Текст книги "Венера – низкая звезда"

– Девушка, вам чертовски повезло! Вам повезло, как никому!

– В самом деле? Вы что же, ещё и лотерей занимаетесь и я выиграла миллион?

– Вы выиграли больше миллиона! Мне сейчас позвонили, и сообщили, что Габриэль Лазаревич сейчас освободился и мог бы с вами побеседовать. Вы даже не представляете, какое это счастье!..

Марину проводили на второй этаж. Сперва она подивилась, что секретарша за столиком перед дверью с массивной бронзовою надписью «ПРИВЕС», занятая своим маникюром, была одета как медсестра. Марину пустили за дверь.

Габриэль Лазаревич Привес оказался старичком лет шестидесяти пяти, в синем костюмчике, субтильного телосложения. Он был крайне приятен на вид – сразу и не скажешь, что еврей. Глаза его за очками в изящной оправе выражали тоску вселенского масштаба. Привес заговорил. Говорил он быстро, суетливо, даже почти истерично. А выражение глаз при этом у него оставалось всё таким же тоскливым. Чувствовалось за всем этим деланность каждого его жеста.

Как позднее узнала Марина, Привес по первому образованию был актёром, по второму – инженером-криотехнологом, а по трётьему – врачом-мозговедом, что в сумме позволяло ему считать себя политологом. Габриэль Лазаревич участвовал в самых разных политических авантюрах последних двадцати лет, последовательно занимая противоположные стороны конфликтов; присутствие его в каком-либо начатом деле всегда заканчивалось полным разгромом тех идей, что Привес поддерживал и «сливанием» всех его сторонников. Ещё Габриэль Лазаревич был знаменит своими телевизионными дебатами, в которых он регулярно позиционировал себя как сторонник массовых расстрелов и всеобщих свобод, причём к середине передачи он, как правило, начинал разбрызгивать слюну дальше, чем он видит, а ближе к титрам его, утомлённого, обычно увозили на неотложке.

– Я – Габриэль Лазаревич Привес! Привет! Мой пламенный привет юной оппозиционерке! И не страшно вам? Не страшно ли вам встать на истинный путь правды и всеобщего стремления к всеобщему всему? Я хотел сказать, всеобщему стремлению к всеобщему благополучию!

– Разобраться бы сначала хорошо… – робко сказала Марина.

– Разобраться! Да! Правильно мыслите! Разбазариться и разобраться! Понять, где правда, а где ложь. Я вот всегда прав, в том плане, что всегда говорю правду. Даже когда я говорю ложь! В каких случаях я лгу? Когда мне кажется, что есть нечто высшее, которое это оправдывает, или когда я твердо понимаю, что я участвую в игре, в которой лгут все. А какая сейчас игра в мире? Как раз такая, что лгут все! И я тоже лгу. И кто в этой игре участвует? Я участвую. Так о чём это я?..

– Я просто сказала, что мне хотелось бы для начала просто разобраться в том, чем вы тут занимаетесь…

– О, это достаточно просто! Мы за мир во всём мире и за всеобщее всё, так сказать. Вам достаточно будет прочитать оба тома моей книги «Муть Бремени», – с этими словами Привес протянул Марине три брошюрки в мягком переплёте, страниц эдак в сто, на обложке каждой из которых была странная конструкция – свастика, органично вписанная в звезду Давида.

– Спасибо вам большое, – сказала Марина, убирая макулатуру в свою сумочку.

– Да не за что! Только не забудьте, пожалуйста, оплатить книги, уходя от нас. Касса возле гардероба, у выхода, – добавил Привес. Старичок встал из-за стола, неловким движением разминая затёкшие плечи, и принял героическую позу, хотя, конечно, трудно её было назвать героической ввиду сутулости и невзрачности старичка, но Привес старался выглядеть по меньшей мере важно. Глядя в потолок, он заговорил, подвывая, с нажимом:

– То, что чем мы тут занимаемся, можно назвать «Стратегия-345». Почему 345? Потому как мы есть третья сила, четвёртая власть и пятая колонна одновременно. Вам это понятно, девушка?

