Текст книги "Венера – низкая звезда"

***

Ни Иван Сапин, сидевший в СИЗО, ни Алексей Билич, лечивший французский насморк в модной частной клинике (тоже сидевший в СИЗО, если верить его сообщениям в интернетах), в «Марше миллионов», к которому они так усердно готовились, участия не приняли.

Двенадцатого июня в Москве состоялся повторный «Марш миллионов». Участники акции собрались к полудню на Пушкинской площади, после чего прошли по Бульварному кольцу до Тургеневской площади, затем повернули на проспект Сахарова, где к трём часам дня начался митинг. По оценкам берегущей меня моей полиции, в шествии приняло участие до десяти тысяч персон, а на митинге присутствовало уже восемнадцать тысяч человек. Сами же организаторы «Марша миллионов» говорили о ста тысячах протестующих; некто с пейсами назвал ещё большую цифру – свыше двухсот тысяч. Как ни странно, мероприятие прошло спокойно, столкновений с полицией и задержаний не было. К сожалению, была одна нечаянная жертва: Надежда Подоконникова из партии «Колено-локтевая оппозиция», которая, приветствуя толпу, сношалась на подоконнике одного из домов по проспекту Сахарова, свалилась в порыве страсти из окна на асфальт, где и была насмерть раздавлена родственными ей душами. Да ну и шут с ней! Подоконниковой меньше, Подоконниковой больше, – отряд не заметил потери бабца. Не суть важно…

Текли по проспекту Сахарова нескончаемые нестройные ряды оппозиционеров-демонстрантов… Привет им с кисточкой!

А что народ? Народ безмолвствовал.

Над проспектом Сахарова пролетал невидимый глазу ангел. Нет, не был он одним из ангелов от четырёх ветров с трубою громогласной – рано было ещё писать слово о погибели земли русской, как бы ни приближали время страшного суда вышедшие на «Марш Миллионов» оппозиционеры. В своих руках держал ангел огромный прожектор – сродни лампе Вуда, в свете которой венерологи всех стран мира изучают человеческую кожу, поражённую разными венерическими и другими болезнями. Прожектор ангела мощными рубиновыми лучами просвечивал толпу демонстрантов, и в этих лучах становились видны их настоящие лица. Да они все были больными! Шли оппозиционеры, и в свете ангельского луча видно было, что у них у всех – провалившиеся носы, изъеденные лепрой львиные лица, выпавшие брови и ресницы, волосы в сифилитических проплешинах, зрачки разного размера. Открытые участки кожи сплошь были покрыты, как кристаллами Сваровски, сибереязвенными карбункулами. Гениталии были их в шанкрах, а животы и груди – в пятнах розового лишая. У других – всё тело было изрыто оспинами. Оппозиционеры кашляли, распространяя вокруг себя микобактерию туберкулёза. Сочился из их чресл нескончаемый гонорейный гной. Под мышками и в паху висели у них малиновые гроздья чумных бубонов. Конечности, изъеденные антоновым огнём, на ходу отваливались. Многие из демонстрантов, заболевшие СПИДом, покрылись саркомой Капоши. А уж что было в их душах, какая проказа духа, какая ментальная хворь, и помыслить было страшно…

Они были все больны, больны, страшно больны!..

5. СЕРДЦЕ РАСПАДА

В перестройку.

Бывший аспирант, а теперь уже дипломированный кандидат технических наук Пётр Алексеевич Синельников весьма болезненно переживал неудачный пуск ракеты с венерианским спутником на борту, но это переживание в значительной мере сгладило фрустрацию от расставанья с Анной Петровой. (О дальнейшей её судьбе, к слову сказать, он ничего не знал). Аспирантура была окончена Петром с отличием, сразу же после чего он был принят на работу в одно московское конструкторское бюро космического профиля.

