Текст книги "Любовь и бесчестье"

– Жизнь не предоставляет нам выбора.

Вероника усмехнулась:

– Да, это так. Что бы ты выбрал, Монтгомери? Видеть в ней только мрак и отчаяние? Почему бы нам не выбрать немного радости и счастья?

– Но это не жизнь, Вероника.

– О, Монтгомери! Именно это и есть жизнь, а вовсе не то, что мы испытали за последние несколько лет.

Похоже, его удивили ее слова.

– Я бы не стала забывать том, что с тобой случилось, Монтгомери, не стала бы сбрасывать этого со счетов. Знаю, что это звучит жестоко, но случившееся сделало тебя таким, какой ты сегодня. Ты обращаешься с людьми достойно и с уважением. Ты обеспечил мое будущее, чтобы я никогда больше не оказалась в положении Кэролайн. Теперь я это понимаю. И все же то, что случилось с тобой, заставило тебя отстраниться от жизни. Однако твоя жизнь будет продолжаться независимо от твоей воли и участия, хочешь ты того или нет, Монтгомери. Я это отлично знаю.

Он нахмурился.

– Кэролайн должна была сказать тебе, что требуется. Она должна была сказать тебе: «Монтгомери, возвращайся домой. Мы умираем от голода. Нам нужна помощь».

– Ее вырастили не так, как тебя. Она не обладала такой прямотой.

– Значит, предполагалось, будто ты сам догадаешься, что нужно делать? Предполагалось, что ты должен был угадать ее мысли и желания? Я обладаю «даром», Монтгомери, но даже я не могла бы этого угадать.

– Ты высмеиваешь мое прошлое, Вероника.

– Нет, – сказала она, качая головой. – Не высмеиваю. Просто не могу понять, почему ты сожалеешь о своих действиях, Монтгомери. Но как можно сожалеть о том, что не случилось? К тому же, – добавила она, – Кэролайн не хотела бы этого.

– Как ты можешь знать? – спросил он, чувствуя, как в углах его губ зарождается улыбка.

– Потому что ты чувствуешь ее. Потому что ее мысли с тобой. Потому что ты любил ее, а она тебя.

– И этого достаточно? Достаточно любви?

Она кивнула:

– Конечно, Монтгомери. Конечно, этого достаточно.

Он готов был что-то сказать, но на нижней ступеньке вдруг появился пассажир. Монтгомери посторонился, взял ее за локоть и прошептал ей на ухо:

– Возвращайся со мной домой.

– У меня есть дело, – ответила Вероника и рассказала ему о бабушке Элспет.

– Опять это проклятое зеркало.

– Если бы не это зеркало, – сказала Вероника, – мы бы не встретились.

Монтгомери улыбнулся, и ямочки на его щеках стали заметнее.

– Мы бы встретились, Вероника. Что-то подсказывает мне, что судьба позаботилась бы об этом.

Она не была уверена, что и в самом деле услышала то, что он произнес потом, поскольку подобное замечание было совсем не в духе Монтгомери.

– А возможно, духи послали мне тебя.

Глава 29

Вершины Северного нагорья уступили место холмам Перта, как если бы эта часть Шотландии была древнее и горы износились до кочек. Килмарин, гнездо Туллохов, находился на вершине самого высокого холма, и добраться до него было можно только по извилистой горной дороге. Прочная шотландская крепость из темно-красного кирпича, высотой в четыре этажа не выглядела гостеприимной.

– Коттедж бабушки находится немного в стороне от самого Килмарина, – сказала Элспет. – Бабушка не любила, когда кругом слишком много людей.

Она в смущении посмотрела на Монтгомери.

– Из ее коттеджа открывается отличный вид на дорогу. Как и из Килмарина, – добавила Элспет, поднимая глаза на замок. – Она известна тем, что швыряла сверху разные вещи на заблудившихся людей, по ошибке выбравших верхнюю дорогу.

– Наверное, лучше, если ты отправишься вперед, – предложила Вероника.

– О, она меня не узнает, – возразила с легкостью Элспет. – Ее зрение понемногу убывает.

Монтгомери посмотрел на девушку, и на его губах появилась легкая улыбка.

– Твоя бабушка напоминает мою тетю Мэдди.

Вероника вопросительно посмотрела на него.