– Да, понятно, у меня была политология в вузе, – сказала Марина, но потом вспомнила, что на семинары она не ходила, а зачёт по экономике, социологии и политологии обошёлся в одну бутылку виски за три предмета, и сказала ещё для честности:

– Почти понимаю…

– Только не стоит путать наш проект со «Стратегией-1488» поэта и политика Эдварда Баклажанова.

– Я о таком и не слышала.

– И хорошо что не слышали! Эдвард, конечно, мне друг, и занимаемся мы похожими вещами, но между нами нет ничего общего и ничего между нами быть не может! Эдвард, чтоб вы знали, прежде всего знаменит своей поэмой «Я вам не Эдичка», где повествует о своих, так сказать, приключениях с самцом негра под Бруклинским мостом…

– Какой ужас…

– Да, ужас! Мы таким не занимаемся! Мы, то есть я, то есть всё же мы, конечно же, куда чище. Мы за мораль! В том плане, что мораль устарела и её пора совсем списать со счетов, сбросить с аэроплана современности. Я имел ввиду, что нужно новую мораль разрабатывать, совершенно новую, ни на что не похожую, но опирающуюся на старые принципы…

– Ясно, – ответила Марина, всё больше и больше запутываясь в липкой и клейкой паутине софистических конструкций словоохотливого старичка.

– Так в чём состоит работа по улучшению жизни в вашей организации? – робко спросила Марина.

– О, девушка! – заговорил Привес, входя в раж, – я – ассоциированный член Организации Объединенных Наций! Всё, что делается под моим руководством в нашей организации направлено против действующей власти, а, значит, направлено на её улучшение. В стране политический кризис, и из него нет другого выхода, кроме как полная смена всей вертикали власти… Впрочем… Неоднократно я говорил о том, что ни в плане метафизическом, ни в плане моральном, ни в плане общеполитическом, ни даже в плане сугубо частном – у меня нет никаких резонов не поддерживать действующий режим!

Продолжая гнать всю эту бесконечную пургу, Привес отчаянно жестикулировал, поднимал чуть ли ни до темечка свои пушистые бровки домиком, сжимал узкие губы в хоботок ненависти… И, как ни странно, он располагал при этом к себе, его хотелось слушать. Марина даже начала вникать в смысл его слов.

– Девушка! Нет… Прекрасная юная оппозиционерка! Так лучше звучит… Чтобы понять, чем мы тут занимаемся, достаточно вдумчиво прочитать наше название: мы – это экспериментальный научно-творческий центр прикладной политики и гендерной политологии. Что это означает? Ну, во-первых экспериментальный, во-вторых научно-творческий, и, в третьих… Ну, как вам ещё объяснить… Допустим, была матрица государственности, она состояла вот из таких вот маленьких ячеечек. Сначала суть ячеек поменялась, а потом уже у матрицы откололся кусочек. Нет нужды это пояснять, это в любом учебнике новейшей истории для школьников написано. Ведь так? Вот что получается. Народ один, сплоченный, а матриц власти две, из одной расколовшейся. Наша цель – сплотить единый народ, создав третью матрицу власти, которая соединит те две расколовшиеся, чтобы у одного народа была одна власть…

– Понятно. А можно вас спросить, что вы думаете о потреблении? Меня вот это стало в людях раздражать – их скупость, их стремление накоплять, всё себе в карман.

– Да, девушка, это ужасно, это ужасно, – Привес опустил голову и покачал ею в расстройстве, – Всё же самой большой, пожалуй, ценностью человека является его право на частную собственность. Личные накопления граждан неприкосновенны! В связи с этим я предлагаю отнять всё у богатых и поделиться с бедными, хоть идея и не нова, но в связи с матрицами властей, можно всё выразить иначе, по-новому.

– Габриэль Лазаревич, а что вы думаете… Почему люди стали такими жадными?

– О, это вирус!

– Вирус?

