Текст книги "История Османской империи. Видение Османа"

Несмотря на свои сомнения относительно придворного общества, представители духовного сословия легко становились его частью. В месяц рамадан они читали наставления в присутствии Дамад Ибрагим-паши, и во время этих чтений высокопоставленные священнослужители принимали участие в ученых диспутах, на которых обсуждались места из Корана или традиции Пророка. Тщательно подбирался текст, который выносили на обсуждение: среди мест из Корана, которые обсуждались в 20-е годы XVIII столетия, были отрывки, имевшие отношение к такому понятию, как «победа», что было весьма злободневной темой в контексте иранских военных кампаний, которые начались в 1722 году.

Когда деятельность в духовной сфере стала в гораздо большей степени отвечать целям династии, ею стали манипулировать, чтобы дать султану большие правовые возможности и расширить круг его союзников. В жизни духовенства происходили и менее заметные изменения: оно становилось все более и более похожим на некую «закрытую корпорацию». Были семьи, которые в прошлом дали государству не одного шейхульислама. Теперь, и это было существенно, только династии священнослужителей стали пользоваться монополией на получение этой и других церковных должностей, и стал неукоснительно соблюдаться принцип династического наследования высших постов духовной иерархии. Шейхульислама Фейзуллу-эфенди могли убить, но его наследников реабилитировали, и они снова поднялись наверх, когда на троне оказался новый султан, Ахмед III. В период между 1703 годом, когда был убит шейхульислам Фейзулла-эфенди и на трон взошел Ахмед III, и 1839 годом, три семьи, в том числе семья Фейзуллазаде, дали стране 13 из 58 шейхульисламов, а поскольку шейхульисламов часто смещали, а потом снова назначали, то за ними числилось 20 сроков пребывания на этой должности из 76. Подобные династии были у военных и у чиновников, но поскольку среди священнослужителей высокого ранга можно было найти значительное количество отпрысков военных и бюрократов, принятое в 1715 году законодательство ограничило их проникновение в сферу духовной деятельности, что было выгодно сыновьям священнослужителей и давало официальное разрешение на кумовство. Как и в сфере налогообложения, где именно столичные вельможи получили возможность пользоваться чем-то вроде монополии на систему пожизненного права собирать налоги, так и в духовной сфере именно столица получила монополию на воспитание кандидатов стать священнослужителями. «Новое кумовство» противоречило традиционным государственным «предписаниям» воспроизводить объединенный общими интересами привилегированный класс (подлинную аристократию), способный противостоять вызовам, брошенным его власти и власти султана, с которыми на протяжении XVII века сталкивалась деградировавшая система государственной власти.

Взаимоотношения великого визиря Невшехирли Дамад Ибрагим – паши и султана Ахмеда имели сходство с имевшими место в начале столетия взаимоотношениями шейхульислама Фейзуллы-эфенди и султана Мустафы II, и он точно так же сумел использовать их во благо своей обширной семьи. Члены семейства Дамад Ибрагима Невшехирлизаде обладали значительным влиянием, так как должности в имперском совете были монополизированы его людьми: один зять Дамад Ибрагима был его заместителем на посту великого визиря, а другой являлся главным адмиралом. Сам он женился на старшей дочери султана Ахмеда, Фатиме Султан, а другие члены его семьи вступили в браки с остальными тремя принцессами. Еще не будучи великим визирем, Дамад Ибрагим уже устраивал браки между членами своей семьи и членами османской династии и выстраивал сеть, состоявшую из людей, находившихся под его покровительством. Он не терпел никакого соперничества: члены семьи Кёпрюлю (Абдулла-паша и Эсад-паша, являвшиеся сыновьями Фазыла Мустафы-паши, а также бывший великий визирь Нуман-паша) получили назначения в отдаленных провинциях империи, что было их уделом и в годы возвышения Фейзуллы-эфенди.

Невшехирли Дамад Ибрагим-паша находился на посту великого визиря в течение двенадцати лет, и это был редкий период стабильности государственного управления, сравнимый с тем, который имел место во время пребывания на этом посту Фазыла Ахмед-паши. Шейхульислам Енишехирли Абдулла-эфенди также находился на своем посту в течение двенадцати лет. Зять Дамад Ибрагима, главный адмирал, оставался на своем посту девять лет, министр финансов, Хаки Ибрагим-эфенди, – десять лет, канцлер Ючанбарли («Три амбара»)

Мехмед-эфенди – двенадцать лет. Однако дольше всех из окружения этого султана на своей должности оставался главный черный евнух Хаки Бешир-ага, который, несмотря на свою коррумпированность (а возможно, и благодаря ей), получив назначение на должность в 1717 году, продержался на ней целых 29 лет.

