Текст книги "Любовь и бесчестье"

Вероника кивнула и опустила глаза на свои руки.

– У тебя есть новые сорочки?

Она прикусила нижнюю губу.

– Надеюсь, с полдюжины, – сказал Монтгомери, расстегивая корсаж. Ее грудь сдерживала тонкая розовая сорочка. Одно легкое движение – и она поддалась.

Монтгомери провел костяшками пальцев по ее возбужденным и восставшим соскам, выступившим из-под корсета, склонил голову и провел языком по соску, улыбнувшись, когда услышал, как она втянула воздух.

Вероника всегда была чертовски отзывчивой на его ласки.

Одной рукой Монтгомери взялся за кайму юбки, приподнял ее, и его рука скользнула в пену кружев нижних юбок.

– Слава Богу, что ты не носишь кринолина, – сказал он, прижимаясь губами к ее разгоряченной щеке.

Вероника вздрогнула, повернула голову и вознаградила его нежным целомудренным поцелуем.

– Он очень маленький, – пояснила она скромно. – Подходит для того, чтобы носить дома, в комнатах.

Пальцы Монтгомери скользнули по ее бедру, круговыми движениям лаская кожу, и он услышал, как прервалось ее дыхание, когда его рука подобралась ближе к прорехе в панталонах.

Отстранившись, Монтгомери смотрел на нее: Вероника подняла голову. Глаза ее были восхитительно зелеными, широко раскрытыми и полными желания. Дыхание стало быстрым и поверхностным, сердце билось бурно, насколько он мог заметить по быстро бьющейся жилке на шее. Он не меньше любил смотреть на жену по мере того, как ее возбуждение возрастало, чем когда она достигала пика наслаждения.

Рука Монтгомери нырнула между ее бедер. Вероника уже увлажнилась, ее ноги раздвинулись, когда он прикрыл ладонью венерин бугорок, а потом скользнул между складками плоти.

Она принадлежала ему.

– Ты влажная. Покажи мне насколько. Раздвинь ноги пошире.

Когда она подчинилась, из горла Монтгомери непроизвольно вырвался звук, напоминающий рычание.

Вероника прижала свою руку к его панталонам, ощутила его возбуждение и тотчас же властно сжала его.

– Ты так же изголодалась, как и я, – пробормотал он, целуя ее в подбородок. Это был нежный поцелуй, скрывавший бушующую страсть.

– Монтгомери, – прошептала Вероника, – сюда могут войти.

– Давай-ка на рабочий стол, – ответил он.

– А как же занозы?

– Встанешь на колени.

Брови Вероники взметнулись вверх, но она послушно встала коленями на рабочий стол, полностью одетая, и широкая юбка целиком скрыла ее от его глаз. Его мужское естество стремилось вырваться из своей тюрьмы, из сдерживающей его ткани, и Монтгомери высвободил его и направил к цели.

Монтгомери медленно поднял юбки. И вот она была здесь, скрытая в ворохе ткани, но он мог почувствовать ее влажную плоть. Он провел пальцем по ее ягодицам, спустился ниже, прочертив линию по разбухшим розовым складкам и скользнул внутрь.

Спина Вероники выгнулась, потом она опустила голову, и из груди ее вырвался легкий стон.

– Ты прекрасна, – сказал Монтгомери. – Мне хочется поцеловать тебя там.

Она повернула к нему голову. Лицо ее пылало. В глазах светилось желание, плотский голод.

– Раздвинь ноги пошире, – приказал он и улыбнулся, когда она это сделала. – А теперь подвинься ближе.

Она сделала движение к нему и оказалась как раз под удобным для него углом и в удобном положении, на нужной высоте. Он порвал ее панталоны, наклонил голову и нежно прикусил одну из совершенных округлостей ягодиц.

Дыхание Вероники стало прерывистым и хриплым.

– Сейчас произойдет вторжение.

Она сделала резкое движение спиной, опираясь на локти и поддерживая себя в этом положении.

И Монтгомери нырнул в нее легким плавным движением, не пролив своего семени до того, как оказался в ней. И услышал, как Вероника выдохнула его имя, а ногти ее вцепились в поверхность деревянного рабочего стола и процарапали на нем след.

– Теперь если кто и войдет, то ничего не узнает.

