Текст книги "Черепаший вальс"

– Мне даже в голову не могло прийти… – пролепетала Жозефина.

– Не вы первая, с кем такое приключилось! И, увы, не последняя!

– Не говорите ему, что я приходила… Ладно? – попросила Жозефина. – Не хочу, чтобы он узнал, что я все знаю. Пожалуйста, это важно…

– Да как хотите. Мне нетрудно, я с ним компанию не вожу. Так что с ключом? Оставите его себе?

Жозефина взяла конверт. Она отправит его по почте.

Она сделала вид, что уходит, подождала, пока консьержка закроет дверь, и вернулась, присела на ступеньки. Услышала, как вновь зажужжал пылесос. Ей нужна была передышка, прежде чем вернуться к Ифигении. Лука – тот самый человек в трусах, который хмурил брови на рекламном щите. Она вспомнила, что в начале их романа он все время куда-то исчезал. А потом опять появлялся. Она не осмеливалась задавать вопросы.

Кто он? Витторио и Лука? Витторио, мечтающий стать Лукой? Или Лука, насквозь пропитанный Витторио? Чем больше она размышляла, тем глубже и загадочнее становилась пропасть лжи, а за ней открывалась другая пропасть, и она все летела и летела вниз…

Он ведет двойную жизнь. Манекенщика презирает, а ученого, эрудита уважает… Вот почему он держался так отстраненно, вот почему говорил с ней на «вы». Он не мог приблизиться, потому что боялся разоблачения. Не мог открыться, потому что боялся во всем признаться.

А в ноябре, как раз перед тем, как на нее напали, он сказал: «Жозефина, нам надо поговорить, это очень важно…»; может быть, хотел исповедаться, избавиться от этой лжи. Но в последнюю минуту не решился. И не пришел. Неудивительно, что он уделял мне так мало внимания! Он был занят другим. Словно жонглер, сосредоточенный на своих шариках, следил за каждой ложью. Врать не так-то просто, это требует невероятной дисциплины. Неослабного внимания. И массы энергии.

Она подошла к машине, где ее ждала Ифигения. Тяжело рухнула на сиденье. Включила зажигание, уставившись в пустоту.

– Что случилось, мадам Кортес? Лицо у вас опрокинутое.

– Ничего, Ифигения, пройдет.

– Да вы белая как мел! Накрыли, что ли, с поличным?

– Вроде того.

– Неужто беда какая случилась?

– Есть немного, – вздохнула Жозефина, пытаясь вспомнить дорогу к «Интермарше».

– Такова жизнь, мадам Кортес! Такова жизнь!

Она поправила непослушную прядку, выбившуюся из-под платка – так, словно навела порядок в собственной жизни.

– Знаете, Ифигения, – объяснила Жозефина, слегка задетая тем, как быстро ей прилепили ярлык жертвы «житейских невзгод», – у меня-то жизнь долго была тусклой и монотонной. Я просто не привыкла.

– Ну так привыкайте, мадам Кортес. Жизнь – вечные синяки да шишки. Она редко бывает спокойной прогулкой. А если бывает, значит, она уснула, а уж когда проснется, тряханет вас как следует!

– Сейчас я бы предпочла, чтобы она чуть-чуть притормозила!

– Это не вам решать…

– Знаю, но можно же высказать пожелание, а?

Ифигения опять произвела непередаваемый звук губами, на этот раз означающий «не очень-то уповайте», и тут Жозефина увидела поворот на широкий проспект, ведущий к «Интермарше».

Они набрали две тележки всякой снеди и напитков. Ифигения разошлась не на шутку. Жозефина старалась сдержать ее пыл. Она не была уверена, что соберется целая толпа. Обещали прийти мсье и мадам Мерсон, мсье и мадам Ван ден Брок, мсье Лефлок-Пиньель и еще две семейные пары из корпуса «Б» да одинокая дама с белой собачкой. Ирис. Зоэ. А остальные? Ифигения вывесила приглашение в холле и была уверена, что гостей из корпуса «Б» завалится целая куча. Они не разводят церемоний, они не такие, как из корпуса «А», которые придут, чтобы сделать приятное вам, а не мне.

– Ифигения, вы что, решили возродить классовую борьбу?

– Я говорю, что думаю. Богатые общаются с богатыми. А бедные хотят тусить со всеми. Или, во всяком случае, хотели бы тусить, да им не всегда дают.

