Текст книги "Венера – низкая звезда"

– Ну не скажи. А про «Фобос» не шути так, ты меня за живое задела, мои друзья всё же над ним работали.

– Говори тут не говори, я вот считаю, что правда одна – жить нужно хорошо и сыто и не мучить себя всякими идеями…

Марина снова была приглашена к Вите в гости. От встреч наедине они воздерживались уже около месяц. Лето теперь подходило к концу, скоро уж должна была прийти пора снова взяться за учёбу в пыльных и шумных аудиториях института. Марина согласилась, разумеется, в гости пойти. Как вода и песок смешаны в пульпе, так вот и в мозгу девушки перемешался страх перед тем, что от просьб молодого человека теперь уж точно ей не отделаться с желанием поскорее всё попробовать…

Перед тем, как в Витиной квартире расположиться, молодые люди предприняли уже ставший для них традицией поход в супермаркет. У стенда с алкогольной продукцией Марина вдруг остановилась и робко заговорила:

– Витя, а можно мне…

– Что угодно ради тебя.

– Не знаю, мне чего-то вдруг захотелось…

– Чего?

– «Ягуар» возьмёшь мне? Маленькую баночку.

Витя был удивлён, но просьбу девушки осуществил.

Когда молодые люди перешагнули порог Витиной квартиры, Шепилов громко заявил, что Марину ждёт подарок. Девушке стало любопытно. Подарком оказался комплект постельного белья, белого с розовыми рюшечками. Да уж, с намёком презент и циничный без меры… Марина, впрочем, не была шокирована или удивлена: баночку «Ягуара» она выпила уже по дороге. Подарок оказался одноразовым: простынка отправилась в мусорный бак сразу после того, как было испорчено трудновыводимым пятнышком крови, да таким, что даже модный разрекламированный порошок с гранулами для автоматической стирки не справится. Сгорела Маринкина чистота, как дансинг «Хромая лошадь», как лужковский манеж, как геростратов храм сгорела…

…После случившегося Марина по своей привычке позвонила Светику-семецветику доложиться.

– Света, привет! Как твои дела? Что делаешь?

– Я ломаю слоистые скалы в час отлива на илистом дне, – ответила Светка задумчиво и томно.

– Чего? – переспросила Маринка.

– Да вот читаю. Дальше первых строчек всё никак продвинуться не могу… Скучно, так сказать.

Марина поведала о случившейся с ней перемене, впрочем, без особых подробностей. Света подбодрила подругу тем, что, дескать, впереди Маринку ждёт ещё самое интересное и что ещё ей предстоит наловчиться и самой получать недюжинное удовольствие. Далее Светик-Семецветик чего-то вдруг настрополилась поведать по своему обыкновению очередную историю. Одна история у неё была замечательней другой.

– Ой, Маринка! Ведь как интересно всё бывает… Я очень рада, что у тебя это важное, так сказать, событие безболезненно и с возлюбленным прошло. А ведь всё иначе бывает…

– Света, ты о чём таком сейчас?

– Да так вот, вспомнилось, так сказать. Такая вот ситуация… Была у меня одна подруга. Начала с молодым человеком встречаться, а сказать ему о том, что она ещё девочка, ей стыдно. Ну и обратилась она ко мне за просьбой, так сказать…

– Какой просьбой? Чтобы ты вместо неё всё молодому человеку рассказала?

– Да нет! Она меня попросила, чтобы я её пальцами того… Дефлорировала, так сказать.

– Света, фу!

– Чего тут фу? А что тут было делать? Многие парни брезгуют с девственницами, так сказать, дело иметь.

– И ты что, согласилась?

