Текст книги "Алиенист"

– Да черт возьми, Бёрнс, – мы ведь можем решить это дело, если вы просто перестанете нам мешать. Да не далее как вчера ночью я…

Крайцлер крепко схватил меня за руку, не дав закончить. Бёрнс медленно приблизился к моему креслу, наклонился и выдохнул дым мне в лицо.

– Вчера ночью вы – что, Мур?

В такой момент невозможно забыть, что перед тобой человек, который собственноручно избивал до беспамятства подозреваемых и настоящих преступников, который прославился в Нью-Йорке и на всю страну своим методом, который сам назвал «допросом третьей степени». И в то же время я понимал, что уступать сейчас нельзя.

– Не надо выкручивать мне руки, Бёрнс. У вас больше нет власти. У вас даже нет головорезов для прикрытия.

– Хотите, пригласим Коннора? – предложил Бёрнс, и под усами у него обозначились зубы. Я ничего не ответил, и бывший инспектор хмыкнул. – Мур, вы всегда отличались длинным языком. Репортеры… Но хорошо, я готов сыграть по вашим правилам. Расскажите мистеру Моргану, как именно вы раскроете это дело. Ваши принципы расследования. Объясните ему.

Я повернулся к Моргану.

– Что ж, возможно, это ничего не скажет такому человеку, как инспектор Бёрнс, сэр, а быть может, и вы не разберетесь в этом, но… мы используем в расследовании метод, который можно назвать «реверсивным».

– То есть, в переводе – «через задницу»! – хохотнул Бёрнс.

Я учел ошибку и сделал второй заход:

– Иными словами, мы берем заметные характеристики самих преступлений и черты их жертв, и на их основе определяем, какой человек мог здесь поработать. Затем при помощи улик, которые в других обстоятельствах могли бы показаться ничего не значащими, мы смыкаем кольцо.

Я понимал, что в любой момент могу запутаться, так что помощь Крайцлера оказалась как нельзя кстати:

– Имеется прецедент, мистер Морган. Сходные, хотя и более примитивные попытки к этому делало следствие, распутывая дело Потрошителя в Лондоне восемь лет назад. А сейчас французская полиция ищет своего Потрошителя, и они пользуются методами, не очень отличными от наших.

– Лондонский Потрошитель, – подал голос Бёрнс. – Его же не арестовали случайно без моего ведома?

– Нет, – помрачнел Крайцлер.

– И французы со своей антропо-хренологией тоже далеко не продвинулись?

Ласло помрачнел еще больше:

– Недалеко.

Бёрнс наконец оторвался от книги и одарил нас удовлетворенным взглядом:

– Что ж, джентльмены, прекрасные примеры.

Воцарилось молчание, и я понял, что наши шансы одержать верх в этом споре стремительно тают. С новой решимостью в голосе я начал:

– Факт в том, что…

– Факт в том, – перебил меня Бёрнс, подходя к нам, но обращаясь к Моргану, – что это всего лишь умственное упражнение, отнюдь не способное решить дело. Эти люди занимаются одним – обнадеживают всех, кого опрашивают, что дело поистине может быть раскрыто. Как я уже сказал, это не только бессмысленно, но и попросту опасно. До иммигрантов следует донести всего одно: им и их детям нужно блюсти законы этого города, и тогда ничего плохого с ними не произойдет. Если они не прислушаются, никто, кроме них самих, не будет в ответе за возможные последствия. Может, проглотить такое им будет тяжело. Но этот идиот Стронг с его ковбоем-уполномоченным недолго просидят в своих креслах. И тогда уже мы сможем вернуться к принудительному кормлению. Моментом.

Морган медленно кивнул и перевел взгляд с Бёрнса на Крайцлера.

– Вы свою точку зрения высказали, инспектор. А теперь – вы нас не простите?

В отличие от Комстока и священников, Бёрнса, казалось, повеселила лаконичная манера Моргана прощаться: покидая библиотеку, он даже принялся тихо насвистывать. Когда дверь за ним закрылась, Морган встал и подошел к окну – словно хотел удостовериться, что Бёрнс покинул его дом.