Вероника покачала головой, не желая поддерживать это бессмысленное утверждение. Едва взглянув на нее, на самом деле каждый догадался бы, чем они занимаются.

Монтгомери оправил ее юбки, опустив их, обхватил руками ее бедра и рванул их к себе.

Вероника дрожала, а ее тело походило на раскаленную жаровню, властно удерживавшую его. Он вошел в нее глубже, чем когда бы то ни было. Десяток мощных рывков, и вот она, соединенная с ним, раскачивается взад и вперед, своими движениями заставляя его излить свое семя и издавая стоны при каждом. Еще с десяток рывков, и она вскрикнула. Монтгомери последовал за ней несколькими секундами позже, чувствуя, что взрыв произошел и его семя излилось в ее тело.

Шли минуты, но никто из них не произвел ни звука, не произнес ни слова. Они больше не двигались. Вне всякого сомнения, на лице его застыла глуповатая улыбка. Кроме удовлетворения, Монтгомери чувствовал что-то еще, и это его обеспокоило.

Он просто не мог держать свои чертовы руки подальше от жены.

Он помог ей отодвинуться от рабочего стола и привести себя в порядок, дрожащими пальцами помог застегнуть корсаж, и делал это гораздо медленнее, чем расстегивал его.

– Иди, Вероника, и веди себя как гостеприимная и хорошая хозяйка за нас обоих. Я вернусь к обеду, – сказал Монтгомери, склоняясь к ней и целуя ее.

Он чуть дольше обычного держал ее в объятиях, что оказалось неразумным, потому что она нежно прильнула к нему. Даже ее тихого вздоха было достаточно, чтобы он снова пожелал ее.

Монтгомери проводил ее до двери и, открыв ее, снова поцеловал Веронику.

Он не стремился жениться и не делал из этого тайны. Не хотел никого спасать, но был вынужден выручить Веронику из Братства Меркайи. И за это был вознагражден браком с самой удивительной, обворожительной и желанной женщиной из всех известных ему.

Вероника никогда не говорила о своих родителях, а вчера он выяснил, что она таила в себе целое море печали. Сегодня же показала себя прекрасным товарищем и помощницей, сумевшей очаровать даже Тома. Она много часов работала без устали, а потом превратилась в сирену, и он не смог воспротивиться ее чарам.

Монтгомери оперся спиной о кирпичную стену и смотрел вслед Веронике, подозревая при этом, что стал теперь совсем иным человеком, отличным от того, каким приехал в Шотландию.

И почему это, черт возьми, он чувствовал себя таким счастливым?

Пересекая арочный мост, Вероника все еще ощущала его внутри. При этом тело ее снова обдавало жаром. Стоило мужу дотронуться до нее, как она начинала таять. Стоило ему по-особому взглянуть на нее, и она становилась влажной. Стоило ей услышать его голос, и она вспоминала все те восхитительно грешные вещи, что они проделывали вместе.

В эту самую минуту Вероника чувствовала себя так чудесно, что не хотела видеть своих родных. Но ее обязанностью было позаботиться об их нуждах, и потому она проследовала в свою комнату, испытывая потребность вымыться и переодеться перед встречей с гостями. Ее тетка и кузины сочтут состояние ее платья недостойным, а она решила не давать им повода критиковать ее. Во время ленча ей надо было любой ценой заставить их сообщить, как долго они намерены пробыть здесь.

Элспет находилась в ее комнате и развешивала в шкафу новые платья. Выражение ее лица казалось мятежным, и, прежде чем девушка заговорила, Вероника догадалась, что это имеет отношение к ее кузинам.

– Вот и вы, ваша милость, – сказала Элспет, приветствуя ее вымученной улыбкой.

– В чем дело, Элспет?

– Я ведь ваша горничная, миледи! Разве нет?

Вероника кивнула.

– Я должна заботиться о ваших вещах, приносить свежие цветы в вашу комнату и убирать в ней, если это понадобится. Хотя, должна сказать, ваша милость, вы не разбрасываете вещи где попало.

