Текст книги "Алиенист"

Такое ощущение, что любому мыслимому пороку в Нью-Йорке соответствовало общество по его искоренению. Одни исповедовали более общие подходы, вроде «Общества предотвращения преступности» или различных миссий – католических, пресвитерианских, баптистских и прочих. Другие, вроде «Всенощной миссии», предпочитали оказывать свои услуги проповедями и листовками, которые по трущобам разносили их агенты. Третьи, наподобие «Миссии Бауэри», были сугубо местными. Некоторые, например «Общество помощи лошадям» или «Общество предотвращения жестокости к животным», вообще не интересовались представителями рода человеческого. (Наткнувшись в списке на эти организации, я не смог не вспомнить о том, как юный Яфет Дьюри мучил и уродовал братьев наших меньших. Мне показалось вполне логичным, что учреждения, в которых возможен тесный контакт с беззащитными существами, могли импонировать садистской стороне в нашем убийце, хотя вряд ли такая работа ограничивалась бы крышами. Беседы с их работниками, впрочем, плодов не принесли.) А кроме того, на Манхэттене действовало без числа сиротских приютов всех мастей и размеров, чьи адепты ежедневно и еженощно рыскали по городу в поисках потерянных детских душ. Учитывая пристрастия к таким местам, выказанные Джоном Бичемом в Чикаго, эти организации подлежали отдельной и тщательной проверке.

Эта работа быстро поглощала часы, а затем и дни, и взамен не давала почти никакого удовлетворения или уверенности, что мы делаем все возможное для предотвращения следующего убийства. Сколько архинабожных церковников, не говоря уже об их светских соратниках, пришлось опросить Саре, Айзексонам и мне, и сколько нудных часов на это ушло? Этого сказать невозможно, да и смысла приводить здесь цифры бы не было, если бы я даже их знал; ибо мы не выяснили ничего. Всю следующую неделю каждый из нас заставлял себя совершать одну и ту же процедуру: мы входили в контору или штаб-квартиру той или иной благотворительной службы, где на простой вопрос, работал ли здесь когда-нибудь человек по имени Джон Бичем или кто-либо, отвечающий нашему описанию внешности и повадок, нам отвечали долгим и благочестивым рассказом о достойных всяческих похвал работниках и целях этой организации. Только после этого проверялись дела и папки и давался определенно отрицательный ответ, после коего бессчастный член нашего маленького отряда мог наконец оттуда сбежать.

Воспоминания о том периоде нашей работы могут сейчас показаться злобными или циничными, но это лишь потому, что в конце второй недели июня на меня вдруг снизошло: единственная группа городских изгоев, не имевшая обществ с частными фондами и благородными названиями или организаций, посвятивших бы себя заботе об этой группе и реформированию тех, кто в нее входил, была той самой группой, что больше всего нуждалась в защите из-за того, что ей грозила такая жуткая опасность. Я говорю о детях-проститутках. Как только это мне стало ясно, я не мог не вспомнить Джейка Рииса, человека, боготворимого в нью-йоркских филантропических кругах, и его слепого отказа признавать факты убийства Джорджио Санторелли и сообщать о нем. Намеренную близорукость Рииса разделяли все чиновники, с которыми я беседовал, и всякая новая встреча с ними вызывала у меня новый приступ раздражения. Когда в понедельник ближе к вечеру я ввалился в штаб-квартиру, меня настолько тошнило от этих бессмысленных лицемеров, составлявших благотворительное сообщество Нью-Йорка, что я изрыгнул долгий поток желчных проклятий. Я был уверен, что в доме № 808 по Бродвею нет ни души, а потому вздрогнул от неожиданности, когда в ответ до меня донесся голос Сары:

– Очаровательно и очень колоритно, Джон. Хотя должна сказать, это неплохо описывает и мое настроение. – Сара курила сигарету и поочередно смотрела на карту Манхэттена и грифельную доску. – Мы на ложном пути, – с отвращением заключила она, швырнув окурок в открытое окно.

Я со стоном рухнул на диван.

– Ты же хотела стать детективом, – сказал я. – Ты должна знать, что это может продолжаться много месяцев, пока не возникнет какой-то просвет.

