасом и хаосом, разбродом и шатанием, что наводнили новые дни. После череды правительственных похорон, памятной «гонки на лафетах», Петина бабушка предпочла ни с кем не общаться, кроме господина Альцгеймера. По редким бытовым фразам, брошенным внуку, понятно было, что пожилая женщина ещё сохранила рассудок и даже какую-то логику рассуждений, но словно в протест всему происходящему в стране, взяла она обет молчания и невмешательства, который практически не нарушала.

Не смотря на проблемы с психикой и с мелкой моторикой, столь характерных для старчества, Петина бабушка нашла себе занятие по нраву. Словно Пенелопа, ожидающая возвращения своего Одиссея, пожилая женщина тоже чего-то ждала, видимо, возвращения старых врёмен, и без устали вязала, каждую ночь спуская с петель пряжу ради дальнейшего перевязывания.

Когда Анна переступила порог Петиной квартиры на Измайловском бульваре, они оба сразу преодолели узенькую, забитую хламом прихожую, чтобы пройти в гостиную поприветствовать бабушку. Пожилая женщина сидела в кресле-качалке, раскачиваясь с небольшой амплитудой, и вязала. Её творение из пряжи заполняло, казалось от испуга, половину комнаты и выглядело, мягко говоря, странновато, если не сказать – жутковато. Непонятно было, чем было это вязание изначально – или носочком, или свитерочком. После долгих распарываний и перевязываний заново этот объект оброс коленцами, рукавами, штанинами и кружевами, воротничками, карманами, словно старуха вязала свитер на суковатое разлапистое полено гомерических размеров. Вспоминается в связи с этим дурная присказка: как говорится, не пришей к кобыле хвост…

Старуха всё кивала головой, но это был не приветственный жест, а последствия той привычки совершать постоянно повторяющиеся непроизвольные движения, как бы успокаивающие психику, что популярна у пожилых людей. Бабушка появление молодых людей совершенно проигнорировала.

Особым взглядом оценивала Анна убранство комнаты. Взгляд этот бывает и у неиспорченных, немеркантильных ещё девушек: с особой ясностью и трезвостью во взоре стремятся они обхватить всё, вплоть до мельчайших деталей, убранство жилища их избранников. Это бывает очень полезно при изучении характера и привычек своей второй половинки и плюс к тому позволяет пролить свет на происхождение и особенности семейного уклада будущих спутников жизни. Так вот и Анна. Что она видела вокруг себя? Дом, куда она пришла, был типичной квартиркой небогатой московской интеллигенции. Трудно было понять, какое поколенье подряд семья эта обитает в столице, за это отдельное спасибо следует сказать советской власти, насоздававшей социальных лифтов, благодаря которым перемешались окончательно классы и появились новые страты в обществе. Старые интеллигентские семьи поистрепались и поизвелись, отдав весь свой цвет во всяческих мясорубках истории, но всё же кое-где сохранились с присущими ими порядками и обычаями; зато наплодились, появились с нуля семьи нового уклада: новая советская интеллигенция. И, надо сказать, интеллигенция от инженерии чище была чем интеллигенция от номенклатуры или, уж тем более, упаси от них боже, диссидентская, генетически нерусская, русофобская по духу квазиинтеллигенция, по накуренным кухням обсуждавшая, как нам Россию обустроить, мечтая притом лишь о сытости собственного брюха.

Всё же, наблюдалось в Петиной квартире некоторое запустенье. Видно было, что истинные хозяева, создавшие интерьер, стиль и уют помещения, покинули своё жилище, а оставшиеся двое внесли свою правку: Петя прибавил к образу квартирки холостяцкую бытовую неустроенность, а его бабушка – стариковскую затхлость и захламлённость.

Словом, не понравилось Анечке в гостях у Петечки. Она ждала большего, но ничего дурного не было в этом стремлении: желание жить лучше было для неё лишь желанием лучше жить, и ничем иным, потребление не стало для неё главенствующим мотивом в жизни… Пока что.

