Текст книги "Алиенист"
Автор книги: Калеб Карр
Жанр: Триллеры, Боевики
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 22 (всего у книги 38 страниц)
Глава 26
Оказавшись на мостовой, мы со Стиви отправили наш отряд «арапчат» на поиски Крайцлера, Сары и Маркуса, а сами устремились вдоль Корнелиа-стрит к «Черно-Бурому». Прямо к парадному входу, где сразу напоролись на хозяина, Фрэнка Стивенсона, которого на улицу из печально известного борделя тоже выманили истошные вопли Люциуса. Как и большинство людей своей профессии, Стивенсон у себя в найме имел горы мускулов, и кое-кто из его громил сейчас мрачно загораживал вход. У меня не было настроения играть с ними в обычный обмен угрозами, поэтому я сразу объявил, что мы из полиции, на крыше тоже полицейский, а вскоре здесь будет сам президент Совета уполномоченных Полицейского управления Нью-Йорка. Этой литании хватило, чтобы Стивенсон с ребятками посторонились, и уже через несколько секунд мы со Стиви оказались на крыше.
Люциус сидел на корточках у тела Сайруса, получившего жуткий удар по голове. У затылка уже успела натечь лужица крови, полузакрытые глаза жутко закатились, а изо рта доносился лишь натужный хрип. Сама предусмотрительность, Люциус захватил с собой бинты и теперь бережно перевязывал ими голову Сайруса, в надежде хоть как-то стабилизировать явное сотрясение мозга.
– Это я виноват, – сказал Люциус, не успели мы со Стиви и рта раскрыть. Он не отрывался от перевязки, но в голосе его звучало раскаяние. – Меня клонило в сон и я решил сбегать вниз поискать кофе. Но я забыл, что сегодня воскресенье, и поиски заняли немного больше времени, чем я предполагал. Меня не было больше четверти часа…
– Четверти часа? – переспросил я на бегу, устремившись к другому краю крыши. – Ему хватило всего пятнадцати минут? – Я заглянул в темный переулок, но там не было ничего и никого.
– Не знаю, – безутешно ответил Люциус. – Посмотрим, что на это скажет Маркус.
Маркус и Сара появились буквально через несколько минут, следом – Крайцлер и Теодор. Задержавшись над Сайрусом ровно столько, чтобы проверить, жив ли он, Маркус извлек увеличительное стекло и небольшой фонарь и принялся исследовать поверхность крыши. Объяснив, что для хорошего скалолаза четверти часа должно хватить, чтобы спуститься с крыши и снова забраться наверх, Маркус продолжал поиски, пока не обнаружил волокна веревки, которые могли служить доказательством появления убийцы, но могли и не служить. Единственный способ удостовериться – это спросить у Фрэнка Стивенсона, не пропал ли кто-нибудь из его «работников»? Захватив Теодора для подкрепления, Маркус направился вниз, а мы остались с Сайрусом, возле которого уже трудились Люциус и Крайцлер. Ласло отправил Стиви распорядиться, чтобы «арапчата» пригнали из ближайшей больницы Сент-Винсент карету «неотложки», хотя оставалось смутным, можно ли перемещать куда-то человека в таком состоянии. Приведя Сайруса в чувство с помощью нюхательной соли, Крайцлер убедился, что Сайрус чувствует конечности и шевелит ими, а потому рейс по ухабистой Седьмой авеню ему не повредит.
Забота Крайцлера о состоянии Сайруса была значительна, однако перед тем, как последний вновь провалился в полубессознательность, Крайцлер вновь сунул ему под нос пузырек с солью и настоятельно спросил, не заметил ли он, кто его ударил. Сайрус только помотал головой и жалобно замычал, на что Люциус сказал, что дальше допрашивать его бессмысленно: судя по ране, его ударили сзади и он даже не сообразил, что произошло.
