Текст книги "Алиенист"

Я наконец позволил матрасу упасть, одним прыжком достиг коридора и, выхватив платок, прижал его к лицу. Сдержав рвотные позывы, я сделал несколько глубоких вдохов и остановился наверху лестницы, соображая, достаточно ли твердо держусь на ногах, чтобы по ней спуститься.

– Джон? – услышал я снизу голос Сары. – Ты идешь?

Первый пролет стал для меня испытанием, ко второму я уже немного пришел в себя, поэтому, добравшись до первого этажа, где миссис Пидмонт стояла в окружении своих мяучащих котов и держала Сару за руку, я даже смог изобразить некое подобие улыбки. Поспешно поблагодарив старушку, я выскочил наружу, в безоблачный вечер, воздух коего казался особенно чистым после того, чем мне пришлось дышать внутри.

Сара последовала за мной, продолжая болтать с миссис Пидмонт. Вслед за ними на крыльцо проник уже знакомый нам полосатый кот.

– Питер! – возопила миссис Пидмонт. – Мисс Говард, милочка, прошу вас…

Но та уже успела подхватить животное и, улыбаясь, протягивала его хозяйке.

– Коты! – в очередной раз изрекла миссис Пидмонт, закрывая дверь, и мы наконец расстались.

Сара спустилась с крыльца, подошла ко мне и улыбка ее разом испарилась, когда она присмотрелась ко мне.

– Джон? – спросила она. – На тебе просто лица нет, что произошло? – Она схватила меня за руку. – Ты что-то нашел там наверху – что, скажи мне?

– Топтуна, – коротко ответил я, утираясь платком.

Сара нахмурилась.

– Топтуна? Кота? О чем ты?

– Ну, скажем так… – произнес я, беря ее под руку и устремляясь к Бродвею. – Что бы там ни говорила миссис Пидмонт, коты не исчезают просто так.

Глава 40

Мы вернулись в штаб-квартиру за несколько минут до Айзексонов, чье настроение мало чем отличалось от нашего парой часов ранее. Захлебываясь и перебивая друг друга, мы поведали братьям о своих вечерних приключениях, а Сара занесла значимые детали наших встреч на доску. И Люциуса, и Маркуса крайне вдохновило, что нам удалось хотя бы частично отследить перемещения Бичема, хотя наша экспедиция, с моей точки зрения, не привнесла в ход следствия никаких существенных изменений: мы по-прежнему не знали, где убийца сейчас живет и что делает.

– Это правда, Джон, – сказал Люциус, – но мы знаем куда больше о том, чем он не занимается. Наша гипотеза о том, что он мог воспользоваться навыками, полученными от отца, оказалась ошибочной – и тому, возможно, есть причина.

– Может, горечь оказалась слишком сильной, – добавил Маркус. – Может, он не способен даже лицемерить ради того, чтобы найти работу.

– Из-за лицемерия в семье? – спросила Сара, не отходя от доски.

– Именно, – отозвался Маркус. – Одной мысли о церкви или миссионерской работе может хватить, чтобы он впал в ярость, и заниматься этим он не способен, потому что боится потерять самообладание.

– Хорошо, – кивнул Люциус. – Значит, он устраивается в Бюро переписи населения, где опасности выдать себя у него нет – ни случайно, ни намеренно. В конце концов, многие будущие счетчики лгали в анкетах, и никто их на чистую воду не вывел.

– И такая работа удовлетворяет его бо́льшую страсть, – добавил я. – Он может входить в дома разных людей и общаться с их детьми, не вызывая подозрений своим интересом. Хотя именно в этом для него и возникла закавыка.

– Поскольку через какое-то время у него начали проявляться желания, которые он был не способен контролировать, – подхватил Маркус. – Вот только что с этими мальчиками? Он не мог встречаться с ними дома – они попросту там не жили. А сам он к тому времени уже потерял работу.

– Верно, – ответил я. – Вопрос остается открытым. Тем не менее куда бы он ни отправился после Бюро, ему не захочется терять доступ к чужим делам и, как он надеется, в чужие дома. Чтобы изучить своих будущих жертв, хоть они и живут в домах терпимости, чтобы сочувствовать их нынешним бедам. Так можно куда действеннее вызвать их расположение.