– У нас нет месяцев, – возразила Сара. – У нас осталось время до воскресенья. – Она не переставала смотреть на карту и доску и качать головой. – И такое чувство у меня совсем не от рутины. – Она склонила набок голову, пытаясь ухватить ту мысль, что явно проскользила у нее в мозгу. – А тебе не приходило в голову, что ни одна из этих организаций почти ничего не знает о тех людях, которым якобы старается помочь?

Я приподнялся на локте:

– Ты о чем?

– Я пока не очень уверена, – ответила Сара. – Просто они, похоже… не в курсе. Не совпадают.

– Не совпадают с чем?

– С ним. С Бичемом. Посмотри, что он делает. Втирается в доверие к этим мальчикам и убеждает их ему поверить. А ведь это достаточно подозрительные и циничные дети, не забывай.

Я сразу вспомнил Джозефа.

– Внешне – да. Но в глубине души они мечтают о настоящей дружбе.

– Допустим, – сказал Сара. – И Бичем искусно играет на этих струнах. Как будто он точно знает, чего им нужно. А у людей из благотворительных организаций такого свойства нет и в помине. Им все равно. Мы явно пошли не по тому пути…

– Сара, не отрывайся от реальности. – Я поднялся и подошел к ней. – Какая еще организация, которая ходит по домам и имеет дело с большим количеством людей, будет тратить время на выяснение чего-то об этих лю…

И тут я замер. Просто окаменел. А говоря попросту – в своей отупелой горячке я вдруг вспомнил, что за учреждение действительно тратит время на то, чтобы выяснить такие детали о людях. Учреждение, мимо которого я проходил на минувшей неделе каждый день, даже не подумав о его причастности. И чьи сотни сотрудников хорошо известны тем, что перемещаются из дома в дом по крышам.

– Будь. Я. Проклят, – вырвалось у меня.

– Что? – встревоженно спросила Сара, почувствовав, что я наткнулся на нечто важное. – Ну, говори же!

Глаза мои метнулись к правой стороне доски, а точнее – к именам БЕНДЖАМИН И СОФИЯ ЦВЕЙГ.

– Ну разумеется… – прошептал я, – 1892-й – это перебор, но он, должно быть, встретился с ними в девяностом. Или вернулся позже, уточнить детали. Они тогда едва не провалили все предприятие.

– Джон, черт бы тебя побрал, о чем ты говоришь?

Я схватил ее за руку:

– Который час?

– Около шести. А что?

– Кто-нибудь еще может быть там – бежим!

Без лишних слов я потащил Сару к дверям. Она неистово протестовала и требовала объяснений всю дорогу, но я отказывался отвечать, пока мы спускались в лифте, а затем неслись по Бродвею до 8-й улицы. Резко взяв влево, я подвел Сару к № 135. Потянув за ручку двери в вестибюль, который вел к лестнице на второй и третий этажи, я с облегчением выдохнул – открыто. И только здесь повернулся к Саре; она с улыбкой не сводила глаз с латунной таблички, привинченной к стене прямо у входа:

БЮРО ПЕРЕПИСИ НАСЕЛЕНИЯ

СОЕДИНЕННЫХ ШТАТОВ АМЕРИКИ

ЧАРЛЬЗ Г. МЮРРЕЙ, УПРАВЛЯЮЩИЙ

Глава 39

И мы вступили в мир папок.

Оба этажа, занятых Бюро переписи, были уставлены картотечными шкафами, достигавшими потолка и скрывавшими окна. В каждом из четырех залов каждого этажа вдоль стен были проложены рельсы, по которым перемещались лестницы, а в центре каждого помещения располагалось по столу. С потолка свисали яркие электрические лампы под простыми металлическими конусами, и свет их заливал некрашеный деревянный пол. Место бесчувственное, лишенное каких-либо признаков личности – достойный дом для голой, нечеловеческой статистики.

Первого человека мы с Сарой обнаружили, только добравшись до третьего этажа. Он восседал за столом – сравнительно молодой, с бухгалтерским козырьком на голове, в недорогом, но безупречно выглаженном костюме, чей пиджак висел на прямой спинке простого стула. Белые накрахмаленные рукава сорочки были покрыты нарукавниками, из которых высовывались худые, землистого цвета кисти. Человек яростно шелестел бланками, подколотыми в папку, лежавшую перед ним.