Петр возился на кухне, приготавливая нехитрое угощение для подруги своей, а та, в свою очередь, внимательно за ним наблюдала. Готовил Пётр по-мужицки так себе, без изысков, но сытно, с обилием специй. А у мужчины холостяцких привычек, как известно, и посуда на кухне только непарная… Анна была довольна: парень ей достался отнюдь не безрукий. Петина бабушка осталась в гостиной, стуча спицами; к молодым людям, ужинавшим на кухне, она не присоединилась, и вообще непонятно было, питается ли она чем-либо или довольствуется исключительно своим бесконечным вязанием.

Окончив почти безмолвный ужин, который можно считать романтическим лишь в силу взаимной влюблённости, нет, скорее влечения друг к другу, что возникло у сотрапезников, молодые люди отправить на балкон перекурить. Казалось им, что продукция табачной фабрики им. Урицкого была в тот раз особенно хороша. Выкурив по одной, а там и по две, Анна и Пётр остались на балконе подышать терпким московским воздухом и наслаждаться видами. И как-то так вышло, что Аня облокотилась на поручень балкона, а Пётр подошёл сзади, обнял свою подругу за почки. Понравилось и девушке такое прикосновение, даже когда руки её молодого человека опустились с почек и талии ниже, уже в почти совсем непозволительную, полуприличную область. Да, чёрт возьми, Анне нравились эти прикосновения, она зарделась, задышала чаще… но вот обернулась через плечо и увидела за собой, помимо облапившего её Петра, за стеклом и за оборонительной линией из бесконечных фикусов, гераней и кактусов на подоконнике мерно раскачивающийся в такт вязанью седой старушечий пучок волос, собранный на двух карандашах. Вот что и надоумило Анну оттолкнуть от себя Петра…

Несколько оконфуженные, вернулись молодые люди с балкона, для того, что бы проследовать в комнату к Петру. Оставленная там Синельниковым заначка смирила их обоих: на рабочем столе Петра в окружении книжных полок красовалась бутылка хорошего на этот раз вина, отнюдь не портвешка, и угощенье к нему. Анна умилилась дальше некуда, и приступили они к десерту. Только вот всё же Анечка не позволяла Пете вольностей, хоть они и остались наедине: наверное, ввиду того, что бабушка оставалась в комнате рядом и всё слышала… Да и не осталась она, вот же неблагодарная женщина, у Петра на ночь – после опорожнения бутылки вина отправился аспирант Синельников провожать аспирантку Петрову по влажному ночному искрящемуся Измайлово до общежития…

Анна боялась появляться в гостях у Петра после первого посещенья, и их странные вечерние прогулки, без цели и маршрута, продолжились. Как-то раз в один из таких вот променадов оказались молодые люди в совсем уж дикой части Измайловского парка. Неожиданный напал на них интим. Петя Аню со спины обнял в дымчатой чаще; девушка почувствовала крепкие мужские руки у себя на почках, и всё поняв, выгнула она уж было спину ланью, как вдруг страшный, нехороший шорох почудился ей в отдалении. Аня оттолкнула от себя Петю с испугом. Тот виду не подал, даже учтиво извинился за свою фривольность, но дорогою к трамваю вдруг стал он сетовать на жизнь и браниться на век текущий. Речь его пестрила словами «фарца», «лимита», а ещё «Виктор Цой». В каждую эпоху, кроме разве что десятых годов двадцать первого века, были знаковые певцы своей эпохи, соответственно, встречались и люди, этих менестрелей не признававшие – то ли в силу неприятия действительности, то ли в силу хорошего вкуса. Пётр был как раз из таких людей – всё перестроечное, включая и социальные пертурбации и искусство новой поры перемен в равной мере было ему противно.

– Петя, ну что ты злой такой? – вопрошала его Анна. Кусты мрачно качали своей изумрудной зеленью. Небо чадило. Пётр и в самом деле злился.

– Ты злой такой, потому что я… отказала, прости уж? – спросила робко Анна.

– Аня, ну что ты! Просто…

– Что – просто?

– Да посмотри, что вокруг. Брат на брата. Всем – лишь бы жрать да жрать… Фарца, лимита одна сплошная кругом.

– И что, что фарца, лимита? Век-то новый, жизнь-то новая! Всё, Петя, образумится, только срок пройдёт.