Карета из больницы Сент-Винсент прибыла лишь через полчаса, а за это время мы успели выяснить, что в выделенной ему комнате нет одного из мальчиков Стивенсона – четырнадцатилетнего подростка Эрнста Ломанна. Детали уже были нам прискорбно знакомы: пропавший прибыл в страну недавно из Германии, никто не видел, чтобы он выходил из здания, а окно его комнаты открывалось в переулок за домом. По словам Стивенсона, мальчик попросил позволения занять именно эту комнату именно в этот вечер, так что, по всему вероятию, убийца планировал свои действия вместе с ничего не подозревавшей жертвой заранее, хотя сказать, за сколько дней или часов, не представлялось возможным. До того как Маркус отправился допрашивать хозяина, я успел ему сообщить, что в «Черно-Буром» вообще-то не принято предоставлять клиентам мальчиков, переодетых в женское платье, и тот не преминул поинтересоваться у Стивенсона. Выяснилось, что единственным таким мальчиком в борделе и был тот самый Эрнст Ломанн.
В конце концов на крыше появились два санитара со складными носилками. Когда они бережно снесли Сайруса вниз и погрузили в мрачную черную карету, запряженную такой же многозначительной лошадью с налитыми кровью глазами, я осознал, что начинается кошмарное предсмертное бдение: не по Сайрусу, который, несмотря на тяжелое ранение, вскоре полностью оправится, но по юному Эрнсту Ломанну. Карета отъехала – вместе с Сайрусом в больницу отправились Крайцлер и Сара. Рузвельт повернулся ко мне, и я понял, что все это время мы с ним думали об одном и том же.
– Меня мало волнует, что скажет по этому поводу Крайцлер, – начал Теодор, стиснув челюсти и сжав кулаки, – но сейчас мы мчимся наперегонки с временем и дикарством, и я намерен воспользоваться силой под моим началом. – И он ринулся на Шестую авеню ловить извозчика. – Ближайший к нам участок – Девятый. Я буду действовать оттуда. – Он заметил пустую коляску и направился к ней. – Мы примерно знаем, как он действует: он двинется к воде. Я отправлю всех свободных людей обыскивать каждый клочок…
– Рузвельт… постойте! – Я схватил его за рукав в последний момент, когда он уже уселся в кэб. – Я прекрасно понимаю ваши чувства. Но во имя всего святого, не сболтните лишнего своим подчиненным.
– Не сболт… Господи боже, Джон! – Он клацнул зубами, а в глазах за стеклами пенсне заплясала ярость. – Вы соображаете, что происходит? Да в этот самый миг…
– Я понимаю, Рузвельт. Но спустить сейчас по следу всех собак вряд ли поможет. Скажите им просто, что похищен ребенок, и у вас есть основания предполагать, что преступник попытается покинуть город на лодке или по мосту. Это будет самое благоразумное с вашей стороны, поверьте мне.
Теодор шумно перевел дух и кивнул:
– Возможно, тут вы правы. – Он вбил кулак в раскрытую ладонь. – Черт бы побрал все эти проклятые препоны! Но я сделаю, как вы говорите, Джон, – если только вы не станете мешать мне.
С сухим щелчком кнута коляска Теодора сорвалась с места и понеслась вверх по Шестой авеню, я же вернулся ко входу в «Черно-Бурое». Там уже успела собраться маленькая, однако бурливая толпа, перед которой с подробностями происшествия как раз выступал Фрэнк Стивенсон. Говоря строго, дом терпимости находился на территории Пыльников Гудзона, и Стивенсону не было нужды отчитываться перед Полом Келли, но оба они прекрасно знали друг друга, и вид распалявшего толпу Фрэнка навел меня на мысль, что Келли мог предвидеть, что один из мальчиков Стивенсона может быть похищен или убит, и заранее щедро заплатил Фрэнку, чтобы тот раздул это дело как только возможно. Тот же бросал в толпу гневные заявления: дескать, полиция была на месте преступления и не проявила ни осторожности, ни прилежания. Ибо жертва, говорил он, была слишком бедна и слишком «иностранна», чтобы побудить интерес властей, так что если добрые граждане не желают, чтобы впредь такое повторялось, это дело нужно брать в свои руки. Маркус, разумеется, уже успел представиться Стивенсону офицером полиции, и теперь при виде настроения толпы, ловя на себе угрожающие взгляды, Айзексоны, Стиви и я решили от греха подальше ретироваться в штаб-квартиру и остаток ночи следить за развитием событий при помощи телефонной связи.
