Текст книги "Венера – низкая звезда"

– Вы позволите мне одеться? – спросил Синельников.

– Разумеется! Одевайтесь, я вас в парадной пока что подожду.

«В парадной? Он что, питерец? Точно чекист!», подумал Пётр. Тогда он не мог знать, что двадцать лет спустя его мысль приобретёт совершенно новое значение. Синельников судорожными движеньями одевался. Для этого вечера он выбрал свой самый лучший и самый любимый костюм – тот самый, который он надел в вечер расставанья с Анной Петровой. Одевшись, Пётр заглянул на минутку на кухню и достал уж было из шкапчика початую бутылку коньяку – хотел отпить напоследок, да передумал. И это могло быть использовано, что называется, против него.

Неожиданный гость и в самом деле ждал Петра Алексеевича в подъезде. Приметив выходящего из своей квартиры Синельникова, он сказал максимально учтиво:

– Пройдёмте в мою машину.

У Синельникова засосало под ложечкой. Всё для него становилось ясным. Сердце отчаянно колотилось. Пётр понимал, что он сам во всём виноват и винить никого не стоит. Синельникова подвели к припаркованной во дворе чёрной «Волге». Человек, который приехал за Петром, учтиво открыл заднюю дверь машины и жестом пригласил Петра сесть, сам же он устроился на водительском месте. «Волга» сразу тронулись. Рядом с Петром сидел старичок в костюмчике и при галстуке.

– Здравствуйте, Пётр Алексеевич, – поздоровался старичок.

– Здравствуйте, – ответил Синельников и обернулся. Рядом с ним сидел Глеб Евгеньевич Лозино-Лозинский собственной персоной.

– Простите за этот цирк, вы, наверное, испугались…

– Нет, ну что вы…

– Я решил, что нам непременно стоит пообщаться. Извините, пожалуйста, за беспокойство.

– Что вы, не стоит…

– Я сам постеснялся подниматься к вам. Вы человек молодой, мало ли, вдруг вы там не одни. Вот и послал за вами водителя, он всё же меня моложе, так в любом случае вышло бы меньше конфуза.

Уже начинало темнеть и налились ртутью фонари. Машина ехала на солидной скорости по широкому проспекту. Улицы казались особенно пустынными. Пётр переводил дыхание, опасаясь, что Глеб Евгеньевич заметит его волненье.

– Ничего, ничего, отдышитесь пока, – вежливо сказал Лозино-Лозинский.

По заученным ещё с детства московским ориентирам Пётр начал догадываться, что его везут в Тушино – там располагался экспериментальный завод, прикреплённый к его конструкторскому бюро как основная производственная база.

– А вы молодец, Пётр Алексеевич. Вы очень непростую задачу решили. У вас талант и он не должен пропадать. Надеюсь, что вам нравится работать у нас в конструкторском бюро. Я обещаю подумать о вашем повышении, – заговорил через минуту тишины Глеб Евгеньевич. Пётр сдержано его поблагодарил, а генеральный конструктор продолжил.

– Пока едем, я вам кратко ситуацию обрисую. Постижение космоса и освоение околоземного пространства – вопрос государственной важности и безопасности. Я думаю, что это всем понятно.

Пётр согласился с Лозино-Лозинским. Синельникову даже подумалось сказать что-либо о космосе как составной части национальной идеи, но он не успел сформулировать мысль – Глеб Евгеньевич сказал всё сам.

– И потом, это вопрос не только государственной безопасности. Постижение космоса – это вопрос чисто метафизический, это вопрос русского национального самосознания….

Подумав об этом, генеральный конструктор продолжил свою речь:

– Сейчас основная масса грузов выводится на орбиту, как и на заре космической эры, ракетами одноразового применения. Это просто, но затратно и малоэффективно. Появились многоразовые системы – наш «Буран» и американский Space Shuttle. Но и они выводятся на орбиту ракетами. Назрела необходимость в средстве доставки грузов на орбиту совершенно нового типа. Хорошо было бы обойтись без ракет вообще.

– И тогда стали разрабатывать системы многоразового использования, сочетающие в себе черты обыкновенного самолёта и возможности космической ракеты?