– А именно этого свойства не хватает благотворительным работникам, с которыми мы разговаривали, – добавила Сара, отходя от доски.

– Именно. – Я встал и открыл окно, впуская вечерний воздух в комнату, где уже стало душновато.

– Но я все же не очень уверен, – заговорил Маркус, – как это поможет нам его найти. Не хочу торопить вас, друзья, но до его следующего удара – всего шесть дней.

Все как-то разом смолкли, и взоры наши постепенно переползли на груду фотографий у Маркуса на столе. Стопка эта вырастет, если нас постигнет неудача, – это знали все. Тишину сломал Люциус, и голос его был полон непреклонной решимости:

– Надо следовать тому, что привело нас сюда – уверенной, агрессивной стороне его натуры. Он не выказал ни страха, ни паники, общаясь с Бюро и миссис Пидмонт. Он окружает себя причудливой ложью и живет, не теряя над нею контроль, долгое время. Мы не знаем в точности, убивал ли он все это время, или новую волну насилия вызвало увольнение. Но готов спорить на что угодно: самоуверенность в нем пока не истощилась, даже если какая-то часть его и желает быть пойманной. Давайте в любом случае примем это за основу. И предположим, что он нашел себе новую работу, дающую ему то, чего он хочет – путешествовать по крышам и общаться с бедняками без необходимости помогать им и пресмыкаться перед ними. У кого будут идеи?

Всегда горько наблюдать, как на твоих глазах угасает вера в удачу, и люди, обычно такие находчивые и изобретательные, вдруг умолкают, не в силах что-либо сказать. С нами теперь произошло именно это. Возможно, всем нам следовало хотя бы на несколько часов выкинуть из головы все эти проблемы, или же нам внушал робость буквально намертво положенный предел нашему следствию, до которого оставалось меньше недели. Так или иначе, мозги и рты наши совокупно замерли. Хотя одна неразыгранная карта у нас оставалась: Маркус и Люциус могли навестить Бюро переписи населения и обстоятельнее побеседовать с мистером Чарлзом Мюрреем. Но прочие наши шаги спланировать было трудно, и около десяти вечера мы завершили долгий день в крайней неуверенности.

Во вторник, поговорив с Мюрреем, братья Айзексоны действительно выяснили, как они рассказали нам с Сарой вечером в № 808, что Бичем был уволен за то, что оказывал излишние и нездоровые знаки внимания ребенку – девочке по имени Элли Лешка, проживавшей в многоквартирном доме на Орчард-стрит у самой Кэнел. То есть в пределах Тринадцатого участка и совсем неподалеку от Цвейгов. Впрочем, все это никак не объясняло необычности поведения Бичема: это был первый известный нам случай, за исключением, разумеется, Софии Цвейг, когда убийца преследовал девочку, не бывшую проституткой. Братья Айзексоны надеялись пролить какой-то свет, нанеся визит юной Элли и ее родителям, но нам не повезло: недавно семья перебралась из Нью-Йорка – и не куда-нибудь, а в Чикаго.

Согласно показаниям Мюррея, подавая жалобу на Бичема, Лешки ни единым словом не обмолвились о насилии. Бичем, судя по всему, не угрожал Элли – напротив, был с нею ласков. Но девочке недавно исполнилось двенадцать, и, вполне объяснимо, ее родителей беспокоило, что их дочь проводит много времени в компании незнакомого им одинокого мужчины, да еще в годах. Чарльз Мюррей сообщил братьям, что он бы не стал увольнять Бичема – вот только последний проник в дом Лешек, представившись работником Бюро, а семейство не значилось в списках на опрос. Попросту говоря, опыт подсказывал Мюррею, что возможных скандалов лучше избегать.