Однако сказать это было легче, нежели осуществить. Звонить нам было в сущности некому – Теодор не станет разговаривать с нами при других офицерах, а с нами связываться сам никто не будет. Около четырех нас все же осчастливил звонком Крайцлер, сообщивший, что они с Сарой разместили Сайруса в приличной отдельной палате и собираются в скором времени к нам присоединиться. В остальном – глухая тишина. Люциус, несмотря на ободряющие новости от Крайцлера, продолжал во всем винить себя и неистово расхаживал взад-вперед по комнате. Если бы не Маркус, мы все наверняка бы сошли с ума от безделья. Но детектив-сержант Айзексон благоразумно решил, что если уж никто из нас не в состоянии физически участвовать в поисках, нам ничего не мешает использовать мозги, и, указав на большую карту Манхэттена, предложил угадать, куда на этот раз может отправиться убийца для исполнения своего зловещего ритуала.
Даже если бы нас так не отвлекала мысль, что события происходят, а мы никак не можем на них повлиять, сомневаюсь, что из наших предположений вышел бы какой-нибудь толк. Верно, у нас было несколько довольно крепких отправных точек: во‑первых, то, что именно дикая ненависть убийцы к иммигрантам заставила его избавляться от тел в Кэсл-Гарден и на паромной переправе к острову Эллис; а во‑вторых, – убежденность в том, что его одержимость очищающей силой воды заставляла его выбирать для убийств такие места, как два моста и водонапорная башня. Но вывести из всего этого точное место следующего убийства? Одним из вариантов было, что он может вернуться на мост; но если предполагать, что он никогда не повторяется, у нас оставались только старый мост Хай-Бридж через Ист-Ривер на северной оконечности Манхэттена (акведук, несший в город воды из водохранилища Кротон) или же находившийся поблизости Вашингтонский мост, открывшийся несколькими годами ранее. Маркус, однако, предполагал, что убийца догадывается о намерениях преследователей сомкнуть кольцо. Учитывая, к примеру, момент нападения на Сайруса, можно было с уверенностью сказать, что это он наблюдал за нами с раннего вечера, а вовсе не наоборот, как нам казалось. Такому расчетливому преступнику наверняка не составит труда догадаться, что мы предполагаем встретить его в одном из его же излюбленных мест, после чего он отправится куда-нибудь еще. С точки зрения Маркуса, в определении возможного места следующего преступления лучше полагаться на ненависть убийцы к иммигрантам. Соответственно, продолжал детектив-сержант, наш человек скорее направится куда-нибудь вроде доков, принадлежащих тем пароходным компаниям, которые на нижних палубах своих судов в немыслимых количествах поставляют Соединенным Штатам несчастных иностранцев.
В итоге же, когда мы получили ответ на этот смертельный ребус, он был настолько очевиден, что нам стало стыдно. Примерно в половине пятого утра, едва в квартиру вошел Крайцлер, Сара телефонировала с Малберри-стрит, куда она заехала, чтобы выяснить, что происходит.
– Они получили известие с острова Бедло, – сказала она, как только я поднес трубку к уху. – Один из охранников у Статуи Свободы – он нашел тело. – Сердце мое ухнуло вниз, и я не смог произнести в ответ ни слова. – Алло? – спросила Сара. – Джон? Ты здесь?
– Да, Сара. Здесь.
– Тогда слушай внимательно, я не могу долго говорить. Тут уже собралась группа старших офицеров, они готовы отбыть на место. Комиссар поедет с ними, но он сказал, что всем остальным показываться там нельзя. Еще он сказал, что единственное, что в его силах, – попытаться не подпустить коронеров к телу до его отправки в морг. А позже он попытается протащить нас уже туда.