Деятельность Петра Алексеевича на новой должности заметно отличалась от того, чем он был занят в аспирантуре. Если ранее его чётко информировали, для какой конкретно цели он разрабатывает тот или иной датчик, то теперь было известно лишь общее название проекта – «Венера» – и необходимое для дальнейших расчётов техническое задание. Единственное, о чём догадывался Пётр – к изучению второй от Солнца планеты Венеры тот космический проект не имел решительно никакого отношенья.

Новой своей работой Пётр увлёкся без остатка. Платили пока что неплохо, но всё равно в то время профессия инженера уже считалась непрестижной, а люди, занятые нечестным трудом, котировались больше и устраивались в жизни лучше государственных служащих. Пётр закрыл глаза на то, что большинство людей в его окружении были заняты если не открытым и безмерным потреблением, то хотя бы вполне пристойным желаньем обустроиться в жизни лучше. Синельникова беспокоили совершенно иные вопросы – он и в самом деле мечтал о постижении космоса и старался выполнять всё от него зависящее для новых побед своей страны в космической гонке.

Впрочем, Петра вскоре стал озадачивать тот факт, что он не в полной мере знал, над чем конкретно ему приходится трудиться. И тогда Пётр, как человек любопытный и даже дотошный, решил провести собственное, если можно так выразиться, расследование. Оперируя представленными тактико-техническими требованиями технологического задания к особливо сложной антенне, над которой работал Пётр, он решил путём расчетов понять суть всего проекта «Венера» в целом. Подобные прецеденты уже имели место быть в биографиях людей науки: известны истории нескольких физиков, которые трудились по правительственному заданию над отдельными частями атомной бомбы, но не знали, над чем конкретно они работают, – и эти люди по крупицам разрозненных данных восстанавливали в уме всю суть правительственного задания. Так вот и Пётр: для себя он решил разобраться во всей сути проекта, над малой частью которого он работал. Для осуществленья этой цели требовались продолжительные кропотливые расчеты, которым Синельников и посвятил всё своё свободное время без остатка.

…Один из дней, проведённых на новой должности, показался Петру особенно удачным. Был тёплый летний денёк, а летом в Москве в те годы было не так удушливо, как сейчас: машин было меньше, да и пресловутое глобальное потепленье, о наступлении которого прожужжали нам все уши защитнички природы, ещё не давало о себе знать. Пётр спал мало: допоздна засиживался над своим так называемым расследованием. Ночами он глубоко продвинулся в собственных расчетах. Для дальнейших изысканий потребовалась одна статья в зарубежном журнале, издаваемом под эгидой космического агентства NASA. Наконец, эта статья сложным окольным путём через руки его родителей, жителей академгородка в черте Новосибирска, попала к Петру Алексеевичу на стол. Пётр повёз в своём видавшем виды портфельчике научный журнальчик к себе на работу в конструкторское бюро – чтобы передать в отдел технической документации для перевода.

Синельников, преодолев полгорода на трамваях и на метро, добрался до своего заслуженного долгими годами учёбы рабочего стола. Там его ждала ещё одна радостная новость: его, хоть он и был новичком, пригласили на ответственное совещанье, которое должен был провести сам генеральный конструктор всего бюро Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский. О нём Пётр был наслышан от своих коллег, но знакомы они ещё не были. Синельников счёл подобное приглашение большой жизненной удачей.

О Глебе Евгеньевиче стоит немного рассказать отдельно. Он прошёл интересный жизненный путь: от молодого инженера-паротехника, специализировавшегося на котлах для паровозов до главного конструктора самолётов и сложнейших космических систем. Боевые самолёты, созданные им во время его трудовой деятельности в конструкторском бюро имени Микояна и Гуревича и по сей день сторожат воздушные просторы нашего отечества. О том, что разрабатывал Глеб Евгеньевич для космических войск до сих пор известно немногое. Неопровержимым является тот факт, что Лозино-Лозинский непосредственно координировал все работы над знаменитым «Бураном», а так же над его предшественником – малым ракетопланом «Спираль».