– Могу ли я предложить вам выпить, джентльмены? – наконец вымолвил он.

Мы отказались, а хозяин извлек сигару из ящика на столе, раскурил ее и стал медленно расхаживать по толстым коврам библиотеки.

– Я согласился принять делегацию, которая нас только что покинула, – объявил он, – из уважения к епископу Поттеру, а также потому, что не желаю больше наблюдать за продолжающимися беспорядками.

– Прошу прощения, мистер Морган, – сказал я, несколько изумленный его тоном. – Но неужели ни вы, ни присутствовавшие здесь джентльмены даже не пытались обсудить этот вопрос с мэром Стронгом?

Морган быстро рассек рукой воздух перед собой:

– Инспектор верно заметил насчет полковника Стронга. У меня нет никакого интереса вести дела с человеком, чья власть ограничена выборами. Кроме того, Стронг не располагает умом для решения подобных задач.

Шаги Моргана звучали тяжело, размеренно. Мы молчали. Библиотека медленно заполнялась клубами сигарного дыма, и когда Морган наконец остановился и заговорил, я едва мог разглядеть его сквозь буроватую пелену.

– Насколько я могу видеть, джентльмены, существует всего два благоразумных курса – ваш и тот, что предлагает инспектор Бёрнс. Нам необходим порядок. А особенно – сейчас.

– Почему сейчас? – поинтересовался Крайцлер.

– Возможно, вы не в том положении, чтобы об этом судить, доктор, – осторожно начал Морган, – но в настоящий момент мы стоим на распутье, как в самом Нью-Йорке, так и в стране в целом. Город изменяется, причем – коренным образом. О, я говорю не только о приросте населения за счет притока иммигрантов. Я имею в виду сам город. Двадцать лет назад это все еще был главным образом порт, и гавань служила нашим основным источником коммерции. Сегодня же нашему превосходству брошен вызов другими портами, а грузоперевозки вытеснены мануфактурами и банками. Производству, как вам известно, потребны рабочие, и нам их предоставляют менее удачливые страны мира. Вожди организованных профсоюзов обвиняют нас в том, что мы скверно обращаемся с их подопечными. Но так это или нет, они продолжают ехать сюда, потому что здесь гораздо лучше того, что они оставили за плечами. По вашей манере речи я понял, что вы и сами иноземного происхождения, доктор. Сколько времени вы пробыли в Европе?

– Достаточно, – ответил Крайцлер, – чтобы понимать, о чем вы.

– Мы не обязаны предоставлять всем приезжающим в эту страну легкую жизнь, – продолжал Морган. – Мы обязаны лишь предоставить им шанс обрести подобную жизнь прилежным трудом и дисциплиной. И шанс этот – больше, чем где бы то ни было на свете. Поэтому они сюда и едут.

– Несомненно, – согласился Крайцлер, и в его голосе послышались первые нотки нетерпения.

– А мы окажемся неспособны предлагать подобный шанс в будущем, если экономическое развитие нашей нации – нынче пребывающей в глубоком кризисе – будет сдерживаться дурацкими политическими идеями, рожденными в трущобах Европы. – Морган опустил сигару в пепельницу, подошел к буфету и разлил по трем стаканам жидкость, оказавшуюся превосходным виски. Более ни о чем не спрашивая, два стакана он протянул нам. – Любые события, которые могут служить на потребу этим идеям, должны подавляться. Именно поэтому здесь присутствовал мистер Комсток. Он истово верит, что такие идеи, как ваши, доктор, могут быть подобным образом проституированы. А если вы вдруг преуспеете в своем расследовании, вашим идеям начнут доверять еще больше. Так что видите… – Морган снова взял сигару и выдул титаническое облако дыма. – Недостатка в могущественных врагах у вас нет.

Крайцлер медленно поднялся.

– Следует ли нам считать вас в их рядах, мистер Морган?