Сара отметила, что, помимо хорошей репутации девочки, в этом случае имелся еще один необычный аспект: она встречалась с убийцей и при этом осталась в живых. Возможно, в данных обстоятельствах он вообще не имел намерения убивать ее. Быть может, так он просто пытался связать свою жизнь с другим человеком, а если так, то это в его взрослой жизни был первый известный нам случай, если не считать непонятного поведения в сиротских приютах Чикаго. И не исключено, что недвусмысленное сопротивление семьи его контактам с Элли, а после – и ее переезд в другой город, подхлестнули ярость Бичема. Нам не приходилось забывать, что убийства мальчиков-проституток начались вскоре после декабрьских событий.

На этом все полезные сведения, почерпнутые у главы Бюро переписи населения Соединенных Штатов, и наши версии по их поводу, к сожалению, заканчивались. Завершив обсуждение около половины шестого, мы с Сарой изложили Айзексонам результаты своей работы за день: короткий список профессий, в которых мог попробовать себя Джон Бичем, стараниями мистера Мюррея оказавшийся на улице. Учтя все факторы – такие, как неприязнь убийцы к иммигрантам, его очевидная неспособность близко сходиться с людьми (во всяком случае, со взрослыми), а также любовь к крышам и враждебность ко всему, что так или иначе связано с религией, – мы вывели две основных специальности: сборщик долгов или судебный исполнитель. И в том, и в другом случае он мог исполнять достаточно светские обязанности, не спускаясь на грешную землю (для подобных нежелательных гостей парадные двери часто держатся на замке). К тому же любая из этих работ предоставляла ему неограниченный доступ к личной информации множества людей, равно как и легитимный повод проникать в их дома. А ближе к концу дня Сара припомнила очень важную деталь, которая несколько поддерживала такую версию: едва поступив в Сент-Элизабет, Бичем говорил о потребности общества в хороших законах и в людях, которые бы следили за их исполнением. Должники и нарушители (даже невольные) должны были вызывать у него презрение, так что перспектива попортить им кровь для нашего убийцы могла выглядеть вполне привлекательной.

Маркус и Люциус согласились с этими доводами, хотя, как и мы с Сарой, прекрасно понимали: это означает новый приступ беготни по городу. С другой стороны, шансы на успех здесь были немаленькие: список правительственных бюро и агентств, пользующихся услугами подобных людей, был на порядок короче перечня благотворительных организаций. Быстро прикинув, что секретарша из полицейского управления или уголовный репортер вряд ли смогут чего-то добиться у судебных крючкотворов или в любом государственном учреждении, Айзексоны вызвались идти на штурм бюрократов сами. Мы же еще раз проредили список независимых агентств, занимавшихся взысканием долгов, сосредоточившись на тех, что действовали в Нижнем Ист-Сайде и Гринвич-Виллидж, а еще конкретнее – на территории Тринадцатого участка. И в среду утром мы вновь вышли на улицы.

Если обход благотворительных организаций вызывал лишь разлитие желчи, беседы с главами инкассирующих агентств могли привести к более серьезному ущербу для здоровья. Такие агентства управлялись из крохотных грязных кабинетов на верхних этажах, а их руководители, как правило, не нашли себя в каких-либо смежных областях: полиции, судопроизводстве, мошенничестве и даже, в одном случае – в поиске сокровищ. Эта порода людей не привыкла легко расставаться с информацией, и рты у них открывались лишь при упоминании о вознаграждении. И то зачастую «вознаграждение» требовалось авансом, а в обмен либо выдавалась откровенная «липа», либо пользу из этих сведений мог извлечь разве что их автор.

И снова на это уходили часы, а к утру четверга стало ясно, что уйдут и дни; результатов по-прежнему не было. Айзексоны выяснили, что городские власти действительно очень пристально следят за теми людьми, кого нанимают судебными курьерами, но ни в одной из папок, которые они успели просмотреть за первые сутки, фамилия Бичема не обнаружилась. У Сары в первые полтора дня дела шли не лучше: она взяла на себя инкассирующие агентства, где не было недостатка лишь в вульгарных предложениях. Что же до меня, то вторую половину четверга я провел в штаб-квартире: все учреждения по своему списку я уже обошел, и дальше двигаться было некуда. Стоя у окна и глядя в сторону Гудзона, я вновь поддался тому знакомому ужасу, который намекал: мы не готовы. Опустится ночь воскресенья, и Бичем, теперь уже, видимо, зная, что мы следим за всеми борделями с мальчиками, выберет новую жертву где-нибудь в другом месте и утащит ее куда-то, где и совершит над ней свой отвратительный ритуал. И ведь нам сейчас нужно одно, думал я: только адрес, профессия, такое, что выдаст его – нам, чтобы в переломный миг мы вмешались и положили конец его варварству и его страданиям, тем неумолимым мукам, что подхлестывают его. Странно было, что после всего увиденного и мне известного я думал о его муках; а еще диковиннее – что я как-то смутно сочувствовал этому человеку. Однако чувство это шевелилось во мне, и возникло оно из понимания всего контекста его жизни; по крайней мере, изо всех целей, положенным нам Крайцлером в начале следствия, одной мне достичь удалось.