– Но место преступления…
– Джон, прошу тебя, не будь таким дубоголовым. Здесь действительно ничего нельзя сделать. У нас был шанс этой ночью, мы этот шанс проворонили. Теперь придется довольствоваться тем, что доставят в морг. А пока… – Вдруг я услышал на другом конце линии громкие голоса: один явно принадлежал Теодору, остальные я опознать не смог, кроме, разве что, Линка Стеффенса. – Все, мне пора, Джон. Буду у вас, как только получу вести с острова. – Щелчок – и ее уже нет.
Я пересказал остальным подробности, после чего на несколько минут воцарилось безмолвие: до всех медленно доходило, что невзирая на недели исследований и дни подготовки мы оказались не в состоянии предотвратить новое убийство. Люциус, конечно, терзался сильнее прочих, обвиняя себя не только в проломленном черепе товарища, но еще и в смерти мальчика. Мы с Маркусом попытались было его утешить, но быстро поняли, что утешать особо нечем. Крайцлер же занял совершенно бесстрастную позицию, заявив Люциусу, что коли все это время убийца следил за нами, наверняка при неблагоприятных для него обстоятельствах он просто выбрал бы для похищения другую ночь. Еще повезло, что потери нашего отряда ограничились травмой Сайруса – Люциус вполне мог остаться на той крыше с ним за компанию. И для него дело могло закончиться уже не черепной травмой. Так что не время для самобичевания, заключил Крайцлер, нам сейчас острее всего потребны таланты Люциуса и его острый ум, не отягощенный муками совести. Эта скромная речь – не столько ее содержание, сколько ее автор – возымела действие на детектив-сержанта, и вскоре он овладел собой настолько, чтобы участвовать в разборе того, что принесла нам эта ночь.
Все действия убийцы подтверждали наши теории касательно его природы и методов, но самым важным аспектом его поведения, по убеждению Крайцлера, было внимание к нашему отряду и нападение на Сайруса. Почему он решился выкрасть Эрнста Ломанна, если знал, что мы расставили ловушку? И почему, коль ему все же удалось это сделать, он только ударил Сайруса, а не убил его? Ведь этот человек знал, что при поимке обречен на виселицу, а повиснуть можно только раз. Зачем испытывать судьбу, зная, что Сайрус может заметить его, вступить в драку, а оставшись в живых – рассказать о нем? Крайцлер не был уверен, что у нас есть ответы; ясно было одно – этот человек наслаждался опасностью. И если он знал, что мы подбираемся к нему, оставляя Сайруса в живых, он пытался нас раззадорить – одновременно дерзкий вызов и отчаянная мольба.
Как бы все это ни было важно, я все не мог сосредоточиться на деле: Крайцлер говорил, а мне в голову лезли картины того, что могло происходить на острове Бедло. Еще один мальчик встретил ужасную и незаслуженную кончину прямо у подножия великой статуи Бартольди, которая для многих символизировала свободу, но в моем сознании сейчас превратилась в иронический монумент рабской зависимости убийцы от своей кровавой одержимости. Я пытался избавиться от наваждения: подросток, которого я никогда не видел, связанный, стоит на коленях у ног Леди Свободы, полностью доверяя человеку, уже готовому свернуть ему шею, и вдруг на кратчайший миг осознает, что он доверился неразумно и сейчас заплатит за свою ошибку самую большую цену. И следом за этой неслись другие картины: сперва нож, жуткий инструмент, изначально созданный, дабы достойно встречать опасности мира, так непохожего на Нью-Йорк; медленные, аккуратные движения лезвия, вспарывающего плоть, бритвенная кромка стали расслаивает ткани, крушит кости; кровь, уже не нагнетаемая остановившимся сердцем, бессильно струится на траву и камень ленивыми густыми струями; скрип металла, когда лезвие проворачивается в глазной орбите черепа… в картинах этих не было ни справедливости, ни человечности. Чем бы ни зарабатывал себе на жизнь Эрнст Ломанн, какую бы ошибку ни совершил, доверившись незнакомцу, расплата была слишком жестока, цена – отвратительно высока.