Элспет сжала руки, по-видимому, принимая какое-то решение, и быстро заговорила:

– Для меня повышение по службе – быть в вашем распоряжении, и я очень горжусь этим. Миллисент все еще зла на меня за это и смотрит на меня холодно. И все же я должна знать, когда вы посылаете кого-то отдавать мне распоряжения. В противном случае как мне догадаться о ваших желаниях. Откуда я узнаю, вы ли так распорядились, и, если я начну с кем-нибудь спорить, ваша милость, вы на меня разгневаетесь, а я не хочу потерять свое место.

Вероника поставила стул у окна, стараясь успокоиться, и сделала знак, указывая на кровать.

– Иди сюда, Элспет, сядь и скажи мне, что случилось.

И говори, пожалуйста, помедленнее.

Элспет села на край кровати, свесив ноги, и некоторое время смотрела на них, прежде чем заговорить.

– Примерно час назад я принесла, ваша милость, ваши свежевыстиранные платья. И вам будет приятно узнать, что пятно на синем полосатом платье сошло.

Вероника кивнула, стараясь проявлять терпение:

– И в моей комнате кто-то был?

– Да, ваша милость. Одна из ваших кузин. Мне показалось, что она рылась в вашем шкафу. Она сказала, что ищет какую-то вещь, за которой вы ее послали, и велела мне немедленно убираться.

– Я так понимаю, что ты не согласилась, – догадалась Вероника, испытывая теплые чувства к девушке, проявившей такую преданность ей.

Элспет кивнула:

– Я отказалась уйти, ваша милость. В конце концов она ушла, но обещала, что позаботится о том, чтобы меня еще до вечера уволили.

Вероника была потрясена, заметив слезы в глазах девушки.

– Я никого ни за чем не посылала, Элспет, – сказала Вероника, вставая. – Не знаю, что здесь делала моя кузина, но она находилась здесь не по моему поручению.

Хотя Вероника уже догадалась, кто это был, она все-таки спросила:

– И это была…

– Думаю, мисс Аманда.

Вероника положила руку на плечо Элспет:

– Благодарю тебя, Элспет. Ты все сделала правильно, то, что и должна была сделать. Никаких неприятных последствий для тебя не будет.

– Значит, меня не уволят?

– Ни в коем случае, – ответила Вероника. – И к тому же в награду за твою преданность мне я поговорю с миссис Броуди, чтобы ты и Робби могли пользоваться вашим свободным днем вместе.

– Ваша милость, я не знаю, что сказать.

На ресницах Элспет повисли слезы, но ее улыбка напомнила Веронике момент, когда солнце проглядывает сквозь тучи в разгар грозы.

Вероника открыла выдвижной ящик внизу одного из платяных шкафов и проверила запертую шкатулку. Все деньги ее отца оказались на месте. Правда, это была не единственная ценность в комнате. Она подошла к своему бюро, выдвинула ящик и уставилась внутрь. Там было пусто.

Зеркало Туллох Сгатхан исчезло.

Глава 23

Монтгомери поднял глаза, когда Эдмунд вошел в винокурню. Он не прекратил работу, ибо стремился закончить ее поскорее, чтобы привести себя в божеский вид и предстать перед Вероникой и ее родными.

Вне всякого сомнения, Эдмунд принес ему дюжину-другую бумаг на подпись и поставит его перед необходимостью принимать решения, что его ни в коей мере не интересовало.

– Ваша милость, – приступил к разговору поверенный, подходя ближе и останавливаясь перед рабочим столом.

Монтгомери спрятал инструмент в кожаный рукав, потом положил обе руки на деревянную поверхность рабочего стола.

– В чем дело, Эдмунд? Надо повысить жалованье слугам, заказать больше продуктов для кухарки, нанять еще дюжину горничных? Лучше всего обратиться для решения этих вопросов к моей жене, поскольку домашними делами ведает она.

– Вы предоставляете право решать эти вопросы ее милости?

Эдмунд выглядел настолько ошеломленным, что Монтгомери захотелось усмехнуться.

– Право же, это так. Моя невестка управляла в Виргинии домом и прекрасно с этим справлялась. И должен добавить, без моего участия.

Эдмунд кивнул, будто эта мысль представилась ему достойной рассмотрения, но не двинулся с места.

– Значит, вы пришли сюда не по домашним делам? Так в чем же дело? Что-то не ладится с ткацкими станками из Франции, с овцами, с угольными шахтами?

– У вас, ваша милость, много владений, – сказал Эдмунд смущенно.