– Конечно. Вирус жадности, потребления и либерального мышления. Его ввели в людей и он поражает их изнутри. У меня есть неопровержимые данные в пользу этого! Британские учёные писали об этом. Хотя прямых доказательств нету. Вирус передаётся по наследству и половым путём. Поэтому я за чистую и порядочную семейную жизнь. Дети происходят от секса, а власти это скрывают! Мы должны отбросить ханжество прошлых эпох, когда в открытую говорилось, что в этой стране секса нет!

– А как вы себя позиционируете? Как либерал, или…

– О, ни в коем разе ни как либерал! Мне нет нужды себя как-либо позиционировать вообще, я же вам говорил, что я ассоциированный член, и потом, по первому образованию я актёр. Не хочу иметь ничего общего с либералами, всё, что они делают, это путь в никуда, это бесплодие без невинности, я имею ввиду их идейное бесплодие. Как врач-мозговед по своему третьему образованию, я очень хорошо понимаю все потребности человека, и в плане тела и в плане духа, и ясно осознаю, что единственное нормальное политическое устройство общества – либерализм, демократия, капитализм со свободным рынком – всё это отражает биологические потребности человека! В этом отношении я либерал, да, а все ведь этого не понимают, все только и знают, что ругать Привеса и меня…

– А как вы относитесь к социализму?

– Социализм – это ужасно. Все эти нарушения свобод, массовые расстрелы… Я против этого. Хотя у меня есть уникальные материалы, которые лично мне передали из архива спецслужб, в которых говорится о выступлении Ленина на митинге в защиту царя и против октябристов и кадетов. Всё, что я делаю – нечто вроде этого митинга. Социализм – это необходимо. Иногда нужно пойти на ограничения свобод и расстрелы, пускай даже массовые, чтобы построить действительно свободное общество…

– Габриэль Лазаревич, я вас, наверное, совсем утомила… – сказала Марина как бы извиняясь. Ей показалось, что старичку становится плохо – он уже часто дышал, хватался надсадно за грудь, как сердечник со стажем, и весь покраснел, как гипертоник, аж лысина порозовела, стала похожа на заветревшуюся ветчину на послепраздничном столе первого января.

– Нет, девушка, ну что вы, что вы!

– А можно ещё один вопрос?

– Конечно, конечно!

– А как вы относитесь к другой оппозиции в нашей стране?

Старик заойкал, закряхтел и опустился в креслице. Вдруг он начал хвататься обеими руками за воздух, как будто душил кого-то невидимого. По губам его потекла уж пена, а речь стала окончательно и бесповоротно бессвязной.

– Оранжевая революция… ЛГБТ-сообщество… Иностранный легион… Вашингтоновский обком. Спасо-хаус. Гитлер. ЦРУ. Пивной путч. Масоны. Убийство миллионов. Общество «Память»! Август четырнадцатого. Февраль семнадцатого… О! НАТО! Бомбардировки. Шпионы… Ненависть! Ненависть! Ненависть!

Марина испугалась и собиралась уж было уйти. В комнату ворвалась секретарша Привеса в костюме медсестры, с блестящей биксой, на которой покоился уже заготовленный шприц. Секретарша уколола Привеса в плечо прямо через пиджак, достала из нагрудного кармана его носовой платок и принялась им вытирать пену у рта. Обмякший после укола Габриэль Лазаревич продолжал нести что-то бессвязное про оранжевую революцию, про оппозиционеров, предавших родину, и о себе любимом, разумеется. Медсестра, а по совместительству секретарша, теперь уж вытиравшая пот со лба Габриэля Лазаревича, обратилась к Марине:

– Девушка, аудиенция окончена! Не переживайте, у нас это в порядке вещей, с Габриэлем Лазаревичем такое бывает, – она поцеловала Привеса в лысину, – Он всё о России думает, о наших с вами судьбах и свободах! Утомился, бедненький… Куда уж мы без него! Что без него будет с родиной и с нами…

Марина с гордостью поведала своим однокурсницам, что она теперь оппозиционерка. Она ожидала, что её решение заняться протестом оценят. Но Марина неожиданно для себя столкнулась с абсолютным равнодушием. Её гражданская позиция была совершенно никому не интересна. Потраченные суммы, особенности отдыха, сексуальные пристрастия и последние сплетни были интересны молодым девушкам, да и парням, чего уж скрывать, а неповиновение и идейная борьба – как-то нет… Девушка решила, что и без мнения однокурсниц проживёт.