Когда я смог вернуться к продолжавшейся беседе, до меня донесся голос Крайцлера, шипевшего раздраженно и отчаянно:
– Что-то… Из всего этого мы обязаны вынести хоть что-то новое…
Ни я, ни Люциус, ни Маркус не произнесли ни слова. Это сделал Стиви – он неуверенно поглядывал на нас, словно ему было что сказать, а потом наконец подал голос:
– Ну, в общем, есть одна штука, доктор. – Крайцлер заинтересованно повернулся. – Он теряет волосы.
И тут я вспомнил сияющую лысину, якобы принадлежавшую Люциусу, но при этом венчавшую тело несоразмерно высокое для детектив-сержанта.
– Он прав! – воскликнул я. – Мы же видели его, господи боже, Стиви, в какой-то миг мы смотрели на него!
– Да? Да! – обрадовался Крайцлер. – Но вы же заметили и что-то еще.
Я посмотрел на Стиви, но тот лишь пожал плечами. Раздирая собственную память о том мгновении в клочья, как демон, я искал хоть какую-то забытую деталь, упущенный момент, когда я отчетливо видел… нет, ничего я не видел. Одна сверкающая плешь заполняла все мои воспоминания.
Крайцлер разочарованно вздохнул.
– Плешь, значит? – Он вывел это слово на доске. – Ну что ж, это немного больше того, что мы знали о нем вчера.
– Совсем немного, – отозвался Люциус. – Особенно по сравнению с человеческой жизнью.
Через несколько минут снова позвонила Сара. Тело Эрнста Ломанна уже в пути – его везут в морг Беллвью. Сторож, нашедший мальчика, естественно, не застал самого убийства, но перед тем, как обнаружить тело, слышал какой-то звук, похожий на паровой катер, удалявшийся от острова. Рузвельт сообщил Саре, что ему нужно время, чтобы избавиться от полицейских, сопровождающих его, но он ручается, что если мы встретимся с ним в полседьмого утра у Беллвью, нас допустят к телу без каких-либо помех. У нас оставалось чуть больше часа, и я решил сходить домой, принять ванну и переодеться, перед тем как отправиться в морг.
Когда я добрался до Вашингтон-сквер, бабушка, на мое счастье, изволила почивать. Впрочем, Гарриет уже вовсю хлопотала по хозяйству и предложила сделать мне ванну. Когда она взбиралась по лестнице, я вслух отметил крепость бабушкиного сна.
– Да, сэр, – сообщила Гарриет. – С тех пор как до нас дошли новости, ей стало намного спокойнее.
– Какие еще новости? – спросил я в усталом замешательстве.
– Вы разве ничего не знаете, сэр? Насчет этого ужасного доктора Холмса – все вечерние газеты об этом писали. Кажется, у нас в уголке должна остаться вчерашняя «Таймс», если желаете, я могу…
– Нет-нет, спасибо, – остановил я ее. – Я сам возьму. Сделайте мне ванну, и я буду вашим вечным рабом.
– Ну это необязательно, мистер Джон, – ответила она, поднимаясь по ступенькам.
Я действительно обнаружил в нашем застекленном уголке вчерашний номер «Таймс» – рядом с бабушкиным любимым креслом. Заголовок первой полосы поражал размерами: ХОЛМС ХЛАДНОКРОВЕН ДО САМОГО КОНЦА. Печально знаменитого «доктора пыточных наук» все-таки торжественно вздернули на виселице в Филадельфии после того, как он без раскаяний признался еще в двадцати семи убийствах – главным образом женщин, которых он соблазнил и ограбил. Люк виселицы открылся в 10:12 утра, а спустя двадцать минут преступник был объявлен мертвым. В качестве дополнительной меры предосторожности – газеты, правда, умолчали, против чего, – гроб с телом залили цементом, а после захоронили в десятифутовой яме на безымянном кладбище. И сверху вылили еще тонну цемента.
Моя бабушка так и не проснулась, когда я снова покидал дом, – направлением к Беллвью. Как рассказала потом Гарриет, она мирно проспала до начала одиннадцатого.