Монтгомери посмотрел на него:

– Я это понимаю, Эдмунд, и благодарен вам за хлопоты. Просто меня не интересует каждодневная деятельность во всех этих областях.

– Сэр, есть люди, зависящие от вас и вашей добросовестности. Их жизнь зависит от вашего интереса к делам.

Монтгомери устремил взгляд прямо вперед на яркое послеполуденное солнце, манившее его на воздух. Он хотел поскорее покончить с делами до того, как Эдмунд начнет читать ему лекцию о его долге. В армии он служил полковником, в подчинении у которого было пятьсот сорок два человека, и более года водил их в бой. Монтгомери пришлось похоронить свою семью, и он остался распорядителем всех земель. Теперь состояние Фэрфаксов пушечным ядром повисло у него на шее, и ему приходилось тащить его на себе, невзирая на вес.

– Скажите, что собирались сказать, Эдмунд.

«И отправляйтесь к черту».

– Меня допросили, сэр, и я считаю своим долгом сообщить вам об этом.

– Допросили?

Монтгомери поднял бровь, ожидая ответа.

– Граф Конли, сэр. Он очень интересовался вашим состоянием и хотел знать точный его размер.

– Неужели?

– Думаю, я поступил неправильно, сказав ему о вашей щедрости по отношению к ее милости. Его чрезвычайно заинтересовали подробности.

Монтгомери не знал, на кого он больше гневается: на Эдмунда или на графа Конли.

– Когда это было? – спросил он, вытирая руки тряпкой.

– Менее часа назад, сэр. Я пришел прямо к вам после этого разговора, – сказал Эдмунд и, поколебавшись, собрался с силами и спросил: – Что мне делать, ваша милость?

– Ничего, – ответил Монтгомери. – Я сам разберусь.

Он направился к двери, потом обернулся и посмотрел в лицо поверенному.

– К вашему сведению, Эдмунд, я не хочу, чтобы вы обсуждали мои дела с кем бы то ни было. Никогда не делайте этого, никогда и ни с кем.

Эдмунд устремил неподвижный взгляд на грязный пол:

– Я совершил ошибку, ваша милость. Я никогда ее не повторю.

– Вы живете в Инвернессе?

Эдмунд кивнул.

– Думаю, Эдмунд, вам пора отправиться домой.

Поверенный выглядел потрясенным.

– Кто же позаботится о ваших делах, сэр?

Пушечное ядро становилось все тяжелее и тяжелее.

Монтгомери хотелось обрушить его на Эдмунда Керра.

Эдмунд сделал несколько шагов к нему:

– Я прошу прощения, лорд Фэрфакс. Примите мое глубочайшее сожаление. Как только я осознал свою оплошность, я немедленно пришел к вам.

– Это верно, – ответил Монтгомери. – И потому я не увольняю вас, Эдмунд. И все же, думаю, вам пора побыть дома. По крайней мере какое-то время. Вы не согласны?

Его взгляд заставил Эдмунда отказаться от возражений.

– Да, ваша милость. Возможно, пора.

Гнев душил Монтгомери и заставил его пулей промчаться по мосту, а потом по тропинке к Донкастер-Холлу. Он направился в свою комнату вымыться и переодеться, перед тем как отправиться на поиски графа Конли и хорошенько всыпать наглецу.

Элспет помогла Веронике переодеться и уложила ее волосы. Вероника вымыла руки и попыталась освежить лицо прохладным компрессом, но это не помогло. Ее щеки пылали, и это было признаком того, что гнев ее достиг точки кипения.

К моменту, когда Вероника вошла в парадную столовую, градус ее гнева поднялся настолько, что она уже дрожала от ярости.

– Это твой обычай опаздывать, – сказала тетя Лилли и потянулась за пшеничной лепешкой, блюдо которых стояло на столе. – Я думала, твои манеры стали лучше.

Вероника остановилась в дверях перевести дух и заставила себя немного успокоиться.

Дядя Бертран восседал во главе стола, тетя Лилли напротив, кузины и кузены расселись, как им заблагорассудилось. Должно быть, поместить Веронику предполагалось где-то посередине, принимая во внимание ее положение бедной родственницы, которое сочли приемлемым даже в ее собственном доме.