– Она сестра моей матери, – пояснил он, – и имела обыкновение носить сорочку поверх одежды.

Вероника прижала руку к губам.

– Все в порядке. Просто она любила всех смешить. И приходила в восторг, шокируя моего отца. Помню, как однажды в детстве я видел его беснующимся, когда тетя Мэдди запустила живую курицу в его библиотеку.

– И что с ней случилось? – спросила Вероника и тотчас же пожалела о своем вопросе, потому что меньше всего ей хотелось снова повергать мужа в печаль.

Улыбка Монтгомери потускнела.

– Однажды она вывела лодку на середину реки и утопилась.

Вероника взяла его руку и переплела свои пальцы с его пальцами.

– Сожалею.

– Я приходил к ней на могилу и разговаривал с ней. И всегда у меня возникало чувство, будто она рядом и слышит меня. Это одна из причин, почему я тоскую по Виргинии.

– По могилам?

Он посмотрел на их переплетенные пальцы.

– По воспоминаниям.

– Воспоминания мы храним в сердце, – сказала Вероника тихо. – Как я храню память о родителях. Мои родители здесь, а не в той черной яме в земле.

Путешествие из Инвернесса заняло больше времени, чем Вероника предполагала. Они ехали ночью, но на полпути в Перт остановились у дороги и простояли там несколько часов. Она уснула, положив голову на плечо Монтгомери. На рассвете они прибыли в город и после завтрака предпочли отправиться к бабушке Элспет вместо того, чтобы остановиться в каком-нибудь из отелей.

Наемный экипаж с трудом преодолевал крутой подъем, и несколько раз Вероника хотела было передумать и вернуться в Донкастер-Холл. Но карета не смогла бы развернуться на столь узкой дороге, и оставалось только продолжать путь. Вероника крепко сжимала руку Монтгомери и старалась сосредоточиться на том, чтобы почувствовать настроение остальных пассажиров.

И Элспет и Роберт излучали удовлетворение. Их любовь друг к другу была полной и безусловной, простой и искренней. Она не сомневалась в том, что счастье Элспет, именно такое, как открыло ей зеркало Туллох Сгатхан, сбылось. А что угадывалось в Монтгомери? Как и всегда, Вероника ощущала бурю противоборствующих чувств: любопытство, облегчение и столь неожиданное счастье, что она невольно улыбнулась.

К общей радости, они теперь повернули на запад и некоторое время удалялись от крепости, пока наконец карета не остановилась.

Вероника смотрела на плато, ничуть не удивленная видом одинокого коттеджа посреди него. Вершина холма была будто срезана, а в центре него воздвигнут домик старой Мэри. Этот дом скорее походил не на коттедж, а на хижину, и ее вид напоминал перевернутую чашку. Стены вдавились внутрь, несомненно, из-за тяжести соломенной крыши.

Они вышли из кареты и медленно направились к дому, и по мере их приближения к нему Вероника насчитала не менее трех птичьих гнезд на соломенной кровле. Рыжая белка перебежала им дорогу, поднялась на задние лапки и сердито что-то залопотала, а потом скрылась.

– Я пойду вперед, ваша милость, если вы не против, – сказала Элспет. – Предупрежу бабушку, что к ней пожаловали гости.

Вероника кивнула. Элспет и Робби пошепталась, после чего тот вернулся в карету. У Монтгомери был такой вид, будто он охотно последовал бы его примеру, но передумал и остался на месте.

– Тебе не обязательно оставаться, – сказала Вероника. Она не хотела делиться с мужем своей тайной беседой со старой Мэри. Она никогда не говорила ему о видении в зеркале и теперь не знала, как об этом рассказать.

Монтгомери не стал возражать, по-видимому, благодарный за то, что она избавила его от встречи с прорицательницей. А кем же еще могла быть эта старая Мэри? Она смотрела, как он удаляется. Но вместо того чтобы присоединиться к Робби, Монтгомери повернул налево и направился к соседнему холму.

– Леди Фэрфакс?

Вероника повернулась и увидела Элспет, выглядывавшую из двери.

– Бабушка ждет вас.

Вероника набрала в грудь воздуха и вошла в дом. Монтгомери добрался до вершины соседнего холма, обращенного к Килмарину и его окрестностям.