Хотя Невшехирли Дамад Ибрагим-паша вызывал восхищение у приезжавших в Стамбул европейцев (как и у многих современных авторов), видевших в нем просвещенного реформатора, который пытался сделать империю частью современного ему мира, турецкие оценки того времени были менее восторженными. Его приверженность мирной политике явно не устраивала некоторые слои общества. Они считали, что для Османского государства оборонительная позиция является предательством всего того, за что оно боролось. Большинство османских хронистов XVIII и XIX столетий, в лучшем случае, возлагали на Дамад Ибрагима ответственность за насаждение чуждых идей, а также за чрезмерное налогообложение и кумовство. Они видели в нем расточителя государственных ресурсов, излишне либерального в своем отношении к тому, что вельможи вели праздный образ жизни в своих парках и дворцах, а в худшем случае, винили его в том, что он дал зеленый свет сексуальному распутству, которое разрушило отношения между мужчинами и женщинами. Кроме того, хронисты сожалели о том, что и у простых людей появилась возможность принимать участие в этих развлечениях и подражать вышестоящим.

Дипломатические соглашения, достигнутые в Карловице в 1699 году и в Пожаревеце в 1719 году, принесли мир на западные и северные рубежи Османской империи и стали той ценой, за которую богатые и влиятельные получили некоторую отсрочку и могли наслаждаться красотами Саадабада и новых босфорских дворцов «эпохи тюльпана». Казалось, что султан Ахмед завоевывает сердца и души своих подданных и что он и Невшехирли Дамад Ибрагим-паша были правы, считая, что, удовлетворив интерес толпы к жизни представителей царствующей династии и вельмож, они принесут пользу всему стамбульскому обществу. Но вскоре жизнь показала, что они ошибались. Значительные демографические изменения, наблюдавшиеся во время войны со «Священным союзом», когда армия Габсбургов продвигалась по территории Османской империи, а также установление новых границ после переговоров в Карловице и Пожаревеце, заставило отчаявшихся османских мусульман, оказавшихся по ту сторону границ, установленных этими мирными договорами, бежать через Балканы, на юго-восток, в направлении столицы. По мирному договору в Пожаревеце Пелопоннес был возвращен Османской империи, но в годы между двумя договорами наблюдалась миграция из этого региона, которая совпала с миграцией из навсегда потерянной Венгрии, а также Трансильвании и Подолии. Если раньше империя вела войны на вражеской территории, то после 1683 года военные действия шли уже в пределах границ самой империи. Это усилило процесс вытеснения турецкого населения, и в городе, где поддержание общественного порядка даже в лучшие времена представляло собой сложную задачу, вновь прибывшие не находили радушного приема. Из них формировались низшие слои общества, присутствие которых привело к прямому столкновению с интересами торговцев и ремесленников Стамбула. Когда иммигранты занялись поисками работы, старожилы города стали с горечью жаловаться на то, что это является посягательством на их ревниво оберегаемые привилегии. На протяжении 20-х годов XVIII столетия неоднократно издавались предписания, согласно которым иммигранты, прибывшие в Стамбул, должны были вернуться туда, откуда они прибыли, а местным властям Румелии было приказано упорядочить их перемещение. Однако от простых увещеваний, пусть даже и выраженных в самой строгой форме, было мало пользы.

Рост численности низших слоев общества, состоявших из перемещенных и лишенных имущества лиц, а также едва сдерживаемая неприязнь со стороны занятых в торговле коренных горожан и социальное неравенство стали заметнее, чем когда-либо прежде, и жестокие проявления народного гнева показали, что пропасть между теми, кто выставляет свое богатство напоказ, и остальными угрожающе расширяется. В 1726 году толпа в течение десяти ночей забрасывала камнями дворец султана Ахмеда в Бешикташе, заставив его переехать в одну их резиденций, расположенных на берегах Золотого Рога. В 1727 и 1728 годах в Измире наблюдались столкновения между янычарами и войсками, подчинявшимися представителю правительства в этом городе. Вызванные спорами относительно сфер влияния, эти столкновения переросли в длительный мятеж, в котором приняли участие те представители различных слоев населения, которые были недовольны существующим положением дел. Пришлось вмешаться Стамбулу, но все кончилось тем, что зачинщики мятежа сбежали. Что касается пожизненного права собирать налоги, то оно приумножало богатства тех, кто уже был настолько богат, что мог принимать участие в торгах, и приносило доходы их доверенным лицам. В то же время таким людям, как торговцы и ремесленники, предоставлявшие товары и услуги тем, у кого были деньги, чтобы их оплатить, а также тем, кто платил налоги, эта система открывала путь к небывалому спросу на их товары и услуги, а также к юридическим спорам о праве на сбор налогов, и в этих спорах они неизбежно становились проигравшей стороной.