– Конечно да! «Ягуар» выпили и в добрый путь, так сказать. Она мне очень благодарна потом была, даже заплатила…

…Более полугода счастливая оттого, что есть чего подругам рассказать и что интимная жизнь не менее пёстрая, нежели у сокурсниц, провела Маришка в отношениях с Витюшком. Вот и новое лето настало. Ещё с мая, купив на родительские деньги сессию, как это в Москве принято, разъезжались институтки со своими возлюбленными по бескрайним просторам братских Турций да Египтов. И Марину потянуло туда же, равно как и суженого её. Молодой человек даже выудил из родителей необходимую для поездки сумму. Дело оставалось за малым: выбить из родителей Марины согласие отпустить единственную их дочь на знойный берег турецкий…

Отец Марины, знамо дело, рогом упёрся, да и что с него, с ватника, как дочь его называла, взять. Мать в семейном голосовании воздержалась. Марина аргументировала свою позицию сначала безграничной любовью к своему избраннику, затем слезами, после чего, уже совсем по-подростковому: угрожая сбежать из дому и/или утопиться.

Мать Марины вдруг заняла позицию дочери, и решила на мужа надавить, чтобы всё же дочка поехала отдыхать. Когда Марина вышла прогуляться после устроенной для родителей нарочито-показной истерики, Софья Андреевна заговорила с Петром Алексеевичем:

– Петя, а может, стоит всё же отпустить нашу деточку?

– Нет, что ты! Ни в коем разе…

– Она почти взрослая уже.

– Тем более нет. Ещё там с грязным турком каким-то останется.

– Да не останется она с турком, с молодым человеком ведь едет.

– А я откуда могу знать, что у неё за молодой человек? Она не удосужилась нас познакомить.

– Петя, а помнишь, как мы с тобой первый раз поехали отдыхать?

– Конечно помню. Такое разве забывается…

– А мы ведь с тобой тогда едва-едва были знакомы.

– И что с того?

– А помнишь, когда мы с тобой в тот твой отпуск в поезде в Абхазию ехали и проводница нам за небольшую денежку одно купе на двоих выделила? И мы там…

– Помню, помню, – чуть смутившись ответил Пётр Алексеевич, миленько улыбнулся, предавшись приятным воспоминаньям о былом проявлении страсти. Супруги обнялись и решили всё же дочку отпустить. Спустя неделю Маришка и Витюшок вылетели в Анталию.

В полуторанедельном отдыхе Марина всякий раз безотказно исполняла интимные просьбы своей так называемой второй половинки – не из-за того, что ей хотелось чего-то эдакого, не ради собственного удовольствия, нет, – а исключительно потому, что чувствовала себя Марина перед своим молодым человеком в долгу.

Отдых выдавался на славу. Что молодые люди не могли съесть за шведским столом, то надкусывали. Витя даже, не смотря на Маринино возмущение, пару раз щипал горничных за пятую точку. Разумеется, утащили они по дороге домой полотенца и халаты, бывшие в собственности отеля. А уж сколько выпито было, говорить не стоит. Молодые люди чувствовали себя настоящими господами, и это чувство превосходства омрачалось лишь одним настроеньицем, новым для Марины: возвращаться в эту вашу холодную Россию с суровыми и грубыми лицами в метро совершенно не хотелось; вся эта ваша родина теперь казалась чем-то совершенно неудобоваримым. Впрочем, подобные рассужденья типичны для нынешней молодёжи, привыкшей хорошо отдыхать, но совсем не жаждущей трудиться…

И Марина, и Виктор, и Светик – да всё их окруженье – были ординарной молодёжью. Ничего нового или особенного в них не было и не могло быть; благодаря испорченным социальным лифтам средний класс позволял себе образ жизни буржуа; молодёжь, вне реальных возможностей, стремилась стать буржуазией; лишь одно оставалось неясным: какова была роль труда в их жизнях…

Марина вернулась на родину с острым неприятием российской действительности. Дым отечества стал ей терпок и противен. Сразу доложилась Светику. Та отдыхала не в Турциях, а в Египтах, но получше Маринки: вылетела на отдых с одним, и за его счёт, а вернулась с другим, и тоже на его деньги. Жалела она лишь о том, что с арабом не удалось спутаться – а об этом Светик мечтала уже давно…

***

…Когда-то и где-то жило одно племя. И жило оно себе, да не тужило, в труде и добрососедстве. Стали, правда, со временем появляться среди них отколки – люди, не желавшие жить со всем племенем вместе. Они лишь только устраивали бесконечные оргии. Не трудились они, и не плодились. Всё существование их было суть бесплодие без невинности.