– Так точно. В некоторой литературе подобные системы называют воздушно-космическими самолётами. У нас имеется хороший задел, оставшийся после разработки «Бурана». Однако, надо ведь и дальше идти. Ракетоплан «Венера» – это, грубо говоря, увеличенный в размерах «Буран» с принципиально новой двигательной установкой, настолько мощной, что для выведения «Венеры» на низкую околоземную орбиту не потребуется ракета-носитель.

– Согласно моим расчетам, масса выходит около ста-ста двадцати тонн, длина около пятидесяти метров, размах крыла около тридцати… А режимы полётов таковы, что я могу предположить взлёт и посадку по-самолётному, с обычных аэродромов. При этом полёт будет проходить с гиперзвуковой скоростью, типичной для ракет, – заговорил, осмелев, Пётр.

– А вы очень проницательный молодой человек! Вас точно следует повысить. Вы всё почти что точно прикинули. И это исходя из одного лишь технического задания к антенне… Похвально! – рассуждал вслух Глеб Евгеньевич.

– Единственное что мне осталось непонятным – это тип двигателя. Мне сложно представить такую мощную конструкцию, которая может сообщить ракетоплану подобную скорость.

– Комбинация самолётных двигателей с ракетным двигателем на ядерном топливе. Атомный распад будет разогревать газы до той температуры, что необходима для развития больших скоростей.

– Но ведь любые испытания в воздухе, связанные с ядерными технологиями, насколько я знаю, запрещены?

– С кое-чем можно смириться, а кое-что можно и обойти, – с лукавой мудростью ответил Лозино-Лозинский.

– Сейчас всё сами увидите, – добавил Глеб Евгеньевич, – Только вам придётся секретку о неразглашении подписать. Впрочем, когда вступите на новую должность, вам в любом случае подписать придётся.

Машина въехала на территорию завода после того, как водитель подписал на контрольно-пропускном пункте необходимые бумаги. Далее все трое – водитель, Глеб Евгеньевич и Пётр Алексеевич – направились к большому ангару, стоящему особняком. При входе в ангар разместился ещё один пост охраны. Офицер, вестимо, был предупрежден Лозино-Лозинским о появлении молодого инженера, не имеющего необходимого пропуска: дополнительных вопросов не потребовалось.

В ангаре стояли уменьшенные, предназначенные для самых разнообразных исследований, макеты космических кораблей. У самого входа стоял малый челнок «Спираль», созданный ещё до «Бурана» и прозванный лётчиками за свою характерную форму «лаптем». К сожалению, аппарат этот так и не был доведён до ума – по распоряженью министерства обороны все работы свернули. Рядом с ним стояла вполовину уменьшенная модель знаменитого «Бурана»; впрочем, модель была частично разобрана и потому не представляла интереса. В отдалённом углу ангара расположилось почти не подсвеченная софитами «Венера». Хоть это и был лишь уменьшенный в пять раз макет, конструкция всё равно поражала воображение габаритами и изяществом линий. Во всём дизайне ракетоплана будто бы чувствовалось непобедимое стремленье к большим скоростям. Иллюминаторы кабины пилотов казались совершенно небольшими по сравнению с общими габаритами аппарата и это придавало всей конструкции хищный вид. Плюс ко всему, в отличие от «Бурана» и «Спирали», «Венера» не была окрашена в белый цвет: вся её поверхность была покрыта каким-то особым блестящим иссиня-чёрным металлом. На крыльях красовались алые пятиконечные звёзды, а на носу было выведено «Венера» тем же энергичным курсивом, что и на борту «Бурана» начертано его имя. Ракетоплан и в самом деле смотрелся чуть ли не гостем из будущего.

– Первый лётный экземпляр, пока без оснастки, один только планер, сейчас под Донецком в филиале Южмаша собирают, – отметил Лозино-Лозинский.

Глеб Евгеньевич потом долго ещё беседовал с Петром Алексеевичем, раскрывая многие детали готовящегося проекта. Уже запоздно они покинули ангар – совсем стемнело и небо покрылось звёздами, о постижении которых мечтали оба мужчины. Лозино-Лозинский предложил водителю подвести Петра Алексеевича, но тот из скромности отказался и поспешил к метро.