Вероника предпочла не обратить внимания на тетю и дядю и направилась прямо к стулу напротив Аманды. Кузина улыбнулась ей через стол. Выражение ее лица казалось бы полным нежности и очарования, если бы не хищный блеск в глазах.

– Где оно?

– Где что, Вероника? – спросила тетя Лилли. – Сядь, девочка.

– Где зеркало? – повторила Вероника, не сводя взгляда с Аманды. – Тебе не удастся воровать у меня в доме.

– Вероника! – воскликнула в ужасе тетя Лилли. – О чем ты говоришь?

– Ты украла зеркало. Где оно?

Аманда промокнула салфеткой уголок рта:

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– В Лондоне я давала тебе деньги по доброй воле.

Однако зеркало я не собираюсь тебе дарить.

Аманда повернулась к матери:

– Право, матушка, я не знаю, о чем она говорит. Пожалуйста, заставь ее перестать говорить обо мне такие ужасные вещи.

– Вероника, – сказал дядя Бертран, – ты не можешь никого обвинять бездоказательно.

– Моя горничная – свидетельница, – возразила Вероника. – Она видела тебя в моей комнате, Аманда.

Тетя Лилли встала, бросила салфетку, подошла к дочери и встала за спинкой ее стула:

– Аманда не воровка.

– Я просто хотела посмотреть твои комнаты, – сказала Аманда. – Сегодня утром ты исчезла, и с тех пор я тебя не видела.

– И это тоже проявление неучтивости, Вероника, – добавила тетка.

– Сомневаюсь, графиня, – послышался голос Монтгомери из-за ее спины, – что тема этой беседы продиктована грубостью.

Вероника подняла на него глаза и увидела, что он в упор смотрит на дядю Бертрана:

– Нам с вами надо поговорить. Немедленно!

Сейчас Монтгомери совсем не походил на того человека, с которым она рассталась час назад. Голос его был ледяным, а лицо исказила такая ярость, что она бы содрогнулась, будь эта ярость направлена на нее.

– Вам бы следовало поучить вашу жену, Монтгомери, – сказала тетя Лилли, снова садясь на место. – Она непозволительно груба с Амандой.

Монтгомери посмотрел на Веронику.

– Она украла мое зеркало. Пришла в мою комнату и украла Туллох Сгатхан.

С минуту Монтгомери изучал лицо Аманды, потом окинул взглядом весь стол. Надо сказать к чести остальных кузин, они не поднимали на него глаз и выглядели так, будто им хотелось оказаться в другом месте. Судя по всему, ярость Монтгомери не затронула только Аманду, дядю Бертрана и тетю Лилли.

Монтгомери сделал движение к жене и нежно обнял ее за талию.

Тетя Лилли смотрела на них, хмурясь:

– Она была непозволительно груба с Амандой, Монтгомери. И ей следовало бы проявить любезность и извиниться перед ней.

– Это вам следует извиниться перед Вероникой, – сказал Монтгомери, опережая Веронику. – Вы заняли ее место за столом. – Он повернулся к графу Конли: – Вам я тоже не давал разрешения занять мое место во главе стола, сэр. Как и выспрашивать моего поверенного о состоянии моих финансов и положении моей жены.

Монтгомери сделал знак одной из служанок.

– Попросите миссис Броуди прийти сюда, – сказал он, прежде чем обратить внимание на Аманду. – А теперь пора сказать правду. Вы взяли зеркало?

Лицо Аманды приняло такой же ярко-красный цвет, как лицо ее отца. Взгляд, брошенный ею на Веронику, был полон ненависти.

Миссис Броуди пришла не позже чем через три минуты, а до ее прихода царило смущенное молчание. Взгляд Монтгомери будто вынуждал всех молчать. К счастью, никому не пришло в голову бросить ему вызов и заговорить.

– Где вы поместили наших гостей, миссис Броуди?

Он снова повернул голову, чтобы видеть лицо Аманды.

– Молодую леди в Зеленой комнате, ваша милость.

– Я предоставляю вам последнюю возможность, – сказал Монтгомери.

– Не можете же вы не верить моему слову, – сказала Аманда, вставая.

– Аманда! – Повелительный голос тети Лилли потерялся в начинающейся истерике ее дочери.