– Прошу прощения, – начал я, медленно приближаясь к столу.

Человек кисло взглянул на меня:

– Прием на сегодня закончен.

– Разумеется, – моментально парировал я, распознав в собеседнике неисправимого бюрократа. – Если бы у меня было официальное дело, я, несомненно, явился бы в приемные часы.

Человек смерил меня взглядом, посмотрел на Сару и выдавил:

– Ну?

– Мы из прессы, – сказал я, – из «Таймс», если точнее. Моя фамилия Мур, это – мисс Говард. Могу я осведомиться, здесь ли еще мистер Мюррей?

– Мистер Мюррей никогда не покидает контору раньше половины седьмого.

– Чудно. Стало быть, он здесь.

– Не могу поручиться, что он вас сейчас примет, – сказал молодой человек. – Последний раз газетчики не слишком нас порадовали.

Я взвесил услышанное и на всякий случай уточнил:

– Вы имеете в виду 1890 год, не так ли?

– Ну а какой еще? – ответил человек таким тоном, словно все конторы мира измеряют время десятилетиями. – Даже «Таймс» публиковала смехотворные и голословные обвинения. В конце концов, мы не можем нести ответственность за все взятки и поддельные отчеты.

– Разумеется, не можете, – поддакнул я. – А мистер Мюррей не мог бы…

– Из-за этого в 93-м суперинтендент Портер был вынужден подать в отставку, – продолжал человек, глядя на меня с упреком и обидой. – Вам это известно?

– Вообще-то, – ответил я, – я уголовный репортер.

Человек принялся стаскивать нарукавники.

– Я упомянул об этом, – сказал он, сверкая глазами из-под бухгалтерского козырька, – дабы показать, что суть проблемы следует искать в Вашингтоне, а не здесь. В этом отделении в отставку не пришлось уходить никому, мистер Мур.

– Прошу меня извинить, – сказал я, чувствуя, что терпение мое вот-вот лопнет, – однако мы немного спешим, поэтому если бы вы смогли подсказать нам, как найти мистера Мюррея, то…

– Мистер Мюррей перед вами, – без тени иронии ответил молодой человек.

Мы с Сарой быстро переглянулись, после чего я, видимо, не очень вежливо хихикнул.

– Понимаю. Ну что ж. В таком случае, мистер Мюррей, не могли бы вы отыскать нам данные по одному из ваших работников?

Мюррей взглянул на меня из-под своего козырька.

– Документы?

Я протянул ему свою репортерскую карточку, и он, держа ее в нескольких дюймах от лица, изучил ее, словно фальшивую ассигнацию.

– Хм-м… – выдохнул он в итоге. – Полагаю, тут все нормально. Но осторожность не повредит. Сюда любой может зайти и представиться репортером. – Он вернул мне карточку и повернулся к Саре. – Мисс Говард?

Ее лицо окаменело, пока она подыскивала ответ.

– Боюсь, у меня нет при себе документов, мистер Мюррей. Я состою в секретарской должности.

Мюррею это не очень пришлось по душе, но он кивнул и вновь посмотрел на меня:

– Я вас слушаю.

– Человека, которого мы разыскиваем, зовут Джон Бичем, – сказал я, внимательно наблюдая за реакцией Мюррея, которой не последовало. – В нем больше шести футов роста, он лысоват и у него легкий тик.

– Легкий? – неожиданно переспросил Мюррей. – Ну если это называется «легкий тик», страшно представить, что из себя может представлять «тяжелый».

При этих словах меня вновь охватило то же чувство, что и в амбаре Адама Дьюри: жгучее возбуждение от того, что мы идем по следу, и след этот еще не остыл. Я украдкой взглянул на Сару и понял, что с ней такое впервые, и ей держать себя в руках так же сложно.

– То есть вы знакомы с Бичемом? – Голос мой слегка дрогнул.

Мюррей кивнул:

– Скорее был с ним знаком.

Холодное разочарование на миг остудило мой пыл.

– Так он у вас больше не работает?

– Работал, – ответил Мюррей. – Но я его уволил. Минувшим декабрем.

У меня снова затеплилась надежда.

– Ага. А сколько времени он здесь проработал?

– Он что-то натворил? – поинтересовался Мюррей.