Добравшись домой, Пётр выпил коньячку и сам себе улыбнулся в зеркало. От души его отлегло. Впрочем, ему захотелось совершить ещё один глупый поступок. Синельников подошёл к телефону и набрал заученный назубок номер.

– Это «Берёза»? Говорит «Кедр». Приём.

– «Берёза» на проводе. Как сигнал? Приём, – ответил заспанный женский голос. Пётр и Софья рассмеялись. Синельников вежливо извинился, что звонит поздно и разбудил, и посетовал, что у него был очень напряжённый день и многое стоит обсудить. После небольшой натянутой паузы в диалоге, Пётр робко спросил у Софьи то, ради чего он и звонил:

– Соня, ты можешь сейчас ко мне приехать?

Софья была удивлена, и потому ответила не сразу.

– У тебя что-то случилось?

– Да так, ничего… Не бери в голову… – ответил Пётр, немного раздосадованный от того, что представил, как всё будет, если Софья не приедет к нему.

– Точно?

– Точно.

– Петя, я бы приехала, да поздно уже – метро закрылось. А на такси у меня нет…

– Я оплачу, выезжай. Ничего что я так поздно тебя из дому выдёргиваю?

– Конечно, ничего! Я рада тебе всегда, зови, если что.

– И я тебе рад. Постой, у меня к тебе ещё вопрос будет.

– Стою. Какой вопрос?

– Мне, право, не удобно спрашивать… У тебя есть что-нибудь? – спросил Пётр и робко и загадочно.

– Да, бутылка «Трёх семёрок» завалялась. Захватить? – поняла без лишних слов синельниковские намёки Софья.

– Буду благодарен! Вези!

Через сорок минут Софья уже по-дружески обнимала Петра, только что рассчитавшегося с таксистом, всё предлагавшим купить у него водку. Молодые люди разместились за бутылкой привезённого Софьей портвейна на кухне Петра. Тот всё извинялся, что так поздно пригласил к себе девушку и что нечем её угостить.

– У меня банка сайры есть, будешь? – неожиданно спросил Пётр.

– Давай, – согласилась Софья. Они перекусили и выпили ещё. Пётр практически всю трапезу молчал, Софья переживала из-за этого, и решила к нему подсесть ближе.

– Что ты такой потерянный сегодня? У тебя что-то случилось? – спросила она.

– Не стоит из-за меня переживать.

– Ладно, ничего страшного, что ты не хочешь рассказывать. Давай тогда обнимемся, – предложила девушка. Пётр, разумеется, согласился и они перехлестнулись руками и сблизились туловищами. Посидев так несколько минут, Софья пожелала Петру, чтобы у него всё хорошо было; Пётр в ответ поблагодарил девушку, закурил и налил обоим по стопочке припасённого коньяку. Выпив, Синельников всё же рассказал, без особых, впрочем, подробностей, что же сегодня с ним случилось. Софья была и удивлена и приободрена одновременно; обо всём приключившемся с Петром она пообещала молчать. А дальнейший ход вечера пошёл у них по проторенной заранее дорожке: как говорится, неожиданный напал на них интим. Молодые люди оказались у Петра в спальне, вот всё между ними и случилось…

Пётр не думал теперь, как в первую ночь с Анной Петровой, у неё в общежитии, что и у него может быть то же, что есть у всех. Нет. Он был счастлив, что у него появилась Софья, хотел себя проявить ради неё с лучшей стороны, радовался её ласке, её высказанному вслух желанию впредь во всём помогать Петру и поддерживать его в его начинаньях.

Молодые люди лежали рядом, полуобнявшись, и хоть им и предстояла ранняя побудка, спать им пока что не хотелось, и между ними шёл тихий и спокойный разговор.

– Знаешь, у меня иногда бывают бессонные ночи, – разоткровенничался Пётр, – И я лежу и думаю: скорее бы утро, скорее бы на работу! А теперь так не думается… Хорошо с тобой и спокойно, не хочется никуда ехать.

– И ничего страшного, что завтра на работу, – отвечала ему Софья, – Вместе ведь поедем!