– Никто никогда не обращался со мной так ужасно за всю мою жизнь, – вопила Аманда.

Она обратила свой взгляд к отцу, ища у него поддержки, но граф продолжал краснеть и никак не показывал, что замечает смущение дочери.

Монтгомери повернулся к Веронике и протянул ей руку. Они вышли из столовой, держась за руки – их пальцы были переплетены. Граф Конли устремился за ними, дальше проследовала графиня и наконец Аманда, теперь ударившаяся в слезы. За ними шли четыре остальных кузины и кузена, две горничные и миссис Броуди.

Недоставало только волынщика, чтобы процессия выглядела торжественно.

У двери в Зеленую комнату Монтгомери остановился, обернулся и посмотрел на Аманду:

– Спрашиваю вас в последний раз. Вы взяли зеркало?

– Я жалею, что мы сюда приехали, – сказала Аманда плаксиво.

– Я тоже жалею, – с расстановкой парировала Вероника.

Монтгомери сжал и выпустил ее руку, повернул дверную ручку и толчком открыл дверь. Он посмотрел на миссис Броуди и жестом попросил ее выйти на первый план.

– Будьте любезны, миссис Броуди.

– Зеркало оправлено в золото и вот такого размера, – сказала Вероника, разведя руки примерно на фут. – На тыльной стороне оно по кругу украшено алмазами.

Миссис Броуди кивнула и вошла в комнату.

– Я продолжаю настаивать, – сказала Аманда. – Это самое ужасное и гнусное вторжение, отец. Не можешь же ты позволить ему вести себя подобным образом. Это не только грубо, но и… – Голос ее пресекся.

– Вне всякого сомнения, это поведение американца, – сказал Монтгомери. – Вы это собирались сказать?

Вместо ответа Аманда отвела глаза.

Монтгомери перевел взгляд на графа:

– В Виргинии джентльмен не стал бы выпытывать сведения о состоянии дел другого джентльмена. Если, конечно, у него не было бы оснований считать второго вором или негодяем. Вы именно такого мнения обо мне?

У дяди Бертрана был такой вид, будто у него что-то застряло в горле.

Он несколько раз кашлянул. Лицо его все еще оставалось багровым, а взгляд блуждал по комнате, избегая встретиться с взглядом Монтгомери.

– Я не желаю больше здесь оставаться и не позволю позорить мою семью, – сказала тетя Лилли.

– В таком случае вам лучше начать укладываться, – ответил Монтгомери. – Мне не нравятся гости, будь они даже родственниками, которые позволяют себе воровать.

Он сделал жест рукой, и в этот момент из комнаты вышла миссис Броуди и протянула ему зеркало.

– Я хочу, чтобы вы покинули мой дом в течение часа, – бросил Монтгомери.

– Но мы только что прибыли, – возразила тетя Лилли. – Должна вам сообщить, что путешествие отняло у нас более двух дней. Не можете же вы думать, что мы тотчас же повернем обратно.

– Не только думаю, – возразил Монтгомери ледяным тоном, какого Вероника никогда не слышала от него, – но если вы не уложите свои вещи в указанное время, которое я отвел вам на сборы, то окажетесь в карете без них. Я вам это обещаю.

Вероника полагала, что он повернется и уйдет. Однако вместо этого Монтгомери взял ее за руку и потянул за собой. Ей пришлось почти бежать, чтобы угнаться за ним. И вместо винокурни он направился в свою комнату.

Когда они оказались внутри, муж захлопнул за собой дверь с грохотом, похожим на пушечный выстрел. Потом вручил ей зеркало, которое ему отдала миссис Броуди.

– Это даже хуже, чем не иметь семьи вообще, – сказал Монтгомери. – Пожалуй, для одного человека это слишком.

– Сказать по правде, я не воспринимаю их как членов моей семьи, – призналась Вероника. – Они просто родственники.

– Что ты имела в виду, когда напомнила Аманде, как она донимала тебя раньше? Она и прежде крала у тебя?

Вероника опустила глаза на ковер и молча созерцала его. Как странно, что прежде она никогда не замечала, что он сине-белый, выткан причудливым образом, и узор на нем слегка напоминает греческий. Монтгомери не заговаривал, не двигался, не побуждал ее говорить. Он просто стоял и терпеливо ждал.