Из грез меня вывела резкая трель телефонного звонка. Сняв трубку, я услышал голос Сары:

– Джон? Что ты делаешь?

– Ничего. Список закончен, толку никакого.

– Тогда подходи к № 967 по Бродвею. Второй этаж. Быстро.

– Девять-шесть-семь… это выше 20-й улицы?

– Совершенно верно. Между 22-й и 23-й.

– Постой, но это же не твой участок.

– Да. И на ночь я не всегда читаю молитвы. – Сара вздохнула. – Мы здесь сваляли дурака – а это было у нас перед носом. Все, живей!

Я не успел вставить ни слова, а она уже бросила трубку. По пути я нашел и накинул на плечи сюртук и черкнул записку Айзексонам, если они вернутся раньше. Но не успел выйти, как телефон зазвонил снова. Одним прыжком я достиг аппарата и, сорвав трубку, поднес ее к уху. Звонил Джозеф.

– Мистер Мур? Это вы?

– Джозеф? – переспросил я. – Что случилось?

– Да, в общем, ничего, вот только… – замялся Джозеф. Он был явно растерян. – А вы уверены насчет всего того, о чем рассказывали мне? То есть про человека, которого вы ищете?

– Уверен так же, как во всем остальном в таких делах. А что?

– Понимаете, я тут вчера вечером встретил одного своего приятеля – он работает только на улице, а не в доме… И он сказал мне кое-что похожее на то, о чем говорили вы.

Несмотря на спешку, я сел и схватил карандаш и бумагу.

– Рассказывай, Джозеф.

– Он сказал, что один человек пообещал ему… Ну, в общем, как вы и говорили: забрать его далеко-далеко и все такое. Сказал, что он будет жить в таком большом… не знаю, вроде замка или крепости. Оттуда ему будет видно весь город, и он будет смеяться над всеми, кто раньше его мучил. Я сразу вспомнил, что вы говорили, и спросил у своего приятеля, все ли в порядке у того человека с лицом… И он сказал, что да. Вы сами уверены про лицо?

– Уверен. Сейчас – да…

– Ой-ёй! – пискнул в трубку Джозеф. – Виски-Энн орет, наверно, клиент пришел. Мне пора.

– Постой, Джозеф. Только скажи мне…

– Не могу, совсем. Давайте лучше встретимся? Например, вечером?

Мне хотелось вытянуть из него все, но я хорошо представлял себе, во что это выльется для мальчика.

– Хорошо, – сказал я. – Там же, где обычно. В десять вечера, устроит?

– Ага, – радостно отозвался Джозеф. – Ну тогда увидимся.

Я положил слуховую трубку и вылетел из штаб-квартиры. Схватившись за «колбасу» трамвая, до 22-й улицы я домчал за несколько минут. Соскочив на булыжник, которым мостовая здесь была выложена между рельсов, я посмотрел на треугольную группу зданий, сплошь покрытых разномастными вывесками, – от безболезненной стоматологии до изготовления очков и билетов на пароход. Среди всех этих извещений на стекле в одном окне второго этажа дома № 967 я различил изящные – а оттого броские – буквы: МИТЧЕЛЛ ХАРПЕР, СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ. Дождавшись просвета в потоке экипажей, я пересек улицу и вошел в здание.