Марина внимательно изучала привесовские буклеты. Особенно её поразила статья Габриэля Лазаревича «Бесплодие без невинности», в которой он последовательно доказывал бесплодность либеральных идей, и идейную бесплодность человека, ставшего потребителем. Далее, ссылаясь на британских учёных, Привес обстоятельно описал потребление как некое заболевание, сродни венерическому. И в самом деле, молодой человек, вступившей с девушкой-потребительницей в отношения, вскоре и сам вливается в общество потребления, реализуя девушкины капризы. Так же потребление передаётся не только половым путём, но и от матери к ребёнку – если верить Привесу. Обстоятельно написанная статья заканчивалась нафаршированными фарсом утверждениями: 1) общество потребления – закономерный этап развития человеческого общества и с ним не стоит бороться, так как превыше всего людские свободы, а все попытки насильственного, путём расстрелов и репрессий, смены пути следует немедленно пресекать; 2) общество потребления – тупик развития цивилизации, а свободы и либеральные ценности – вымысел, и с ними нужно бороться, даже путём репрессий и расстрелов.

Марина, посетив несколько семинаров Габриэля Лазаревича, речи которого состояли чуть менее, чем полностью из взаимоисключающих утверждений, решилась встать у метро раздавать буклеты и афиши. Ей было отчего-то немного смешно первое время. Смешно и страшно. А вдруг люди спросят её, о чём же все эти бумаги, а ей нечего будет ответить? Но люди ничего не спрашивали. Слепо выхватывали из рук девушки раздаточный материал и спешили дальше себе по делам, вестимо рассчитывая, что это рекламка, по которой затем можно получить скидку на какой-нибудь товар. Проходили сморщенные старички и старушки – городские сумасшедшие – которые просили не один проспектик, а сразу пять. Вестимо, засаливать на зиму. Вернулась домой Марина с радостным чувством исполненного долга. Пускай общий смысл всех привесовских теорий и витийств не был девушке понятен, она всё же полагала, что всё это и в самом деле может изменить людей и мир. Жаль только было Марине, что дома её никто не ждал.

Спустя две-три таких вот акций у метро, Марину пригласили на организуемую Привесом манифестацию. Она, знамо дело, согласилась.

Сердце девушки волнительно билось. Планируемое событие Марина наделяла вселенской значимостью. Она, и в самом деле, искренне полагала, что подобное, исключительное в своей бестолковости мероприятие, способно изменить мир к лучшему. Хотя больше пеклась девушка о переменах в собственной жизни, разумеется.

По старой московской традиции, воспетой ещё Гиляровским, оппозиционеры собрались для марша отчаянного протеста и акта геройского неповиновения на Болотной площади.

Марину наполняло особенное чувство собственной важности и значимости. Ей выдали флаг со свастикой, вписанной в звезду Давида. Марина с гордостью несла эту оскорбительную нелепость. Суровые милиционеры, числом три, – представители жестокого режима, – наблюдали за процессией… еле сдерживаясь притом от смеха. Другие участники марша несогласных несли лозунги с исполненными глубокого смысла фразами:

 
«Даёшь неприкосновенность собственности и конфискации имущества!»
«Национализм не пройдёт, да здравствует национальное самоопределение!»
«Свободу узникам совести! Посадим всех диссидентов!»
«Нет – жёсткому режиму! Да – действующей власти!»
«Да – жёсткому режиму! Нет – действующей власти!»
«Привес победит! Победит Привес! Привес Привес! Победит Победит!»
 

Толпу возглавлял сам гуру, и удушливое московское солнце отражалось воинственно в его блистательной лысине. Привес в белом костюме приветствовал своих верноподданных вассалов:

– Здравствуйте, о протестующие из протестующих! Вас приветствую я, Габриэль Лазаревич Привес. Я – представитель древнейшей на свете профессии: политолог.