– Нет, Аманда не крала у меня, – сказала Вероника наконец. – Я платила ей, чтобы она оставила меня в покое.

– Платила ей?

Вероника посмотрела на него. Монтгомери хмурился, и выражение его лица было более чем просто недоумевающим. Ее родственники все еще находились в Донкастер-Холле, и, если бы она не облекла свои мысли в точную форму, Монтгомери, вне всякого сомнения, обыскал бы дядю Бертрана.

– Думаю, Аманда опасалась, будто я нанесу ущерб репутации ее семьи, – сказала Вероника. – Она постоянно ябедничала на меня тете Лилли и дяде Бертрану. «Она не закончила домашнюю работу. Она сделала ее плохо. Она странно себя ведет». Кузина походила на репей в башмаке, и потому мне было легче заплатить ей за молчание.

– Значит, это она стояла за разоблачением в ту ночь, когда ты отправилась на собрание Братства Меркайи?

Вероника кивнула.

– Почему же ты все-таки пошла, зная, что есть основание опасаться быть разоблаченной?

Теперь Монтгомери больше не хмурился, но на лице его появилось выражение, которое ей часто случалось видеть прежде. Он смотрел на нее с любопытством и некоторым недоверием.

– Потому что я хотела узнать больше о себе, и это желание пересилило опасения, – ответила она.

– Узнать о своем «даре»?

Возможно, теперь был подходящий момент, чтобы признаться во всем.

– Не только о нем, – сказала Вероника, сжимая руки перед грудью. – Я хотела узнать, можно ли говорить с мертвыми.

С минуту Монтгомери не произносил ни слова. Когда наконец заговорил, то не попытался ее критиковать. Вместо этого сказал нечто такое, что ее удивило:

– Я невзлюбил твою кузину со дня нашей свадьбы.

– Но Аманда всем нравится.

– В таком случае можешь считать меня чудаком, не похожим на всех. Дело в том, что она флиртовала со мной.

– Аманда флиртует со всеми мужчинами.

– Я счел неуместным то, что она пыталась флиртовать с женихом в день свадьбы.

– Она делала это, только чтобы позлить меня.

– Но почему?

– Аманда хитрая, эгоистичная и избалованная. Она рассматривает всех только с точки зрения выгоды. И если она видит что-то, что хочет иметь, берет это.

– По-видимому, даже если для этого надо прибегнуть к воровству.

Вероника кивнула.

– Но чем вызвана ее антипатия к тебе?

Вероника пожала плечами:

– Не знаю. Разве тебе не случалось встречать человека, который мгновенно и беспричинно проникся бы к тебе антипатией? Или чтобы вдруг к тебе, напротив, прониклись любовью с первого взгляда?

– Едва ли, – ответил он. – Вот мои братья были очаровательными. А я был заблудшей овцой.

– Я бы расспросила тебя о них, но у тебя всегда такое замкнутое лицо, будто ты не хочешь говорить о прошлом, будто Виргиния – закрытая тема, и мне не следует проявлять любопытства на этот счет.

С минуту Монтгомери внимательно смотрел на нее и, как ей показалось, наконец пришел к некоему решению.

– Мой дед построил Гленигл так, что он стал точной копией Донкастер-Холла, – сказал Монтгомери внезапно.

Удивленная, Вероника только моргала.

– Точной?

Монтгомери кивнул:

– Вплоть до обоев.

Так вот почему она ощущала в нем столь противоречивые чувства, включая и неизбывную печаль.

Минутой позже Монтгомери вышел – просто повернулся и покинул комнату, так ничего и не сказав.

Вероника продолжала неотрывно смотреть на дверь, гадая, следует ли ей пойти за ним. А вместо этого она открыла дверь, ведущую в ее комнаты, тихонько затворила ее за собой и удалилась к себе.

Веронике хотелось говорить с умершими. Как только она сказала это, Монтгомери понял почему. По той же самой причине он постоянно воображал, будто рядом с ним Джеймс, Алисдэр и Кэролайн. И иногда мысленно общаться с ними было легче, чем так остро тосковать по ним.

Оказалось, что он сказал жене больше, чем собирался.

Если бы Монтгомери остался с ней, обняв ее и упершись подбородком в волосы, то рассказал бы ей о таких вещах, которые никто не имел права знать. Поведал бы даже о своем прошлом.