– Да ничего не образумится…

– И в самом деле ничего, если такие как ты будут продолжать ныть, – зло сказала Анна, не рассчитав запал фразы.

– Вот и иди Талькова своего слушай! – огрызнулся Пётр и выпустил Анину смуглую ручку из своей руки.

Впрочем, уже всего лишь час спустя клялась Аня в верности Пете и обещала впредь не ссорится с ним. Подумала вдруг аспирантка Петрова, как сложно приходится аспиранту Синельникову с его благородством среди паскудства нового времени…

На следующий день, превозмогая в себе страх вновь иметь дело с Петиной бабушкой, Анечка всё же согласилась к концу вечерней прогулки у Пети остаться. Согласилась девушка и ночевать. Как только легли они, простыми жестами отмерила Аня разделяющую её и Петра границу. Пётр границу не порывался нарушить; Анна долго уснуть не могла, в испуге слушая перемещения старухи по соседней комнате. Лишь когда стало тихо настолько, что слышно было разве что дыхание, девушка наконец-таки успокоилась и уснула.

Наутро солнце забилось сквозь плохо подогнанные гардины, дворники мётлами заскрипели, загудело вдали что-то. Молодые люди сразу от этой новизны утренних ощущений проснулись. Почти сразу Пётр, полубезумный, к Анне примкнул, почти навалился на неё. Поначалу вяло соображавшая спросонья девушка подумала, что молодой человек хочет лишь жарко поцеловать её, и посему не отстранилась. Было уж поздно чему-либо противиться: довольный поцелуем Пётр резким движением развёл в стороны Анечкины смуглые ручки, подмышки показались, и Петя навалился сверху всем корпусом. Взял почти что силой. Аня бросила думать сопротивляться: неожиданное удовольствие, пожалуй что и самое сильное за всю девичью жизнь, накатило. Жаркий успех утреннего неожиданного предприятья многое предопределил: с тех пор не стеснялась аспирантка Анна Петрова оставаться на ночь у аспиранта Петра Синельникова, и стремилась оставаться как можно чаще…

В один из тех дней Пётр сидел у себя в кабинете и работал с документами. У него был так называемый «библиотечный день». Остановившись на расчете какой-то очередной значимой величины, Пётр приподнялся со стула, взял с книжной полки маленькую пепельницу и аккуратным жестом поставил её на стол, раздвинув бумаги. Молодой человек спокойно без ужимок закурил, подперев свободной рукой свою голову.

Вдруг зазвонил телефон. Словно опасаясь, что зажженная сигарета как-то скомпрометирует Петра в глазах телефонного собеседника, Пётр сперва неторопливо затушил сигарету, вернул пепельницу на положенное ей место и лишь тогда снял трубку.

– Хочешь поразвлечься? – сказал кто-то неизвестный в трубку. Голос принадлежал незнакомой девушке. Петру было слышно, как рядом с этой девицей, на другом конце провода, кто-то смеётся.

– Добрый день. Что вы имеете в виду? Вы меня знаете? – спросил обескураженный Пётр вполовину строго.

– Как чего? Поразвлечься хочешь? Мы – классные девицы, Машка и Дашка.

– Вы меня знаете?

– Не валяй дурака! Хочешь поразвлечься? Приходи. Мы пельменей наделаем. Ты нам вина только привези.

– И побольше! – добавила в трубку вторая девушка, очевидно, Дашка, и снова посмеялась.

– Ваше поведение вызывающее… – сказал Пётр по-стариковски чопорно. Вышло у него так, потому что он вконец оробел и не знал, как себя подать. Однако какое-то странное любопытство вкупе с остатками такта не позволяли Петру сразу оборвать разговор гудками.

– Мы – классные девицы, Машка и Да…

Пётр пересилил себя и повесил трубку, не дав классным девицам договорить. Молодой человек спокойным жестом достал с полочки пепельницу докурить сигарету.

Странная мысль проскочила в его мозгу: а отчего же отказался? Почему не поехал? Может, стоило?..