Пауза, последовавшая за его словами, казалось, не кончится никогда. Ответ Моргана должен был решить судьбу всего нашего предприятия. Если он придет к заключению, что Поттер, Корриган, Комсток и Бёрнс правы, а наше следствие таит в себе целый спектр угроз для «статус-кво» в городе, и терпеть его нельзя ни под каким видом, можно сворачивать палатки и двигать домой. Морган в состоянии купить и продать что угодно и кого угодно в Нью-Йорке, и препоны, чинившиеся нам прежде, не пойдут ни в какое сравнение с теми, которые он нам выставит, если того пожелает. И напротив, если он даст понять сильным града сего, что нашим трудам быть если не активно поощряему, то по крайней мере терпиму, мы можем надеяться, что суровых помех более не случится, кроме тех, что наши противники уже предприняли.

Наконец Морган испустил глубокий вздох.

– Не следует, сэр, – сказал он, уминая в пепельнице сигару. – Как я сказал, я мало что понял из ваших, джентльмены, объяснений что психологии, что криминального следствия. Но я хорошо разбираюсь в людях. И ни один из вас не кажется мне злонамеренным в рассуждении интересов общества. – Мы с Крайцлером удовлетворенно кивнули, выказав невероятное облегчение, разлившееся по нашим жилам. – Вам, тем не менее, не удастся избежать препятствий, – продолжал Морган, но без той напруги, что слышна была в его голосе прежде. – Церковников, что присутствовали здесь, я полагаю, можно будет убедить отойти в сторону, но вот Бёрнс будет и далее третировать вас, стараясь всеми силами сохранить свои методы и организацию, которую он столько лет упрочивал. И его будет поддерживать Комсток.

– Мы до сих пор успешно противостояли их козням, – ответил Крайцлер. – И я верю, что впредь нам это удастся также.

– Разумеется, я не могу оказывать вам публичную поддержку, – добавил Морган, указывая на дверь библиотеки и провожая нас к ней. – Это будет, пожалуй, чересчур… сложно. – Последнее означало, что, невзирая на превосходную живость ума и не уступающую ей личную эрудицию, финансист в глубине души оставался подлинным уолл-стритским ханжой: на публике вещал о Боге и семейных ценностях, а приватно держал у причала яхту, укомплектованную хорошенькими барышнями, и наслаждался почитанием тех, кто живет по тем же правилам. А уважение своей ровни он во многом утратит, если сочтут, что он спелся с Крайцлером. – Хотя, – продолжал финансист, подводя нас к парадному выходу, – поскольку быстрое завершение этого дела отвечает всеобщим интересам, в том случае, если вы вдруг окажетесь стеснены в средствах…

– Благодарю вас, но не стоит, – торопливо ответил Крайцлер, когда мы оказались на крыльце. – Гораздо безопаснее, если между нами вообще не будет денежных связей, мистер Морган. Вы не должны забывать о своем положении.

На ядовитость замечания Морган ощетинился и, поспешно пробормотав: «Доброго вечера», закрыл за нами дверь, даже не подав руки.

– Как-то неуместно это было, Ласло, не находите? – спросил я, когда мы спускались по ступеням. – Человек всего лишь пытался нам помочь.

– Не стоит быть таким наивным, Мур, – рявкнул Крайцлер. – Люди подобного склада способны лишь делать то, что, по их мнению, отвечает их интересам. Морган решил поставить на нас против Бёрнса: скорее мы отыщем убийцу, нежели инспектору с компанией удастся неопределенное время сдерживать гнев населения. И он сделал верную ставку. Я вам так скажу, Джон: нам имело бы смысл даже провалить дело – лишь ради того, чтобы посмотреть, каковы для таких людей будут последствия.

Я был слишком измотан, чтобы вслушиваться в очередную тираду Ласло, и быстро оглядел Мэдисон-авеню.

– Можем взять кэб у «Уолдорфа», – пробормотал я, не заметив поблизости ни одного.

На улице было пусто и безжизненно, так что дорогу вниз по Мюррей-Хилл мы проделали в тишине – даже Ласло перестал обличать пороки тех людей, которых мы только что покинули. Безмолвие и усталость окутывали нас все плотнее, и вся наша встреча в «Черной библиотеке» мало-помалу подергивалась пеленой нереальности.