– Нет-нет, – замахал я руками, лихорадочно соображая, что в порыве энтузиазма я совсем забыл сочинить правдоподобную легенду, объяснявшую наш интерес к этому человеку. – Я… э-э… это касается его брата. Есть… э-э… вероятность, что он вовлечен в… своего рода земельный скандал. И мне пришло в голову, что мистер Бичем поможет нам его отыскать или, по крайней мере, сделает заявление для прессы.

– Брат? – удивился Мюррей. – Он никогда не говорил, что у него есть брат. – Я уже открыл было рот, чтобы нагородить еще с три короба несуразностей, но Мюррей продолжил: – Впрочем, он вообще не отличался разговорчивостью, этот Джон Бичем. Я мало что знаю о нем, и уж конечно – ничего о его личной жизни. Всегда отличался исполнительностью и прилежанием. Так что я счел крайне поразительным, когда… – Мюррей умолк и окинул нас внимательным взглядом, задумчиво постукивая длинным костлявым пальцем по спинке своего стула. Наконец он встал, подошел к передвижной лестнице и резким толчком отправил ее к дальней стене. – Он появился у нас в 1890 году, – крикнул Мюррей, последовав за ней и забираясь наверх. Он вытянул ящик чуть ли не из-под самого потолка и принялся искать в нем папку. – Подавал прошение на должность счетчика.

– Прошу прощения?

– Счетчика, – повторил Мюррей, спускаясь по лестнице с большим конвертом. – Это человек, в обязанности которого входят непосредственный подсчет и опрос населения. С июня по июль 1890 года я нанял порядка девяти сотен счетчиков. Работа сдельная – две недели, по двадцать пять долларов. Все кандидаты заполняют анкету. – Открыв конверт, Мюррей вытащил сложенный лист бумаги и протянул мне: – Это Бичема. – С трудом сохраняя невозмутимость, я углубился в изучение, а Мюррей подытожил: – Он был довольно квалифицирован – такие нам и нужны. Высшее образование, неженат, безупречные рекомендации…

Анкета действительно выглядела безупречно, вот только правды в ней не было ни на грош. Представленные сведения сплошь были враньем и виртуозной фальшью – при условии, конечно, что по Соединенным Штатам не бродят два Джона Бичема с хроническим лицевым тиком. (Мне вдруг стало интересно, насколько это вероятно по антропометрической системе Альфонса Бертильона.) Сара читала анкету у меня через плечо, и когда я повернул к ней голову, кивнула, придя к тому же выводу: в 1890 году так же, как до и после, Бичем оттачивал свое мастерство изощренного обмана.

– Адрес местожительства вы найдете вверху анкеты, – продолжал Мюррей. – На тот момент, когда я его уволил, он еще проживал в указанных апартаментах.

В начале анкеты почерком, уже хорошо нам знакомым, стояло: «Бэнк-стрит, 23» – почти в самом центре Гринвич-Виллидж.

– Да… – задумчиво сказал я. – Да, я вижу. Благодарю вас.

Несколько встревожившись нашим пристальным интересом к анкете, Мюррей выхватил ее у меня из рук и снова сунул в конверт.

– Что-нибудь еще? – спросил он.

– Еще? – отозвался я. – Да нет, наверное. Вы нам очень помогли, мистер Мюррей.

– В таком случае, приятного вечера, – ответил он, садясь и снова натягивая нарукавники.

Мы уже направились к двери, но тут я изо всех сил сделал вид, что мне в голову пришла еще одна запоздалая мысль.

– Да! – воскликнул я, оборачиваясь к Мюррею. – Вот еще что… Вы упомянули об увольнении. Могу ли я поинтересоваться о причине, если мистер Бичем, по вашим словам, был таким отменным работником?

– Полагаю, мистер Мур, я мало похож на сплетника, – холодно ответил управляющий. – К тому же ваше дело касается его брата, не так ли?

Но я зашел с другой стороны:

– Искренне надеюсь, что за время работы на Тринадцатом участке он не совершил ничего неблаговидного.

Мюррей только хмыкнул:

– Если бы совершил, я вряд ли повысил бы его от простого счетчика до клерка и держал на службе следующие пять лет… – Мюррей вдруг осекся, дернул головой и воззрился на меня. – Минуточку. А откуда вам известно, что он был назначен на Тринадцатый участок?