Жозефина чуть не сказала, что ей с самого начала показалась неразумной идея собрать вместе людей, которые весь год игнорировали друг друга. Но потом она подумала: а почему нет? Будем мыслить позитивно и преисполнимся энтузиазма. Ей, правда, трудно мыслить позитивно и преисполняться энтузиазма: предательство Филиппа, ложь Луки, а теперь еще и классовая борьба!

Ифигения пересчитывала канапе и сэндвичи, стаканчики для вина и содовой, бумажные салфетки, пластиковые миски, банки оливок, упаковки фисташек и арахиса, нарезки колбасы и ветчины. Сверялась со списком. Добавляла то бутылку колы для детей, то бутылку виски для мужчин. Жозефина взяла сухой корм для собак. Интересно, сколько лет Дю Геклену?

На кассе Ифигения гордо достала деньги. Жозефина не вмешивалась. Кассирша спросила, есть ли у них карта постоянного покупателя, и Ифигения повернулась к Жозефине:

– Вот теперь выкладывайте вашу карту, я вам ее пополню!

Она так и сияла от радости, что сможет пополнить кредит Жозефины, переминалась с ноги на ногу, помахивая купюрами. Жозефина протянула карту.

– Сколько там баллов? – нетерпеливо спросила Ифигения.

Кассирша, приподняв бровь, посмотрела на дисплей кассы.

– Ноль.

– Это невозможно! – воскликнула Жозефина. – Я же ею ни разу не пользовалась.

– Возможно, но баланс нулевой…

– Как же так, мадам Кортес?

Ифигения глядела на нее разинув рот.

– Ничего не понимаю… – смущенно пробормотала Жозефина. – Я ни разу ничего не списывала!

Ее первой мыслью было, что она никогда не верила в эту клубную карту. От нее за версту несло туфтой, скидками на просроченные консервы или заплесневелый сыр, штабелями нераспроданных колготок и зубной пасты против кариеса.

– Вы, наверное, ошибаетесь. Вызовите главного кассира, – потребовала Ифигения, готовая бороться до конца.

– Да оставьте, Ифигения, мы теряем время…

– Нет, мадам Кортес. Вы платили, вы имеете право. Может, это машина перепутала.

Кассирша, утомленная тем, что ей в двадцать лет приходится целыми днями просиживать за кассой, все-таки нашла в себе силы нажать на кнопку. Явилась бойкая седеющая дама, представилась бухгалтером и старшим кассиром. Она выслушала их с широкой профессиональной улыбкой и попросила подождать: сейчас она наведет справки.

Они отошли в сторонку и стали ждать. Ифигения ворчала, а Жозефина думала, что ей совершенно все равно, есть у нее эти баллы на карте или нет. Сегодня странный день-призрак, день, когда пропадает все: и баллы, и мужчины.

Вернулась вертлявая бухгалтерша. Она шла так, словно при каждом шаге давила сигаретный окурок. Этакая поступь норовистой кобылы.

– Все в порядке, мадам Кортес. С помощью вашей карты за последние три месяца был сделан ряд покупок в разных филиалах «Интермарше»…

– Но это невозможно!

– Да-да, мадам Кортес! Я все как следует проверила.

– Но я же вам говорю…

– Вы уверены, что на ваш счет открыта только одна карта?

Антуан! У Антуана была карта!

– Мой муж… – еле выговорила Жозефина. – Он…

– Видимо, он воспользовался ею и забыл вас предупредить. Я проверила, покупки действительно были совершены; если хотите, я сделаю вам распечатку с точными датами…

– Нет. Не стоит, – сказала Жозефина. – Спасибо большое.

Кассирша выдала им на прощание последнюю профессиональную улыбку и, довольная, что уладила проблему, удалилась поступью огневой кобылки.

– Совсем ваш муж обнаглел, мадам Кортес! С вами не живет, а бонусы у вас свистнул! Ничего удивительного! Все они такие, только и знают что нас использовать. Надеюсь, вы ему шею-то намылите, когда в следующий раз увидите!

Ифигения все никак не могла успокоиться и изливала потоки желчи на головы представителей мужского пола. Она с силой захлопнула дверцу машины и еще долго ворчала, пока Жозефина выезжала с парковки.

– Не понимаю, как это вы умудряетесь быть такой спокойной, мадам Кортес!

– Бывают дни, когда лучше не вставать с постели, даже ноги на пол спускать не стоит!