Пётр Алексеевич рассчитывал, что на совещаньи с генеральным конструктором прояснится много новых фактов, необходимых для его расследования. Однако речь на совещании шла только о том задании, чтобы было непосредственно поручено отделу. Синельников внимательно прислушивался и к словам Андрея Павловича, своего непосредственного начальника, и к словам Глеба Евгеньевича, генерального конструктора, но ничего особенно нового, сверхъестественного он так и не услышал.

Синельникову разве что запомнились манеры Лозино-Лозинского. Он был пожилым человеком приятной благородной наружности. Глеб Евгеньевич происходил из столбовых дворян. В его поведении чувствовался натуральный аристократизм. Вёл он себя сдержанно и подчёркнуто доброжелательно со всеми своими подчинёнными вне зависимости от их положенья в конструкторском бюро.

В конце совещания Лозино-Лозинский решил пообщаться с молодыми, недавно приятыми в отдел, сотрудниками и остановил свой выбор именно на Петре Синельникове. Пётр Алексеевич, совершенно не смутившись и не оробев, отвечал на все, даже на самые сложные, технические вопросы быстро, точно и даже с инженерным остроумием. Глеб Евгеньевич остался доволен ответами Петра. Когда совещание было окончено, Андрей Павлович, прямой руководитель Петра Алексеевича, побеседовал с ним наедине, отметив точность формулировок Петра в его ответах на вопросы, что задавал генеральный конструктор.

Обрадованный встречей с «генеральным» (так Глеба Евгеньевича называли многие сотрудники), Пётр Алексеевич отправился в отдел технической документации спросить девушку Софью, которую ему порекомендовали для перевода статьи из иностранного журнальчика. После долгих поисков наконец он нашёл нужный кабинет, постучался в дверь, вошёл и представился.

– Вас зовут Софьей? – спросил Пётр.

– Да, я Софья, – ответила девушка улыбнувшись, и лишь только когда она улыбнулась, Пётр отметил про себя, что она весьма похожа на Анну Петрову – типаж у них был одинаковый. Карие глаза с лукавым огоньком, тёмные волосы, фигурка спортивного типа – вот чем сразу запоминалась Софья.

– А как вас по отчеству?

– Можно просто Софья, мы с вами вроде одной возрастной категории, можно и без манерности. А так – Софья Андреевна я.

– А ваша фамилия случайно не Берц?

– Да, Берц, а вы откуда узнали?

– Начальник моего отдела – Андрей Павлович Берц, вы с ним чем-то похожи, и я подумал…

– Да, я его дочка, вы правильно подумали. Молодой человек, а вы, собственно говоря, по какому вопросу ко мне?

– Софья Андреевна…

– Можно просто Софья.

– Хорошо… Софья, позволите вас загрузить внеплановой сверхурочной работой по переводу технической документации?

Софья Андреевна откинула голову так, что локоны пружинисто закачались, и звонко рассмеялась.

– А вы интересный молодой человек, мне нравится ваш подход к делу! – сказала девушка.

– Ну что вы… – уж было засмущался Пётр.

– Выкладывайте, что у вас там!

Пётр достал из портфеля статейку для перевода, передал её Софье Андреевне, а та ещё раз рассмеялась. Обещала перевести в три дня. Пётр уж было застегнул портфель, но, вспомнив кое-что, расстегнул его снова. Вытащил коробку зефира в шоколаде и протянул девушке.

– А это вам, Софья. За сверхурочные, так сказать, рабочие часы.

– О, спасибо! – вежливо улыбнулась Софья, – Где достали-то?

– Да родители прислали, они у меня в академгородке живут, у них спецпаёк, – ответил Пётр и сам застеснялся своего ответа. «Ну вот ещё, родительским сынком себя выставил перед девушкой… миленькой такой девушкой…», подумалось Петру.