Я улыбнулся:

– Безразлично. Благодарю вас, мистер Мюррей, и приятного вечера.

Схватив Сару за руку, я повлек ее вниз по лестнице. За нами заскрежетал стул, и в проеме наверху возник сам управляющий.

– Мистер Мур! – гневно взвизгнул он. – Остановитесь, сэр! Я требую, чтобы вы немедленно сообщили, откуда у вас эти сведения! Мистер Мур, вы что, не слышите!..

Но мы уже выскочили на улицу и свернули на запад. Я по-прежнему тащил Сару за собой, но едва ли это было необходимо – она и сама шагала бодро, а когда мы достигли Пятой авеню, громко расхохоталась. Дожидаясь просвета в потоке транспорта, она вдруг повернулась ко мне и обхватила меня руками за шею.

– Джон! – выдохнула она. – Он настоящий и он здесь – господи, мы же теперь знаем, где он живет!

Я обнял ее в ответ, и осторожно ответил:

– Мы знаем, где он жил, Сара. Сейчас июнь, а места он лишился в декабре. Полгода без работы могут изменить многое в жизни человека. К примеру, его способность платить за квартиру в приличном районе.

– Но он мог найти себе другую работу, – возразила Сара, хотя ее ликование несколько поугасло.

– Будем надеяться, – ответил я. Поток экипажей перед нами поредел. – Пойдем.

– Но как? – не выдержала Сара, когда мы ступили на проезжую часть. – Как тебе это пришло в голову? И что это за история с Тринадцатым участком?

Пока мы шагали к Бэнк-стрит, я объяснял Саре свою логику. Как мне рассказывали друзья, писавшие о ней, перепись населения 1890 года, длившаяся лето и осень, вызвала грандиозный скандал сначала в Нью-Йорке, а затем и по всей стране. Основными причинами его послужили, что неудивительно, городские политические боссы, чья власть напрямую зависела от результатов подсчета, и они старались воздействовать на все стадии переписи. Многие из тех девяти сотен, что в июле 1890 года появились в конторе Чарльза Мюррея на 8-й улице и подали прошения на должности счетчиков, были агентами либо Таммани-Холла, либо Платта. От хозяев они получили инструкции подправлять свои результаты, с тем чтобы можно было гарантировать: избирательные участки, преданные соответствующим политическим партиям, не будут перекраиваться, что привело бы к потере политической власти на уровне штата и всей нации. Иногда это означало, что следует раздуть подсчеты в конкретном районе, а для этого – сфабриковать данные естественного движения населения, сочинив несуществующих граждан. Ибо счетчики, совершенно очевидно, не просто записывали цифры – им следовало проводить тщательные опросы целых слоев населения, для того чтобы определить, не просто сколько граждан проживают в стране, но и как они живут. В собеседовании задавались вопросы настолько личного свойства, что, как один мой коллега по «Таймс» написал в своей статье, «в иных обстоятельствах подобный интерес государства к своим гражданам выглядел бы оскорбительным». Ложные сведения от агентов республиканцев и демократов, затопившие контору мистера Мюррея, были по необходимости весьма изобретательны и зачастую неотличимы от настоящих. Подобная практика не ограничилась Нью-Йорком, хотя, как обычно, этот город во всем доходил до абсурдной крайности. В результате все сроки составления итоговых отчетов в Вашингтоне были безнадежно сорваны. Человеку, поначалу возглавлявшему это предприятие, тому самому суперинтенденту Портеру, о котором упоминал Мюррей, пришлось покинуть пост в 1893 году, и перепись заканчивал его преемник Ч. Д. Райт. Однако и по сей день неясно, насколько надежны ее окончательные результаты.

Счетчики распределялись по избирательным округам, которые в Нью-Йорке административно подразделялись на участки. Мой вопрос Мюррею о Бичеме и Тринадцатом участке был задан наудачу. Я помнил, что Бенджамин и София Цвейг жили на территории этого участка, и я полагался на гипотезу, что Бичем скорее всего познакомился с ними по долгу службы, скорее всего – опрашивая семью для переписи. К счастью, я попал в точку, хотя нам по-прежнему не было ясно, за что Мюррей уволил нашего человека.

– Маловероятно, что Бичем был замешан в фальсификации, – сказала Сара, когда мы торопливо шли по Гринвич-авеню к Бэнк-стрит. – Люди такого склада не лезут в политику, да и перепись давно закончилась. В чем же тогда дело?

– Мы можем завтра отправить туда Айзексонов, – ответил я. – Мюррей, похоже, на бляху отреагирует с пиететом. Хотя я бы поставил двенадцать к одному, что без детей не обошлось. Может, кто-то подал на него жалобу – не обязательно связано с насилием, но близко.

– Очень похоже, – сказала Сара. – Помнишь фразу, которую отпустил Мюррей, говоря о респектабельности Бичема? Сколь «поразительным» ему что-то показалось?

– Вот именно, – отозвался я. – Какая-то неприятная история во всем этом кроется.

Мы дошли до Бэнк-стрит и свернули налево. Перед нами открылась типичная для Гринвич-Виллидж череда кварталов – деревья и городские особнячки до самого Гудзона, где их сменяли склады и погрузочные площадки. Ступеньки и фасады были старомодно однообразны и, проходя мимо, мы могли заглянуть в каждую недорого обставленную гостиную средних семейств, населявших этот район. Дом № 23 по Бэнк-стрит находился всего в полутора кварталах от Гринвич-авеню, но пока мы шли к нему, наши с Сарой надежды возросли необычайно. Тем сильнее было разочарование, когда мы достигли цели.

В углу окна гостиной виднелась небольшая, но изящная вывеска: СДАЕТСЯ КОМНАТА. Мы с Сарой обменялись расстроенными взглядами и поднялись по ступенькам к узкой входной двери. Справа располагалась латунная ручка звонка, и я за нее дернул. Несколько минут мы дожидались, а затем изнутри послышалось шарканье ног и старушечий голос:

– Нет, нет, нет. Убирайтесь – уходите сейчас же.

Было нелегко сразу понять, нам ли предназначалась эта команда, но громыхнуло несколько задвижек, и я заподозрил, что нет. За дверью оказалась седовласая карга в линялом синем платье, судя по фасону, сшитом где-то в семидесятых. Ей не хватало нескольких зубов, а на подбородке клоками росли жесткие седые волосы. Тем не менее глаза ее оставались живыми, хоть и не выказывали вменяемости. Она собралась было что-то сказать нам, но тут ей под ноги выкатился маленький рыжий кот. Старуха пинком отправила животное в дом.

– Нет, я сказала! – рявкнула она. – Этим людям нечего тебе сказать – да и никому из вас!

Тут я понял, что из глубины дома несется кошачий мяв: похоже, там надсаживалось не меньше полудюжины зверей. Старуха радостно глянула на меня:

– Да? Вы, наверное, насчет комнаты?

Вопрос поверг меня в замешательство, Сара же отреагировала мгновенно – представилась сама, представила меня и продолжила:

– Комнату, мэм? Не совсем. Скорее, мы насчет ее прежнего обитателя. Мистера Бичема. Я полагаю, он от вас съехал?

– О да, – начала хозяйка, но тут между ног ее прошмыгнул очередной кот.

Сей экземпляр был в серую полоску и ему удалось беспрепятственно достичь ступенек.

– Куда? – заорала старуха. – Питер! Ой, прошу вас, ловите его, ну что вы стоите, мистер Мур?

Я быстро нагнулся и, ухватив кота под брюхо, вернул хозяйке, не преминув почесать ему шею.

– Коты! – вздохнула она. – Ни в какую не скажешь, что они так стараются исчезнуть.

Сара откашлялась:

– Да, разумеется, миссис… миссис?..

– Пидмонт, – ответила старуха. – А в дом я еще не всех впускаю, только восьмерых. Остальным же пятнадцати место во дворе, иначе я очень на них сержусь.

– Конечно, миссис Пидмонт, – снова поддакнула Сара. – Только восемь… Прекрасное, продуманное число. – Миссис Пидмонт удовлетворенно кивнула. – Так вот, насчет мистера Бичема… – продолжала Сара.

– Мистер Бичем? – переспросила старуха. – Ах да. Очень вежливый. Очень обязательный. И непьющий. Котики его, конечно, недолюбливали – бывают такие люди, которым тяжело найти общий язык с животными, но…

– Он случайно не оставил вам нового адреса, когда съезжал? – ловко вклинилась Сара.