Или снова занялся бы любовью, что случалось нередко, когда они оставались наедине.

В то мгновение, когда Монтгомери казалось, будто он пресытился ею, потребность в ней появлялась с новой силой. Возможно, ему бы хотелось всюду таскать ее за собой, целовать, когда захочется, и постоянно ощущать нежность ее кожи и ее руки, скользящие по его телу. Вероника изучала его и делала это с таким восторгом и таким пылом, что достаточно было одного ее взгляда, чтобы он воспламенился.

На пути к двери его остановил Рэлстон.

– Ваша милость, – начал мажордом, слегка поклонившись.

Монтгомери сдержал свое нетерпение, повернулся и спросил Рэлстона:

– В чем дело?

– Следует перегнать овец в другое место, ваша милость.

– Так сделайте это, – последовал ответ.

– Это не так просто, как кажется, ваша милость, – ответил Рэлстон. – Я полагаю, надо выбрать место, куда их перегнать.

– И вы думаете, я что-нибудь смыслю в овцах?

– Ваша милость, принять такое решение можете только вы.

– Притворитесь, будто меня здесь нет, – предложил Монтгомери. – Кто принимает решение в случае моего отсутствия?

– Мистер Керр, сэр. Он всегда это делал с самого первого дня, как появился в Донкастер-Холле. Но как я понимаю, мистера Керра здесь нет. Он уехал по вашему распоряжению.

Монтгомери проглотил готовое вырваться проклятие.

– Но ведь Эдмунд – поверенный. Что он может знать об овцах?

– Мистер Керр всегда был управляющим в Донкастер-Холле, сэр, – сказал Рэлстон.

– Если по какой-то причине Эдмунда нет, то кто в этом случае принимает решение?

Казалось, подобный вопрос поставил Рэлстона в тупик.

– Ваша милость, мистер Керр всегда был на месте.

– Конечно, едва ли можно сыскать в Шотландии, да, пожалуй, и во всей Британской империи поверенного, столь ревностно относящегося к своим обязанностям и неспособного манкировать ими хотя бы один день.

– Есть еще один вопрос, ваша милость, об очистке реки.

Монтгомери оперся спиной о дверной проем и сложил руки на груди. После стычки с родственниками Вероники его терпение было на исходе.

– Очистке реки?

– Река сужается на той стороне, где расположен Лоллиброх. Если каждую весну не убирать камни и валуны, получится запруда, и вода затопит земли. Мы регулярно принимаем участие в расчистке, ваша милость. И приглашаем на помощь жителей Лоллиброха.

– И когда это происходит?

– Обычно раньше, чем теперь, ваша милость, – ответил Рэлстон. – Пришлось многое отложить в связи с поездкой мистера Керра в Америку.

– Какое счастье, что он нашел меня, – сухо парировал Монтгомери.

– Это особенность его характера, ваша милость. Он во всем крайне обязателен и усерден, как и в этом случае.

– И что это означает?

Рэлстон смутился и теперь выглядел неуверенным.

– А вы не знали, сэр? Мистер Керр – Фэрфакс. Если бы не ваш дед, он стал бы следующим лордом.

Монтгомери непонимающе уставился на него.

Рэлстон продолжал:

– Его мать была урожденной Фэрфакс. Титул передается и по женской линии, но только если не останется наследников мужского пола.

– Мой дед!

Рэлстон кивнул.

– Вы уверены, Рэлстон?

– Насчет происхождения мистера Керра? Конечно, сэр. Десятый лорд Фэрфакс оплатил его образование, поскольку он тоже Фэрфакс.

«Вам следует обращать больше внимания на ваше наследство. Быть лордом Фэрфаксом из Донкастера – великая честь».

Это были слова Эдмунда, сказанные ему в Лондоне. Теперь все бесконечные намеки и придирки Эдмунда обрели смысл.

– Не будете ли так любезны проинспектировать конюшни, и, возможно, внесете изменения, сэр? – спросил Рэлстон.

– А должен? – ответил Монтгомери вопросом на вопрос.

Рэлстон бросил на него сочувственный взгляд. Этот человек прекрасно понимал, что работать над воздушным шаром гораздо интереснее, чем быть одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером.