Текст книги "Алиенист"

Я остановился, глупо моргая и пялясь в мостовую под ногами, пытаясь вывести какой-то смысл из сказанного им. У меня ушло примерно полминуты, чтобы в утомленном мозгу сложился ответ, и челюсть моя от него слегка отпала. Я поднял было голову, чтобы ответить Келли, но его и след простыл. Можно было пойти за ним внутрь, но смысла в этом я не увидел. Я понял, что он имел в виду и что, в результате, сделал. Пол Келли, вожак банды, заядлый игрок, философ-любитель и критик нравов, сыграл наверняка; и хотя никому из нас, видимо, не придется дожить и увидеть, чем обернется в самом конце его игра, я подозревал, что интуиция его не подвела.

Необъяснимо воспрянув духом, я развернулся, прыгнул в экипаж, стоявший под стенами заведения Келли, и едва ли не заорал сонному извозчику, чтобы вез меня на Восточный Бродвей, да побыстрее. Пока мой возница охаживал лошадей кнутом по Лафайет-плейс, а затем на восток по Уорт-стрит, я хмыкал себе под нос и едва не напевал.

– Последняя загадка, – мурлыкал я слова Маркуса, сказанные им при расставании. Я хотел оказаться рядом, когда они ее решат.

Мой кэб остановился у Института Крайцлера, рядом с коляской Ласло сразу после половины пятого утра. На улице было тихо, если не считать детского плача, доносившегося из многоквартирного здания напротив. Расплатившись, я ступил на тротуар и сразу увидел Маркуса, сидевшего на чугунных ступеньках лестницы Института с сигаретой руке. Он неуверенно махнул, заметив меня и приглаживая волосы. Я подошел ближе и заглянул в коляску Крайцлера: на сиденье возлежал довольный Стиви, и в зубах его тоже была зажата дымящаяся сигарета.

– Мистер Мур, – благожелательно сказал, салютуя мне ею. – Неплохой табачок у детектив-сержанта. Вам стоит попробовать.

– Благодарю, – отозвался я. – Надо будет. Где Сайрус?

– Внутри, – ответил мальчишка, снова укладываясь. – Кофе им варит. Они тут уже несколько часов возятся. – И он затянулся поглубже, а потом воздел сигарету к небу. – Знаете, мистер Мур, вот вы, наверное, ни за что бы не подумали, что над такой вонючей дырой, как этот городишко, столько звезд. А казалось бы, от одной вони б разбежались.

Я улыбнулся и отошел от коляски.

– Верно подмечено, Стиви. – Я бросил взгляд на окна Института над головой Айзексона: они ярко горели. – А что вы не внутри? – спросил я, присаживаясь рядом.

Он быстро покачал головой, выдыхая дым из точеных ноздрей:

– Я там уже был. Думал, что выдержу, но… – Он протянул мне сигарету.

– Можете не рассказывать, – ответил я, прикуривая. – Лично я внутрь не собираюсь.

Дверь за нашими спинами приоткрылась, и высунулась голова Сайруса.

– Мистер Мур, сэр? – спросил он. – Чашечку кофе?

– Если это твой кофе, Сайрус, – отозвался я, – то с удовольствием.

Он слегка повел плечами:

– Я ничего не гарантирую. Это мой первый кофе после того, как мне заехали по голове.

– А все же я рискну. Как они там?

– Дело к концу, я надеюсь, – ответил Сайрус. – Дело к концу…

Однако лишь через три четверти часа стало ясно, что дела в операционном театре Крайцлера действительно близки к завершению. Мы с Маркусом все это время курили, пили кофе и окольными путями старались свыкнуться с мыслью, что поиск наш действительно завершен, а отряд будет расформирован. Какие бы ответы ни отыскали Крайцлер с Люциусом в операционной, ничто не могло отменить того факта, что Бичем мертв. Уже светало, когда я понял, насколько это одно обстоятельство обусловливало все наши жизни.

Наконец около половины шестого открылась дверь в цоколе и появился Люциус. На нем был кожаный фартук, измазанный во множестве благоухающих жидкостей, телесных и прочих, и выглядел детектив-сержант крайне изможденным.