Кто был среди пошедших за Привесом? Никчёмные люди, заблудшие души. Почему они все высыпали на площадь? На то было, вестимо, две причины и обе они были между собой тесно связаны: А) никчёмная работа, не являющаяся стержнем жизни, не работа даже, а имитация труда – с избытком свободного времени и свободных сил; Б) жуткое, до рези в глазах, желание получше обустроить собственную жизнь – путём, пускай даже так, всеобщей ломки общества.

– Наш метод – политический протест! Свобода и правда – вот наш девиз, девиз нашего протеста! Мы должны бороться за наши свободы! Мы должны добиться от властей правды! В этом и будет заключаться наш политический протест. Свобода и правда – слишком абстрактные понятия, чтобы брать их за основу. Поэтому воля и труд – вот наш новый девиз! Мы добьёмся всего волей и трудом, то есть мирным путём, путём распространения правдивой информации о нарушении свобод. Политический протест – не наш метод! – витийствовал гулко и нудно солнцеликий Привес, дужки очков его блистали, как рога на каске римского легионера, а лысина порозовела, как заветревшаяся ветчина.

Флаги развевались. Транспаранты выкрикивали свои высказывания. Толпа гудела, подстёгиваемая умелым оратором. Толпе казалось, что силы её безграничны, что вот-вот ещё немножко и поведут они плечами – и власть сменится, режим падёт, восторжествует новый мир. Но чу! Оглянулись люди, посмотрели друг на друга и вдруг поняли, что собралось их от силы пятнадцать человек.

Марина вернулась домой с Болотной площади усталая. Участие в оппозиционном марше, конечно же, ослабило в ней напор нереализованной сексуальной энергии, но вечером всё равно пришлось мастурбировать…

Навязчивый и страшный, пугающей своей злобой призыв впечатался намертво в умы несогласной молодёжи…

Убей! Убей в себе русского!

Мы знаем все. Мы помним все. Мы поняли: русские – люди второго сорта. Отныне слово «русский» для нас самое страшное проклятье. Отныне слово «русский» разряжает ружье. Не будем говорить. Не будем возмущаться. Будем убивать.

Нужно выдавливать из себя русского по капле. С русской ряшкой и косностью в цивилизованный мир не въедешь!

Смейся над русским искусством: оно если не лубок, то всё равно пошлое. Любой великий русский классик если не татарин или метис с еврейской кровью, то алкоголик или человек с психическими отклонениями.

Смейся в лицо деду: он воевал зазря; если бы не он – сейчас пили бы баварское! Смейся в лицо бабке: она трудилась зазря; если бы не она – сейчас жили бы, как в Европе. Смейся в лицо отцу и матери: они профукали перестройку, свободу и гласность.

Плюнь попу в рясу! Ряса его расшита золотом, а золото по заслугам положено носить лишь тебе – ты превыше всех стоишь, тебе не нужны посредники в общении с господом.

Не трудись, не делай ничего для общества и государства! Запомни: ты никому и ничего не обязан. Напротив – все должны тебе, ведь ты особенный и избранный.

Смейся в лицо беременной женщине, дразни молодые семьи – ведь семья и дети – это бесконечная пошлость; ты стоишь выше всего этого. Не оставляй потомства! Эта ужасная страна обязательно воспользуется твоими наследниками. Не плодись! Плодиться вредно.

Убей! Убей в себе русского!

(И ты будешь навсегда проклят!)

От привесовской конторы Марина была приглашена в качестве сторонней наблюдательницы на сходку важных пожилых оппозиционеров. Происходить он должен был напротив совершенно неуместного в московском контексте памятнику Абаю Куннибаеву, ну или как его там, что Чистопрудный бульвар собою затмил.

Во главе шествия шла известнейшая оппозиционерка, самая рьяная либералка и русофобка, какую только можно себе представить, – Валерия Стародевская. Она была в белом балахоне семидесятого размера. Над головой её сиял нимб. За нею шло в белых одеждах двенадцать евнухов, таких же бесплодных и бесполых, как и сама Стародевская. Первый из них держал на палке нимб над головою Валерии, который на самом деле был неоновой лампой, остальные десять тянули провод, а последний, замыкающий шествие, крутил в руках небольшой динамо-мотор, который и подпитывал нимб электричеством. Валерия верещала дисконтом, обвиняя во всех ужасах коммунистов и звериные повадки русских людей. Вокруг неё суетился её верный паж, журналист, известный под кличкой Старичок-Боровичок.