Глава 27
Как выяснилось, главная сложность с визитом в морг ранним утром понедельника сводилась отнюдь не к сопротивлению со стороны персонала учреждения. Напротив, там работали сплошь новички (набранные вместо прошлой бригады, уволенной за продажу тел анатомам по 150 долларов за голову), которые еще не освоились настолько, чтобы качать права с самим Рузвельтом. Нет, мы попросту не могли попасть в здание, уже осажденное приличной толпой разъяренных граждан Нижнего Ист-Сайда, требовавших объяснений, почему их детей по-прежнему режут как скот, а ни одного подозреваемого до сих пор не задержали. По сравнению с недавним митингом у стен Кэсл-Гарден здесь толпа просто кипела. О роде занятий Эрнста Ломанна и месте его проживания (ибо никаких родственников мальчика отыскать не удалось) не упоминалось; из подростка просто сделали икону невинности, отданной на заклание полицейскому управлению, городским властям и аристократии, которых совершенно не волновало ни как он жил, ни как умер, ни кто за это последнее ответственен. Такая, гораздо более методичная, не говоря уже политизированная, картина мученичества Ломанна, да и положения иммигрантов вообще, рисовалась в немалой степени потому, что в толпе присутствовало достаточно немцев; но я подозревал, что сейчас на умонастроения гораздо больше повлиял Пол Келли, хотя, проталкиваясь ко входу в морг, мы не заметили ни его самого, ни его экипажа.
В результате в угрюмое здание красного кирпича нам пришлось заходить с обратной стороны, через черную железную дверь, причем я, Айзексоны и Сара старались прикрыть собой доктора, чтобы никто из толпы не смог разглядеть его лицо. Рузвельт уже встречал нас внутри и, отшив пару служителей, интересовавшихся природой нашего визита, провел нас прямо в смотровую. В воздухе стояла такая вонь формальдегида и тления, что от нее облезала желтая краска на стенах этих тошнотворных покоев. В каждом углу громоздились столы с телами, накрытыми простынями, на проседавших полках мрачно выстроились древние щербатые склянки с заспиртованными органами. С потолка свисала гигантская электрическая лампа, под которой располагался помятый и ржавый операционный стол, казавшийся прадедушкой тех хромированных красавцев, что нашли приют в подвале Института Крайцлера. На столе покоилось тело, накрытое испачканной влажной простыней.
Люциус и Ласло сразу же устремились к столу, и детектив-сержант отдернул простыню – желая, как мне показалось, поскорее взглянуть на мальчика, в чьей смерти он себя все это время безутешно обвинял. Маркус последовал за ними, а мы с Сарой предпочли остаться у дверей: без нужды приближаться к телу нам не хотелось. Крайцлер извлек свой маленький блокнот, и начался обычный речитатив – Люциус монотонно и почему-то взволнованно принялся перечислять увечья, полученные ребенком:
– Полное отделение гениталий у основания… Отделение правой руки чуть выше запястного шарнира – лучевая и локтевая кости полностью перерезаны… Поперечные разрезы брюшной полости с сопутствующими повреждениями тонкой кишки… Обширные повреждения артериальной системы по всей грудной клетке, очевидно удалено сердце… Удален левый глаз, сопутствующие повреждения скуловой кости и надглазничного гребня с левой стороны соответственно… Удалена часть скальпа, обнажены затылочная и теменная кости черепа…
В общем, реестр был довольно мрачен, и я старался не вслушиваться, но одна из последних фраз привлекла мое внимание.
– Прошу прощения, Люциус, – прервал я, – но я не ослышался? Вы сказали, удален левый глаз?
– Да, – моментально ответил он.
– Только левый глаз?
– Да, – ответил Крайцлер. – Правый по-прежнему на месте.
Маркус возбужденно выглянул из-за его плеча:
– Должно быть, его потревожили.
– Это, пожалуй, будет самым правдоподобным объяснением, – сказал Крайцлер. – Возможно, его спугнул сторож. – Ласло указал на центр груди. – А вот сердце – это что-то новенькое, детектив-сержант.
Маркус бросился к двери.
– Комиссар Рузвельт, – обратился он к Теодору. – Можем ли мы рассчитывать еще на сорок пять минут здесь?
Рузвельт посмотрел на часы:
– Это уже опасно. Новый управляющий и его подчиненные обычно заступают в восемь. Зачем это, Айзексон?