Пётр докурил, старательно затушил окурок, убрал пепельницу и, прежде чем погрузиться в цифры, подумал ещё. Подумал, что ему, хорошему и честному, не следовало бы допускать мыслей, попустительствующих соблазнам. Таким был век, на которой пришлась юность Петра и таким было его окруженье: слишком много было на горизонте всяческих соблазнов и искушений, в том числе и ранее недоступных, а теперь даже поощряемых, и слишком мало было защитных механизмов, помогающих не уступать перед новыми вызовами…

Продолжали по-доброму общаться Пётр и Анна, но леденящая душу тень уже опустилась на них. Стали отчего-то спорить и вздорить молодые люди. Дело было не в темпераменте, и не в бесцельности отношений. Дело было в чём-то ином; казалось, что-то извне, зловещее и необъяснимое, мешает молодым людям наслаждаться друг другом. И хоть до ссор дело пока не доходило, всё же осадочек оставался.

Было темно и душно. После недавней брани, перешедшей в ласку, было и тяжёло и легко одновременно, как после грозы в душный день. Анна жарко дышала Пете в шею, тот лениво закручивал на палец её локон.

– Петя, а Петя?

– Чего?

– Ну вот чего мы сегодня опять ругались?

– Не знаю. Сейчас и не вспомню уже… Да ладно, пустое. Что уж вспоминать теперь! Всё хорошо…

– Ты знаешь, мне иногда кажется, что это не мы ругаемся.

– Если не мы, то кто?

– Мы конечно! Я не это хотела сказать. Не мы виноваты в том, что мы ругаемся. Это что-то извне влияет. Как будто в нас какой-то вирус сидит.

– Вирус?

– Допустим, вирус. Людей им заразили, вот они все ругаются меж собой. Злые стали, алчные. Ты посмотри, что вокруг.

– Да, неприятно всё вокруг, согласен.

– Отравили, отравили всех нас.

– Ну что ты, что ты? Не переживай. Всё хорошо, я с тобой буду.

– Спасибо, а я с тобой.

Молодые люди недолго помолчали. Темнота довлела. Редкие гудки доносились в открытое окно. Чьи-то каблуки стучали.

– Мы вместе, а в нас вирус.

– Ну что ты? Пусть даже так. Будем вместе с ним бороться, да? Он будет заставлять нас ругаться. А мы не будем, да? Назло ему не будем.

– Да, да, родной. Не будем.

Петя решил сменить тему разговора.

– А в компьютерах тоже вирусы, представляешь? Тебе как врачу интересно будет. Даже у компьютеров – вирусы.

– Как же так? Они же неживые? Как они могут болеть? – улыбалась Аня. Она думала, что с ней, как с маленькой неразумной девочкой, играются.

– Нам компьютеры в НИИ для особых расчетов завезли из Америки. Замечательные машины, я тебе скажу! А оказалась, что в них специальную программу ввели, которая расчеты портит.

– Это как так? Это зачем и кто?

– Враги какие-то. Те, кто продали нам эти машины… Записали специальную программу, которая расчеты портит. Цифры местами меняет, вот и ответ на выходе неверный. А, значит, деталь, которую мы на этом компьютере просчитали, бракованной будет. Ракета не полетит с такой деталью, разобьётся. Мы решили назвать эти вредоносные программы вирусами.

– Вредительство какое! Ужасно… И что же, антивирусные средства в машину шприцами вводили?..

Звёздный свет засыпался в комнату с неслышимым треском. Улица молчала теперь. Ночь дохнула в окно. Обсыпались с губ поцелуи.

– Правда ведь мы никогда не будем ругаться?

– Не будем.

– Обещаешь?

– Обещаю.

Молодые люди заснули рядом, а на утро крепко повздорили из-за яичницы.

В один из тех дней Анна Петрова должна была читать на заседании студенческого научного кружка при кафедре венерологии особый доклад. Как аспирантку способную, прилежную, страстно охочую до знаний, её любили на кафедре и доверяли ей даже проведение занятий у студентов четвёртого курса мединститута. Ещё ей частенько вверяли ведение кружка и поручали выступленья на праве старшего товарища, который своим положительным образом мог положительно повлиять на студенческую активность.