Основная часть племени любила отколков за их разгульный и весёлый нрав – и по сему вечно их подкармливали. Племя в основе своей, за исключением лишь отколков, было трудолюбивым – продуктов всегда было вдосталь.

Каждый божий день отколки устраивали оргии. Каждый смешивался с каждой. Предрассудки и приличия были ими забыты. Единственным правилом оргий было не оставлять семя в женщине.

Численность и основного племени, и отколков сохранялась на протяжении веков одинаковая: основное племя плодилось, а бесплодные отколки вымирали. Но всё новые и новые люди из основной части племени переходили через чисто умозрительную, невидимую границу и становились другими. Становились отколками.

У жителей основной части племени был один недостаток – все они были немного вуайеристами и постоянно подглядывали за теми, кто от них отселился и предался оргиям и праздности. Впрочем, и не завидовали. Все оставались довольны своим бытиём.

Неустанный труд жителей основной части племени продолжался день за днём. А отколки продолжали век за веком свои оргии.

Один год выдался особливо урожайным. Жители основной части племени порешило, что продуктов им хватит на всех очень надолго. И все труженики, как один, побросали свои орала и, сбросив одежды, побежали они поскорее с массовой оргией слиться. Туго сплелись мужские и женские тела – как водоросли и тина в мутной воде в непогоду. Соитие длилось чуть менее, чем вечность. Никогда так прежде не были счастливы люди.

Внезапно поняли люди, что продукты закончились. И тут ошарашено сообразили они, что как трудиться-то и позабыли! Никто не помнил уже, что с оралами должно делать. И, что вот страшнее всего, ни у кого не осталось в памяти, как потомство после себя оставить…

Так все они погибли, и след их на Земле стёрся…

***

Потянулись учебные дни. Марине хорошо было, что она не одна теперь, разве что после заграницы российская действительность довлела. Не любила молодёжь Родину, считали молодые люди себя отчего-то выше простого народа.

В один из вечеров пригласил Витя Марину в модный дансинг на так называемые танцы. Случилось это после того, когда остальные варианты совместного досуга были исчерпаны и приелись.

К слову сказать, в тот год погорел знаменитый пермский дансинг «Хромая лошадь»; пожар угробил свыше сотни молодых людей, а общество после пожара раскололось на две категории: те, кто жалел погоревших танцулек, и тех, кто их презирал и не жалел, мотивируя свою позицию тем, что молодёжь-де зажралась; все они наркоманы и проститутки; нечего им сочувствовать.

Клубная ночная жизнь была присуща лишь некоторому проценту молодых людей, но по поведению этого небольшого процента принято почему-то у лиц старших поколений оценивать всю молодёжь. И, в общем, это довольно-таки логично: молодые люди в свете софитов на танцполе, подстёгнутые алкоголем и некоторыми другими веществами, зачастую становились ещё хуже, чем они есть на самом деле.

Заведеньица встречались самого разного толка, на карман самой разной ширины, но суть всегда была одна: одни люди делали вид, что наживаются на тех, что делают вид, что отдыхают. Инфанта, богиня детскости в поведении, бывала на подобных собраньях второй по значимости после скатившейся до грязных приставаний Венеры, богини любви. Инфанта учила: никаких последствий! никакой ответственности! Цель у молодых бывала лишь одна – вести себя максимально отвязнее. Основной вид их деятельности сводился всегда к одному – употребление спиртных напитков вплоть до токсикоза, что к утру сопровождается обыкновенно рвотой. Мерило престижа и успеха отдыха – потраченные суммы. А после такого отдыха всегда бывают прогулы лекций и проваленный план работы. И всё это – за родительский счёт, что естественно.

Так было и в тот вечер.