Петра эта мысль воодушевила.

– Да, вместе поедем! Так это здорово… Хорошо, что вместе работаем, – сказал он.

– Хорошо, что наши родители уже знакомы.

– Да? А я не знал.

– Наши папы учились вместе, мне мой отец рассказывал об этом. А как ты думаешь, дурашка, как тебя в отдел к Андрею Павловичу взяли?

– А я и не знал, правда…

– Хорошо, что мы теперь вместе.

– Хорошо и то, что одним делом заняты.

– А представляешь, у нас когда-нибудь семья будет? Жить вместе будем, представляешь?

– Соня, я так был бы рад этому!

– Семья – она ведь как изучение космоса: столько всего интересного впереди, яркого, нового…

– Да, моя родная.

– Давай только поспим немного.

– Давай.

И заснули… А на следующий день узнал Пётр о своём повышении. Эмоций за последние два дня было слишком много, и как бы ни была трудна эпоха, и Пётр и Софья, вопреки всему, думали и верили, что их ждёт впереди самое лучшее. И действительно, впереди их ждало хорошее и тёплое, а всё потому, что отношения их, если отбросить свойственную их тогдашнему возрасту авантюрность, были построены вокруг цели – цели помогать друг другу.

…Через три недели, которые для Петра Алексеевича пролетели быстро как три выкуренные подряд сигареты ввиду его двойного увлеченья – работой и Софочкой – он по поручению Глеба Евгеньевича отбыл в командировку в Новосибирск: поручить сибирским коллегам задание из Москвы, да и с родителями пообщаться. У них как раз сорвалась поездка на отдых в Абхазию, и посему Пётр вернулся в Москву с двумя путёвками, которые сразу же с радостью и вручил Софье. Спустя два дня они выехали. И всё у них заверте…

***

Круизному пароходу «Адмирал Нахимов» не везло всю его долгую службу. Спущенный на воду в 1925 году как «Берлин», он верою и правдою служил Третьему Рейху вплоть до января 1945 года, когда оно было потоплено советскими торпедными катерами. Спустя два года его пытались поднять со дна, но безуспешно: «Берлин» затонул вновь, едва не погубив вместе собой советских водолазов. Лишь вторая попытка поднять судно увенчалась успехом. Далее, почти в течение десяти лет судно ремонтировалось на верфях ГДР за счёт репараций, после чего было передано в Черноморское морское пароходство, где пароход и получил своё новое название: «Адмирал Нахимов». К слову сказать, история отечественно флота насчитывает семь кораблей с таким же названьем, и по меньшей мере четыре из них терпели бедствие.

Августовским днём восемьдесят шестого года пароход «Адмирал Нахимов», прибыв из порта города Ялта, пришвартовался в 14:00 в порту Новороссийска. Занятно, что согласно некоторым источникам, этот рейс для парохода должен был стать последним: его должны были списать и передать в собственность Одесской киностудии для планировавшихся съёмок фильма-катастрофы.

Примечательно, что на борт судна не смогли попасть в Новороссийск Владимир Винокур, Евгений Петросян, Алла Пугачёва, Лев Лещенко и другие замечательные всем примелькавшиеся лица: они задержались в Абрау-Дюрсо на дегустации вин, и посему опоздали на посадку. Кто знает, успели бы – вся суть отечественного телевидения стала бы совершенно другой…

В Новороссийске судно простояло до десяти часов вечера. Отплытие задержалось на двадцать минут: ожидалась припозднившаяся семья какой-то важной персоны из КГБ. Сопровождал эту персону, к слову сказать, отец нашей с вами знакомой Анны Петровой… Если б машина с высокопоставленными персонами не задержалась, кто знает, возможно многие людские судьбы сложились совершенно иначе… В то же время, как «Адмирал Нахимов» отчалил от берега, в акваторию порта Новороссийска зашёл тяжёло гружённый сухогруз «Пётр Васёв».

Корабли неукротимо сближались. Заложенные в маршруты координаты, которым корабли должны были разойтись, по всей видимости, не соответствовали действительности. Радист, находившийся на мостике сухогруза «Пётр Васёв», сообщил по радио капитану парохода «Адмирал Нахимов», что пропускает судно вперёд. Тем не менее, оба судна продолжали роковое сближенье.

Когда и сухогруз и пассажирский пароход оказались в опасной близости друг от друга, капитан «Адмирала Нахимова» отдал команду «Лево на борт!», одновременно по радиосвязи прокричал на сухогруз «Петр Васёв» команду: «Работать немедленно назад!». Рулевой лишь только успел переложить руль лево на борт, как в одиннадцать часов произошло столкновенье. «Пётр Васёв», успев погасить скорость лишь до пяти узлов, вошёл под углом в сто десять градусов в середину правого борта парохода, вызвав значительные разрушенья.

Второй помощник капитана судна «Адмирал Нахимов», который был на мостике в момент столкновенья, сам себе вынес приговор: он заперся в своей каюте с бутылкою шампанского, и оставался там до тех пор, пока водолазы, обследовавшие уже давно затонувший пароход не извлекли его тело…

Всего, согласно официальной версии, в результате катастрофы парохода «Адмирал Нахимов» погибло 423 пассажира и членов экипажа. Однако найти и поднять на поверхность удалось далеко не всех погибших: около шестидесяти пяти трупов навсегда остались под толщею воды…

***

В один из особливо голодных дней, именно так этот день девушке и запомнился, Анну Петрову пригласила в видеосалон её подружка Светка.

(А в салоне видеофильмы заграничные, фильмы на любителя, то есть неприличные. Раньше были подвиги в моде беспримерные, а теперь заместо них – груди безразмерные.)

Подвалы, гаражи и иные мало приспособленные к массовому скопленью граждан места были переделаны дельцами для показа фильмов. Салоны пользовались у народа значительной популярностью, причём смотреть готовы были совершенно что угодно – самую развесистую клюкву, самые бестолковые и бессодержательные фильмы, что называется, «категории Б», да хоть рекламу стирального порошка и магнитол – лишь бы импортное! Видеосалоны были ярким проявленьем ксенопатриотизма, любви к всему импортному то бишь, захватившим на волне перестройки умы граждан.

(Вместо кинохроники с маршалом Устиновым – мальчики качаются, а девочки – тусуются. Как дела в отечестве – не интересуются!)

Анна даже и не запомнила, на какой фильм пригласила её подруга, отложилось лишь в памяти, что сюжет американского фильма был, как это ни смешно, об отечественном милиционере. За ними сразу принялся активно ухаживать неприятного вида и дурных манер человек. Причём особенно рьяно «подкатывал» он именно к Петровой, а не к Светке, – знать, запала ему сразу в душу. Даже забыл представиться. Анна спросила новоиспечённого ухажёра, как же его имя; тот, не извинившись, как будто так и должно быть так, назвал себя в тот момент, когда с экрана прозвучал знаменитый вопрос «Какие ваши доказательства?». Так вот и появился в жизни Анны Петровой господин хороший в сапогах Анатолий Аркадьевич Билич.

Петрова даже и не хотела с ним поначалу общаться, но Анатолий Аркадьевич был уж слишком настойчив. О роде своей деятельности он распространялся весьма туманно, так что Анна предположила, что он чем-то приторговывает, а, быть может, даже и подворовывает. Общаться с ним было и в самом деле малоприятно, но ухаживал он красиво – «красиво» в понимании девушки означало «богато». У Билича водились совершенно дивные продукты, и даже импортное пиво в жестяных банках, которое Анна никогда раньше не видела – открыть такую баночку для неё оказалось целым предприятьем.

А ещё у Анатолия Аркадьевича была вишнёвая «Нива» с американской, как он говорил, магнитолой японского производства. Анна сопротивлялась поначалу, но потом покатушки на «Ниве» по окраинным районам Москвы в компании Билича стали для неё привычным времяпрепровожденьем.

В одну из таких поездок Анатолий Аркадьевич весьма недвусмысленно намекнул девушке, что пора бы ей и ответить взаимностью на его щедрость. Анна ответила ему резко отрицательно, даже несдержанно в проявлении своего раздражения и обиды.