Перед докладом Анна пересеклась со своей подругой Светланой, которая специально пришла послушать Анечкин доклад. Студенческая молва разнесла по всему клиническому городку на Пироговской улице о грядущем выступлении Петровой – столь новой и неожиданной была тема, точное названье которой студенты пока что даже не могли точно передать по памяти, настолько проблема была нова.

Подруги расселись, где условлено было – на дубовой, резной, массивной скамье перед лекционным залом венерологической клиники. Скамья это, к слову сказать, была подарком клинике от какого-то купца-старообрядца, и весила много пудов. Студенткам и студентам было не до мебельных изысков. Озабоченные учебно-лечебными вопросами гоношились они вокруг, на лестнице и в коридоре, молодые и красивые, подобные свежему сквознячку в зале старинной усадьбы майским вечером. Молодые люди могли чётко расслышать всё, о чём собирались беседовать подруги, и это вынуждало их говорить с особым расчётом фраз.

Беседа Анны с её подругой началась со Светиной лести. Анна насторожилась, ведь подруги обычно льстят, либо когда добиваются чего-то, либо когда вслед за ласковыми словами хотят шпильку пообидней вставить. Причина Светиного внимания к Аниной внешности была другая: пыталась она выведать всю правду о новых отношеньях Анны. Светой двигало исключительно любопытство, и ничего более.

– Подруга, чего так хорошо выглядишь, прямо сияешь? – спросила лукаво Светлана.

– Да так… – робко улыбнулась Аня, и попрятала взор, чтобы затем посмотреть на свою рыжую собеседницу с нескрываемыми огоньками женского счастья. Правда, немного наигранными были эти огоньки…

– Сама можешь догадаться… Я ведь тебе кое-что рассказывала уже по телефону.

– Да, рассказывала – в общих чертах. И что, часто?

– Да, часто, – ответила Анечка пуще прежнего смутившись, теребя кончики волос.

– И что, подходит?

– Да, подходит…

Надо сказать, что вот так она и происходит – ломка характера. Человек поступает однажды в разрез с собственными установками, как вот, к примеру, Анна, сошедшаяся с Петром практически без предварительных объяснений. Человек находит одобрение своему поступку в глазах окружающих его людей. Так и ломается в нём сложенная воспитаньем система ценностей. Звезда Венера низко светит всем гулящим без разбора, но стыда гулящие не знают, лишь когда в глазах таких же, как и они, находят оправданье своему поведению. То, что не было критично для молодой и робкой, несформированной до конца как личность, девушки, страшно было в масштабе целой нации: люди, нашедшие неожиданное новое оправдание низким сторонам своей психики, привыкшие к иным правилам жизни, вдруг столкнулись со страшной ломкой характеров и оказались вследствие этой ломки без устоев и без принципов…

Затем в разговоре своём две подруги, конечно же, переключились на кое-какие другие, менее интимные темы, но к фривольному настроению, взятому в самом начале беседы, всё же вернулись.

– А кто он у тебя? – спросила Светлана.

– Инженер. Ракетами занимается.

– Эх, Анька, вот тут ты, боюсь тебя огорчить, ошиблась, – раздосадовано сказала Светлана.

– Это почему это?

– Ты что ж, Анька, не видишь, какое время сейчас вокруг? Такой не проживёт. Не поможет тебе.

– Я сама себе помогу! А он – хороший, – вступилась за Петра Анна.

– Хороший-то он, может быть, хороший. Только вот… Вымирающий этот тип, Анька. Сейчас другой тип в моде. Единство и борьба противоположностей, помнишь такое?

– Помню. Ещё про борьбу классов вспомни.

– Она самая, Аня. Я б на твоём месте попроще выбрала. Нет, я, конечно, тебе ничего дурного сказать не могу, совет да любовь вам… Мы вот с моим уже на машину накопили, он тоже хороший, и ничего что о космосе не думает, и приторговывает шмотками всякими…

На самом интересном месте разговор двух подруг был прерван, потому что Светлане пора было уже занимать себе место в аудитории, а Анне – у конторки докладчика. Две не до конца сформированные мысли переваривал Анин мозг и всё никак не мог переварить. Во-первых, запоздало Аня поняла, что не время сейчас отношениями хвалиться, когда в них кризис назрел. А во-вторых, странно было Анне осознавать, что и в самом деле ведь не была она уверена, что Пётр – это тот, кто ей подходит и в самом деле должен быть с ней и далее…

Тема Аниного доклада была такова: синдром приобретённого иммунодефицита как новая болезнь Запада. Громко звучало! С этим заболеванием в то время, ещё до начала победного шествия СПИДа по планете, врачи были ещё не особенно хорошо знакомы. Если сейчас нет лишь успешного лечения этого бича современности, пришедшего к людям, по мнению людей набожных, как расплата за грехи цивилизации, то ранее не были известны досконально ни способы и механизмы передачи заболевания, ни структура вируса.