Знакомство состоялось. Спустя три дня перевод был готов; Пётр принёс Софье в благодарность бутылку вина; не мудрствуя лукаво, молодые люди договорились о встрече. Пётр, разумеется, немного стеснялся общаться с дочкой своего непосредственного руководителя, но ни о каких отношениях, помимо дружбы, он пока не думал. Софье и Пётру нравилось общаться в свободное от работы время и действительно рады были нежданно возникшей между ними дружбы. Как следует пострадать от одиночества в период между расставаньем с Анной и знакомством с Софочкой Берц Пётр Алексеевич не успел: его спас труд. Труд и сблизил с Софьей…

***

Была тихая украинская ночь. Небо было прозрачно; блистали звёзды. Своей дремоты превозмочь не хотел воздух. Рыбаки-любители в количестве двух штук сидели у пруда, закинув удочки. На противоположном берегу пруда высились корпуса и градирни атомной электростанции. Под водочку шёл неспешный разговор.

– А я от своей к буфетчице хожу… У нас на заводе работает.

– О, молодец какой! А у меня не клюёт… Ни сейчас рыба, ни вообще. Ну, ты понял, о чём я говорю.

– Ничего, ты мужик нормальный, заклюёт ещё!

– Как у тебя денег-то на обеих хватает?

– А всегда можно левачок какой-нибудь придумать. Оборудование всё казённое, хорошее. Почему бы и не подработать, с государственной, так сказать, помощью?

– Главное, чтобы не в ущерб заводу!

Разговор прервался: раздалось два взрыва, один другого сильнее. На крыше корпуса атомной электростанции вспыхнуло пламя. Рыбаки-любители, покидав удочки, кубарем скатились в кусты. Пролежав в испуге с минуту лицом к чернозёму, оба они вскочили поглядеть на пожар.

– Твою ж мать, удочку утопил! Блесна новая!

– Ты смотри лучше, как горит красиво! О, пламя-то какое!

– Пламя-то оно, конечно, красивое, но там ведь люди…

– А я и не подумал…

– Ничего, пожарные уже едут, я думаю. Всё будет хорошо.

– Страшнее, что там атом…

– Ах, чёрт возьми!

– Побежали-ка отсюда, да поскорей!

– Водку, водку не забудь!..

Как чуть позже пошутили любители глумливого острого слова, атомная электростанция города Ч. выполнила пятилетний план по выработке энергии за две секунды.

Чернобыль горел двадцать шестого апреля, а уже первого мая, в день праздника весны и труда, в Киеве люди вышли под красными транспарантами на демонстрацию. Их счастье, что ветер дул не в их сторону, разнося опасные радионуклиды, но всё равно, многие из них получили ощутимые для здоровья дозы радиации.

Масштаб мероприятий, направленных на ликвидацию последствий аварии, был грандиозным. Пригодились и солдаты-срочники как основная рабочая сила, и шахтёры из Донбасса, и узкие специалисты самых разных профессий: от химиков-неоргаников (к примеру, академик Легасов, впоследствии покончивший с собой оттого, что знал слишком много правды) до санитарных врачей (особенно тогда отличился Онищенко). Будто бы была негласно объявлена настоящая война невидимому, но опасному врагу: атому, распад которого вышел из-под контроля…

Атом, претерпевший распад, невидимым глазу путём, совершенно незаметно поражает его органы и ткани, делая из здорового человека неполноценного инвалида, мучительно угасающего. Так воздействует на человека радиация. Подобны ей страшные так же мало заметные человеком изменения и пертурбации в обществе, взывающие разлом и распад в душах: так же сложно с ними бороться и так же печальны бывают всякий раз последствия…

…Вся перестроечная эпоха была отмечена, что родимым пятном на самом видном месте, страшными катастрофами, от Чернобыля до тех, о которых нам никогда не расскажут, включая самую страшную аварию – аварию разложенья и распада национального характера…