У заведеньица, куда Виктор повёл свою Марину, название было какое-то экзотически-восточное, хоть и размещено оно было в центре. Так в современной Москве часто бывает: заморские хозяева новых притонов и прочих публичных мест обряжают в восточную кричащую безвкусицу какой-нибудь старый добрый особнячок… тем самым стирая последний на земле след бывших хозяев особнячка – прекрасных русских людей, сгинувших от расстрелов, ставших лишенцами, исчезнувших навсегда и бесследно…

У входа толпились недовольные малолетки, не допущенные до праздника повального безрассудства. Внутри истошно светили софиты, молодые люди дёргались будто бы в пляске святого Витта, в такт музыки извергая дозы пота в алкогольно-дискотечный смрад. По стенам стекала похоть. По туалетным кабинкам расходились пары. Новые знакомцы уже клялись за высокими бокалами друг другу в верности до гроба, чтобы сойтись сегодня, а назавтра друг друга и не вспомнить. Так закаляли молодёжи мозги – засунув голову в тиски танцевальных мелодий. В минуты их развлечений не оставалось места ничему святому, зато вокруг них было в избытке всё то, о чём они мечтали: секс, наркотики, бутылки виски. Так была разгульно это их диско.

Марина сначала пребывала в стеснении, но после бокальчика-другого пришла в кондицию, и даже неловкость от ношения слишком уж короткого платья прошла. Не удивилась она, когда Виктор, в задумчивости грызший зонтик от коктейля вдруг предложил Марине скрыться в тёмный уголок. Виктор достал из кармана джинс пакетик и, не спрашивая разрешения подруги, достал две таблеточки и быстро съел их. Марина не бывала удивлена: стимуляторами того или иного рода баловались почти поголовно все её сверстники. Сама она пока что не пробовала. Теперь вот и ей представился случай.

– Сначала одну, потом половинку, – посоветовал ей Виктор, – Так лучше будет.

– Мне стрёмно при всех! – сказала Марина, с трудом перекрикивая музыку. Зажав две беленькие таблетки в потной ладошке, пошла она в уборную, где намеревалась их выбросить, как девушка порядочная и не готовая к переменам в жизни. Что незамедлительно и сделала.

Когда Марина вернулась из уборной, Виктора на прежнем месте не было. Туго переплетались девичьи и мужские тела. Чьи-то головы с взъерошенными волосами, локти и полуобнажённые груди то возникали перед Мариной, то снова терялись в такт со всплесками света и его молчанием в дёрганном стробоскопическом эффекте. Вити нигде не было. Прошло уж минут двадцать. Марина вдруг подумала, что Виктор пошёл встречать её к уборной, но они где-то разминулись в завалах тел.

Марина зашла в женскую уборную. У раковины стояла рослая девица в коротких шортах, но в сапогах на шпильках. Вода стекала из крана. Девушка влажной салфеткой вытирала что-то липкое со своего подбородка, параллельно поправляя марафет. Рядом стаял взъерошенный и недовольный Виктор, опираясь локтем на дверцу одной из кабинок.

– Урод! Я просила тебя не делать этого! Ты вообще знаешь, сколько косметика сейчас стоит? – басом ругалась на Виктора неизвестная рослая девица в сапожищах.

Марина сразу почти поняла, что произошло: Витя ей изменил. Шепилов примкнул к другой! Пока Марина об этом думала, приходя в себя от испуга, Виктор как раз её приметил. Но Марина уже бежала в панике прочь из дансинга. На улице Виктор поймал девушку за руку.

– Марина, это не то, что ты думаешь! – начал он с самой банальной и глупой фразы, которую только можно представить.

Марина торопилась уйти и плакала. Ей нечего было сказать. От расстройства забыла она, как ходить на каблуках. Марина часто спотыкалась. Девушка отбивалась от рук Виктора, который всё пытался её остановить.

– А что же это, по-твоему? – зло сказала Марина.

– Марина, пойми, такое бывает, это просто… – начал уж было оправдываться Виктор.

– Между нами – всё… – прошипела Марина и зашагала дальше. Виктор понял, что лучше ему и в самом деле не догонять Марину.