– В то время, как вся страна ещё праздновала триумфальный полёт самого совершенного в мире космического корабля, нашего прекрасного «Бурана», в столице Калмыцкой АССР Элисте случилась вспышка неизвестного доселе в практике советских врачей заболевания, – начала свою речь Аня. Рассказать про «Буран» её, знамо дело, надоумил Пётр.

– В Элисте было выявлено свыше тридцати инфицированных людей. Страшное заболевание передавалось посредством донорской крови. Что же касается первоначального источника заболевания… Первым больным, как выяснилось, оказался муж той женщины, что стала донором крови. Этот мужчин ранее длительное время работал в Конго, где, возможно, и был инфицирован… Согласно официальному сообщению учёных, расследовавших этот случай, к групповому заражению детей и матерей вирусом иммунодефицита привели грубые нарушения лечебно-диагностического процесса и преступно-халатное отношение ряда медицинских работников к исполнению профессиональных обязанностей.

Эта часть доклада далась девушке тяжело – опасалась она возможных последствий. Аня продолжила читать дальше. Рассказала она и о первых вспышках этого заболевания на Западе, поражающего преимущественно деклассированные элементы, и о теориях развития синдрома иммунодефицита, и о вот-вот недавно открытом вирусе. Повествуя обо всём этом, Аня вполглаза поглядывала на студенток и студентов, вспоминала себя такой же. Ведь это было всего несколько лет назад! Неужели и в самом деле успела она повзрослеть и измениться со времён студенческой скамьи? Она не знала пока что ответа, продолжала лишь верить в правильность своего пути, в свой труд, в свою борьбу против опасных заболеваний, уродующих людские жизни. А грозовые тучи новой, всё более и более циничной и меркантильной, замешанной на успехе и прибыли жизни ещё не затмевали для неё небосклон веры в светлое завтра. Всё новые и новые проблемы, вырастающие перед девушкой в полный рост по мере её взросления, пока лишь заставляли её задуматься о том, что не всё пойдёт так гладко, как мечтается. И, что важнее всего, они заставляли её задуматься о том, что печься нужно будет не о здоровье общества, а своей собственной жизни превыше всего. Такой будет новая действительность, в которую ей предстояло вступить…

– Анализ отчётов наших западных коллег-медиков, разумеется, наиболее прогрессивных из них, позволяет нам считать, что ключевым фактором в распространении синдрома приобретённого иммунодефицита человека является аморальное, вырожденческое поведение молодёжи, распутность и сексуальные девиации различного рода. Таким образом, можно с полной уверенностью сказать, что вспышка этого страшного заболевания в Элисте является случайностью. Советская молодёжь является самой порядочной и чистой молодёжью в мире! Эпидемии приобретенного иммунодефицита советским людям не грозят, – закончила свою речь аспирантка Петрова. Хорошо начала она своё выступление, да плохо кончила. В некоторой мере лживо для восемьдесят восьмого года прозвучали её слова. Лгала она и самой себе перед лицом собственной совести. Вспомнила своего первого мужчину, Витеньку, с которым она спуталась, ещё будучи студенткой младших курсов, из одного лишь любопытства. Вспомнила и Петра. Ведь они толком-то и не были знакомы, когда стали близки. Мозг девушки старательно отгонял подленькую мысль, что и Пётр мог быть чем-нибудь заразен, что она могла заразиться от двух своих мужчин чем-нибудь неприятным… Аня свято верила, что советская девушка и советский юноша должны строить свои отношения исключительно ради светлых целей. Рассуждая так, Петрова неожиданно почувствовала себя лицемеркой: светлых целей в своих отношениях с Петром она теперь не видела. В голове Анечки стала закрадываться мысль, подстёгиваемая и спорами с возлюбленным молодым человеком, и разговорами с подругами, и собственным словами из доклада о чистоте молодёжи: нужно расстаться с Петром…

Старт космической ракеты с венерианским спутником на борту, оборудованным, помимо прочего высокоточного оборудования, ещё и синельниковской антенной, был запланирован на ночь.