Он нуждался не столько в прогулке, сколько в уединении. От зрелища, открывавшегося с вершины холма, захватывало дух.

Холодное синее небо нависало над зелеными холмами, чью яркую зелень оттеняла река, переливавшаяся вдали серебром.

К Монтгомери взывала сила этой страны: строптивая природа и соответствующая ей натура здешних людей. Когда их постигало несчастье, они начинали все сызнова, покорные судьбе, но упрямые и несгибаемые.

Не следовало ли и ему поступать так же?

Монтгомери всегда считал, что должен вернуться в Гленигл, когда Кэролайн впервые написала ему. Ему следовало читать ее письмо между строк, тогда он понял бы ужасные обстоятельства и то, что она бьется из последних сил. Тогда он вернулся бы из Вашингтона, захватив с собой припасы. И возможно, его присутствие изменило бы судьбу родного дома.

Стоя на холме и созерцая землю Шотландии, Монтгомери осознал, что долгие годы он верил в свое всесилие. Но ведь его могли захватить в плен по дороге. Или убить.

Возможно, он спас бы Кэролайн и Гленигл. Зато, возможно, стал бы последним из братьев Фэрфакс, которому было суждено умереть.

А так он оказался последним и единственным, кто выжил, единственным из внуков своего деда, единственным из братьев Фэрфакс. Монтгомери один стал надеждой своей семьи.

И что он совершил?

Экспериментировал с навигационной системой, и только. Внесенные им новшества могли революционизировать использование воздухоплавания. Однако он не взял на себя ответственности за состояние Фэрфаксов. Не стал хорошим мужем. К жене его притягивала лишь похоть, и он настолько погряз в собственном несчастье, что ему не приходило в голову попытаться понять что-то в ней, как следовало бы с самого начала.

Он был болваном. Эгоистичным болваном, слишком занятым мыслями о прошлом и не желающим жить настоящим.

Перед ним простиралась древняя страна. Тысячи лет люди вели за нее войны. Многие поколения смеялись и плакали здесь. Мужчины уходили на войну, женщины оставались дома.

Такие женщины, как Вероника, с ее упрямством и отвагой. Вероника с ее импульсивностью, доверчивостью и всепоглощающей страстностью. Вероника, верившая в свой «дар» независимо от того, сколько раз его осмеивали.

Что она говорила? Что люди осмеивают то, чего не понимают.

Сколько раз случалось, что над ней смеялись? Сколько людей, в том числе и он сам, недооценивали ее? С самого начала Монтгомери счел ее глуповатой девицей.

Но время открыло ему, насколько он был не прав.

Ему в голову пришла любопытная мысль. А именно что Вероника Мойра Фэрфакс навсегда останется самой собой. Другая мысль испугала его своей определенностью: Вероника никогда бы не отказалась нести ответственность за себя и за зависящих от нее людей. Она бы не стала перекладывать ответственность ни на кого, а приняла бы ее. Не стала бы ждать, когда ее спасут.

Его поразили две вещи: то, что он как-то незаметно влюбился в свою жену.

Вторая же касалась этого чертова Эдмунда Керра, пытавшегося отнять у него будущее.

Старая Мэри опустилась на стул, сопровождая это действие многочисленными вздохами.

– Я стара, дитя мое, – сказала она, когда Элспет принялась суетиться над ней. – Стара, но не калека.

Элспет обменялась с Вероникой насмешливыми взглядами.

– Я все время ждала, – говорила Мэри, поворачивая голову к Веронике. Ее бледно-голубые глаза были настолько светлыми, что казались бесцветными, и все же они смотрели на Веронику проницательно, будто видя ее насквозь. – Я все гадала, вернется ли зеркало ко мне. Теперь настало время ему вернуться. Я почти достигла конца пути.

– О, бабушка, – воскликнула Элспет, опускаясь на колени возле стула. В глазах ее заблестели слезы, а старушка погладила ее по волосам.

Минутой позже Мэри потянула за шнурок, стягивавший мешок с зеркалом, вынула его и провела морщинистым пальцем по ободку из алмазов.

– Уродливая вещь, – сказала она, – хотя кто-то пытался украсить ее.

Старая Мэри улыбнулась, и морщины на ее лице от этого углубились. Ее волосы, густые и черные, не соответствовали возрасту, потому что в них не было ни одной серебряной пряди.