– В жизни так не уставал, – зевнул я, когда мы достигли 34-й улицы. – Знаете, Крайцлер, когда мы только увидели Моргана, я ведь на секунду все же подумал, что убийцей может оказаться он.

Ласло расхохотался.

– Так и я тоже! Обезображенное лицо, Мур, – а нос, один только нос чего стоит! Кстати, мы ни разу не обсуждали возможность именно такого уродства!

– Представьте, если бы это действительно был он. Все и так опаснее некуда… – Мы нашли свободную коляску у изысканно элегантного отеля «Уолдорф», чей побратим – отель «Астория» – еще только строился. – А ведь это лишь начало… – продолжал я. – Морган совершенно прав. Бёрнс – опасный противник, а Комсток вообще совершенно спятил.

– Пусть себе пугают сколько им влезет, – радостно ответил Крайцлер, забираясь в кэб. – Мы знаем, кто они, так что оборону теперь будет держать куда легче. Кроме того, атаковать нас им станет все сложнее и сложнее. Ибо в ближайшие дни противники наши вдруг обнаружат, что мы… – Ласло вдруг сделал в воздухе перед собой загадочный пасс, – … таинственно исчезли.

Глава 31

Сара стояла у дверей бабушкиного дома уже в половине десятого утра, и хотя я проспал больше десяти часов кряду, изнуренность меня не покинула, а в пространстве я ориентировался плохо. Номер «Таймс», торчавший у Сары из-под мышки, поведал мне, что сегодня 26 мая, а ослепительный поток солнечного света, рухнувший мне на голову, когда я шагнул к ее коляске, наглядно подтвердил, что весна норовит стремительно переплавиться в лето. Впрочем, с теми же ощущениями я мог шагнуть и на поверхность Марса (вплывшего в мое сознание из заголовка первой полосы газеты, гласившей, что сие небесное тело стало объектом пристального изучения недавно сформированной группы видных бостонских астрономов, которые всерьез полагают, что «красную звезду войны» «населяют человеческие существа»). Пока мы ехали к Крайцлеру, Сару весьма потешало мое сумеречное состояние. Но когда я принялся рассказывать ей о нашем с Ласло вчерашнем визите к Пирпонту Моргану, она обратилась в саму серьезность.

На 17-й улице мы обнаружили Крайцлера уже в коляске; на облучке восседал Стиви. Я перенес свой саквояж из кэба, после чего и сам забрался внутрь вместе с Сарой. Уже отправляясь, я поймал взгляд Мэри Палмер – она стояла на балконе гостиной Крайцлера. Девушка смотрела нам вслед взволнованно, и мне даже показалось, что я вижу на ее щеках слезы. Обернувшись к Ласло, я увидел, что он также смотрит на нее, а когда он снова вперил взор в дорогу перед нами, на лице его заиграла улыбка. Странная реакция на душевное страдание девушки, если не сказать большего, подумал я. Мне пришло в голову, что Сара может иметь к этому некое отношение, но, посмотрев на нее, я обнаружил, что она подчеркнуто разглядывает проплывающий через дорогу Стайвесант-парк. Вся эта новая путаница в отношениях моих друзей не принесла с собой ничего, кроме раздражения, и не в состоянии распутать ее, я почел за лучшее обмякнуть на сиденье коляски, растворяясь в лучах весеннего солнца, пока мы ехали на восток.

Разумеется, прогулка, целью которой служил вокзал Гранд-Сентрал, была отнюдь не из разряда увеселительных. На перекрестке 18-й и Ирвинг-плейс Стиви остановился у таверны, и Крайцлер, прихватив, помимо своего, и мой саквояж, пригласил нас с Сарой составить ему компанию. Мы согласились, но я поворчал. Спустя всего пару мгновений, едва мы погрузились в сумрак и чад, я глянул в окно: откуда ни возьмись на улице объявились два других мужчины и женщина – их лица были скрыты полями шляп; они запрыгнули в коляску Стиви и укатили прочь. Как только они исчезли с глаз долой, Крайцлер выскочил на тротуар, остановил попутный кэб и поманил нас. Все это ребячество, объяснил Крайцлер, когда мы вновь устремились на север, было спланировано, дабы позлить соглядатаев инспектора Бёрнса, которые, как полагал Ласло, отряжены следить за нами. Это было придумано ловко, спору нет, но я лишь преисполнился нетерпения скорее оказаться в поезде и наконец-то выспаться.