– Что ж, – сказал он, вытирая руки окровавленным полотенцем, – вот, наверное, и все.

Он примостился на ступеньке рядом с нами, извлек платок и промокнул вспотевший лоб. За ним в дверном проеме вновь показался Сайрус.

– Что все? – недовольно переспросил его Маркус. – Ты это о чем – «все»? Что – «все», что вы обнаружили?

– Ничего, – просто ответил Люциус, покачав головой и устало закрывая глаза. – По всей видимости, все у него в полной норме. Доктор уточняет последние детали, но…

Я поднялся, отшвырнув окурок на мостовую.

– Значит, он был прав, – тихо сказал я, и по спине у меня пробежал холодок.

Люциус нахохлился:

– Он прав настолько, насколько медицина способна подтвердить его правоту.

Маркус по-прежнему не сводил глаз с брата:

– Ты что – специально стараешься все испортить? Если он прав, значит, он прав, а медицину сюда приплетать ни к чему.

Судя по всему, Люциус собрался было указать брату на недостаточность подобного аргумента в ученом споре, но вместо этого предпочел ограничиться вздохом и кивком:

– Да, – выдохнул он. – Он был прав. – Он встал, стянул с себя фартук и передал его Сайрусу. – А я, – продолжил он, – пошел домой. Сегодня вечером он хочет видеть нас у Дельмонико. В половине двенадцатого. Может, к тому времени аппетит ко мне вернется. – И он неуверенно двинулся прочь.

– Подожди минуту, – окликнул его Маркус. – Ты же не можешь бросить меня здесь – револьвер-то у тебя, не забыл? Всего доброго, Джон. Увидимся вечером.

– Вечером, – кивнул я. – Хорошая работа, Люциус.

Айзексон, который пониже, обернулся и механически отсалютовал:

– О. Ну да. Спасибо, Джон. Вам тоже. И Саре, и… ну, увидимся.

Через несколько минут они, оживленно споря, скрылись за углом. Снова открылась дверь в цоколе Института, и вышел Крайцлер, натягивая на ходу сюртук. Выглядел он еще хуже Люциуса: бледное лицо, круги под глазами. Похоже, меня он признал с некоторым усилием.

– А, Мур, – вымолвил он наконец. – Я вас не ожидал. Хотя мне, разумеется, приятно. – Он обернулся к Сайрусу: – Мы закончили. Ты помнишь, что нужно делать?

– Да, сэр. Извозчик с фургоном будут здесь через несколько минут.

– Надеюсь, он постарается, чтобы его не заметили.

– Он очень надежный человек, доктор, – отозвался Сайрус.

– Прекрасно. Тогда можешь проехаться с ним до 17-й улицы. Я высажу Мура на Вашингтон-сквер.

Мы с Крайцлером забрались в его коляску, разбудили Стиви, тот развернул Фредерика и мягко подхлестнул его. Я не стал давить на Ласло, выпытывая подробности: я понимал, что он и сам мне все расскажет, как только приведет мысли в порядок.

– Люциус сообщил вам, что мы ничего не нашли? – наконец спросил он, когда мы легкой рысью двигались вверх по Бродвею.

– Да.

– Никаких свидетельств врожденной аномалии или физической травмы, – тихо продолжил Ласло. – Никаких физических особенностей, способных указать на умственное заболевание или дефект. Во всех отношениях – совершенно нормальный здоровой мозг. – Крайцлер откинулся на спинку, уронив голову на свернутую крышу экипажа.

– Но вы ведь не разочарованы, верно? – спросил я, несколько смущенный его тоном. – В конце концов, это доказывает вашу правоту – он не был сумасшедшим.

– Это указывает на мою правоту, – поправил меня Крайцлер. – Мы так мало знаем о мозге, Мур… – вздохнул он и попытался взбодриться. – Тем не менее, да – с точки зрения современной психологической и медицинской науки, Джона Бичема признать душевнобольным нельзя.

– В любом случае – начал я, неохотно признавая, что Крайцлеру будет непросто удовлетвориться этим достижением, – больной он или здоровый, опасности он больше не представляет. И это самое главное.