– Что мы, лимита, фарца, не чета вам, антилигенции? Что, давно что ли москвичкой стала? Я так для тебя стараюсь, а ты меня за фраера держишь, – ответил спокойно, но обиженно Билич. Анна извинилась и даже пожалела неприятного человека – склонного к полноте, уже лысоватого, дурно пахнущего, но обеспеченного. Пожалела так сильно, что в следующую встречу отдалась ему – на заднем сидении той самой вишнёвой «Нивы», припаркованной в гараже Билича. Потом ей, бедной девушке, пришлось прям там, в гараже, обмываться из жёлтой пластмассовой леечки со слоником – иного источника воды не нашлось. Анну после этой встречи преследовало феноменально яркое чувство нечистоты – нечистоты и физиологической, и моральной. Впрочем, почти сразу же нашлось у неё оправданье – в жизни нужно как-то устраиваться; Билич старательно её задабривал всяческими подарками и сувенирами, нужно же было ей как-то ответить…

(Он открывает дверь своего автомобиля – на заднем сидении можно делать всё, чему она уже научилась. Забыть дорогу домой в обратном порядке, во всех мелочах – до малейших!..)

Встречи Анны Петровой и Анатолия Билича, в том числе и на заднем сидении «Нивы», продолжились… Поразительно было, что Анна, робкая и честная девушка, думавшая когда-то в первую очередь о судьбах общества, а уж затем о собственных удовольствиях, вступила в отношения в общем-то ради коростных целей. Хотя и этому есть своё объяснение: в ту эпоху стремленье граждан к нематериальным ценностям увядало по мере роста длины очередей…

***

Из Новосибирска в Адлер ехал поезд дальнего следования. Проезжали где-то под Уфой. Был второй час ночи. В отдельной плацкарте ехали солдаты-срочники, демобилизовавшиеся, возвращающие домой. Они балагурили, шумели, приставали грязно к проводницами, ко всему готовым, потягивали неизвестно как доставшееся им вино, исполняли a capella песенки, посвящённые процессу демобилизации.

Двое срочников, Кирюша и Коля, с буквами «С. А.» на погонах, с пряжками ремней, не по уставу болтающимися где-то почти у колен, устали от шумной коллективной пьянки и перешли в тамбур перекурить, чтоб за сигареткой-другой обсудить планы дальнейшей сладкой жизни.

– Что, Кирюша, как приедешь, сразу к Таньке своей? – спросил Коля.

– Эх, не говори! Как приеду, так сразу… И спереди, и сзади, и по-всякому! Истосковался я по мягенькому…

– Везёт тебе!

– Мамка писала, что проставится с отчимом по случаю. И винишко будет, и самогонка. Может быть даже, что и коньяк!

– Вот здорово! А коньячок-то откуда?

– А достанут! Бабка солений всяких принесёт, самых разных, из своего погреба оно-то самое лучшее и полезное. Любишь соленья?

– Люблю.

– Дядя окороков обещал привезти. Может быть даже, что дед и поросёночка достанет.

– Вот здорово-то!

– Да, такого вот розовенького, с яблочком в пасти.

– Здорово…

– А потом сразу к Таньке! Ух уж я её… Вот це гайка, вот це болт, и давай, давай… резьбу нарезать!

– Повезло тебе, что она тебя дождалась.

– Повезло. А ты не расстраивайся, что Ленка тебя с ребёнком ждёт. Прости, что я о наболевшем…

– Да я уж свыкся. А вдруг он от меня всё же?

– Ты ж с нами в части был всё время…

– А в самоволку на два дня я думаешь для чего бегал?

– Вот оно что!

– Вот-вот. Так что, мой это ребёнок. Чую, что мой.

– Хорошо, что ты в это веришь.

– Да я уж свыкся. Чей бы он ни был, главное, что Ленкин, а, значится, я воспитывать буду.

– Молодец ты! Побольше бы таких! А то сейчас знаешь как: чуть что, сразу в кусты, и дети потом без отцов. Чего туман-то такой поднялся?

– А хрен его знает!

И действительно, в заплеванное окошко тамбура виден был синеватый не то туман, не то смог, скопившийся облачком приличных размеров в низине. Поезд ехал сквозь этот туман. По соседним путям с рёвом пронёсся другой скорый.