Однако от вожделенного отдыха меня отделяла единственная загадка. Сара сопровождала нас до самой платформы, где уже разводил пары вашингтонский экспресс. Крайцлер до последней минуты засыпал ее инструкциями касательно связи и прочего, рекомендациями, как обращаться со Стиви, пока нас не будет, и советами, чем занять Сайруса после того, как гиганта наконец выпишут из больницы. Но вот раздался оглушительный гудок и следом – писк кондукторских дудок, созывавших пассажиров занимать места. Я отвернулся от своих компаньонов, рассчитывая, что сейчас поимеет место сцена трогательного прощания, но Крайцлер и Сара позволили себе одно – товарищески пожали друг другу руки, после чего Ласло ринулся мимо меня в вагон. Я замер, не веря своим глазам, и вид мой был столь живописен и красноречив, что Сара не удержалась от легкого смешка.

– Бедный Джон, – сказал она, тепло меня обнимая. – Еще пытаешься расставить все по полочкам? Не переживай, однажды ты все поймешь. Только не вздумай опять терзать себя из-за теории вероотступника. Скоро тебе в голову придет новая идея.

С этими словами она легонько подтолкнула меня к поезду, который уже трогался, лязгая, урча и надсадно сипя.

Крайцлер позаботился о том, чтобы мы ехали в купе первого класса, так что я сразу же растянулся на одном сиденье, отвернувшись к оконцу и преисполнившись намерения удушить в себе все любопытство касательно поведения моих друзей сном. Ласло же извлек из недр своего багажа «Лунный камень» Уилки Коллинза, одолженный ему Люциусом Айзексоном и с головой ушел в чтение. В раздражении я натянул кепи на лицо и нарочито захрапел, не успев еще толком уснуть.

Я пребывал в беспамятстве порядка двух часов, а проснувшись, узрел сочную зелень пастбищ Нью-Джерси, стремительной лентой бежавших за окном. От всей души потянувшись, я отметил, что от утреннего дурного настроения не осталось и следа: я был голоден и доволен жизнью. На противоположном сиденье вместо Крайцлера обнаружилась записка, в которой он сообщал, что отправляется в вагон-ресторан занимать нам столик для ланча. Я торопливо привел себя в порядок и устремился по его следам, вовсю готовый к преломлению хлебов.

Остаток нашего пути прошел на ура. Фермерские угодья северо-востока в конце мая живописны как никогда – они служили великолепной декорацией к лучшему ланчу, который я когда-либо вкушал в поезде. Крайцлер тоже пребывал в приподнятом настроении, так что, пожалуй, впервые за долгое время нам удалось обсудить что-то помимо дела. Мы побеседовали о грядущих национальных политических съездах (республиканцы назначили свой на июнь в Сент-Луисе, демократы должны были подтянуться позднее летом, в Чикаго), затем поделились мнениями насчет одной статьи в «Таймс», где утверждалось, что на Гарвард-сквер разыгрался самый настоящий бунт, когда бейсбольная команда нашей альма-матер натянула нос Принстону. Затем Крайцлер чуть не подавился десертом, добравшись до заметки, где говорилось, что Генри Эбби и Морис Грау, импресарио «Метрополитэн-Оперы», официально признали банкротство своей труппы и огласили общую сумму задолженностей – она составила порядка 400 000 долларов. Самообладание Ласло немного восстановилось, когда он обнаружил еще одну заметку: сообщалось, что группа «частных покровителей» (вне сомнений, возглавляемая нашим вчерашним радушным хозяином) возлагала на себя обязательства в скором времени снова поставить труппу на ноги. Первым шагом в этом служил дорогой бенефис – «Дон Жуан», премьера которого была намечена на 21 июля. Мы единодушно постановили, что такое событие ни за что нельзя пропустить, в каком бы состоянии ни находилось на тот момент наше следствие.