Ласло повернулся ко мне, когда Стиви свернул влево на Принс-стрит, стараясь избежать перекрестка Хьюстон и Бродвея.

– Вы действительно не ощущали к нему под конец жалости, Мур, правда? – спросил он.

– Э-э, – смущенно протянул я. – По правде говоря, чувств во мне было больше, чем хотелось. А вот вас, похоже, его смерть потрясла.

– Не столько смерть, – задумчиво произнес Крайцлер, доставая серебряный портсигар, – сколько жизнь. Та злобная глупость, что его породила. И то, что он умер, прежде чем мы смогли его изучить. Все предприятие оказалось таким жалким, таким тщетным…

– Если вы хотели получить его живьем, – спросил я, когда Ласло прикурил, – зачем же вы тогда надеялись, что Коннор будет следить за нами? Вы же знали, что он попытается убить Бичема.

– Коннор, – произнес Ласло, слегка закашлявшись. – Вот тут, признаюсь, я ни о чем не жалею.

– Ну… – Я постарался говорить здраво. – То есть он-то, в конце концов, мертв. И, кстати, спас нам жизнь.

– Ничего подобного, – ответил Крайцлер. – Макманус бы вмешался до того, как Бичем нанес кому-нибудь серьезный урон. Он наблюдал за нами все время.

– То есть как? Тогда почему же он столько медлил? Да я зуб там потерял!

– Да, – поморщился Крайцлер, касаясь надреза на скуле, – он ждал до самого последнего. Но я ему не велел вмешиваться, пока он не будет уверен, что опасность поистине смертельна, потому что мне хотелось как можно дольше наблюдать поведение Бичема. Что же до Коннора, то я рассчитывал на его появление, чтобы задержать его. Или же…

Его голос наполнился такой кошмарной безысходностью и одиночеством, что я понял: если я не хочу, чтобы он умолкал, мне лучше сменить тему.

– Виделся сегодня с Келли. Я понял, вы обратились к нему за неимением лучшего выбора. – Крайцлер кивнул; горечь из его глаз не исчезла. – Он сказал, почему согласился помочь вам. Точнее, намекнул. Он полагает, что вы – серьезная угроза для «статус-кво» этого общества.

Ласло хмыкнул:

– Им с мистером Комстоком следует сравнить впечатления. Хотя если я – угроза обществу, такие люди, как они – его смерть. Особенно Комсток.

Мы свернули вправо на Макдугал-стрит, и по обе стороны коляски поплыли неосвещенные ресторанчики и итальянские кафе. До Вашингтон-сквер оставалось ехать всего ничего.

– Ласло, – произнес я, когда он вновь умолк. – Что вы имели в виду, когда сказали Бичему, что можете смягчить его участь? Вы же не собирались объявить его душевнобольным, чтобы только сохранить ему жизнь ради ваших наблюдений?

– Нет, – ответил Крайцлер. – Но я намеревался избавить его от непосредственной угрозы его жизни, а затем добиться для него пожизненного заключения, а не электрического стула или виселицы. Некоторое время назад мне пришло в голову, что его слежка за нашим отрядом, записка, отправленная миссис Санторелли, даже убийство Джозефа – все это указывало на явное желание связаться с нами. А когда он начал отвечать на мои вопросы, там, наверху, я понял, что столкнулся с чем-то ранее неизведанным: с человеком, который убивал совершенно незнакомых ему людей и при этом горел желанием поговорить о своих преступлениях. – Крайцлер снова тяжело вздохнул и вяло всплеснул руками. – Мы потеряли неимоверную возможность. Такие люди редки, понимаете, – люди, готовые обсуждать собственное поведение. После поимки они обычно не признают своих деяний, а если и признают, то не упоминают о глубоко личных мотивах. Они, похоже, просто не умеют. Вспомните последние слова Бичема: он даже не смог ответить, что заставляло его убивать. Но я убежден, что со временем смог бы помочь ему подобрать слова.

Я внимательно смотрел на своего друга:

– Вы же знаете, что вам бы этого не позволили. – Ласло упрямо пожал плечами, не собираясь сдаваться. – Со всеми этими политическими баталиями? – продолжал я. – Да у него был бы самый скорый судебный процесс в современной истории, и через пару недель он бы уже болтался в петле.