– Оно совершило полный цикл. Я отдала его женщине, утратившей любовь, а женщина, нашедшая любовь, вернула его мне.

– Неужели это я? – спросила изумленная Вероника.

Старая Мэри улыбнулась:

– А ты не смотрела в зеркало?

– Смотрела, – ответила она.

– И тебе не понравилось, что ты там увидела? Или ты этому не поверила?

Вероника подалась вперед и положила руку поверх руки старой Мэри. Кожа старой женщины была мягкой, а вены на тыльной стороне ладони были вздутыми и синими. Но рука, которую она сжала, показалась ей холодной, будто тело старой Мэри уже готовилось к небытию.

– Оно показывает будущее или то, что вы хотите в нем увидеть?

Старушка улыбнулась:

– Мне известно только то, что когда я заглянула в зеркало, а это случилось много лет назад, то увидела в нем себя в моем теперешнем возрасте, чего я считала невозможным достичь, много старше и мудрее, чем могла рассчитывать. Я почувствовала боль в коленях и спине. Увидела, как смерть делает мне знаки и манит меня. Увидела также жизнь, полную богатства и радости, а вокруг меня всех, кто мне дорог и кто меня любит.

Старая Мэри рассмеялась, и смех ее прозвучал на удивление молодо.

– Я не из тех, кто утешает, дитя. В том-то и состоит тайна жизни. Эту тайну каждый должен разгадать сам. Кого мы любим? Кто любит нас? Какова наша судьба? На эти вопросы зеркало не дает ответов. Как и я. Даже если у меня есть ответы, которые ты ищешь, дитя. Я не даю их, потому что не хочу испортить твое путешествие по жизни. Достаточно и того, что зеркало показывает тебе, какой ты можешь стать, если захочешь, если ты станешь делать то, что необходимо.

Вероника разглядывала обе их руки, удивляясь тому, какие различия вносят в их вид несколько десятилетий.

– Недавно я смотрела в это зеркало, – сказала она, – но не увидела ничего.

Старая Мэри протянула ей зеркало:

– Не бойся, дитя, посмотри. Будущее перед тобой.

Вероника внимательно смотрела в зеркало, сознавая, что оно или покажет ей что-то, что она хотела бы узнать, или этого не случится. Она и Монтгомери вместе будут нести ответственность за свое будущее, которое разделят, а вовсе не Туллох Сгатхан.

Старушка усмехнулась и медленно положила зеркало обратно на стол.

Мэри повернулась и обратилась к внучке:

– Ступай и приведи сюда мужа. Я хочу снова увидеть его.

После того как Элспет вышла из комнаты, старуха повернулась к Веронике:

– Задай мне другой вопрос, дитя. Я вижу по глазам, что ты хочешь меня спросить.

– Мои родители говорили, будто я обладаю «даром», – сказала Вероника, медленно выговаривая слова. – Я воспринимаю, что чувствуют другие люди.

Она опустила глаза на щербатый стол, провела пальцем по самой любопытной выемке на нем.

– Ты спрашиваешь меня, так ли это?

Вероника покачала головой. Вопреки всему она знала, что обладает подобным «даром».

– Я хочу знать другое: можно ли разговаривать с умершими?

Старая Мэри потянулась к ней, положила руку поверх руки Вероники и спросила с искренним любопытством:

– Почему ты хочешь это знать?

Улыбка ее была едва заметной – она не разжала губ, но в глазах появилась теплота.

– Жизнь для живых, дитя мое, а не для мертвых.

Мэри убрала руку и поглубже опустилась в кресло.

– В этой стране множество духов. Мы одели в килты воинов, и бродячих торговцев, и эдинбургских денди, играющих в войну. Мы одели в пледы молодых женщин и детей, чья участь навсегда остаться юными. Ты всю жизнь потратишь на их поиски, если пожелаешь их найти. Но тебе уготована твоя собственная жизнь, которую надлежит прожить тебе одной. Ступай и живи собственной жизнью, дитя. И пусть мертвые останутся в своих могилах.

Вероника ничего не ответила, и некоторое время Мэри тоже хранила молчание. Когда Вероника заговорила, голос ее звучал тихо, и она произносила слова с трудом.

– Я хочу видеть своих родителей, – сказала она, чувствуя, как горло ее сжимается. – Я хочу с ними попрощаться.