– А вы заметили, что беда никогда не приходит одна? Возможно, вас еще сегодня ожидают сюрпризы!

– Спасибо, утешили!

– Вы бы посмотрели свой гороскоп на сегодня.

– Что-то не хочется. И потом, по-моему, я уже сделала полный круг. Не представляю, что еще может на меня свалиться!

– День пока не кончился, – хмыкнула Ифигения и снова громко фыркнула.

Праздник был в разгаре. До последней минуты Жозефина и Ифигения расставляли стулья, мазали паштет из анчоусов на хлеб, открывали вино, колу, шампанское. Шампанское принесли жильцы корпуса «Б».

Ифигения угадала: корпус «Б» явился почти в полном составе, а из корпуса «А» пока имели место только мсье и мадам Мерсон с сыном Полем, Жозефина, Ирис и Зоэ.

– Мама, он сейчас съест все канапе! – заметила маленькая Клара, указывая на Поля Мерсона, который беззастенчиво сметал все на своем пути.

– Скажите, пожалуйста, мадам Мерсон, вы что, его дома не кормите? – воскликнула Ифигения, шлепнув Поля Мерсона по пальцам.

– Поль, веди себя прилично… – томно протянула мадам Мерсон.

– Нарожают детей, а воспитать не могут, – проворчала Ифигения, бросив сердитый взгляд на Поля Мерсона.

Тот состроил ей рожу, вытер руки о джинсы и набросился на куриные ножки в желе.

Дама с белой собачкой, казалось, с большим интересом слушала рассказ Зоэ про купание Дю Геклена и его первое знакомство с сухим кормом.

– Он набросился на него, словно сто лет ничего не ел, а потом пришел и лег у моих ног, словно дал клятву верности сюзерену!

Дама похвалила словарный запас девочки и посоветовала знакомого ветеринара.

– Зачем? Он же не болен! Он просто хотел есть.

– Ему нужно делать прививки. Каждый год.

– А, вот как, – ответила Зоэ, косясь на дверь. – Неужели каждый год?

– От бешенства – обязательно, – подтвердила дама, сжимая под мышкой собачку. – У Артура все в полном порядке! И еще его надо регулярно вычесывать, иначе у него будут блохи и он начнет чесаться…

– Пффф! – фыркнула Зоэ. – Мы нашли Дю Геклена на улице, а не в парикмахерском салоне.

Какая-то супружеская чета, муж с плохими зубами и жена, утянутая в дешевый костюмчик, беседовали о повышении цен на недвижимость с пожилой дамой, покрытой толстым слоем белой пудры, а еще одна пара поздравляла Ифигению и славила Небо, вознаградившее ее выигрышем в лотерею.

– Конечно, азартные игры не совсем сообразуются с моралью, но вы – вы, можно сказать, это заслужили! Сколько сил вы тратите, чтобы держать в порядке наш дом!

– Расскажите это мадемуазель де Бассоньер! – возразила Ифигения. – Она без конца меня шпыняет и пытается добиться, чтобы меня уволили. Но я отсюда не уйду – у меня тут теперь дворец!

Мсье Сандоз гордо выпятил грудь. Слово «дворец» было ему как маслом по сердцу. Он готов был расцеловать Ифигению. На этот раз волосы у нее сияли конфетно-розовым цветом, с темно-синими прядями, а платье она надела в красную клетку. Вот молодец женщина! Накануне, заканчивая расставлять мебель, он шепнул ей: «Ифигения, вы прекрасны, как Сирена», а она решила, что он имеет в виду сирену «скорой помощи», и опять звучно фыркнула. Он приласкал ее взглядом, вздохнул и решил потихоньку уйти. Все равно никто не заметит его отсутствия. Никто никогда не замечал ни его присутствия, ни отсутствия.

– Да ладно! Не так уж она плоха, эта мадемуазель де Бассоньер. Отлично защищает наши интересы, – сказал какой-то господин в берете и с ленточкой ордена Почетного легиона.

– Старая ведьма! – вскричал мсье Мерсон. – Вот вас не было вчера на собрании, вы ее не слышали. А я, кстати, заметил, что вы отсутствовали…

– Я передал ей мой голос, – сказал господин в берете, поворачиваясь к нему спиной.

– Ну уж одолжили! – хмыкнул мсье Мерсон. – В любом случае сегодня мы ее не увидим!

– А мсье Пинарелли не придет? – спросила дама с собачкой.