Расстроенная девушка топала себе дальше до метро по тротуару. Рядом проезжали люди в машинах. Все они ехали отдыхать, развлекаться. У всех у них было счастье, любовь. Вдали горели огни домов, квартир. Там тоже было счастье, там тоже была любовь! У всех она была, только не у Марины, так ей в тот вечер казалось.

У обочины шоссе сидел грязный бездомный. Одна нога его была покрыта коростой и плохо обмотана грязными, в крови, бинтами. В руке тремя последними целыми пальцами нищий в рубище держал стаканчик для подаяния. Один глаз был у него выбит. Марина чуть не споткнулась о бездомного, и отупело зашагала дальше, прочь от ужасных событий, прочь от самой себя. Косматый нищий, похожий на больного медведя, разбуженого посередине спячки, крикнул ей вслед зачем-то:

– Шлюха!..

Марина была приглашена на следующий же день к Свете в гости выплакаться, обсудить за рюмочкой сволочность всего мужского рода.

– Что будем пить? Может, «Ягуар»? – спросила Света с каким-то особым хитрым прищуром глаз, как только подруги встретились.

– Не-а, – протянула Марина, – Дурные воспоминания. Давай джину или виски.

– Только не водку!

– Конечно не водку! Водка – для ватников. Мы же не ватники?

– Не-ет! Мы – интеллигенция! – радовались подруги.

Девицы разместились в гостях у Светки в отсутствие её родителей. Как выяснилось, готовить Светик-семецветик не умела. Отварила картошку и поставила банку сельди в винном соусе. Купленная в магазине бутылка «Столичной» оказалась весьма кстати – при такой-то кухне. На джине или виски подруги решили сэкономить.

– Ничего ведь страшного, в самом деле, что стол такой… Один раз поесть по-русски и выпить по-русски, водочки выпить – не значит ведь стать такими, как они все вокруг! – оправдывалась Светка. Марина охотно соглашалась.

– А заправить тебе каким маслом: сливочным или растительным? – заботливо поинтересовалась на правах хозяйки Светик-семецветик.

– Растительным, я на диете, – ответила Марина.

– И правильно, что растительное выбрала, сливочного у меня и нет.

– А чего предлагала тогда?

– Да просто забыла, что сливочного нет… Я после одного случая, весьма пикантного, эротического такого, сливочное масло вообще не ем. Хочешь расскажу?

– Ой, Светик, да ну тебя! Представляю, что ты сейчас расскажешь! Давай лучше после еды. Приятного аппетита.

– И тебе.

Марина со Светой поклевали немного плохо проваренной картошки, да много ли им надо было, двум созданьицам в пятьдесят пять и сорок восемь кило весом соответственно. Решили выпить по первой. Смеялись в голос, открывая розовые рты, показывая белые зубы и остренькие язычки. Смеялись над собой и над грубой по девичьим меркам закуской и выпивкой. Светка спокойно выпила свои грамм эдак тридцать, крякнула, и поставила на стол со звоном стопочку. У Марины первая пошла как-то криво, заела она кусочком филе сельди и побежала тут же в уборную.

– Ты чего? – спросила её Светка по возвращении.

– Да так, косточка попалась. Давай, подруга, по второй…

Теперь уж запивали апельсиновым соком. Выпив с треть поллитры девицы уселись, разомлевшие и размякшие, в комнате на диванчике, подогнув под себя худые ноги. Они разговорились. Спиртное развязало им языки, и хотя эмпатийности, схожести мышленья то бишь, в беседе не наблюдалось, но в одном, банальном и простом, моменте подруги сошлись: противоположному полу доверять не стоит. Светка гнула свою линию, что нужно о своём барыше от отношений думать превыше всего, пускай даже что и барыш этот единственно в удовольствии заключается. Маринку вдруг почти что на слезу прошибло: стала жаловаться она на собственную жизнь и на саднящую обиду от неудачливого первого опыта отношений. Светик по-дружески приобняла Марину, поглаживала её по затылку по-сестрински, как бы успокаивая, по-матерински убаюкивая. Маринка вконец разомлела, и Света тогда совершенно неожиданным манёвром прижала к себе подругу, и, заглянув ей в глаза с безумием и бесчестием во взоре, поцеловала её крепко в губы.