– В таком случае попрощайся, – ответила Мэри, удивив ее. – В своем сердце. Думаешь, они тебя не услышат?

Вероника погладила холодное стекло зеркала и почувствовала, как золотая оправа становится под пальцами теплой. Она медленно поднялась с места, потом импульсивно наклонилась и поцеловала в щеку старую женщину.

– Могу я оставить зеркало у себя?

– Я предпочла бы, чтобы, совершив полный круг, оно вернулось туда, где я его нашла, – сказала Мэри.

– Благодарю вас, – произнесла Вероника тихо и вышла из коттеджа.

Ее внимание привлекла фигура на вершине ближайшего холма.

Вглядевшись, она узнала Монтгомери. Она подняла руку, подавая ему знак, и он ответил ей тем же.

Одолженный шотландец? Нет, совсем другой человек. Монтгомери производил впечатление человека, находящегося у себя дома. Только сознавал ли он это?

Глава 30

Монтгомери оставил свой экипаж в Инвернессе и, когда они снова прибыли в город, отправил кучера Вероники с поручением найти Эдмунда Керра и сообщить ему, что в нем нуждаются в Донкастер-Холле.

Однако вместо того чтобы остаться на ночь в Перте или Инвернессе, они предпочли вернуться домой. Следующий рассвет застал их возле дома. Вероника задремала, и Монтгомери обнимал ее за плечи.

Она не сообщила ему, о чем говорила со старой Мэри, а о зеркале сказала, что оно принадлежало Туллохам. Монтгомери не стал это обсуждать и требовать подробностей. Они простились с Элспет и Робертом, собиравшимися остаться с родными Элспет еще на день, прежде чем вернуться в Донкастер-Холл.

– Ты обойдешься без ее помощи? – спросил Монтгомери, когда они покидали Перт.

Вероника ответила ему таким красноречивым взглядом, что он и сам понял: вопрос был глупым.

– У меня никогда не было горничной, пока я не вышла замуж за тебя.

– За последние два месяца многое изменилось.

Монтгомери нежно баюкал ее в объятиях, пока она спала, безмерно благодарный тому обстоятельству, что привело его в ту ночь на собрание Братства Меркайи.

Оказавшись дома, они проспали несколько часов подряд. На рассвете занимались любовью. Он скользнул внутрь ее, и ритм их движений был медленным, сладостным и усыпляющим.

Позже в то же самое утро Монтгомери вернулся в винокурню и нашел там Рэлстона, занимавшегося делами в его отсутствие.

Удалось снять с дерева оставшуюся часть оболочки, и теперь ее клочья лежали на траве. Шелк был слишком сильно поврежден, чтобы его использовать снова, и все-таки Монтгомери был благодарен Рэлстону за его усилия.

– Я поднимусь завтра, – сказал Монтгомери Рэлстону и подождал его ответа.

– На чем, ваша милость? – уточнил Рэлстон хмуро. – Оболочка вся изорвана в клочья, и вы сняли затычки с вашего шара, чтобы поставить их на другой аппарат.

Монтгомери улыбнулся, довольный тем, что Рэлстон уже поднаторел в инженерной науке.

– Ты это знаешь, я тоже, но больше не знает никто.

Мне бы хотелось, чтобы ты распространил среди всех остальных слухи о том, что я полечу завтра.

Брови Рэлстона сошлись над переносицей.

– Ваша милость, чуткие уши и длинные языки – вещь хорошая, но к чему все это?

– Кто-то хотел, чтобы мой аппарат упал, Рэлстон.

Его собеседник кивнул, внезапно поняв его мысль.

– Вы хотите устроить западню, сэр?

– Именно так.

– Могу я вам помочь, сэр?

Монтгомери улыбнулся:

– И в самом деле можешь. Прежде всего я хотел бы, чтобы ты распространил эти слухи. Во-вторых, дай мне знать, когда прибудет Эдмунд, а в-третьих, будь со мной, когда стемнеет. И прихвати с собой Тома. Нам потребуется подкрепление. Но об этом больше никто не должен знать.

Рэлстон кивнул с самым довольным видом: он гордился доверием хозяина.