– Ему мать не разрешила! Держит его в ежовых рукавицах, одно слово. Считает, что ему все еще двенадцать лет. Он, конечно, пытается делать глупости за ее спиной, но она его за это наказывает! Он мне сам сказал. Вы знаете, что он не имеет права по вечерам выходить из дома? Уверен, он до сих пор девственник!

Сидя в дальнем углу на стуле из «Икеи», Ирис озирала собрание и говорила себе, что пала ниже некуда. Ей бы сейчас в красивой лондонской квартире Филиппа переставлять с места на место безделушки, чтобы подчеркнуть свое присутствие, или складывать в шкаф кашемировые свитера, а вместо этого приходится сидеть в какой-то конуре, слушать скучные разговоры и отказываться от пресных бутербродов и дешевого шампанского. Ни одного интересного мужчины, кроме этого мсье Мерсона, который пожирает ее глазами. Как похоже на Жозефину – общаться с такими заурядными людьми. Боже мой! Что будет с ее жизнью? Ей казалось, что она все еще идет по длинному белому коридору. И ищет выход.

– Ваша сестра обворожительна, – вздохнул мсье Мерсон на ухо Жозефине. – Холодновата, конечно, но я бы ее с удовольствием разморозил.

– Мсье Мерсон, умерьте пыл.

– Я люблю трудные случаи, неприступные крепости, которые сдаются под натиском наслаждения… Как вам идея небольшой пати на троих, мадам Кортес?

Жозефина потеряла дар речи и густо покраснела.

– О! Я, видно, задел за живое! Вы уже пробовали?

– Мсье Мерсон!

– А вы попробуйте. Любовь без чувств, без собственнических инстинктов – это упоительно… Отдаешься, но без всяких обязательств. Душа и сердце отдыхают, а тело действует… Вы слишком серьезны.

– А вы слишком несерьезны, – отрезала Жозефина, устремляясь к Зоэ, которая с тоской смотрела на дверь.

– Ты скучаешь, детка? Хочешь домой? К Дю Геклену?

– Нет, нет…

Зоэ улыбнулась ей нежно и снисходительно.

– Ждешь кого-нибудь?

– Нет! Кого мне ждать?

Точно, кого-то ждет, поняла Жозефина, заметив новое, взрослое выражение на лице дочери. Утром, за завтраком, она была еще совсем ребенком – а вечером выглядит почти женщиной. Неужели она влюблена? Первая любовь. Мне казалось, она увлечена Полем Мерсоном, но она на него и не смотрит. Моя девочка влюблена! Сердце у нее сжалось. Интересно, она будет как Гортензия или как я? – подумала Жозефина. Сердце из воска или из камня? Она не знала, что было бы лучше для дочери.

Ифигения открывала шкафы, показывала всякие приспособления, обращала внимание на цвет стен, на постеры в рамках и, насупившись, ловила любое замечание, любой комментарий. Лео и Клара сновали туда-сюда, подносили блюда, раздавали бумажные салфетки. Вдруг зазвучала музыка: Поль Мерсон искал подходящую радиостанцию.

– Потанцуем? – спросила мадам Мерсон, потягиваясь и выставляя вперед грудь. – Вечеринка без танцев – что шампанское без пузырьков!

Именно в этот момент и появились Эрве Лефлок-Пиньель, Гаэтан и Домитиль. А за ними – чета Ван ден Броков и двое их детей. Эрве Лефлок Пиньель – подтянутый, с улыбкой на устах. Ван ден Броки – как всегда, страшно не похожие друг на друга: он бледный, шевелящий длинными пальцами-клешнями, она улыбающаяся, славная, с безумными глазами навыкате. Атмосфера неуловимо изменилась. Все как будто насторожились, только мадам Мерсон продолжала беззаботно колыхаться.

Жозефина поймала тревожный взгляд Зоэ, обращенный на Гаэтана. Значит, он. Он подошел к ней, шепнул что-то на ухо, она покраснела и опустила глаза. Сердце из воска, заключила потрясенная Жозефина.

С прибытием пополнения из корпуса «А» обстановка стала заметно прохладней. Ифигения тоже это почувствовала и устремилась к ним, предлагая шампанское. Она была сама любезность, и Жозефина поняла, что она тоже смущена. Хоть и поднимала кулак, распевая «Интернационал» среди стеллажей «Интермарше», но все равно робела перед ними.