Мы прибыли на симпатичный вашингтонский вокзал Юнион-Стейшн ближе к вечеру, а к обеду уже расположились в чрезвычайно комфортабельных апартаментах импозантного викторианского сооружения на углу Пенсильвания-авеню и 14-й улицы – отеля «Уиллард». Из окон четвертого этажа открывался великолепный обзор наших правительственных зданий. За несколько минут я вполне мог бы прогуляться до Белого дома и поинтересоваться у Гровера Кливленда, как же его угораздило дважды в жизни выпустить из рук столь дивную резиденцию[26]26
  Стивен Гровер Кливленд (1837–1908) – 22-й и 24-й президент США (1885–1889 и 1893–1897). Во время второго президентского правления столкнулся с финансовыми и экономическими трудностями, для решения которых принимал непопулярные в народе меры, и в 1896 году Демократическая партия отказалась выставлять его кандидатуру на следующий срок.


[Закрыть]. Я не бывал в столице со времен одновременной неожиданной кончины моей карьеры политического репортера и помолвки с Джулией Пратт. И только стоя у окна своего номера в «Уилларде» и озирая изумительную панораму Вашингтона теплым весенним вечером, я вдруг осознал, насколько перерос свою тогдашнюю жизнь. Меланхолическое открытие – и мне оно не понравилось ничуть; чтобы избавиться от печали, я отыскал телефон и нанес звонок Хобарту Уиверу, моему старому собутыльнику, а ныне – довольно высокопоставленному функционеру Бюро по делам индейцев. Он до сих пор пребывал на рабочем месте, и мы договорились встретиться вечером в ресторане отеля.

В зале к нам присоединился Крайцлер. Хобарт остался все тем же тучным безмозглым очкариком, который превыше всего в жизни ценил дармовую еду и выпивку. Обеспечив ему и то и другое в изобилии, я вскорости удостоверился, что он не только сохранит осмотрительность, но и совершенно не станет выпытывать, что за дело привело нас с Крайцлером в Вашингтон. Он сообщил, что Бюро действительно хранит все материалы по убийствам, совершенным индейцами или оным приписываемым. Мы сказали, что нас интересуют только дела нераскрытые, но когда Хобарт уточнил, в каком районе страны, Ласло смог ответить только: «фронтир за последние пятнадцать лет». Такой широкий охват, заверил нас Уивер, потребует немало возни с папками, кроме того, нам с ним придется вести поиски втайне: босс Хобарта, министр внутренних дел Майкл Хоук Смит, разделял неприязнь президента Кливленда к репортерам, особенно – к репортерам настырным. Впрочем, загружая в свое приземистое тулово больше дичи и заливая ее вином, Хобарт все больше убеждался, что с задачей мы справимся (хотя цели наши по-прежнему оставались ему неведомы). Чтобы закрепить успех, после обеда я утащил его в один знакомый салун на юго-востоке города, где предлагались развлечения, я бы сказал, не вполне благопристойного свойства.

Следующее утро мы с Крайцлером начали с плотного завтрака. У нас была надежда, что Айзексоны очень постараются и на перекладных доберутся в Дедвуд, Южная Дакота, к вечеру четверга. Они были проинструктированы, что сразу по приезде им следует заглянуть в телеграфное отделение «Вестерн Юнион», дабы получить от нас известия, так что Крайцлер после завтрака в среду поспешил отправить им первую депешу. В ней он сообщал, что по причинам, которые будут приведены позднее, версия священника отпадает. Все новые указания по делу будут им отправлены, как только мы их сформулируем. После чего Ласло отбыл в госпиталь Сент-Элизабет, я же предпринял бодрую прогулку по Эф-стрит к зданию Патентного бюро, где по преимуществу заседал почти весь персонал и хранилась бо́льшая часть документов Министерства внутренних дел.