В голой казахской степи было не видно ни зги. Степные животные попрятались на ночь, и, казалось, что в степи этой вообще не может быть никакой жизни. Над бесформенным полотном высилась нацеленная в космос ракета-носитель, освещённая мощными прожекторами. Клубился пар от закачиваемого в ракету остуженного топлива, сыпался со стального бока ракеты лёд на стартовый стол, и облачка пара прорезались художественно лучами электрического света. Фермы, поддерживающие ракету, похожи были на страшное, неестественно разлапистое насекомое. Всё было готово к старту.

В подмосковном Королёве только что смерклось. Цикады звенели в кустах и качали своими головами лопухи. Посёлок смолк, и погрузился в тишину и смог, горели лишь редкие огни, и ярче всего – окна центра управления полётами. За стенами его суетились люди, приступали к ответственной службе, подписывали последние перед стартом официальные бумаги, налаживали связь с казахской степью, готовые вот-вот отдать приказ на запуск, пока город, да и вся страна, кроме разве что Дальнего Востока, спали.

В крымской Ялте ещё только смеркалось, багровый закатный диск стремился к морскому дну, и свет диск понемногу стихал, с пляжа уходили последние купальщики и купальщицы, а кто-то всё же оставался на пляже наслаждаться видами природы и видами друг друга. За по-южному плотной листвой дерев проглядывали антенны, похожие на чаши гигантских кувшинок. Антенны медленно поворачивались, пугая своими движениями последних посетителей пляжа. Лучи их были нацелены на вторую от Солнца планету, на низкую звезду – Венеру. Ялтинские мощные локаторы должны были понадобиться, когда автоматическая космическая станция покинет пределы земного притяжения и отправится к другой планете.

Не было ничего удивительно в том, что для управления космическим кораблём, для согласования старта его и его полёта, требовались три разные точки, образующие треугольник, по площади равный доброй половине страны. Ведь над всем проектом запуска этой к Венере работало в общей сложности свыше миллиона человек, каждый пятнадцатый был причастен к покорению космоса, если брать в расчёт весь технологический цикл: от изъятия руд из сибирских глубин до непосредственно осуществления полёта. И ведь этот пуск был далеко не единственным за год. Миссия этого эксперимента по изучению Венеры была благородно-гражданской, исключительно познавательной. Что уж говорить о военных запусках и экспериментах, о которых мы и половины правды-то не знаем.

Какой-то серьёзный человек спокойно курил, закинув пиджак через плечо, на крыльце центра управления полётами в Королёве. Наверное, ждал, когда маленькая и белая точка Венеры покажется в самом низу неба, у горизонта. Неспешно затушив свою сигарету, человек зашёл в центр, занял своё место на самом верху зала амфитеатром, аккуратно повесил свой пиджак на стул. Люди усаживались за компьютерными дисплеями, пультами, телефонами, и казалось, что каждый из них – воплощение сосредоточенности. Тот самый особенно серьёзный человек, который недавно курил, за рабочим местом которого в центре управления полётами стояло лишь два телефона, в Байконур и в Кремль, снял первую трубку и сказал всего несколько слов. Команда на старт была дана.

Возле стартового стола, в бетонном бункере, на десять метров врытом в песок, двое мужчин в военной форме отточенными движениями погрузили в замочные скважины пульта управления два ключа, провернули их. Пальцы их помощников опустились на клавиши, словно десяток пианистов одновременно взяли аккорды на своих роялях. Передаваемые по громкой связи слова одинаково будоражили сердца людей, собравшихся в степи, в бункере, в Королёве, в центре управления полётами, и в Крыму, возле мощных антенн. Протяжка. Продувка. Обратный отсчёт. Десять, девять, восемь…