Мадам Лефлок-Пиньель не пришла. Эрве Лефлок-Пиньель и Ван ден Броки поздравили Ифигению. Вскоре все столпились вокруг них, как вокруг королевских величеств на приеме. Жозефину это удивило. Сколько бы ни издевались над богатыми, все равно деньги, шикарная квартира и дорогая одежда внушают уважение. За глаза все насмехаются, а в глаза – почтительно склоняют голову.

Мсье Ван ден Брок весь вспотел и все время оттягивал воротничок рубашки. Ифигения открыла окно во двор, но он резко захлопнул его.

– Он боится микробов, это для врача просто катастрофа! – сказала приятная дама из корпуса «Б». – Пациенток осматривает только в перчатках! Странное ощущение, когда по тебе бегают резиновые пальчики… Вы бывали в его кабинете? Там чисто, как в операционной… Такое впечатление, что он тобой брезгует, словно ты грязнуля какая-то!

– Я к нему ходила один раз и больше не пойду! Он показался мне слишком… как бы это сказать… настойчивым, – отозвалась другая, уминая бутерброд с лососем. – У него такая неприятная манера смотреть на вас в упор и шевелить при этом пальцами! Словно он хочет вас пронзить булавкой и наколоть в альбом, как бабочку. А жаль, свой гинеколог в доме – это удобно!

– Терпеть не могу делать две вещи, когда прихожу к врачу: раздвигать ноги и открывать рот! Поэтому стараюсь избегать дантистов и гинекологов!

Они рассмеялись и чокнулись шампанским. Заметили мадам Ван ден Брок, которая смотрела на них вытаращенными глазами: может, она слышала их слова?

– А у этой один глаз на вас, а другой в Арканзас! – сказала первая дама.

– Вы слышали, как она поет? Они все чокнутые в этом корпусе «А». А эта новенькая? Вечно торчит у консьержки… Это, знаете ли, тоже ненормально.

Ирис, сидя в углу, ждала, когда Жозефина ее представит. Но поскольку сестра, похоже, не собиралась это делать, она сама направилась к Лефлок-Пиньелю.

– Ирис Дюпен. Я сестра Жозефины, – объявила она робко и бесконечно изящно.

Эрве Лефлок-Пиньель склонился и церемонно поцеловал ей руку. Ирис отметила антрацитово-черный дорогой костюм, белую рубашку в голубую полоску, переливчатый галстук с изысканным узлом, платочек в кармане пиджака, атлетический торс, тонкую, изящную непринужденность светского человека. Она вдохнула аромат туалетной воды от «Армани», легкий запах шампуня «Арамис» на гладких черных волосах. И когда он поднял на нее глаза, ее словно унесло волной счастья. Он улыбнулся: эта улыбка была как приглашение на танец. Жозефина оторопело смотрела на них. Он склонялся над ней, словно вдыхая аромат редкого цветка, она тянулась к нему с хорошо рассчитанной сдержанностью. Они не произнесли ни слова, но между ними возникло мощное магнитное поле. Удивленные, улыбающиеся, они не сводили друг с друга глаз, не обращая внимания на разговоры вокруг. Чуть качнутся к одному, к другому и снова, дрожа всем телом, ощупывают друг друга взглядом.

Когда Жозефина вернулась из магазина, Ирис спросила ее, кто будет на вечеринке у Ифигении и обязательно ли ей туда идти.

– Как хочешь.

– Нет! Скажи мне…

– Это вечеринка для соседей. Путина и Буша точно не будет! – ответила она, чтобы сразу пресечь остальные вопросы.

Ирис нахмурилась.

– Тебе плевать, что я страдаю! Плевать, что Филипп выбросил меня, как старую калошу! Строишь из себя даму-патронессу, а на самом деле просто эгоистка!

Жозефина в изумлении посмотрела на нее.

– Я эгоистка, потому что интересуюсь еще чем-то, кроме тебя? Так?

– У меня горе. Я умираю, а ты уезжаешь за покупками с какой-то…

– А ты хоть спросила, как я живу? Нет. Как дела у Зоэ, у Гортензии? Нет. Ты сказала хоть слово про мою новую квартиру? Про мою новую жизнь? Нет. Единственное, что тебя заботит, это ты, ты, ты! Твои волосы, твои руки, твои шмотки, твои морщины, твои настроения, твои идеи, твои…

Она задыхалась. Уже не следила за тем, что говорит. Извергала слова, как проснувшийся вулкан извергает лаву.