Огромное здание, выполненное в стиле «греческого возрождения», было завершено в 1867 году, и общие архитектурные принципы его проектирования быстро стали нормой для всех официальных построек в городе: прямоугольность, пустота и монотонность – что внутри, что снаружи. Громадина эта занимала целых два квартала между 7-й и 9-й улицами, так что, оказавшись внутри, я столкнулся с немалой задачей – отыскать кабинет Хобарта. Огромность строения на поверку, впрочем, оказалась милостью божией: по коридорам и вестибюлям всех четырех крыльев слонялись сотни государственных служащих, большинство не имели о работе и личностях прочих никакого понятия, и мое присутствие вопросов ни у кого не вызвало. Хобарт, ничуть не изможденный нашим вчерашним времяпрепровождением, уже отвел мне столик в углу одного из подвальных архивов и раздобыл первую кипу папок, с которыми мне предстояло ознакомиться: то были рапорты из разных пограничных фортов и административных центров начиная с 1881 года, и сообщалось в них о насильственных конфликтах переселенцев и различных племен сиу.

Следующие два дня Вашингтона для меня просто не существовало – я с головой зарылся в пыльные записи в своем подземелье. Как это часто бывает с длительными бдениями в помещениях без окон, реальность начала стремительно ускользать от меня, уступая место пугающим описаниям зверств, убийств и репрессий, на глазах обретавшим форму и краски, которые вряд ли материализовались бы, читай я это все, скажем, в городском парке. Как следствие, меня крайне увлекли эти рассказы, хоть я прекрасно понимал их бесполезность для нашего следствия: убийства либо давно раскрытые, либо не подходившие к нашему случаю, – но они были настолько немыслимы и даже чудовищно привлекательны, что я не мог от них оторваться. Да, среди них было немало кошмарных, однако предсказуемых случаев, героями которых выступали и мужчины, и женщины, и даже дети, преодолевшие многие тяготы одинокой жизни в глуши только ради того, чтобы оказаться хладнокровно зарезанными аборигенами. Большей частью убийства эти служили расплатой за нарушенные договоры и прочие подзаконные дела подобного толка, к условиям и нарушению коих несчастные поселенцы не имели никакого отношения. Но таких историй, к счастью, было немного. В основном отчеты повествовали о мести сиу – пусть и суровой, но, по крайней мере, поддающейся пониманию в сравнении с отвратительным вероломством белых солдат, агентов по делам индейцев (Бюро слыло самым продажным учреждением в самом продажном министерстве) и торговцев оружием и виски, против которых эти акты возмездия свершались. Чтение в результате навело меня на те же опасения, что высказывали Франц Боас и Кларк Висслер: средний белый гражданин Соединенных Штатов, с глубочайшим подозрением относящийся к индейским племенам, понятия не имеет об этих архивах, кои я сейчас изучаю, а потому и не осведомлен об истинной природе взаимоотношений белых и индейцев. Большинству достаточно будет лишь намека на связь между индейской группой и деяниями нашего убийцы, и вульгарное мнение не замедлит сложиться.

В среду вечером, проведя долгий первый день в подвале Министерства, я пришел в номер Крайцлера обсудить достигнутое. Управляющий Сент-Элизабет в жизни оказался таким же неприятным субъектом, каким представился в телефонном знакомстве, и Ласло был вынужден обратиться за помощью к Рузвельту, который в свою очередь совершил звонок своему другу в Министерстве юстиции, попросив его надавить на несговорчивого чиновника, дабы тот предоставил Ласло доступ к госпитальным архивам. В общем, Крайцлер убил на это практически весь день. Хотя ему удалось раздобыть список всех солдат, служивших на Западе и присланных в Сент-Элизабет по причине сомнительной душевной стойкости, общее расположение моего друга было далеко не радужным: герой первого письма из госпиталя действительно был солдатом, но родился и вырос на Востоке, и не служил нигде западнее Чикаго.

– Я полагаю, под Чикаго уже не появляются банды мародерствующих индейцев, – сказал я, пока Ласло внимательно изучал лист бумаги, на котором был выписан весь послужной список нашего подозреваемого.

– Вы правы, – тихо бросил Крайцлер. – И это весьма печально, ибо множество деталей указывает именно на него.