В крохотном кабинете мистера Харпера на втором этаже я увидел Сару – она увлеченно беседовала с хозяином. Ни сам хозяин, ни его контора не соответствовали приятности золотой надписи в окне. Если мистер Харпер имел в своем найме уборщицу, по слою копоти на немногочисленной мебели сказать этого было нельзя; а над грубостью его собственного платья и огромной сигары преобладали только его небритость и клочковатость прически. Сара представила нас, но руки мне мистер Харпер не подал.

– Я много читаю о медицине, мистер Мур, – прохрипел он, складывая руки поверх замызганного жилета. – Микробы, сэр! Именно микробы повинны в болезнях, а передаются они через касание.

Я подумал было сообщить ему, что жизнь микробов ставится под угрозу регулярным принятием ванны, однако вместо этого кивнул и повернулся к Саре, всем видом своим выражая недоумение касательно целесообразности моего приглашения в эту дыру.

– Надо было сразу об этом подумать, – шепнула мне она, а вслух продолжила: – В феврале мистер Харпер получил от мистера Лэнфорда Стерна с Вашингтон-стрит задание – взыскать кое-какие невыплаченные долги. – Сообразив, что память мою это освежить не может, она поспешно добавила: – Мистер Стерн, как ты помнишь, владеет несколькими зданиями в районе Вашингтонского рынка. И один из его жильцов – мистер Гази.

– А, – просто сказал я. – Ну разумеется. Что ж ты сразу не сказала, что…

Сара коснулась моего рукава, явно не желая, чтобы мистер Харпер знал об истинной природе нашего визита.

– Я виделась с мистером Стерном сегодня утром, – с нажимом произнесла Сара, и я наконец понял, почему нам следовало сходить к нему в самом начале этого этапа поисков: у Гази-старшего ко времени смерти сына долги за квартиру накопились за несколько месяцев. – Я рассказала ему, – продолжала Сара, – о том человеке, которого мы хотим найти, – о человеке, который, по нашим сведениям, работал сборщиком долгов и чей брат умер, оставив ему большое наследство.

Я кивнул и улыбнулся: у Сары тоже развивался талант к импровизации.

– О да, – быстро подтвердил я.

– И мистер Стерн сообщил мне, что все просроченные счета направил мистеру Харперу. После чего…

– После чего я тут сказал мисс Мур, – перебил ее Харпер, – что если речь о наследстве, я хочу знать, какова моя доля, а уж потом буду что-то рассказывать.

Я снова кивнул и повернулся к хозяину кабинета. Дело представлялось мне детской забавой.

– Мистер Харпер, – произнес я, совершив рукой витиеватый жест. – Могу с уверенностью сказать, что если вы сможете раскрыть нам местопребывание мистера Бичема, вы сможете ожидать весьма щедрой доли. Маклерских комиссионных. Скажем, пять процентов вас устроят?

Обслюнявленная сигара едва не выпала у него изо рта.

– Пять про… но это действительно крайне щедро, сэр! Еще как щедро! Пять процентов!

– Пять процентов от всей суммы, – повторил я. – Мое слово. Но скажите мне – вы в самом деле знаете, где сейчас находится мистер Бичем?

Харпер мгновенно смутился:

– Ну… то есть я знаю о его местонахождении приблизительно, мистер Мур. Я знаю, где он вероятно может находиться – по крайней мере, когда его мучает жажда. – Я пристально посмотрел на него. – Но я готов лично отвести вас туда, клянусь богом! Это обычная дыра, где подают выдохшееся пиво, возле Малберри-Бенд – там я и встретил его в первый раз. Я бы, конечно, предложил вам подождать его здесь, но… дело в том, что примерно две недели назад мне пришлось его выгнать.

– Выгнать? – переспросил я. – Но за что?

– Я человек респектабельный, – ответил Харпер. – И дело у меня респектабельное. Но вы же понимаете, сэр, здесь нельзя совсем обойтись без грубой силы. Для убеждения. Кто вообще станет платить по счетам без убеждения? Я в самом начале и Бичема-то нанял, потому что он большой и крепкий. Сказал, что в драке может за себя постоять. И что же делает после этого заявления наш мистер Бичем? Он разговаривает с клиентами. Болтает и больше ничего! Короче, более дерьмов… Ох, прошу прощения, мисс, но нельзя заставить человека вернуть деньги разговорами. Особенно иммигрантов. Черт, им только шанс дай – сразу тебя в могилу своей болтовней сведут. Вот Гази этот – хороший тому пример: я Бичема трижды к нему посылал, так хоть бы цент из него вытряс.