На самом деле апатия османского двора и династий вельмож вызывала все большую и большую неприязнь, и к тому времени, когда государственные деятели стали это понимать, было уже слишком поздно, чтобы утихомирить беспокойство народа.

Если не считать всплеска военной активности, вызванной тем, что в 1696 году Петр Великий взял Азов, мало что нарушало мир на востоке, установленный благодаря мирному договору 1639 года, подписанному в Зухабе между Османской империей и сефевидским Ираном. В первые десятилетия XVIII века в Иране были свои внутренние проблемы, и в 1720 году султан, страстно желавший получить сведения о том, что творится в этой стране, отправил к шаху Хусейну своего посла, Ахмеда Дюрри-эфенди. Официально целью этого визита являлись консультации с Сефевидами в отношении турецко-австрийского торгового соглашения 1718 года, в котором имелся пункт, регулирующий проезд иранских купцов по территории Османской империи. В 1721 году афганские суннитские племена вторглись в Иран с востока и в следующем году взяли столицу Сефевидов, город Исфахан. Шиитская династия Сефевидов пала, а Россия в обмен на территориальные уступки согласилась помочь остаткам государства Сефевидов в их борьбе с афганцами. Турки опасались, что нестабильность распространится и на их, граничившие с Россией, кавказские регионы, и поэтому, выдвинув в качестве оправдания своих действий стародавнее обвинение в том, что Сефевиды не являются истинными мусульманами, воспользовались замешательством и оккупировали северо-западные провинции Ирана, которые до 1639 года в разное время находились под их властью. Возникла угроза столкновения между Османской империей и Россией, но возобладала дипломатия, и в 1724 году этими двумя государствами при содействии французских посредников были согласованы условия раздела северо-западного Ирана, и турки добились того, что русские признали их территориальные приобретения. Любопытным аспектом соглашения с Россией является то, что, несмотря на выдвинутое ими религиозное оправдание своих действий, турки решили оказывать поддержку не афганцам, а восстановлению династии Сефевидов.

Но мир в Иране оказался кратковременным. У Сефевидов не было никаких надежд остановить афганское наступление, а у афганцев хватило дерзости использовать против турок их же казуистику. Они обратились к султану с просьбой признать их законными правителями Ирана на основании того, что иранские шииты являются еретиками и что их клеймят точно так же, как клеймят еретиков в Османской империи. В Стамбуле этот призыв не произвел никакого впечатления: афганцев считали мятежниками, и двухлетняя война, которая последовала за этим обращением, закончилась в 1728 году, когда Мехмед Рашид-эфенди (смещенный с поста придворного летописца, который он занимал в период между 1714 и 1723 годами) был направлен Ахмедом III в Иран, чтобы ратифицировать мирный договор между турками и афганцами. Вскоре афганцы были свергнуты Надир Ханом (которого также называли Тахмасп Кули Ханом) из туркменского племени Афшар. Этот энергичный военный лидер противостоял туркам и 12 августа 1730 года забрал у них город Тебриз, который они взяли в 1725 году. Как и прежние войны на Западе, эта война с Ираном породила очередную волну сельских иммигрантов, пробиравшихся в Стамбул.

Ощущая развитие событий, приведенных в движение началом нового периода военных действий против Ирана, Невшехирли Дамад Ибрагим-паша, в целях повышения морального духа, предложил султану Ахмеду возглавить свою армию во время кампании 1730 года. Это был не первый случай, когда он сопровождал свою армию: в 1715 году в начале борьбы с Венецией за право владения Пелопоннесом, а потом и в 1717 году, когда был потерян Белград, он выступал в поход вместе со своими солдатами, но при этом всегда оставался далеко за линией фронта. К исходу июля 1730 года началось сосредоточение армии на сборном пункте в Усьоодаре, а к 3 августа войска были приведены в порядок и ожидали султана, чтобы из Стамбула переправиться на другой берег Босфора. Когда выяснилось, что султан и не думает появляться перед армией, Дамаду Ибрагиму оставалось предполагать, что монарх решил не возглавлять свои войска в их походе на восток. Он тотчас поспешил обратиться к султану с мольбами не откладывать поход, напомнив ему о том, что если он не появится, то это несомненно приведет к мятежу янычар. Стремление превзойти своих предшественников на восточных рубежах весьма отличалось от идеи сделать это на Балканах, и все же только после многочисленных просьб и консультаций с главнокомандующим янычарами Дамад Ибрагим сумел убедить Ахмеда в том, что ему необходимо появиться в Усьоодаре (что тот и сделал с большой помпой после того, как прибыл в Эйюп, где при стечении публики, среди которой были иностранные послы, он совершил торжественную церемонию опоясывания мечом, словно это была коронация).