– Мне понадобится кое-что из моего оборудования – для эксперимента.
– Эксперимента? Какого еще эксперимента? – Для Теодора, каким бы знаменитым натуралистом он ни слыл, слово «эксперимент» звучало примерно так же, как «рукопашная».
– Есть ряд экспертов, – начал объяснять Маркус, – которые полагают, что в момент смерти человеческий глаз навсегда запечатлевает последнее, что он видел при жизни. Есть мнение, что это изображение можно сфотографировать, если использовать сам глаз в качестве своего рода линзы. Я бы хотел сейчас попробовать.
Теодор несколько секунд взвешивал предложение.
– Вы полагаете, что мальчик умер, глядя на своего убийцу?
– Есть такая вероятность.
– А следующий человек, который будет работать с телом, сможет определить, что вы пытались такое изображение получить?
– Нет, сэр.
– Гм… Неплохая идея… Будь по-вашему, – кивнул Теодор. – Несите свое оборудование. Но учтите, детектив-сержант, нам необходимо выйти отсюда не позднее семи сорока пяти.
Маркус немедленно рванул к черному ходу. После его ухода Люциус и Ласло принялись тыкать и ощупывать тело, а я как-то незаметно для себя сполз по стене на пол, вымотавшись настолько, что ноги уже отказывались меня держать. Глянув на Сару в надежде отыскать в ее взгляде сочувствие, я увидел, что она внимательно рассматривает самый конец операционного стола.
– Доктор, – сказала она тихо, – а что у него с ногой?
Ласло повернулся, посмотрел на Сару, проследил за ее взглядом и уставился на правую ступню мертвого мальчика, торчавшую над краем. Она была как-то странно раздута и повернута под неестественным углом к ноге; но, разумеется, рядом с прочими увечьями это была такая малость, что Люциусу немудрено было и пропустить ее.
Крайцлер приподнял ступню и внимательно ее изучил.
– Talipes varus, – провозгласил он. – Мальчик был косолап.
Это показалось мне интересным:
– Косолап?
– Именно так, – ответил Крайцлер, опуская конечность на стол.
Наверное, такова была мера того, насколько тщательно в последние недели оказались вышколены наши умы, если мы, невзирая на крайнюю усталость и измотанность, еще могли экстраполировать сколь-нибудь важный смысл из ничем не примечательных деформаций тела последней жертвы. Какое-то время мы увлеченно обсуждали новое открытие, пока не вернулся со своим фотографическим оборудованием Маркус, готовый приступить к экспериментальной съемке. Последовавший опрос тех, кто некогда знал Эрнста Ломанна в «Черно-Буром», подкрепил наши первые спекуляции, а потому здесь стоит о них упомянуть.
Сара предположила, что убийца мог выбрать Ломанна из-за того, что увидел в нем себя. Но если сам Ломанн реагировал на любое упоминание о своем увечье болезненно, – а это вполне возможно для мальчика его возраста и профессии, – то вряд ли он оценил бы по достоинству любые благотворительные позывы. Что, в свою очередь, могло вызвать обычную ярость последнего к трудным подросткам. Крайцлер согласился с такой версией, добавив, что предательство, выводимое из отвержения Ломанном симпатий убийцы, могло распалить гнев этого человека до новой глубины и силы. Это могло объяснить причину исчезновения сердца: убийца, очевидно, собирался довести ритуал увечий до новых крайностей, но сторож помешал ему закончить. Мы все понимали, что это грозит неприятностями: мы уже имели дело с человеком, который плохо реагирует на то, что его интимные занятия, какими бы тошнотворными ни были они, прерывают.