Харперу много чего еще хотелось нам рассказать, но слышать это нам не было нужды. Попросив его записать нам точный адрес дыры с выдохшимся пивом в Малберри-Бенд, мы с Сарой сообщили, что сегодня вечером проверим его сведения, и если они действительно выведут нас к Бичему, то о вознаграждении он может не беспокоиться. По иронии судьбы, этот маленький алчный человечек первым за последние два дня предоставил нам информацию бесплатно – к тому же именно ей суждено было действительно к чему-то нас привести.

Глава 41

Выходя от мистера Харпера, мы столкнулись с братьями Айзексонами, которые нашли мою записку. Мы вчетвером переместились в «Винный Сад» Брюбахера, где принялись разбирать то, что нам сообщил «сводчик счетов», после чего разработали план на вечер. Вариантов было немного: если мы сталкиваемся с Бичемом, то не трогаем его, а связываемся по телефону с Теодором, который направляет к нам несколько своих детективов, чьи лица ничего не скажут убийце, и с их помощью устанавливаем за Бичемом слежку. Если нам удается установить, где Бичем живет и дома его почему-то не оказывается, мы быстро обыскиваем его жилье в поисках улик, на основании которых его можно немедленно арестовать. Уладив это, мы допили бокалы и около половины девятого погрузились в трамвай и отправились в экспедицию к Пяти Углам.

Воздействие этого многоэтажного квартала всегда было трудно описать непосвященным. Даже приятным весенним вечером, как в тот четверг, когда мы шли по нему, человека неотвязно преследовало ощущение смертельной угрозы. И далеко не всегда эта угроза находила выражение громкими либо агрессивными способами, как это бывало в иных районах города. Скажем, в Филее царил дух дерзкого кутежа, в котором обычное дело – встречи с пьяными громилами, стремящимися доказать свою удаль. Однако по преимуществу это показуха, и смертоубийство в Филее – событие заметное. На Пяти Углах же все обстояло наоборот. Нет, конечно и здесь хватало шума и воплей, но они все больше неслись из окон домов, а если и зачинались на улице, то быстро гасли. Признаться, больше всего вокруг Малберри-Бенда (ибо несколько кварталов, составлявших его сердцевину, в этот момент сносили стараниями неутомимого Джейка Рииса) жуть наводило как раз почти полное отсутствие жизнедеятельности. Местное население бо́льшую часть времени проводило в жалких времянках и многоквартирных трущобах, выстроившихся по сторонам улиц, а чаще всего – толпилось в дешевых кабаках, занимавших подвалы и первые этажи поразительного количества этих запущенных руин. Смерть и отчаяние пожинали здесь свои плоды тихо, и плодов они пожинали немало. Короткой прогулки по этим одиноким заброшенным улицам было достаточно, чтобы заставить самую солнечную душу задуматься об истинной ценности человеческой жизни.

Последнее я мог наблюдать на примере Люциуса, когда мы достигли адреса, указанного Харпером: № 119 по Бакстер-стрит. В притон вела короткая каменная лестница, плиты которой были измазаны грязью и орошены мочой. Судя по хохоту и хриплым стонам из-за двери, это и было то место, куда часто заглядывал Бичем. Я обернулся к Люциусу – тот напряженно вглядывался в сумрак улиц у нас за спиной.

– Люциус… Вы с Сарой остаетесь здесь, – распорядился я. – Смотрите в оба.

Он коротко кивнул, вытащил носовой платок и утер пот со лба.

– Это хорошо, – сказал он. – То есть я имел в виду – будет сделано.

– А если вдруг начнется заваруха, ни в коем случае не показывайте бляху, – добавил я. – Она здесь – приглашение к убийству.

Мы с Маркусом направились к лестнице, но я оглядел Люциуса еще раз, после чего наклонился к Саре и шепнул ей:

– Присмотришь за ним, хорошо?