По неудачному стечению обстоятельств как раз в это время в Стамбул пришло известие о падении Тебриза, сдавшегося Надир Хану. Всего за месяц до этого бежал со своего поста турецкий комендант крепости Хамадан, и вот теперь сообщалось о том, что то же самое сделал и комендант Тебриза. Когда по столице пошли слухи о том, что поход вот-вот будет отложен, войска все еще продолжали стоять в Ускюдаре. Казалось, что ни султан, ни великий визирь не горят желанием взять на себя командование. Покинув место сбора войск, оба удалились в свои дворцы, находившиеся на берегу Босфора. Уровень общественного недовольства был настолько высок, что потом они опасались выезжать из города, поскольку было понятно, что за этим последует бунт. И священнослужители, и янычары таили обиду на Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу, причем первые по причине того, что он поддерживал кумовство, а янычары – потому что им уже не в первый раз пришлось убедиться в том, как трудно приспособиться к переменам, а также к новому дипломатическому курсу и примирению с давним врагом.

Все больше теряя терпение, армия продолжала свое ожидание в Ускюдаре, получив малоутешительные сведения о том, что все внимание уделяется обеспечению похода всем необходимым. Особое раздражение испытывали торговцы и ремесленники. Издавна османские торговцы сопровождали войска в походе, во время которого продавали взятые с собой изделия военным. Однако на сей раз они стали жертвами недавно введенного обременительного налога: от них потребовали оплатить сбор на то, что они ожидали получить с этого похода, причем по ставке, которую они считали завышенной. Этот налог казался еще более несправедливым, потому что не было покупателей. Торговцы вложили деньги в товары, которые они собирались продавать солдатам, но покупателей они так и не нашли. 8 сентября султан наконец вышел из оцепенения и объявил, что армию поведет великий визирь.

В Стамбуле было множество людей, недовольных своей судьбой, но главной движущей силой мятежа, вспыхнувшего 28 сентября 1730 года, стала пестрая смесь, состоявшая из торговцев и бывших солдат, общей численностью не более 25–30 человек. Некоторые из них уже принимали участие в беспорядках, таких как, например, волнения в Измире. Имевшие место в 1727–1728 годах, они стали предвестниками волнений, которые теперь охватили Стамбул. Их первоначальные попытки получить поддержку на городском базаре и со стороны янычар имели лишь ограниченный успех, и европейские наблюдатели, которые в то время находились в городе, единодушно утверждали, что этот бунт можно было бы подавить, если бы власти действовали без промедлений. Когда о беспорядках стало известно султану, он вызвал во дворец, находившийся в Ускюдаре, всех своих советников. В тот же вечер, трепеща от страха, султан и государственные сановники под покровом тьмы переправились через Босфор и оказались в более безопасном для них дворце Топкапы. Но они так и не решили, что же им делать дальше.

Следующий день был пятницей, то есть священным днем, когда после полуденной молитвы люди по традиции выражали свое недовольство и политические протесты. Теперь бунтовщики вели себя уже более дерзко. Поначалу к разраставшейся толпе присоединялись только неимущие, те, для кого в жизни города не нашлось места, но вскоре бунтовщикам удалось переманить на свою сторону и рядовых янычар. Однако, как это часто случалось во время беспорядков в прежние времена, бунтовщики и на сей раз почувствовали необходимость подкрепить свои действия правовой санкцией. Вскоре они получили фетву, которую дал какой-то податливый священнослужитель низкого ранга, желавший поддержать их действия. Неспособный доверять своим войскам, султан поручил нескольким офицерам дворцовой стражи выяснить у бунтовщиков, в чем причины их недовольства, и приказать им разойтись. Они отказались, требуя, чтобы им выдали 37 чиновников, которые должны были ответить на предъявленные им обвинения. В число востребованных ими чиновников входили: великий визирь и один его зять, другой зять, главный адмирал, проявил некоторое сострадание к тяжелому положению бунтовщиков. Этот мятеж следовал по уже привычной схеме: его участники не делали никаких конкретных заявлений по поводу того, чем вызвано их недовольство, требуя лишь выдачи им сановников султана.