***

Анна Васильевна Петрова так же, как и Пётр, причём почти день в день с ним, окончила аспирантуру. С дальнейшим распределеньем, впрочем, ей не повезло. Красный диплом и учёную степень кандидата медицинских наук перевесило на чаше весов полное отсутствие связей. Профессия венеролога во все времена была несколько коррумпированной: люди охотно платят за свою конфиденциальность, мало кто желает распространенья хоть какой-либо информации о своей половой жизни – и о дурных болезнях, которые зачастую ей сопутствуют. Забывая о том, что у них в душах, люди частенько слишком пекутся о том, что у них с кожей… Вот почему случайных людей среди кожных врачей не встречается. Анну Петрову, как приезжую, в серьёзное место не взяли: ей досталась роль участкового венеролога в кожно-венерологическом диспансере. Жить она продолжала по-прежнему в общежитии в Измайлово, теперь уже на птичьих правах и за небольшую доплату. Каждый день Анны Васильевны сопровождался страхом выселенья с занимаемой ею скромной жилплощади. Материальное положение девушки так же оставляло желать лучшего: конечно, зарплата участкового венеролога была выше аспирантской стипендии, но мать Анны разошлась с её отчимом и теперь девушка вынуждена была треть а то и половину заработка отсылать в родное Иваново. Из-за гордости девушка не могла и подумать поехать работать в провинцию, хотя этот переезд и сулил многие выгоды, в том числе и улучшение жилищных условий, – даром, что ли, она семь лет училась в Москве?..

Плюс ко всему заметно ухудшилось в то время снабжение магазинов: продукты теперь было трудно достать…

В один из дней тяжёлого врачебного труда, нескончаемых очередей в продмагах, талонов на талоны на продукты и страха перед выселеньем Анне Петровой позвонил Юрий Рижский, микробиолог. Анна рада была услышать своего старого приятеля: они учились вместе, разве что Юрий учился курсом старше. Рижский подавал надежды как блистательный специалист в области эпидемиологии инфекционных заболеваний, однако всё же он решил заниматься именно микробиологией. Юрий был большим любителем собак, и даже участвовал в судьбах бездомных животных. Однажды его посетила безумная, как он сам в этом признавался, мысль: несмотря на товарный дефицит и значительное уменьшение продуктовой корзины граждан, количество дворовых бездомных собак увеличилось, по его подсчётам, чуть ли не втрое. Хотя, по логике, поголовье должно было сократиться. Подобное бесконтрольное увеличение числа животных могло негативным образом сказаться на показателях эпидемиологической обстановке в Москве. Этим наблюденьем он и поспешил поделиться с Анной.

Рижский пригласил Анну к себе в гости поужинать, после чего планировал вместе с ней прогуляться по ночной Москве вслед за собачьей стаей – посмотреть, куда направляется стайка бродячих животных. Анна охотно согласилась: по крайней мере, так она соображала, её накормят. Да и предприятие представлялось ей весьма занятным.

Молодые люди чинно отужинали. Юрий Рижский жил со своей матерью; готовила она, как специалист в области гигиены питания, превосходно. Анна давно так сытно не ела – готовить в общежитии было крайне затруднительно по причине долгих очередей в общую на несколько этажей кухню. Рижский ласково распрощался со своей матушкой, пообещав ей, что и с ним, и с Анной ничего ночью не случится. Молодые люди выдвинулись на исходную позицию.

Они прошли погрузившиеся в полумрак стоптанные аллеи окраины Измайловского парка и вышли почти что к окружной железной дороге. Там и увидели они в отдалении свору собак. Вожак стаи, проведя негласную перекличку своего пёсьего воинства, повёл за собой животных к оврагу, заваленному всяческим мусором. Боясь спугнуть собак и опасаясь быть покусанными, Анна и Юрий наблюдали в театральный бинокль за животными с расстояния в пятьдесят шагов. Собачья стайка остановилась в ожидании чего-то у оврага. На насыпи стоял давно там оставленный товарняк. Вдруг из одного из вагонов сошли трое по форме одетых милиционеров.

– Чёрт возьми, этого ещё не хватало! – ругнулся Юрий.

– Может, ну его на фиг, пойдём отсюда? – спросила Анна.