Марина сперва ничего не поняла, когда почувствовала у себя во рту Светин язычок. На прикосновения подруги Маринино тело стало отвечать закономерной реакцией возбужденья. Но подленькая мысль, что всё это – противоестественно, что всё это – форма извращения, враз отрезвила Марину. Девушка резко отсела от Светы. У Марины запершило в горле, как обычно бывает перед слёзной истерикой.

– Света, ты чего? – спросила Марина.

– Ну ты того… это… Блин. Ну, ты понимаешь… Нравишься мне, так сказать. Ну вот, – ответила Света.

– Я ухожу, – сказала Марина, уже пуская слезу, и пошла собираться. Подруга её посидела ещё с минуту в каких-то рассужденьях, потом подорвалась в прихожую к уже обувшейся Марине.

– Марина, останься, – жалобливо сказала Светик-семецветик. Вид её преобразилось влеченьем: округлились и заблестели базедовы глазки, рот не закрывался совсем и видны были белые резцы, рыжие кудри взлохматились.

Света снова кинулась обнимать Марину; та отчего-то не сразу оттолкнула от себя подругу, и вновь почувствовала у себя на губах крепкий, даже зубы чувствовались, поцелуй.

– Извини, Света, дружить с тобой я больше не смогу, – сказала решительно Маринка, выпустила Светину руку и вышла, хлопнув дверью. Света, казалось, и не была расстроена, всякое бывало в её жизни. Спокойно взяла она с кухонного стола недопитую «Столичную», пачку сигарет и ушла в ванную баловаться…

Расстроенная, бежала Марина, спотыкаясь, к метро. Дорогою ей встретился опять нищий, и ей даже показалось, что бездомный всё тот же, что и в кошмарный вечер расставанья с Витей.

– Ишь напилась! Дай десять рублей! Селёдка! – гаркнул оборванец сиплым басом, но Марина его не слышала, вся погруженная в свои мысли, ход которых причудливо был перекошен алкоголем и неудавшимся, как сейчас можно выражаться, «экспиренсом», то бишь опытом, с подругой. Маринка сожалела, что потеряла Свету, что ей теперь совсем одиноко, что всё вышло так фатально-одномоментно и окончательно-бесповоротно. Но и гадливая мыслишка – дескать, надо было и с девушкой обязательно попробовать, авось приятно, – периодически мелькала в Маринкиной голове.

Заплаканная, возвращалась Марина домой. Теперь у неё и подруги-то не было; кто ж знал, что со Светиком такой казус выйдет… Конечно, закрадывалась думка и Витю, и Свету простить… Но нет; померла так померла; мосты сожжены, дорогу назад замело…

Публика вокруг раздражала Марину в полторы тысячи раз сильнее, чем обычно – так ей казалось. Народ и люди набивались в поезд и вагоны. Они все были уродливы и омерзительны…

Как жить? Как верит людям? С кого делать жизнь? Ведь даже красивый, умный, добрый, родной может предать. И, как оказалось на поверку, действительно взял и предал. Сволочь!..

А кругом-то – страх! Страшные, глупые, злые, чужие люди. Как сложно молодой, неопытной, прекрасной среди них! Вокруг воруют, убивают, пьют и разлагаются. И счастливы притом. А милое существо, робкое и непьющее (почти непьющее), витающее в эмпиреях, всё из себя лилейное – несчастливо…

Одиночество пугало. Подруги не поймут и не примут Маринкиного выбора оставаться одной. Им нечего будет рассказывать. Станут перешучиваться однокурсницы. Будут они за глаза говорить, что Маринка плохо выглядит (хуже, чем раньше), потому что связи нет.

А откуда ей, связи то бишь, взяться?

И хочется, и колется обманутой девушке. Вдруг и новый избранник, как и первый, предаст? Маришка чувствовала, что сердце её точно уж встанет, коли с ней ещё раз так обойдутся.