Монтгомери принял все предосторожности, вооружившись пистолетом, который захватил с собой из Виргинии. Он спрятал его в одном из котлов из-под виски и принялся обдумывать план вечернего представления. Потом усталый и подавленный уселся на пол и принялся ждать.

Но прежде у него было еще одно дело, даже более важное.

Часом позже он нашел Веронику довольно далеко от Донкастер-Холла на холме.

– Что ты делаешь? – спросил он жену.

– Прощаюсь, – ответила она, не оборачиваясь.

– Со мной?

Сердце Монтгомери упало, пропустив пару ударов.

– Нет, – ответила Вероника, оглядываясь на него через плечо. – С прошлым.

Он подошел к ней ближе, обхватил ее руками за талию и привлек к себе.

– Оглянись, Монтгомери Фэрфакс. Шотландия – не один только пейзаж, – продолжала Вероника, поворачиваясь в его объятиях и прикрывая его локти ладонями. – Это место. Это чувство. Это дух, воля, борьба и сущность самой жизни. Все это здесь. Разве ты не чувствуешь силу и власть здешних мест, Монтгомери?

Он посмотрел на нее сверху вниз. Лицо Вероники светилось, и от ее вида у него захватило дух.

– Мистер Керр назвал тебя одолженным шотландцем, – сказала Вероника, удивив его этими словами. – Ты докажешь его правоту или оспоришь?

– Одолженным шотландцем?

Монтгомери не знал, как это воспринять.

– Ты знал, что он тоже Фэрфакс? – спросила Вероника.

– Только что узнал это.

К его удивлению, она показалась ему раздосадованной.

– У меня не было времени рассказать тебе об этом, – попытался он объяснить. – Я был занят тем, что охотился за тобой по всей Шотландии.

Вероника казалась такой желанной, что Монтгомери привлек ее поближе к себе в порыве чувства, которое и сам не вполне понимал. Она покорилась и растаяла в его объятиях, как всегда, готовая откликнуться, с такой радостью, легкостью и восторгом готовая уступить, что он снова в который раз был очарован ею.

– Я хочу тебя сейчас, – сказал Монтгомери, отлично понимая, что «сейчас» было неподходящее время и место.

Он поцеловал ее за ухом, зажал мочку уха между зубами, потом его губы прошлись вниз по всему ее горлу. И он с трудом заставил себя выпустить ее из объятий.

– Как тебе удается делать со мной такое? – спросил он, отстраняясь и пристально глядя ей в лицо.

Вероника моргнула несколько раз, будто пытаясь вынырнуть на поверхность из сна.

– А я думала, это ты виноват, – ответила она, улыбаясь.

– Я шел сюда кое-что сказать тебе, – начал Монтгомери снова, отступая на шаг от нее. – Ты услышишь, что завтра я собираюсь лететь на воздушном шаре.

Ее лицо показалось ему лишенным выражения, но теперь Монтгомери умел распознавать ее эмоции.

– Я пришел сказать тебе, чтобы ты не беспокоилась, – продолжал Монтгомери, проводя пальцем по ее подбородку.

Вероника отвела глаза и с преувеличенным интересом разглядывала заброшенную хижину арендатора. Наконец повернулась лицом к нему, и взгляд ее был твердым и бестрепетным.

– И как это возможно? – спросила Вероника.

– Доверься мне. Я знаю, что делаю.

Наконец она кивнула, будто нехотя уступая.

Монтгомери было все равно, как защитить Веронику, но он знал, что должен ее защитить. Он не был «одолженным шотландцем», шотландцем на время. Он был таким же упрямым и решительным, как остальные шотландцы, которых он встречал, таким же как и Вероника.

* * *

Несколькими часами позже Вероника решила, что больше не станет терпеть подобное поведение Монтгомери. Он мог не открывать тайн своей прошлой жизни в Виргинии, мог погружаться в молчание. Но черт возьми, он не вышел к обеду. Она вообще не видела его с середины дня.

Она решила пойти и высказать ему все, что думает. И если в этот момент ее будут обуревать чувства, то тем лучше.

Монтгомери узнает, что она любит его.

Возможно, она увидит это выражение в его глазах, появлявшееся, когда он говорил, будто она его смущает. Если же он снова собирается оттолкнуть ее, она этого не допустит.