– Возможно, – ответил Крайцлер. – Но этого теперь мы никогда уже не узнаем. Ах, Мур, – мы теперь столько всего уже не узнаем…

– Но хотя бы отдайте себе должное за то, что вы нашли этого человека. А это само по себе подвиг немалый, черт побери!

Ласло снова пожал плечами:

– Да неужели? Ну-ну. Сколько еще он бы мог от нас скрываться, Джон?

– Сколько? Да сколько угодно, надо полагать, – черт, ведь он занимался этим много лет.

– Ну да, – ответил Крайцлер. – Но сколько еще он мог оставаться безнаказанным? Кризис был неизбежен – рано или поздно он обязан был привлечь к себе внимание. В конце концов, он сам этого хотел – и хотел отчаянно. Спроси мы любого человека на улице, как нам следует называть Джона Бичема, и он, не задумываясь, окрестил бы его изгоем общества, но ничто не стало бы определением более поверхностным и неверным. Бичем никогда бы не повернулся спиной к человеческому обществу, да и общество бы ни за что не отвернулось от него – а почему? Потому что он, пусть извращенно, но связан с ним нерасторжимыми узами. Он был его отпрыском, его больной совестью – живым напоминанием обо всех тайных преступлениях, что мы совершаем, смыкая ряды, чтобы жить среди себе подобных. Он жаждал человеческого общества, стремился к возможности показать людям, что сотворило с ним это их «общество». Но самое странное – общество жаждало его не меньше.

– Жаждало? – переспросил я, когда мы огибали тихий в этот час парк Вашингтон-сквер. – О чем вы? Да его бы изжарили на электрическом стуле при первой же возможности.

– Да, но сначала выставили бы его на погляд всему миру, – ответил Крайцлер. – Мы получаем удовольствие от таких людей, как Бичем, Мур. Они – доступные вместилища всего самого грязного в нашем собственном, общественном мире. А что помогло Бичему стать таким? То, что мы дозволяем. То, чем мы даже наслаждаемся…

Взгляд Крайцлера снова унесся вдаль, а коляска медленно подкатила к дому моей бабушки. Восход лишь тронул восточную границу неба, но на верхнем этаже дома № 19 по Вашингтон-сквер уже горел свет. Озирая улицу, Крайцлер заметил эти огни, и первая робкая улыбка утра озарила его лицо.

– Интересно, как ваша бабушка отнеслась к тому, что вы, Мур, участвуете в расследовании убийства? – спросил он. – Она всегда живо интересовалась макабром.

– Я не говорил ей. Она просто убеждена, что моя страсть к игре уже вышла из-под контроля. И, беря все во внимание, я думаю и дальше держать ее в неведении. – Я с трудом выбрался на тротуар, разминая затекшие ноги. – Стало быть – собираемся вечером у Дэла?

Крайцлер коротко кивнул:

– Случай обязывает, а?

– Бесспорно, – ответил я. – Позвоню Чарли, пусть скажет Ранхоферу, чтобы выставил что-нибудь исключительное. По крайней мере, это мы заслужили.

Улыбка Крайцлера стала чуточку шире.

– В самом деле, Мур, – сказал он, закрывая дверцу коляски и протягивая мне руку. Я пожал ее, и Ласло повернулся вперед, легонько застонав. – Поехали, Стиви.

Мальчишка отсалютовал мне свободной рукой, и коляска покатилась к Пятой авеню.

Глава 47

Почти сутки спустя я плелся от Дельмонико после ужина, который свалил бы своей обильностью целый кавалерийский полк вместе с конями, и задержался у отеля «Пятая Авеню», чтобы купить утренний выпуск вторничной «Таймс». Продолжая путь, я листал газету, пока не заметил, что за мною опять своим неусыпным взором наблюдают юные уборщики полковника Уоринга, очевидно, рассчитывая, что я вот-вот оброню на тротуар какие-нибудь буквы. Я презрел их тяжелые взгляды и продолжил поиск; и в итоге обнаружил искомую заметку в правом нижнем углу первой полосы.