Куда отчаянно бьющемуся сердцу выстучаться? Куда буйну девушкину голову, на чьё плечо, приклонить? Куда накаченной гормонами крови выплеснуться из разомлевшего от пустого влечения тела?

Встряла Маришка в закруты лабиринта, и искала отчаянно выход. А выход оставался один: протест.

Подростки, не поняв ещё сексуальной энергии своей, протестуют отчаянно против родителей. Молодые люди, получив кой-какой опыт интимного общенья, протестуют против государства.

Неразумное дитя, не получив конфет или разрешенья гулять дотемна, желает за это своим родителям смерти. Молодые люди, за леностью не реализовав себя, придумывают себе какие-то свободы, а затем, недосчитавшись вымышленных свобод, винят во всём свою родину и государство, желая им скорейшего разрушенья…

Как сладостно отчизну ненавидеть! И жадно ждать её уничтоженья, и в разрушении отчизны видеть всемирного денницу возрожденья…

***

Родители Марины наконец-таки позволили ей жить отдельно в квартире в Измайлово, оставшейся от бабушки её отца. Улучшению ситуации на личном фронте отдельная жилплощадь, впрочем, никоим образом не посодействовало. Напротив, Марина теперь чувствовала себя ещё более одинокой, но чувство одиночество стало ей по-своему приятно. Обстановочка в квартире была совершенно советской: ГДР-овский гарнитур и в нём чешский хрусталь – словом, пригласить хоть кого-либо в гости было бы стыдно. В квартире было две комнаты: гостиная и спальня. В гостиной, в стенном шкафу, Марина обнаружила нечто совершенно ужасное: какое-то странное вязанье, притом недоделанное, гигантских размеров и непонятной конструкции. На масленицу, как бы потешаясь над русско-языческой традицией, неприятной для Марины как и всё русское и славянское, Марина эту конструкцию торжественно сожгла во дворе. В спальне сохранились остатки кабинета её отца, Петра Алексеевича, который долгое время жил в этой квартире, и двуспальная кровать. Засыпая в ней в первый раз, Марина мучилась едкой мыслишкой: интересно ей было, сколько людей спали в этой кровати; интересно, кого водил к себе в гости в комнату её отец… Жильём Марина не была довольна; не понимала девушка своего счастья, не знала она, насколько квартирный вопрос испортил москвичей; не ведала она, каково бывает людям хорошего происхожденья, но без прав на московские жилые метры, среди провинциалов, выкрестов и азиатов с московскими пропиской и жильём… Советский лаконизм жилища, почитаемый девушкой за убожество, всё сильнее и сильнее распалял в ней протестные настроения ненависти ко всей русской действительности.

Марина нашла у себя в сумочке полученную где-то на улице возле метро визитную карточку. «Экспериментальный научно-творческий центр прикладной политики и гендерной политологии Габриэля Привеса», значилось там. Выговорить название было трудно, но типография карточки и дизайн логотипа оказались хорошими. Почему бы не сходить к ним на семинар? Вдруг именно там помогут стать оппозиционеркой?

Офис помещался у них почти в центре, за Таганской площадью, рядом с саентологами. Изнутри он напоминал толи какой-то центр сетевого маркетинга или биржу толи место сбора какой-нибудь очередной очень модной секты. Одинаково одетые молодые люди, все в белых рубашках и чёрных галстуках a-la свидетели Иеговы, сидели в атриуме за столиками и усердно стучали гибкими пальцами в клавиши компьютеров. Что же они делают, было интересно Марине. Наверное, сейчас составляют какие-нибудь разоблачительные статьи, публикация которых в интернетах позволит всей стране жить лучше и дышать свободнее!

Марину встретил коротко стриженый человек с улыбкой, прописанной при найме на работу в его трудовом договоре. По взгляду его было понятно, что у него явно не все дома, но Марина сама для себя объясняла это тем, что просто этот человек о светлом будущем всех людей думает, оттого так и смотрит. Он посадил Маринку за стол и попросил заполнить анкету.