Она улыбнулась, но от меня не ускользнуло, что она тоже вся подобралась. Впрочем, в одном я был уверен: что бы ни произошло, это не отразится на ее меткости. И мы вошли внутрь.

В точности не знаю, как там жили доисторические люди, но средний кабак на Пяти Углах, видимо, не многим отличался от их пещер. А тот, куда мы вступили в тот вечер, наверняка был самым средним из всех. Потолок заведения отделяли от пола каких-то восемь футов, не более, поскольку первоначально это место служило подвалом лавке наверху. Окон не было: свет предоставлялся четырьмя закопченными керосиновыми лампами, висевшими под потолком и тускло светившими на то же число длинных низких столов, расставленных двумя рядами. За ними сидели и спали клиенты, все различия возраста, пола и платья коих более чем сглаживались общим состоянием пьяного угара. В тот вечер здесь находились порядка двадцати человек, но лишь трое из них – двое мужчин и женщина, стонавшая и гоготавшая в ответ на их невнятные заявления, – подавали какие-то признаки жизни. Войдя, мы сразу удостоились от них взглядов, исполненных остекленелой ненависти, и Маркус склонил ко мне голову:

– Сдается мне, – прошептал он, – что главное здесь – двигаться медленно.

Я кивнул и мы направились к «бару» – обычной длинной доске, уложенной на два зольных ящика, в дальнем углу. Там перед нами немедленно возникли два стакана, наполненных субстанцией, от которой такие места и получили свое название. Выдохшееся пиво представляло собой отвратительную смесь опивков, слитых из десятков кегов более достойных мест. Я заплатил за эту бурду, но до стакана даже не дотронулся, да и Маркус свой отодвинул. В буфетчике, стоявшем перед нами, росту было около пяти с половиной футов: рыжеватые волосы, такие же усики, а на слегка полоумной физиономии – привычная презрительная гримаса.

– Сталть, пить не будем? – осведомился он.

Я покачал головой:

– Сведения. О клиенте.

– Хрена, – фыркнул рыжий. – Провальте.

Я уронил на стойку пару банкнот.

– Всего пара вопросов.

Буфетчик нервно оглянулся и, видя, что единственное вменяемое трио уже не обращает на нас внимания, смахнул деньги в карман.

– Ну?

Я озвучил имя, но буфетчик на него не отреагировал, однако стоило мне описать высокого человека с дергающимся лицом, по тому, как зажглись и так нездорово блестящие глазки нашего собеседника, мы поняли, что наш друг Митчелл Харпер нас не обманул.

– Квартал отсюда. Вверх по улице, – пробубнил он. – Номер 155, последний этаж, с обратной стороны.

Маркус растерянно глянул на меня, и буфетчик перехватил этот взгляд.

– Сам видел, – заверил он нас. – Вы из девчонкиной семьи?

– Девчонкиной? – переспросил я.

Буфетчик кивнул.

– Взял се девчонку. Мамаша ейная решила, что ё похитили. Но и пальцем ё не тронул, хотя чуть не убил одного мужика, который тут про это вякнул.

Я взвесил услышанное.

– Он пьет много?

– Раньше почти не. Даже не поал, чё ему надо, когда он тут нарисовался. А потом ничё, растащило мужика…

Я взглянул на Маркуса – тот коротко кивнул в ответ. Выложив на стойку еще денег, мы развернулись к выходу, но буфетчик вдруг ухватил меня за рукав.

– Я те ничё не грил, – прошипел он. – С ним лучше не связывайся. – Рыжий показал несколько серо-желтых клыков. – У нё такая заточка…

Мы двинулись к выходу, оставив рыжего допивать содержимое наших нетронутых стаканов. По дороге пришлось вновь миновать полумертвые тела за столами, и хотя у самого выхода одно мужское бессознательно повернулось и принялось не сходя с места справлять малую нужду прямо на пол, мы не приняли это на свой счет. Перешагнув через лужицу, Маркус пробормотал:

– Выходит, Бичем пьет?