– Давай всё же понаблюдаем, пригнись только, – предложил Юрий. Рижский и Петрова присели на землю, пользуясь кустом как маскировкой. Милиционеры поочерёдно открывали двери вагонов товарняка, им помогал невесть откуда появившийся железнодорожник. Псы из оврага поглядывали на людей, сохраняя дистанцию и выжидая. Милиционеры же на них почти что и не поглядывали – свыклись, вестимо, с соседством собак, пегих и серых, чуднейшего смешенья пород. Из вагонов выгрузились автоматчики с большими буквами «ВВ» на погонах – наверное, курсанты из какого-нибудь училища министерства внутренних войск, – а за ними, под прицелами автоматов и по команде милиционеров – дохлого вида мужчины в полосатых робах зеков.

– Что же сейчас будет? – немного испуганно спросила Анна.

– А шут его знает… – ответил полушёпотом Рижский.

– Расстрел?

– Помолчи, пожалуйста, не дай бог нас заметят…

Зеки под конвоем курсантов принялись разгружать вагон. Они скидывали в овраг, и без того забитый мусором, мешки, а псы внимательно за всем следили. Один из мешков порвался, и тогда Рижский и Петрова разглядели, к ужасу своему, что наполненьем мешков были связки колбасы. Далее из вагонов полетели в овраг круги сыра и овощи; бутылки молока со звоном разбивались; яйца выпадали из своих картонок, бились, и вытекал желток. Не дождавшись того, как курсанты, зеки и милиционеры погрузятся в вагоны, собаки ринулись к оврагу – к свежим продуктам. У животных началась свалка и грызня. Люди погрузились в товарняк, и через пять минут он отошёл.

– Что же они, гады, делают? – вопрошала Петрова. Рижский ей не отвечал, сам был испуган развернувшейся перед ним картиною.

– И правда что ли, пошли отсюда поскорее, пока нас не заметили… – промолвил он.

О том, что Анна и Юрий увидели тогда ночью, они условились молчать. Одна из причин продовольственного кризиса стала им доподлинно известна – причём именно та причина, о которой если и пишут, то только матёрые конспирологи…

***

Ещё в самом начале памятных событий перестроечного распада четырёхпалубный теплоход «Александр Суворов» следовал по маршруту туристического круиза из Ростов-на-Дону в Москву. Стояли летние жары; в пассажирской каюте было душно и накурено. Пассажир, мужчина лет тридцати пяти, утомлённый на вид, говорил свой спутнице:

– Думаешь, я слепой? Думаешь, я не вижу, как ты на него смотрела?

Естественно, что мужчина был недоволен: его супруга, с которой они совершали круиз на теплоходе, оказалась увлечена случайным попутчиком, который о своей профессии говорил весьма туманно и расплывчато, но по его жуликоватому виду и фирменным джинсам можно было предположить, что он фарцовщик.

– И что с того? У него хотя бы деньги водятся. А тебе даже на эту поездку у друзей и родителей занимать пришлось, – ответила женщина. Она, в простом ситцевом платье, сидела в каюте на углу кровати, курила и злобно поглядывала на своего супруга.

– На танцы пойдёшь, на верхнюю палубу? – спросила она ещё.

– Нет, не пойду. Настроение мне всё испортила.

– Я тогда с другим пойду. Вот с Серёжей и пойду!

– Ну и иди!

Она ушла, хлопнув дверью. Мужчина просидел около пяти минут в прострации, закурил сам и достал из чемодана непочатую бутылку «Агдама». Неспешно отпил. Настроение было и в самом деле паршивое. Его наручные часы «Электроника» показывали 21:40 по московскому времени. Уже немного смеркалось; в иллюминатор видно было, как гаснут в воде огни Ульяновска. Мужчине хотелось подняться на верхнюю палубу, проверить, как там его жена, но он, по нерешительности своей, раз за разом откладывал это неприятное мероприятие. Лишь когда «Агдам» был допит, мужчина поднялся с кровати и решительно направился к двери.

В этот момент раздался страшный грохот и скрежет. Мужчина повалился на пол. Теплоход замедлял движение. Мужчина, пытаясь сохранить равновесие, выскочил из каюты и бросился наверх по трапам. Перед последним, ведущим на верхнюю палубу, лестничным пролётом, он отпрянул: сверху сплошным потоком лилась человеческая кровь.