– Ты трижды отменяла нашу встречу из-за таких пустяков, что плакать хотелось, а потом, за обедом, говорила только о себе. Ты все сводишь к себе. Постоянно. А я – я должна быть рядом, выслушивать тебя, прислуживать тебе. Прости, Ирис, но мне надоело. Я тебя предупреждала про этот праздник у Ифигении… Я думала, мы потом вместе поужинаем, я так надеялась, а ты взяла и укатила в Лондон! Забыв, что я здесь, жду тебя, мечтаю показать тебе мою новую квартиру! А теперь ты жалуешься на несправедливость, потому что твой муж, о котором ты заботилась не больше, чем о старом диване, устал и отправился искать любви в другое место… Вот что я скажу: он прав, и пусть это послужит тебе уроком! Может, ты теперь будешь внимательнее к людям! Потому что если ты по-прежнему будешь только брать и ничего не отдавать, то скоро никого и ничего у тебя не останется, кроме твоих прекрасных глаз, чтобы плакать и плакать…

Ирис остолбенела от удивления.

– Ты никогда со мной так не разговаривала!

– Я устала… Мне надоела твоя вечная жажда быть в центре внимания. Дай немного места другим, послушай, чем они дышат, и ты станешь намного счастливее!

В привратницкую они спустились молча. Зоэ болтала за троих. Рассказывала, какой замечательный Дю Геклен, как он безропотно перенес первое купание и даже не плакал, когда они уходили. Они готовили праздник, Ирис дулась в углу, не делая попыток помочь, молчаливая и враждебная. Не обращая ни малейшего внимания на гостей.

Пока не появился Лефлок-Пиньель.

Жозефина подошла к Ифигении и шепнула ей на ушко:

– Скажите, а мадам Лефлок-Пиньель вообще из дому не выходит?

– Знаете, я ее никогда не вижу! Даже дверь не открывает, когда я приношу почту! Я ее кладу на коврик и ухожу.

– Она больна?

Ифигения покрутила пальцем у виска и сказала:

– Больна, на голову… Бедный мужик! Он сам занимается детьми. Она вроде бы целыми днями бродит в ночной рубашке. Один раз ее нашли на улице, она бредила, звала на помощь, говорила, что ее преследуют… Есть женщины, которые не понимают своего счастья. Будь у меня муж такой красавец, как он, и такая квартирка, как у них, и трое детишек, я вас уверяю, я бы не стала бы шляться в ночной рубашке! Одевалась бы с иголочки!

– Я слышала, она потеряла ребенка, грудного. Может, она никак не может оправиться….

Ифигения сочувственно шмыгнула носом. Такое горе вполне объясняло ночную рубашку.

– Ваш праздник удался на славу! Вы сами-то довольны?

Жозефина протянула ей бокал шампанского и подняла свой, чтобы чокнуться.

– За здоровье моей доброй феи!

Они выпили молча, наблюдая за круговоротом гостей.

– Мсье Сандоз так быстро убежал… По-моему, он к вам неравнодушен, Ифигения…

– Шутите! Не далее как вчера он обозвал меня клаксоном! А, нет, сиреной, ну все равно, для объяснения в любви мог бы придумать что-нибудь получше! А завтра-то надо все убирать и разбираться с помойкой.

– Я вам помогу, если хотите.

– И речи быть не может. Завтра воскресенье, поспите подольше.

– Надо все убрать как следует, чтобы Бассоньериха не жаловалась!

– Ох! Пусть уж сидит и не высовывается! Она слишком злая тетка. Есть такие люди, удивляешься, с какой стати Бог их еще терпит на этом свете!

– Ифигения! Не говорите так! Вы ей принесете несчастье!

– Ой, да что ей сделается! Живучая, как таракан!

Мсье Мерсон, проходя мимо них, поднял бокал и прошептал:

– Ну, дамочки… За здоровье таракана!