Вероника надела свое новое платье изумрудного цвета, того самого оттенка, что так подчеркивал зелень ее глаз и придавал им особую яркость и блеск. Так как Элспет еще не вернулась, а миссис Броуди беспокоить не хотелось, она не стала убирать волосы и оставила их рассыпавшимися по плечам.

Вероника выбрала черную лестницу в тыльной части дома, поскольку не хотела, чтобы ее видели на пути к винокурне. Впредь им лучше называть это строение как-нибудь иначе. Возможно, станцией воздушных аппаратов.

В винокурне было темно, когда она остановилась в дверях, но прежде чем успела окликнуть Монтгомери, он зажал ей рот рукой.

– Что ты здесь делаешь? – спросил Монтгомери шепотом, слегка ослабляя нажим на ее рот.

– Ищу тебя, – прошептала Вероника в ответ. Она повернулась в его объятиях. – А почему мы говорим так тихо? И почему здесь темно?

Он не ответил, и она ударила его головой в грудь.

– Я с тобой говорю, Монтгомери.

– Я устроил здесь ловушку.

– Зачем?

– Я знаю, кто испортил мой воздушный аппарат.

– Ты мне скажешь?

– Нет.

Она отступила на шаг:

– Не скажешь?

– Нет, пока все не будет закончено.

Монтгомери схватил ее и привлек ближе.

– Я не хотел, чтобы ты была замешана в это, – сказал он тихо, – потому что ты можешь пострадать. Он охотится за мной, а не за тобой.

– Но я тоже не хочу, чтобы ты пострадал, – ответила Вероника, и Монтгомери почувствовал, как она замерла в его объятиях. – Он? – спросила Вероника, только сейчас осознав, что сказал муж.

– Эдмунд Керр.

– Мистер Керр?

– Он и не делал тайны из своего нелестного мнения обо мне, считал, что я не гожусь в лорды, – сказал Монтгомери. – Если бы не мой дед, одиннадцатым лордом Фэрфаксом-Донкастером стал бы он.

Несколько мгновений Вероника размышляла, потом сказала:

– Он мне сразу не понравился. Но я старалась убедить себя, что ошибаюсь.

– Тебе бы следовало сказать мне.

Вероника с вызовом посмотрела на него:

– Когда, Монтгомери? Насколько мне помнится, ты был невысокого мнения о моем «даре».

Прежде чем он успел ответить, они оба услышали какой-то звук.

На стене появилась тень: на ее фоне промелькнуло нечто с пылающей сердцевиной.

– Что это? – спросила Вероника шепотом.

Монтгомери покачал головой и приложил палец к губам. Вероника кивнула, соглашаясь, когда он сделал движение, чтобы встать впереди нее. Вероника наблюдала за фигурой, проникнувшей в винокурню с фонарем в руках. Фигура склонялась над источником света, который держала в руках, но продолжала целенаправленно двигаться в угол.

Монтгомери оставил свое убежище и рванулся к вторг шемуся незнакомцу, поднявшему крышку с сине-белого бочонка. Вероника последовала за ним, холодея от страха.

Незнакомец поднял фонарь, когда Монтгомери приблизился к нему. В следующее мгновение Вероника разглядела, что перед бочонком с парафиновым маслом стоял не Эдмунд Керр.

Это была женщина.

– Миллисент? – воскликнула изумленная Вероника. – Что ты здесь делаешь?

Следующий момент она запомнила неясно. Миллисент толкнула бочонок, перевернула его и бросила горящий фонарь в поток парафинового масла. Монтгомери развернулся, схватил Веронику и толкнул ее так, что она оказалась впереди него. Прежде чем она успела заговорить, он бросил ее через плечо и сам ринулся к двери.

Воздух со свистом вырвался из винокурни, за ним последовал взрыв. Волнистые оранжевые облака пламени, отороченные черным, прокатились по винокурне и выкатились наружу из двери, неся за собой в ночное небо ревущее пламя. Все грохотало и трещало, оглушая и высасывая воздух из ее легких.

Сила взрыва была такова, что бросила ее и Монтгомери на гравийную дорожку.

Осколки крыши, оплавленные до основания взрывом, осколки кирпичей падали на них, но Монтгомери прикрывал ее своим телом. Вероника услышала стон боли, когда что-то тяжелое обрушилось на плечо, и сжала его в объятиях, обхватила за шею руками и считала каждую секунду, пока слышала крик.