Вслед за ними за ними радостно прыгал молодящийся не то журналист, не то режиссёр Мэтью Гонококкский, лысоватый и кургузый. Он был известным ценителем музыки Пэта Мэтини и, по совместительству, хулителем славянских ценностей. В каждой его передаче по радио «Помехи Эха» звучали неистовые призывы избавиться от всего русского и смело шагнуть в Европу.

Осторожно шагала, ибо высокие каблуки и варикозные ноги, коллега Гонококкского по радио «Помехи Эха» Евгения Эрзац, передачи которой запоминались слушателем тем, что она своей наглостью изгоняла всех своих собеседников. В недавнем времени Эрзац стала идейным предводителем национал-социалистической демократической партии Сиона. Она вещала о том, что более всего на свете мечтает умереть не в этой стране; впрочем, ей никто не мешал это сделать. Евгения была известна как ультрабезусловный специалист по всем без исключения вопросам политики – по крайней мере, так она себя величала. К обвисшей груди своей она прижимала, как икону, диплом выпускницы Гарварда, правда, купленный в подземном переходе возле станции метро «Бабушкинская». Она громогласно хулила ужасное деспотичное тоталитарное правительство за то, что ей, одинокой женщине, выдали не шести, а всего лишь пятикомнатную квартиру на Лесной улице, предназначенную притом изначально для ветерана-афганца…

Появился и Виктор Гендерович – несостоявшийся малобюджетный порноактёр, по-совместитетльству владелец матрасной фабрики. «Я борюсь за свободу! Не понимаю только, что тут важнее: то, что я борюсь, именно я, или свобода. Какая разница…», верещал он. Виктор смело рассказывал с трибуны толпе о массовых расстрелах, намекнув на то, что это в ближайшее время ждёт всю страну, если не будет свергнут кровавый режим. Аргументировал он свою позицию тем, что его бабушка и дедушка в своё время служили в «гэбне» и сами неоднократно приводили в исполнение смертные приговоры. Не забыл Гендерович по своей традиции обозвать всех бюджетников «быдлом». Позабыл он, вестимо, про свою мать-библиотекаршу, которая ни копейки от преуспевающего сына не получила. Бюджетница ведь она, недостойна, поди, помощи от почтенного узника совести!..

В сквере то тут, то там открывались канализационные люки. Из люков выглядывала косматая седая голова. То был известный по общественным туалетам писатель Владимир Срокоэн. Люки канализации он открывал прямо головою, a-la радистка Кэт из небезызвестного кинофильма, опять-таки про «гэбню», разве что вместо двоих грудничков держал в своих руках два новеньких своих романа, написанных постмодернизмом.

Из писательской братии на сходке присутствовал известный автор низкопробных детективных историй Борис Акунишвили, неожиданно заделавшийся в историки. Он с упоением рассказывал о русских дворцовых переворотах, которые датировал пятнадцатым веком, и об октябрьской революции 1905 года. Сложно было его оспорить!

Рыжеволосая Юлия Алтынина, похожая на недосожённую жертву испанской инквизиции, колготилась на площади, металась, как стрелка осциллографа и во всю стреляла гаубицами из пушки. В 90-е годы, во времена чеченской компании, она радостно приветствовала ножи нохчей, поносила русских солдат, желая им мучительной гибели в зинданах. Мечтая о том, что чеченцы победят русских, Алтынина даже вышла раздетая на подступы к Москве… но отряды бородатых боевиков, возможно именно потому, что испугались вида увядших без жениха прелестей Юлии, Москву штурмом брать не стали…

Её оппонент, помянутый Привесом в беседе с Мариной поэт Эдвард Баклажанов полз, низко припадая мускулистым телом к земле и отчаянно выл, тряся козлиной бородкой: «Ну арестуйте меня, ну задержите! Сделайте мне больно! Выкрутите мне руки! Посадите меня в тюрьму! Воткните мне резиновую дубинку в ж…».