– Лучше на них особо не задерживаться, – сказал я. – У нас достаточно кандидатов. Пока что мы с Хобартом отсекли четыре дела с увечьями в Дакотах и Вайоминге – все совершены в периоды тесных противостояний сиу и армейских подразделений.

Крайцлер неохотно отложил бумагу и поднял голову:

– Дети фигурируют?

– В двух делах из четырех, – ответил я. – В первом две девочки убиты вместе с родителями, во втором – мальчик и девочка, сироты, зарезаны вместе с их дедушкой, который был их опекуном. Главная же закавыка в том, что в обоих случаях изуродованы только взрослые мужчины.

– Какие-нибудь версии выдвигались?

– Оба преступления, по всей вероятности, – результат карательных рейдов военных отрядов. Но в деле с дедушкой есть интригующая деталь. Все произошло в конце осени 1889-го около Форт-Кеога, когда распалась последняя большая резервация. В округе было полно недовольных сиу, в основном – сторонников Сидящего Быка и еще одного вождя, по имени… – я быстро провел пальцем по своим записям, – Красное Облако. В общем, на убитую семью наткнулся кавалерийский патруль, и лейтенант сначала возложил вину на кого-то из самых воинственных последователей Красного Облака. Но один из старослужащих возразил, что племя этого вождя в последнее время не проводило никаких карательных рейдов, а за погибшим дедушкой числилось немало конфликтов с агентами Бюро и армейскими чинами в другом форте – по-моему, Робинсон. Похоже, старик обвинил сержанта кавалерии из Робинсона в непристойных домогательствах к своему внуку. Как выяснилось, когда семью вырезали, подразделение этого сержанта как раз было откомандировано в Форт-Кеог.

До сего момента Крайцлер не обращал особого внимания на мой рассказ, но последние слова заставили его встрепенуться.

– А у нас есть имя этого солдата?

– В деле его не содержится. Впрочем, Хобарт собирается завтра еще порыться в Военном ведомстве.

– Хорошо. Обязательно утром телеграфируйте все эти сведения нашим детектив-сержантам. Детали потом.

После этого мы бегло прошлись по оставшимся делам, отобранным мною в подвале Бюро, и по разным причинам отсеяли их. Следом пришел черед длинного перечня имен, собранных Крайцлером в Сент-Элизабет, который через несколько часов свелся лишь к нескольким. В начале второго ночи я вернулся в свой номер, налил себе стакан виски с содовой и, даже не допив его, уснул прямо в одежде.

Утро четверга застало меня в уже знакомом подвале: я вновь погрузился в леденящие кровь истории о нераскрытых убийствах на фронтире. К полудню из Военного ведомства с неутешительными известиями вернулся Хобарт: кавалерийскому сержанту, отметившемуся в деле с убитым дедушкой, на момент описываемых событий было уже сорок пять лет. То есть в 1896 году ему должно быть никак не меньше пятидесяти двух, а значит, он слишком стар для нашего предполагаемого убийцы. Но все равно имелся смысл отметить его имя и адрес (после ухода из армии он открыл галантерейную лавку где-то в Цинциннати), если вдруг мы ошиблись с возрастом.

– Извини, хороших новостей сегодня не было, – виновато сказал Хобарт, когда я все это записал. – Как смотришь на ланч?

– Воодушевленно, – ответил я. – Забери меня отсюда через час – думаю, я уже покончу с делами за 1892 год.

– Отлично. – Он уже направился к выходу – и тут хлопнул себя по карману, похоже, что-то вспомнив. – Да, Джон, чуть не забыл… Тебя только фронтир интересует, правильно? – Он достал из кармана сложенный лист.

– Правильно. А что?

– Да ничего. Странная штука… Нашел вчера вечером после твоего ухода. – Он кинул бумагу мне на стол. – Но это пустышка, наверное, место действия – штат Нью-Йорк. Тебе же с кровью надо?

Я уже вчитывался в текст.

– Что?

– На ланч – стейк с кровью? Есть одно прекрасное место на Холме. И пиво достойное.

– Отлично.