– Вы хотите просто посещать наши семинары, устроится к нам на официальную работу после прохождения полугодичного тренинга стоимостью в пятьдесят тысяч, или же просто хотите участвовать в наших мероприятиях, включающих в себя семинары и публичные акции протеста? – спросил молодой человек. Что такое публичные акции протеста Марина ещё не знала, но эта словесная конструкция ей понравилась и она выбрала последний предложенный вариант.

– Очень замечательно, – сказал Марине в ответ на её выбор молодой человек и продолжил, – Как вы, наверное, уже поняли, у нас тут экспериментальный научно-творческий центр прикладной политики и гендерной политологии… Наша цель – чтобы всем, а в первую очередь, конкретно нам, то есть не нам конечно, а именно вам, но при условии, что вы с нами сотрудничаете, жилось лучше. Хорошо? Понятно?

– Да, пожалуй. А какая у вас тут деятельность?

– А вы что, совсем-совсем ничего про нас не слышали? Мы ведь самый известный в этой стране центр политологии и политики!

– Извините, ничего не слышала… Только вот вашу визитную карточку мне у метро дали…

– Ну, ничего страшного. Мы у метро раздаём визитки наши и печатаем ещё буклеты, в которых изложена правда об ужасах жизни в этой стране и о терроре этого режима, который в этой стране незаконно правит. Обо всём этом – в наших буклетах и брошюрах. Всё это часть проекта «Муть Бремени», который придуман… точнее так будет сказать… который разработан на основе колоссальнейшего жизненного и трудового опыта нашим бессменным руководителем Габриэлем Лазаревичем Привесом.

– А кто это? Простите, что я не знаю.

– Вы что же, телевизор не смотрите? Брошюр наших не читаете и наш веб-сайт не посещаете?

– Извините меня… Я и в самом деле первый раз сюда пришла.

– Габриэль Лазаревич Привес – политолог, автор концепции «Муть Бремени», ведущий вечерней передачи о конспирологических теориях «Муть Бремени», так же он известен как автор теоретического научно-политического гендерного прикладного трактата «Муть Бремени»…

– Ясно, понятно… А в чём ещё состоит ваша деятельность?

– Да почти во всём!

– А в чём всё-таки конкретно?

– Ну, помимо того, что мы раздаём наши визитки, брошюры и буклеты, мы ещё часто устраиваем марши протеста на улицах и скверах. На этих маршах мы несём транспаранты с цитатами из Привеса, скандируем цитаты из Привеса, а так же раздаём всем желающим брошюры и буклеты со статьями Габриэля Лазаревича. Это всё необходимо, чтобы люди узнали страшную правду о властях и переметнулись на нашу сторону. Чем больше буклетов мы распространим, тем быстрее настанет мир во всём мире и более сытая жизнь у людей, теперь освобождённых, особенно у тех, кто за нами сразу пошёл и кто был один из нас, из «Мути Бремени», а так все, конечно же, будут равны, безусловно…

– Ясно. Понятно. Чем я могу вам помочь?

– Вы можете помочь нам распространять брошюры у метро. За это вы даже получите небольшое вознаграждение… в виде буклетов.

– Ясно… А чего ещё вы можете мне предложить?

– Вы можете ещё поучаствовать в наших маршах протеста, в ходе которых вы можете раздавать всем желающим буклеты, а так же нести транспаранты с изречениями Привеса… Ну и, конечно же, больше всего мы приветствуем такой вид участия в политической борьбе, как добровольное пожертвование на наш счёт в масштабе от пятисот рублей…

Марина почувствовала на себе чей-то пристальный жгучий взгляд. На втором этаже был отдельно отгороженный офис, окна которого выходили в атриум, но были плотно занавешены жалюзи. Кто-то эти жалюзи раздвинул, вестимо, и наблюдал оттуда за Мариной. Девушка задумалась, и пропустила последние несколько реплик молодого человека, который проводил вербовку. Тот уже говорил с кем-то по рации. Убрав рацию, молодой человек с малость шизофренической улыбкой безумного фанатика заглянул Марине в глаза.