Зоэ в этот вечер не стала спускаться в подвал, осталась с матерью и тетей. Ей хотелось петь и вопить во все горло. Сегодня на празднике Гаэтан шепнул ей: «Зоэ Кортес, я влюбился в тебя». Она вспыхнула, как полено в очаге. А он все шептал ей на ухо, прикрываясь стаканом и делая вид, что пьет. Говорил такие странные вещи! «Я так влюблен, что ревную к твоей подушке!» А потом отошел, чтобы никто ничего не заметил, и она увидела, какой он высокий, очень высокий. Не мог же он вырасти со вчерашнего дня? А потом он опять подошел и сказал: «Я сегодня не смогу спуститься в подвал, но я оставлю свой свитер под ковриком у твоей двери, и тогда ты заснешь, вспоминая обо мне». Тут у нее будто выскочила пробка из горла, и она проговорила: «Я тоже влюбилась в тебя», а он так серьезно посмотрел на нее, что она чуть не заплакала. Перед сном она пойдет, возьмет из-под коврика свитер и ляжет с ним спать.

– О чем задумалась, малышка?

– О Дю Геклене. Можно, он будет спать в моей комнате?

Ирис допила бутылку бордо и закатила глаза.

– Собака – это такая нагрузка, с ней надо заниматься! Кто с ним сейчас пойдет гулять, например?

– Я! – воскликнула Зоэ.

– Нет! – ответила Жозефина. – В такое время ты не будешь выходить, я сама схожу…

– Вот видишь, начинается… – вздохнула Ирис.

Зоэ зевнула, сказала, что устала. Поцеловала мать и тетю и отправилась спать.

– Как, ты говоришь, его зовут, твоего красавца-соседа?

– Эрве Лефлок-Пиньель.

Ирис поднесла стакан к губам и прошептала:

– Красавец-мужчина! Какой красавец-мужчина!

– Он женат, Ирис.

– Но это не мешает ему быть привлекательным… А ты знаешь его жену? Какая она?

– Хрупкая блондинка, немного не в себе…

– Да? Вряд ли они крепкая пара. Он ведь сегодня без нее пришел.

Жозефина начала убирать посуду. Ирис спросила, не осталось ли еще вина. Жозефина предложила открыть новую бутылку.

– Я хоть немного успокоюсь, если выпью…

– Ты же столько таблеток принимаешь, лучше бы тебе не пить…

Ирис тяжело вздохнула.

– Скажи, Жози, можно мне остаться у тебя? Неохота ехать домой… Кармен меня достала.

Жозефина, склонившись над мусорным ведром, счищала остатки еды с тарелок, прежде чем отправить их в посудомоечную машину. Она подумала: если Ирис останется, нашей новой близости с Зоэ конец. Только-только она ко мне вернулась…

– Не радуйся так откровенно, сестричка! – усмехнулась Ирис.

– Нет… Не в этом дело, но…

– Лучше не надо?

Жозефина взяла себя в руки. Она так часто жила в загородном доме Ирис. Она повернулась к сестре и солгала:

– У нас тут такая тихая жизнь. Боюсь, тебе будет скучно.

– Не волнуйся! Я найду чем заняться. Если ты правда не против, чтобы я осталась.

Жозефина запротестовала: нет-нет, конечно. Но так вяло, что Ирис почувствовала себя задетой.

– Я столько раз пускала вас с девочками к себе, и не сосчитать! А когда я раз в жизни попросила тебя об одолжении, ты тут же отпираешься!

Она налила себе еще вина, и у нее развязался язык. Слегка опьянев, она не заметила яростного, обиженного взгляда Жозефины: ты нас не «пускала», ты нас «приглашала», это разные вещи.

– Всю жизнь я была рядом, всю жизнь тебя поддерживала! Я помогала тебе и морально, и материально. Ведь даже книгу свою ты бы без меня не написала! Я была твоим вдохновением, твоим честолюбием!

Ее передернуло в сухом, ехидном смешке.

– Я была твоей музой! Можно и так сказать! Ты тряслась от страха перед жизнью, а я вытащила из тебя все лучшее, что в тебе было, сотворила твой успех – и вот как ты меня отблагодарила…

– Ирис, тебе уже хватит пить… – сказала Жозефина, стиснув в пальцах тарелку. – Ты несешь невесть что.

– Может, скажешь, что это неправда?

– Тебя вполне устраивало, что я у тебя живу! Девочки составляли компанию Александру, а я служила буфером между тобой и Филиппом!

– Еще и его припомнила! А он сейчас небось кувыркается со своей мисс Дулиттл! Дотти Дулиттл! Ну и имечко! Наверняка носит розовые платьица и кольца в ушах!