Этим утром смотритель морга Беллвью обнаружил страшную находку. Завернутое в брезент, на ступенях черного хода лежало тело взрослого атлетически сложенного мужчины, при жизни – шести футов ростом. Тело было неодето, поэтому документов при мужчине обнаружено не было. Причиной смерти явно послужило одиночное пулевое ранение груди, однако на теле имелись и другие повреждения. В частности, верхняя часть черепной коробки была удалена, а мозг подвергнут анатомированию, выдававшему, по заключению персонала морга, опытную руку. К брезенту была прикреплена записка, гласившая, что этот человек повинен в убийствах мальчиков-проституток – или, как это звучало в изложении «Таймс», «… в смерти нескольких беспризорных мальчиков, нанятых для оказания услуг домами слишком сомнительными, чтобы упоминаться на этих страницах». В интервью, взятом у уполномоченного Рузвельта (с которым я вчера днем беседовал по телефону), подтвердилось, что убийца действительно был застигнут за совершением очередного ужасного злодеяния. По важным причинам конфиденциального свойства уполномоченный отказался как назвать истинное имя этого человека, так и просветить читателей касательно подробностей его кончины. Тем не менее он уведомил широкую публику, что в расследовании принимали участие представители уголовной полиции, и дело можно считать окончательно закрытым.

Закончив чтение, я окинул взглядом авеню и испустил долгий вопль торжества.

Даже по прошествии двадцати трех лет я помню то облегчение. Мы с Крайцлером уже старики, а Нью-Йорк с тех пор сильно изменился – как и предрекал Морган в вечер нашего визита в «Черную библиотеку»; в 1896 году город, равно как и вся страна, стоял на пороге бурных перемен. Благодаря Теодору и его политическим союзникам, мы действительно превратились в могучую державу, а Нью-Йорк – больше, чем прежде, перекресток мира. Преступность и коррупция – по-прежнему прочные основания городского уклада, хотя приобрели поистине деловой размах: к примеру, Пол Келли стал заметным предводителем организованного профсоюзного движения. Это правда – дети по-прежнему гибнут от рук развращенных взрослых, торгуя собой, и все так же время от времени тела их находят в самых неожиданных местах. Однако, насколько мне известно, ничего подобного проклятию Джона Бичема больше не посещало мой город. Я не перестаю лелеять надежду, что существа, подобные ему, вообще появляются нечасто; Крайцлер, само собой, подозревает, что вера эта есть не что иное, как самообман.

За прошедшие двадцать три года я часто встречался с Люциусом и Маркусом Айзексонами, а еще чаще – с Сарой; все они посвятили себя детективной работе с редким упорством и добились на этом поприще блистательных результатов. Бывали случаи, когда нам вновь приходилось объединять наши усилия в расследовании всяческих происшествий, и пережитое нами вместе бережно хранится моей памятью до сих пор. Это были лучшие мгновения моей жизни. Но все же, наверное, ничто из последовавших событий не сравнится с той охотой за Джоном Бичемом. Возможно, теперь, когда Рузвельт покинул нас, эта история наконец получит оценку публики – хотя бы в качестве исключительного напоминания о том, что под всею театральной мишурой и бахвальством в Теодоре билось сердце и бурлил ум, сделавшие возможным это беспрецедентное предприятие.

Ну и пару слов об остальных героях этой эпопеи для тех, кого волнуют судьбы Стиви Таггерта и Сайруса Монтроуза. Сайрус в конце концов женился и привел свою жену работать в дом Крайцлера. У них родились несколько детей, один из которых не так давно был принят в Гарвард, на факультет медицины. Что же касается юного Стиви, достигнув совершеннолетия, он занял у Крайцлера некоторую сумму и открыл табачную лавку через дорогу от отеля «Пятая Авеню», в новом небоскребе «Утюг». Дела у него идут хорошо, и последние пятнадцать лет я, кажется, ни разу не видел его без сигареты в зубах.