Горы окровавленных шевелящихся обрубков тел лежали на покорёженных обломках верхней палубы. Рядом лежала белокурая девушка. Обеих ног у нее не было, но она ещё дышала и смотрела на мужчину изувеченным болью взглядом. Девушка отчётливо произнесла: «Скажите маме, что я жива…». Глаза её после этого навсегда закатились…

Теплоход «Александр Суворов» на полном ходу врезался в несудоходный пролёт Ульяновского моста шестнадцатого года постройки; следующий по мосту грузовой состав сошёл с рельс, и часть грузов и вагонов попадали в реку и на лайнер; виновником катастрофы сочли рулевого; жертвами происшествия стали почти двести человек…

***

В один из дней, которые Петру запомнились дружеским общеньем с Софочкой Берц и интересной работой в конструкторском бюро, случилось множество переживаний – и неприятных, и радостных. Накануне Петру подумалось, что его расследование близится к концу: ещё немного расчетов и он непременно вычислит над чем же на самом деле работает его конструкторское бюро. Синельников взял себе библиотечный день и заперся с раннего утра в своём кабинете. Бабушка его была на плановом лечении в санатории где-то под Истрой, так что никто не мог Петра побеспокоить.

Остановившись на расчете какой-то очередной значимой величины, Пётр приподнялся со стула, взял с книжной полки маленькую пепельницу и аккуратным жестом поставил её на стол, раздвинув бумаги. Молодой человек закурил, подперев свободной рукой свою голову.

Вдруг зазвонили в дверь. Словно опасаясь, что зажженная сигарета как-то скомпрометирует Петра в глазах нежданных посетителей, Пётр сперва неторопливо затушил сигарету, вернул пепельницу на положенное ей место и лишь тогда встал из-за стола и подошёл к двери. Не посмотрев в глазок, Пётр отворил и понял, что совершил ошибку. На лестничной клетке стояли две дурно одетые девицы, обе мелированные и густо намарафетившиеся, с дурными взглядами и поломанным маникюром. Одна из них держала в руке большую синюю кастрюльку, а другая курила какую-то пахучую сигарету.

– Привет, красавчик. Хочешь поразвлечься? – спросила та девица, что с кастрюлькой.

– Мы – Машка и Дашка, клёвые девицы, – представилась за них обеих та, что с сигаретой.

– Мы тебе пельменей налепили, – сказала, вестимо, Дашка, и приподняла крышку кастрюльки.

– А ты вина нам припас? И побольше? – закончила вторая девица. Звонко лопнул на её губах пузырь баблгама.

– Прошу меня извинить, я занят, – ответил им вежливо Пётр и закрыл перед девицами дверь. Закрыть, впрочем, сразу не получилось: между косяком и дверью застряла чья-то красная туфелька на шпильке и Синельникову пришлось её вытолкнуть.

Пётр вернулся в свой кабинет и сам себе осклабился. Он закурил новую сигарету. Теперь его ничего не могло отвлечь от вычислений, от мыслей о русском космосе. Он всё правильно сделал! Не выходи из комнаты, не совершай ошибку. Зачем тебе Солнце, если ты куришь «Шипку»? За дверью бессмысленно всё, особенно – возглас счастья. Только в уборную – и сразу же возвращайся. Не выходи из комнаты! То есть дай волю мебели, слейся лицом с обоями. Запрись и забаррикадируйся шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы и вируса…