– Нет, не оставил, – ответила миссис Пидмонт. – Он, знаете ли, вообще не имел понятия, куда направится. Вроде подумывал о Мексике или Южной Америке. Говорил, в тех краях довольно перспектив для энергичных людей.

Она осеклась и распахнула дверь пошире.

– Я извиняюсь, – смущенно добавила она, – прошу меня простить. Будьте любезны зайти.

Украдкой воздев бровь, я шагнул в дом вслед за Сарой, отлично понимая, что на всякую крупицу сведений, которую нам удастся вытянуть из очаровательной миссис Пидмонт, придется пять, а то и десять минут бесполезной болтовни. Мой охотничий азарт окончательно испарился, когда она провела нас в строго обставленную, но обветшавшую и пыльную гостиную. Все здесь, начиная с кресел и канапе и заканчивая обширной коллекцией викторианских безделушек, словно было готово в любую секунду рассыпаться в прах. Больше того, весь дом отдавал несомненным ароматом кошачьей мочи и фекалий.

– Коты, – весело повторила миссис Пидмонт, усаживаясь в кресло с высокими подлокотниками. – Прекрасные спутники жизни, только все время сбегают. Так и норовят исчезнуть, не сказав и слова.

– Миссис Пидмонт, – терпеливо сказала Сара. – Нам жизненно необходимо отыскать мистера Бичема. Мы… мы его старые друзья, понимаете…

– О, это никак невозможно, – слегка нахмурившись, ответила миссис Пидмонт. – У мистера Бичема нет друзей. Он сам так сказал. Он всегда об этом говорил. «Быстрее путешествует тот, кто путешествует один, миссис Пидмонт», говорил он мне бывало по утрам и отправлялся в свое пароходство.

– Пароходство? – начал было я. – Но…

Сара незаметно коснулась моей руки и улыбнулась, когда в комнату из прихожей забрели несколько хозяйских котов.

– Разумеется, – сказала она. – Пароходство. Очень предприимчивый человек.

– Это правда, – согласилась миссис Пидмонт. – О, а вот и Лизандр. – Она показала на одного – тот как раз издал безутешный рев. – Я его не видела с прошлой субботы. Коты. Постоянно исчезают…

– Миссис Пидмонт, – сказала Сара, демонстрируя бесконечное терпение. – Скажите, пожалуйста, как долго мистер Бичем жил у вас?

– Как долго? – задумавшись, старуха начала грызть палец. – Да почти три года общим счетом. Никогда не жаловался, платил всегда вовремя. – Тут миссис Пидмонт нахмурилась. – Но какой же он был мрачный человек. И он никогда не ел! То есть я никогда не видела, чтобы он ел. Все время работал – и днем, и ночью, но уж есть-то он когда-нибудь должен был, как вы считаете?

Сара вновь улыбнулась и кивнула.

– А почему он решил съехать, вы не знаете?

– Ну отчего ж? – ответила миссис Пидмонт. – Несостоятельность.

– Что? – глупо переспросил я.

– Его судоходная линия, – последовал ответ. – Свирепая буря у берегов Китая. Ах, бедные морячки. Знаете, мистер Бичем отдал все свои деньги семьям несчастных матросов. – Старушка по-свойски поманила к себе Сару иссохшей рукой. – Если вы вдруг увидите маленькую пятнистую леди, мисс Говард, обязательно сообщите мне. Она не спускалась к завтраку, а они вообще так часто исчезают…

Хоть это и звучит подло, к этому времени я уже был готов собственноручно свернуть шею миссис Пидмонт, а заодно и всем ее чертовым кошкам, но Сара придерживалась избранного курса и любезно продолжала расспросы:

– Так вы, значит, сами попросили мистера Бичема съехать?

– Я бы так не сказала, – ответила миссис Пидмонт. – Он уехал сам. Сказал, что у него нет денег, а если он не может платить, то и жить здесь не может. Я предложила несколько недель подождать с оплатой, только он не согласился. Я очень хорошо помню этот день, за неделю до Рождества. Как раз тогда исчез маленький Топтун.

Я тихо взвыл, Сара же переспросила:

– Топтун? Кот?