Спустя всего три года после дела Бичема резервуар Кротон был заменен новой системой водоснабжения, сооруженной после того, как босс Платт обнародовал свой план развития Большого Нью-Йорка. Его снесли, освободив место для главной штаб-квартиры прекраснейшего из всех филантропических начинаний – Нью-Йоркской публичной библиотеки. Прочтя в «Таймс» о готовящемся сносе, я как-то раз в свой обеденный перерыв сходил взглянуть на работы. Рабочие начали с южной стены, на гребне которой мы приняли последний вызов, брошенный нам этим делом; теперь стена рухнула, явив чудовищный рукотворный кратер шириной в квартал и длиной в два. Обнажившаяся конструкция, тем не менее, не впечатляла: нелегко было поверить, что она когда-то была достаточно крепка, чтобы противостоять фантастическому давлению миллионов галлонов воды.

Благодарности

Проводя предварительные исследования в процессе работы над книгой, я обнаружил, что явление, которое мы сейчас называем «серийными убийствами», знакомо человечеству еще с тех пор, как люди собрались в общества. Моя любительская догадка нашла более глубокое подтверждение в работах доктора Дэвида Эйбрамсона, одного из ведущих американских специалистов в исследованиях природы насилия и, в частности, серийных убийств. Я хочу поблагодарить его за то, что он нашел время, чтобы обсудить со мной детали этой книги.

Не менее ценную помощь в работе над романом оказали сотрудники архива Гарвардского университета, Нью-Йоркской публичной библиотеки, Нью-Йоркского исторического общества, Американского музея естественной истории и Общественной библиотеки Нью-Йорка.

На раннем этапе моей работы немало идей и путей развития сюжета мне подсказал Джон Костон. Я благодарен ему за это.

Кроме того, разумеется, я не мог не воспользоваться плодами творчества других авторов, так или иначе затрагивавших в своих произведениях тему серийных убийств, и я не могу оставить их без внимания, так и не поблагодарив. Хочу выразить свою признательность Колину Уилсону за его энциклопедические труды по истории преступности; Дженет Колаицци за ее великолепное исследование случаев безумия, повлекшего за собой убийства, начиная с 1800 года; Гарольду Шехтеру за его труд, посвященный пресловутому Альберту Фишу (чье печально известное письмо матери Грейс Бадд вдохновило меня на создание похожего документа Джона Бичема); Джоэлу Норрису за его трактат о серийных убийцах, получивший заслуженное признание во всем мире; Роберту К. Ресслеру за его воспоминания человека, посвятившего жизнь поимке подобных субъектов; и снова доктору Дэвиду Эйбрамсону за несравненное исследование преступлений, совершенных Дэвидом Берковицем и Джеком-потрошителем.

Тим Халдеман, удостоивший мою рукопись своим зрелым вниманием, также не может не удостоиться моей благодарности – я глубоко признателен ему, как за ценную критику, так и за не менее ценную дружбу.

И как всегда, меня направляли Сюзанна Глак и Энн Годофф – начиная с идеи романа и заканчивая готовой книгой, – с изяществом, умением и нежностью. Всем бы писателям таких агентов и редакторов. Еще мне помогла Сьюзен Дженсен – ее несравненное чувством юмора и профессиональные навыки оградили меня от множества неприятностей, подстерегающих всякого писателя, и я хочу сказать ей спасибо за это.

Ирэн Уэбб взяла на себя труд проследить за судьбой моего детища на другом побережье и справилась со своей задачей безукоризненно и чарующе. Я в долгу перед ней.

Я хочу поблагодарить Скотта Рудина за то, что верил в меня с самого начала.

Своей психологической проницательностью Том Пивински помог облечь кошмары в прозу. На тебе стоим.

Джеймс Чейс, Дэвид Фромкин и Роб Каули – без вашей дружеской поддержки и совета у меня бы ничего не вышло. Я горжусь тем, что у меня такие товарищи.

Не могу не выразить особую благодарность моим соратникам по «Ядреной Четверке» в «Ла Туретт» – Мартину Синьоре, Дебби Дьебль и Йонг Юн.

И, наконец, я хочу поблагодарить свою семью, в частности – двоюродных сестру и брата Марию и Уильяма фон Хартцев.