Пётр работал увлечённо, совершенно ни на что не отвлекаясь. К вечеру в его голове сложилась целостная картинка. Синельников вошёл в раж. С ним случился пароксизм любопытства. Наконец он понял всё… Согласно его расчётам, проект «Венера», над которым работало его конструкторское бюро, должен был быть направлен на разработку летательного аппарата совершенного нового типа. Из условий технического задания к антенне, которая была поручена непосредственно Синельникову, и некоторых других данных Петру удалось расчётным путём определить режимы полёта проектировавшегося летательного аппарата. А из режимов полёта удалось прикинуть габариты и массу планировавшегося детища советской инженерии. Это должен быть объект достаточно крупной массы, свыше ста тонн, и габаритов, соответствующих тяжёлому бомбардировщику: длина порядка пятидесяти метров и размах крыльев порядка двадцати. Условия полёта предполагались совершенно фантастические, этим и объяснялась сложность технического задания к Синельниковской антенне. Этот летательный аппарат должен был свободно перемещаться, как самолёт, в земной атмосфере, со скоростями от обычных самолётных до гиперзвуковой скорости ракеты. В то же время «Венера» могла бы пребывать и в космосе на околоземной орбите. Выходило так, что конструкторское бюро под руководством Лозино-Лозинского разрабатывало самый совершенной в мире ракетоплан-звездолёт, намного совершеннее и отечественного «Бурана» и западного челнока Space Shuttle.

Пётр заварил себе чайку. За день он выкурил уже пачку сигарет. Потягивая из блюдечка кипяток, обжигающий рот, он решил позвонить Андрею Павловичу Берц – своему непосредственному начальнику – и поделиться с ним своим открытием.

Андрей Павлович, конечно, опешил от любознательности Петра и от его прозорливого ума. Однако, виду в разговоре не подал. Лишь попросил его не распространяться о проведённых расчетах и их результатах. Пообещал обсудить всё на следующий день у себя в кабинете.

Пётр, находясь всё ещё в эйфории, отправился за сигаретами. Странно ему было выходить на улицу – всё казалось неродным, странным, диким после уюта кабинета и кропотливой работы, захватившей всё вниманье. Когда Синельников вернулся домой, он почувствовал себя дурно. Ему стало не по себе и страшно. Несмотря на летнюю жару, тело охватил озноб. Пётр Алексеевич вдруг осознал, что совершил ошибку: о результатах его расследования не стоило никому сообщать. Тем более своему руководителю, тем более по телефону.

Не раздеваясь, Пётр лёг на кровать. Мысленно он проклинал себя за проявленную глупость. Петру думалось, что непременно с часу на час за ним приедет машина и его заберут. Точно так же в своё время забрали его деда по отцовской линии, Михаила Владимировича. Об этом Петру рассказывали полушёпотом при семейной беседе на кухне, когда он был уже взрослый – деда он никогда не видел. Дед его был почти того же психотипа, что и Пётр – их обоих смело можно было отнести к типажу шукшинских чудиков. Михаил Владимирович Синельников в своё время тоже вычислил или разузнал что-то такое, о чём никому не следовало бы говорить. Дед Петра Алексеевича не сдержался, всё рассказал кому-то, и на следующий день за ним приехал «воронок». Странно то, что случилось всё это в ту эпоху, которую сейчас принято называть оттепелью…

Пётр Синельников лежал и ждал, что его, как и деда в своё время, вот-вот заберут. Несмотря на тревогу, он задремал и проснулся лишь от звука автомобильного мотора. Пётр Алексеевич выглянул в испуге в окошко и увидел там чёрную «Волгу», припаркованную аккурат напротив его подъезда. «Вот всё и случилось», подумал Пётр, вспомнил родителей и ещё почему-то Софью. «Вот и всё».

В дверь позвонили. Синельников не стал испытывать судьбу – прошёл в прихожую и открыл. За ним пришёл человек в чёрном костюме и без галстука.

– Пётр Алексеевич, добрый вечер. Вы не заняты?

– Нет, я не занят, – ответил Синельников, пытаясь сохранить самообладание. «Чёрт возьми, ещё только вежливости от них не хватало!», подумал про себя Пётр.

– Вы не могли бы пройти со мной?

– Мог бы. Только вот зачем?

– Ради беседы.

«Теперь у них это беседой называется?», подумалось Петру. Его всего лихорадило, он с трудом держал себя в руках.