– Да, – мечтательно ответила миссис Пидмонт. – Просто взял и исчез. Ни словечка, знаете ли. У них, у котов, свои надобности.

Опустив глаза к полу, я обнаружил еще нескольких хозяйских подопечных, бесшумно проникших в гостиную, и один упомянутые надобности как раз справлял в темном углу. Легонько толкнув Сару, я нетерпеливо показал ей на второй этаж.

– А нельзя ли нам взглянуть на его комнату? – спросила Сара.

Миссис Пидмонт, мягко улыбнувшись, выскользнула из грезы и осмотрела нас так, будто мы только что вошли.

– Значит, вам все-таки нужна комната?

– Не исключено.

По пути из гостиной и на лестнице, где ветхие обои были изодраны и болтались лохмотьями, мы пережили еще один приступ болтовни. Комната Бичема располагалась на третьем этаже и при той скорости, с которой миссис Пидмонт преодолевала ступеньки, чтобы достичь ее, нам понадобилась целая вечность. Наконец добравшись до нее, я обнаружил, что все восемь домашних котов собрались у ее двери и оглашают коридор душераздирающими воплями. Миссис Пидмонт отперла дверь, и мы вошли.

Первое, что меня поразило: коты за нами не последовали. Когда дверь распахнулась, они разом смолкли, усевшись на пороге, после чего хором брызнули к лестнице. Проследив за ними взглядом, я повернулся и осмотрел жилище. В воздухе витал отчетливый запах: дух разложения. Ничего общего с застарелой кошачьей вонью, равно как и с запахом старости и древности, который стоял в гостиной. Здесь он был резок. Дохлая мышь или же что-то в этом роде, решил я, а когда Сара тоже наморщила нос, понял, что мне не померещилось. Но делать выводы было рано, поэтому я все внимание переключил на обстановку.

Но сосредоточиваться было не на чем. Комната была почти пуста, окно выходило на Бэнк-стрит. Из мебели имелись лишь старая кровать с пологом, не менее древний гардероб и комод. Последний покрывала скатерть, а сверху стоял умывальный таз, рядом – такой же металлический кувшин. Больше ничего в комнате не было.

– Как въехал, так и выехал, – сказала миссис Пидмонт. – Таков он, наш мистер Бичем.

Под видом того, что мы были бы не прочь снять эту комнату, Сара и я осмотрели шкаф и комод, не найдя, впрочем, никаких следов человеческого присутствия. Во всей комнате десять на двенадцать футов не было решительно ничего, что бы говорило, будто здесь вообще обитал человек, тем паче – измученная душа, которую мы подозревали в зверском убийстве как минимум полудюжины подростков. А подозрения наши лишь усиливались от вязкого запаха тлена. В итоге мы с Сарой сообщили миссис Пидмонт, что комнатка прекрасная, но уж очень для нас маленькая, после чего поспешили к выходу.

Сара и хозяйка по пути к лестнице опять погрузились в беседу о кошачьих нравах, я же немного задержался – мое внимание привлекло нечто у самой двери: несколько пятен на жухлых полосатых обоях. Они были коричневатого оттенка, а рисунок их подсказывал, что субстанция эта – вполне способная оказаться кровью – ударила в стену и разбрызгалась. Траектория брызг указывала на кровать; отметив, что миссис Пидмонт скрылась из виду, я откинул матрас.

Вонь ударила меня с такой внезапной силой, что я пошатнулся. Та же, которую я заметил, войдя в комнату, только стократ сильнее – я спешно зажмурился и зажал рот рукой, сдерживая рвотные позывы. Я уже был готов уронить приподнятый матрас, но, приоткрыв глаза, успел заметить маленький скелет. Кости его были обтянуты клочьями шкуры, хотя там, где она сгнила, проглядывали иссохшие внутренние органы. Конечности спутаны старой полусгнившей веревкой, а рядом с задними лапами я успел заметить несколько суставов, похожих на крохотные позвонки, – хвост, как я понял, только разрезанный на части. Примерно в восьми дюймах от остального скелета лежал череп существа, лишь в некоторых местах прикрытый кожей и шерстью. И матрас, и пружины под ним были заляпаны расплывшимися пятнами, по цвету походившими на брызги на стене.