Как раз в этот момент нашей дискуссии Маркус объявил, что готов начать эксперимент. Крайцлер отступил от стола, чтобы детектив-сержант смог расположить свое оборудование поближе к телу. Потребовав выключить электрическую лампу, Маркус попросил брата медленно и осторожно извлечь уцелевшее глазное яблоко мальчика. Когда Люциус выполнил его просьбу, Маркус установил позади глаза очень маленькую лампу накаливания, а камеру свою нацелил на сам глаз. Экспонировав две пластины, он подвел к глазным нервам два оголенных проводка, активировал их и сделал еще несколько снимков. В конце Маркус выключил лампочку и снял уже неосвещенный, но наэлектрилизованный глаз еще на две пластины. Весь процесс выглядел достаточно дико (позже, впрочем, я прочел у французского новеллиста Жюля Верна в одном из его фантастических рассказов полное описание и механику действия этой процедуры), но Маркус был полон надежд и, снова включив верхний свет, выразил желание немедленно удалиться в лабораторию.
Мы уже упаковали оборудование Маркуса и были готовы покинуть морг, когда я заметил, что Крайцлер неотрывно смотрит на лицо Ломанна – с гораздо меньшей отчужденностью, нежели та, кою он являл при осмотре тела. Стараясь не видеть изувеченный труп, я подошел к нему сзади и тронул за плечо.
– Зеркальное отражение, – пробормотал Крайцлер. Сперва я подумал, что он говорит об этапе Маркусовой процедуры, но затем вспомнил нашу беседу недельной давности, когда он размышлял, что состояние тел отражает психическое опустошение, изъедающее самого убийцу.
Рузвельт подошел ко мне, и глаза его невольно остановились на теле.
– В таком месте смотреть на это еще страшнее, – тихо сказал он. – Клиника. Совершенно обесчеловечен.
– Но почему так? – спросил Крайцлер, не обращаясь ни к кому. – Почему именно так? – Он протянул к телу руку, и я понял, что он говорит об увечьях.
– Дьявол его знает, – ответил Теодор. – Я такого ни у кого не видел, разве что у краснокожих.
Мы с Ласло окаменели оба, а затем, не сговариваясь, развернулись к Теодору. Наверное, у нас в глазах что-то отразилось, ибо Теодор сразу же занервничал.
– Что это с вами? – спросил он с ноткой негодования. – Если позволите осведомиться?
– Рузвельт, – ровно произнес Крайцлер, делая шаг вперед. – Не могли бы вы повторить то, что сейчас сказали?
– Меня много в чем обвиняют, когда я говорю, – ответил Теодор, – но пока еще никто не обвинял меня в плохой дикции. По-моему, я выразился предельно ясно и громко.
– Да. Так и было. – К нам приблизились Айзексоны и Сара, с любопытством наблюдая за внутренним пламенем, осветившим усталое лицо Крайцлера. – Но что конкретно вы имели в виду?
– Я подумал, – объяснил Рузвельт, несколько даже оправдываясь, – лишь об одном случае такой жестокости, который мне пришлось наблюдать. Это было на пустошах Дакоты, когда я держал ранчо. Я видел там несколько трупов белых, убитых индейцами для острастки остальных поселенцев. Их тела были тоже страшно изрезаны похожим образом – я так понял, они хотели запугать остальных.
– Да, – сказал Ласло – скорее самому себе, чем Теодору. – Естественно, вы бы это предположили. Но какова была истинная цель тех увечий? – Крайцлер зашагал вокруг операционного стола, медленно потирая левую руку и качая головой. – Модель… ему нужна модель… все это слишком последовательно, слишком продуманно, слишком… структурировано. Он конструирует что-то по модели… – Взглянув на свои серебряные часы, Ласло повернулся к Теодору. – Вы случайно не знаете, Рузвельт, в котором часу открывается Музей естественной истории?
– Случайно знаю, – гордо ответил Теодор, – поскольку мой отец был его основателем и я тоже принимал участие в…
– В котором часу, Рузвельт?
– В девять.
Крайцлер кивнул:
– Великолепно. Мур, вы отправитесь со мной. Теперь насчет остальных: Маркуса ждет лаборатория, посмотрим, какие результаты принесут нам его эксперименты. Вы, Сара и Люциус, вернетесь в № 808 и свяжетесь с Военным ведомством в Вашингтоне. Запросите у них все записи касательно солдат, комиссованных ввиду психических несоответствий. Скажете, что нас интересуют только служившие в Армии Запада. Если не дозвонитесь по телефону, отправьте им телеграмму.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.