Опасливо озираясь на Баклажанова, телеведущий Николай Свинидзе, которого уместнее назвать щелеведущим, шептал: «Тссс, Сссталин! Тссс, Сссталин!».

Певец Андрей Маклерович из вокально-инструментального ансамбля «Матершина Бремени» походил на кудрявого пуделя, больного чумкой, выдающего себя за грозного льва. Он часто изображал из себя жертву, тщательно маскируя за страдальческим выражением мордочки полученные от всяких там кровавых режимов миллионы. Андрюша расчехлил уж было гитару, чтобы спеть, но поздно вспомнил, что забыл поставить струнки.

И в самом деле казалось, что все эти люди, кроме разве что Баклажанова, который был просто сексопатом, носили в себе какой-то адский вирус; казалось, что все они были больны одной и той же болезнью, притом заразной…

Все эти люди были схожи в одном: они не любили народ, за счёт труда которого они жили, ненавидели эту страну, но эмигрировать не торопились – знали, что мало где ещё они сгодятся ну хоть на что-то в силу свой ограниченности, граничащей с ущербностью…

Что-то было в них от сифилитиков, случайно затесавшихся в лепрозорий, которые отчего-то почитали себя чище и здоровее, чем окружавшие их прокажённые…

Марина зашла в один из дней в привесовский центр за новыми буклетиками. У входа её встретила медсестра – секретарша Габриэля Лазаревича. Та сообщила с лукавой ухмылкой, что Привес ожидает Марину лично у себя в кабинете.

Марина поднялась. Привес возбуждённо пожал ей руку.

– О, девушка, вы настоящий боевой товарищ! – сказал Габриэль Лазаревич, не выпуская Маринину руку. Девушка была польщена, но смутилась. Привес встал полубоком к Марине и продолжил.

– А ведь страшные, страшные времена начались в России! Ужасно всё. Того и гляди, что у нас будет дефолт или индустриализация… апокалипсис! Или расцвет… В равной мере всё это было бы ужасно для людей мыслящих. Вернее, не только лишь для людей мыслящих, но и вообще, мало для кого это было бы хорошо.

Привес стёр пот с плешивого лба цветастым платочком.

– Вы знаете, девушка, у нас принято…

– Что именно принято? – спросила Марина, а Привес к ней придвинулся.

– О, девушка! Вы как настоящий боевой товарищ должны понять… Страшные, страшные времена начались в России! Того и глядишь, разрешат всеобщие свободы и начнутся массовые расстрелы. Монархия наступит и национал-демократия по совместительству. В равной мере всё это было бы ужасно для людей правящих. Вернее, не только лишь для людей мыслящих, но и вообще, мало кто мог бы этим воспользоваться… А если, упаси боже, моя партия победит? С чем мы тогда будем бороться?.. Вы – настоящий боевой товарищ… В минуты тягостных раздумий, в минуту отчаянного перелома не могли бы вы… Порадовать моё старое больное сердце?..

Привес попытался обнять Марину и даже уцепиться за её пятую точку. В испуге и омерзении девушка отшатнулась. Маринка выбежала из офиса. Не боясь сломать каблуки, заторопилась девушка по кривому тротуару к метро, пробираясь сквозь сонмы ужасных людей.

Какой ужас! И здесь обман, и здесь всё низко, грязно, подло! Кому же верить? Кому доверяться? С кого делать жизнь? Как жить теперь? С кем выходить на манифестацию, под чьими знамёнами? Грязный словоохотливый похотливый старикашка! У, гадина!..

На все жизненные вопросы девушки был один ответ. Любила бы она труд, было бы у неё дело всей жизни плюс семья, – и не пришлось бы белую ленточку нацеплять и в ряды оппозиции становиться… Всё от безделья! Всё от отсутствия в молодёжи культа труда…

Марина вглядывалась в каждое встреченное ей лицо, но ничего кроме отвращения к этим людям она не испытывала.

Марина, не останавливай взгляд на случайных прохожих, смотри в зеркала витрин модных магазинов – только они достойны твоей нежной кожи!..