«Интересно, она брюнетка или блондинка, эта мисс Дулиттл?» – подумала Жозефина, засыпая порошок в посудомоечную машину. Александр сказал – «это преходящее». Значит, он не влюблен по-настоящему. Просто развлекается. Потом найдет другую, и еще, и еще. Жозефина была одной из многих в этом хороводе. Лампочкой в рождественской гирлянде.

– Я все думаю, изменял он мне, когда мы еще жили вместе, или нет, – продолжала Ирис, допивая очередной бокал. – Вряд ли. Он слишком меня любил. Как же он меня любил! Ты помнишь?

Она отрешенно улыбнулась.

– И вдруг в одночасье все кончается, и ты не можешь понять, почему. Ведь большая любовь должна быть вечной, разве нет?

Жозефина вдруг резко опустила голову. Ирис расхохоталась.

– Ты все слишком трагически воспринимаешь, Жози. Это просто житейские неурядицы. Но что ты об этом знаешь, ты же ничего такого не переживала…

Она посмотрела на пустой бокал, налила еще вина.

– А может, и ни к чему так переживать? Чувства рано или поздно слабеют… – Она вздохнула. – А вот боль не слабеет, нет. Странное дело: любовь изнашивается, а боль остается такой же сильной, как прежде. Меняет маски, но всегда живет в тебе. В один прекрасный день перестаешь любить, но не перестаешь страдать. Нескладная штука жизнь!

Совсем не факт, подумала Жозефина, жизнь порой закручивает такие сюжеты, что никакому воображению за ней не угнаться. Взять хоть сегодняшний день, она его долго еще не забудет. Что хотела ей этим сказать жизнь? Просыпайся, Жозефина, не спи. Вставай. Или восставай?

– У меня больше ничего нет. И я больше никто. Моя жизнь кончена, Жози. Разрушена. Смята. Выброшена на помойку.

Жозефина увидела ужас в глазах сестры, и ее гнев утих. Ирис дрожала, обхватив себя руками – и сколько безнадежности было в этом жесте!

– Я боюсь, Жози. Если бы ты знала, как я боюсь… Он сказал, что будет давать мне деньги, но ведь деньги – это еще не все. Деньги никогда не могли сделать меня счастливой. Это так странно, если подумать. Весь мир бьется, чтобы иметь побольше денег, и что, мир от этого становится лучше? Людям становится лучше? Они ходят по улицам, беззаботно насвистывая? Нет. Деньги не приносят удовлетворения. Всегда найдется кто-то, у кого их еще больше. Может, ты и права, и одна любовь имеет смысл. Но как научиться любить? Вот ты знаешь? Все об этом говорят, но никто не знает, что это такое. Ты говоришь: надо любить, надо любить, но как этому научиться? Скажи мне.

– Нужно забыть о себе, – пробормотала Жозефина. Состояние сестры приводило ее в ужас: Ирис разглагольствовала, как сомнамбула, то и дело наполняя и осушая свой стакан.

Ирис саркастически расхохоталась.

– Еще один непонятный ответ! Прямо как нарочно! Ты можешь говорить яснее?

Она мерно качала головой, поигрывая со своими волосами, перебирая пряди, накручивая их на палец, встряхивая, завешивая ими лицо.

– А, в любом случае учиться уже поздно. Для всего уже поздно! Мне конец. Я ничего не умею делать. И останусь одна… Одинокая старуха, сколько таких попадается на улице! Я тебе рассказывала, как несколько лет назад увидела нищего старика? Я тогда была молодая и не остановилась, потому что руки были заняты пакетами. А он сидел на тротуаре, под дождем. Все его толкали, а он только подвигался, чтобы никому не мешать…

Она стукнула себя кулаком по лбу.

– Почему я все время думаю об этом нищем? Он все время торчит у меня в голове, и я сажусь на его место, тяну руку к прохожим, а они на меня даже не смотрят. Думаешь, я этим кончу?

Жозефина пристально взглянула на нее, пытаясь понять, насколько искренен этот страх. Дю Геклен у ее ног зевнул во всю пасть и тоже уставился на нее. Он явно скучал. Ирис казалась ему жалкой. Жозефине вспомнился девиз настоящего Дю Геклена: «Смелость дает то, в чем отказывает красота». На самом деле, подумала она, Ирис просто не хватает смелости. Она мечтает о готовом решении. О счастье, которое надо всего лишь надеть, как вечернее платье. Воображает себя принцессой и ждет принца. Тот возьмет ее жизнь в свои руки, и ей не придется прикладывать никаких усилий. Она труслива и ленива.