– Выходит, что так, – отозвался я, потянув на себя входную дверь. – Помните, что говорил Крайцлер о финальной стадии саморазрушения? Любой, кто пьет в такой дыре, это делает.

Снаружи Сара и Люциус по-прежнему взвинченно озирались.

– Пошли, – коротко бросил я и зашагал на север. – У нас есть адрес.

Дом № 155 по Бакстер-стрит ничем не выделялся из сотен таких же мрачных многоквартирных коробок по всему городу. Хотя находись он где-нибудь в другом районе, женщины, дети, видневшиеся в его окнах таким чудным вечером, наверняка бы оглашали окрестности веселым смехом, пением или, на худой конец, воплями. Здесь же они просто сидели у подоконников, положив головы на руки, и в глазах самых юных мерцала та же скорбь и усталость, что и у стариков; и никто не выказывал ни малейшего интереса к тому, что происходит на улице. У парадного прямо на ступеньках сидел человек лет примерно тридцати и помахивал дубинкой, в которой я сразу опознал настоящую полицейскую. Глядя на его избитую и испитую физиономию и не сходящий с нее злобный оскал, нетрудно было догадаться, как ему в руки попал этот трофей. Я начал подниматься к нему, но кончик дубинки уткнулся мне в грудь, предупреждая дальнейшее продвижение.

– Чего? – произнес криворожий, обдав нас запахом дешевого виски, сдобренного камфарой.

– Мы к жильцу.

Человек расхохотался:

– Не морочь голову, фраер. Чего?

Я помедлил с ответом.

– А вы тут кем будете?

Смех умер так же внезапно, как и возник.

– Я тут буду тем, кому поручено за домом глядеть. Хозяином поручено. Так что не морочь мне голову, пацан, или я тебе сам заморочу. Вот этой дрыной, понял-нет? – Он разговаривал на диалекте Бауэри, уже давно подхваченном громилами всего города, а этот язык мне всегда было сложновато воспринимать с подобающей серьезностью; но дубинка у него в руке мне не нравилась, поэтому я снова со вздохом полез за бумажником.

– Последний этаж, – сказал я, показывая деньги, – с обратной стороны. Жилец дома?

На лицо привратника опять вернулась ухмылка.

– О! – с выражением произнес он, вынимая банкноты у меня из руки. – Так ты про старого… – Тут он вдруг заморгал, всякий раз комично скашивая в сторону нижнюю челюсть, щеку и глаз. Исполнение, однако, его не удовлетворило, и он стал помогать себе рукой, дергая за ухо. Оставшись довольным таким представлением, он захохотал.

– Не, его нету, – сказал он наконец. – По ночам не бывает. Днем – да, иногда, но не ночью. Можешь слазить на крышу, может, он там ошивается. Любит, понимаешь, ночами по крышам шастать.

– А что насчет его квартиры? – спросил я. – Может, нам лучше его там подождать?

– Может, она закрыта? – ухмыляясь, передразнил меня парень. Я сунул ему еще пару купюр. – А может, и нет… – Он развернулся к парадному. – А вы часом не лягаши?

– Я плачу тебе не за вопросы, – отозвался я.

У привратника на физиономии отразилось нечто вроде задумчивости, после чего он кивнул.

– Ладно. Пошли со мной – только тихо, ясно?

Мы дружно кивнули и последовали за ним. Длинная темная лестница, как обычно в таких местах, благоухала гниющим мусором и человеческими отходами. У первой ступеньки я задержался, пропуская Сару вперед.

– Это тебе не миссис Пидмонт, – шепнула мне она, проходя мимо.

Мы преодолели шесть маршей без происшествий, и наш проводник постучал в одну из четырех дверей, выходивших на площадку. Не получив ответа, он поднял вверх палец.

– Погодите минутку, – произнес он и широкими прыжками унесся вверх на последнюю площадку перед крышей. Через несколько секунд вернулся, уже расслабленно. – Все чисто, – объявил он, доставая из кармана огромное кольцо с ключами и отпирая дверь. – Надо было глянуть, не крутится ли где. А то он у нас нервный… – И парняга снова принялся кривляться, довольно посмеиваясь. Наконец мы вошли.