– Фу, чёрт возьми, напугался! – сказал срочник Кирюша и бросил дотлевший бычок в окошко. Мигом страшно полыхнуло: туман, скопившийся в низине, по которой ехал поезд, был на самом деле природным газом, вытекшим из повреждённого трубопровода.

Раздался страшный взрыв. Вагоны обоих скорых поездов сошли с рельс и загорелись. Кольку сразу взрывом выкинуло из поезда, этого его и спасло; он здорово стукнулся, но почти не обгорел и не пострадал. Когда он пришёл в себя на насыпи, вокруг уже суетились врачи и спасатели. Вдруг, превозмогая боль, срочник Коля ощутил в себе прилив сил: он немедленно ринулся к дотлевающим вагонам помогать спасателям. Хоть Коля и сам был контужен, он с неистовством вытаскивал один за другим из вагонов обгоревшие тела и складывал их на насыпи; прибегали фельдшера и разбирались на месте, кого накрыть брезентом, а кого положить на брезент носилок и везти лечить.

Коля помнил, что в вагоне где-то остался его друг-товарищ Кирюша. Срочник Коля всё звал своего друга, да без толку. Наконец, среди каких-то особливо покорёженных груд металла нашёл он Кирюшино тело. Тот сильно обгорел. Коля склонился над телом; друг его, казалось, не дышал.

– Кирюша, Кирюша! Ты чего это? – звал Коля.

– Кирюша, мы уже всё, дембельнулись. Ты чего, Кирюша? Тебя ведь Танька ждёт!

Кирюша не отвечал.

– Тебя ведь Танька ждёт! Це болт, це гайка, ты же сам мне рассказывал, помнишь? Кирюша!

Коля всё понял, заплакал и пошёл дальше. С ещё большим остервенением помогал он спасателям, пока сам не свалился без сил. К нему подбежал фельдшер, дал понюхать нашатыря. Коля с трудом поднялся.

– Всё сынок, мы тебя в больницу забираем. Хватит с тебя, – сказал ему старый фельдшер, бывший свидетелем того, как Коля извлёк Кирюшу и долго причитал над его телом.

– А Кирюша как же? Как же Кирюша?

– Да жив, жив твой Кирюша! Без сознания просто, – ответил срочнику Коле фельдшер.

…В крупнейшей в истории СССР железнодорожной катастрофе под Уфой погибло 645 человек, в том числе – девяносто один ребёнок…

***

Анна Петрова продолжала близко общаться с Анатолием Биличем. Лишь одно оставалось ей неясным – почему для интимного общенья этот мужчина предпочитал заднее сидение своего автомобиля или оставшиеся по случаю без хозяев квартиры своих друзей. Однажды Анна всё узнала, но разгадка тайны её лишь только опечалила…

В один день Анна пришла в условленное место для встречи с Биличем на полчаса раньше. Она увидела, как он вышел из подъезда фенольной многоэтажки с какой-то женщиной под руку. Причём Билич толкал перед собой детскую коляску, из-под козырька которой выглядывал большеголовый мальчик двух лет от роду.

– Толик, когда тебя ждать? – спросила женщина у Билича.

– Ой, мать, у меня дел сегодня много. С корешами ещё посидеть надо.

– С корешами, говоришь? Опять пьяный придёшь?

– Да нет, обещаю.

– А то смотри: пьяный придёшь, домой не пущу. У тебя ведь сын! – сказала женщина полушутливо и склонилась к коляске, продолжив речь, – Да, Алёшенька? Мой муж, твой папенька, пьяный опять придёт и мы его не пустим, да, мой мальчик?

Анна услышала всё. В дополнительных пояснениях она не нуждалася, итак всё было ясно, яснее некуда. Девушка подбежала к Биличу, отвесила ему с жестикуляцией и экзальтацией пубертатной девочки пощёчину и, вся в слезах, убежала.

В тот день в Москве проездом была мать Анны, и Петрова-младшая рассчитывала познакомить её со своим перспективным и обеспеченным почти что женихом. Однако вместо радостной встречи на троих состоялось лишь печальное свиданье фатально уставшей матери и всей изошедшей слезами и издёргавшейся в истерике дочери. Петрова-старшая, трезво рассудив, рекомендовала дочке не оставлять это дело просто так – посоветовала обратиться в милицию и написать на Билича заявленье о якобы имевшем место быть изнасиловании, ну или хотя бы домогательстве. Анна так и сделала, не стала перечить матери.

В отделении милиции Анну Петрову встретил младший лейтенант, мальчик молодой, который представился Михаилом Романовичем Сапиным. Человеком он был проницательным и вежливым, это сразу приметила Анна, и потом, Михаил совершенно не вписывался в типичное представленье о милиционерах. Внимательно выслушав Анну Васильевну и предложив ей чаю, он вежливо пояснил, что намеренье Анны – бестолковое, всё равно ничего из этого предприятья не выйдет. Он, разумеется, понимал, что никакого изнасилованья не было, а речь идёт лишь о том, что бедную девушку обманули. Михаил ей искренне посочувствовал.

Через неделю Анна и Михаил снова совершенно случайно встретились – по каким-то делам службы милиционер был в общежитии и наткнулся на Петрову. Засим они отправились, узнав друг друга и разговорившись, съесть по рожку мороженного. И всё у них заверте…

***

По просёлочной дороге где-то под Арзмасом по срочному вызову ехала машина скорой помощи. Ночь была тихой, летней, малость удушливой. Ничто не предвещало беды. Параллельно дороге, частично утопая в степной флоре тянулась железнодорожная насыпь. По ней промчался лихо тяжело нагруженный, как было ясно по звуку, товарняк. Его уж не было видно, но стук колёс поезда ещё долго отзывался эхом по степи.

Причиной срочного вызова неотложки были намечающиеся роды. Обсудив кой-какие медицинские вопросы, в том числе и связанные со срочным вызовом, врач, сидевший на переднем сидении авто, разговорился с шофёром на отвлеченные темы.

– Слушай, доктор, а я завтра опять к Марату пойду. Тебе что-нибудь надо будет? – спросил шофёр.

– А Марат это кто, прости, я амнезировал… – ответил врач.

– Марат – наш мясник. Так нужна тебе, скажем, вырезка?

– Наверное, Семён, в этот раз не получится.

– Чего так?

– Да спирту не смогу достать для обмена. У меня и так проблемы были, когда в прошлом месяце проверка приехала и выявила недостачу.

– Жаль, а то грудинка у него свежая, такую не сыскать.

– Я и тебе в этом месяце, наверное, спирту не достану. Уж извини.

– Да ничего страшного, ну что ты! Хотя спирт-то конечно хороший медицинский, чистый.

– Знамо дело!

– Главное не запивать, а то в два раза сильнее окосеешь.

– Майонезом, майонезом первое дело закусывать!

– А вообще, завязывать пора. Я вот всё себе обещаю, да никак не могу решиться.

– Это я тебе как врач должен был сказать! Вот и я завязать не могу, устаю, знаешь ли…

Наконец прибыли. В маленьком пристанционном посёлке железнодорожников врач учтиво осмотрел роженицу. Схватки протекали бурно; возможен был риск осложнений. Доктор решил срочно доставить беременную женщину в областной роддом.

– Вы, главное, не беспокойтесь! Сейчас быстренько отвезём вас и всё благополучно разрешится! – успокаивал опытный врач беременную женщину, испугавшуюся ночной дороги по степи.

Случай был обыкновенный и простой, несмотря на возможные осложнения; врач произнёс слова утешенья будто бы автоматически, не вдаваясь в их смысл. На своём посту доктор трудился второй десяток лет и профессиональное выгорание, свойственное его профессии, уже давало о себе знать.

Врач присел в кузове авто рядом с женщиной; роженица, нервным жестом беспокойно оглаживавшая свой большой живот, устроилась, пристёгнутая ремнём, на кушетке.

Тронулись. Потянулось за окном однообразное полотно степи. Ехали быстро, но осторожно. Водитель был опытный – он умело объезжал кочки и выбоины на дурной дороге, хорошо ему известной, чтобы не потревожить пациентку.