Что касается самого султана, то он вынес священное знамя Пророка и призвал всех богобоязненных мусульман сплотиться вокруг него. Это была старая уловка, которую успешно использовал его дед, султан Мехмед IV, во время мятежа, вспыхнувшего в Стамбуле в 1651 году. Но в данном случае это не принесло никакой пользы, и мятежники повторили свои требования, настаивая на том, чтобы им выдали Невшехирли Дамад Ибрагим-пашу и шейхульислама Енишехирли Абдуллу-эфенди. Ахмед не хотел отдавать Дамад Ибрагима, но среди его окружения нашлись люди, считавшие, что выдача великого визиря спасет их собственные шкуры. На третий день волнений мятежники перекрыли водоснабжение дворца Топкапы и блокировали доставку продуктов питания. Главный черный евнух Хаки Бешир-ага велел силой отобрать у великого визиря его должностную печать, и лишенный иного выбора султан вынужден был отдать распоряжение о казни Дамад Ибрагима и его обоих зятьев. Непонятно, почему на этот раз они оба вызвали гнев мятежников. Дамад Ибрагим отдалил от себя многих представителей правительственных кругов и теперь, во время кризиса, обнаружилось, что он не может рассчитывать даже на своих ближайших союзников. Когда выяснилось, что мятежники штурмуют дворец, спешно была сделана опись имущества осужденных, и приговоры были приведены в исполнение. Три тела передали толпе, которая пронесла их по всему городу. Возникли некоторые сомнения относительно того, действительно ли одно из тел является трупом Дамад Ибрагима, или его спрятали во дворце.

Несмотря на то, что Дамад Ибрагим и оба его зятя были казнены, толпа не расходилась. Теперь она требовала смещения самого султана Ахмеда. Узнав об ультиматуме, султан спокойно пошел к Махмуду, сыну своего брата Мустафы II. Он вывел Махмуда и двух его старших сыновей из гарема и приказал служащим дворца принести клятву верности Махмуду, которого назвал своим преемником. Эта мирная передача власти султана отразилась и на состоянии города, которому был нанесен на удивление незначительный материальный ущерб, а поскольку у султана Ахмеда не было надежных войск, с помощью которых он мог бы подавить мятеж силой, то все обошлось минимальным количеством человеческих жертв.

Одной из самых заметных жертв этих беспорядков стал османский посланник, который посетил Версаль, Челеби Мехмед-эфенди: как и другие лица, связанные с режимом Ахмеда III, он был отдален от двора и выслан на Кипр, где и скончался в 1732 году.

Мятежники сформировали альтернативное правительство, выдвинув собственных кандидатов, которые должны были занять государственные должности, ставшие вакантными после смещения ближайших советников Ахмеда. Проявляя осторожность, новый султан пригласил вожака бунтовщиков, некоего Патрона Халила (албанца, в честь которого и был назван этот мятеж, а прозвище связано с названием корабля, на котором он когда-то служил), изложить свои жалобы во дворце. В качестве ответной реакции султан отменил некоторые из налогов, введенных Невшехирли Дамад Ибрагим-пашой. Но оказалось, что спокойствие не так просто купить. Предпринятые Дамад Ибрагимом меры экономии включали в себя сокращение чрезмерной численности султанских войск. Теперь бунтовщики внесли в списки личного состава всех, желавших поступить на военную службу, и армия пополнилась тысячами новобранцев. Это свело к нулю предпринятые Дамад Ибрагимом благие начинания. Очевидец этих событий, о котором нет никаких сведений кроме его имени, некий Абди, оставил следующее письменное свидетельство: «сколько бы ни было человек в семье, женщин, мужчин, внебрачных детей, каждого из них брали на учет, а потом записывали в султанские войска; так разворовывалась государственная казна». По сравнению с теми недолгими днями, которые предшествовали свержению Ахмеда III, последующая ситуация была гораздо опаснее, поскольку теперь реальная власть в Стамбуле, то есть в сердце государства, находилась в руках Патрона Халила и его сторонников.

Патрона Халил был выходцем из народа и являлся его защитником, а его грубые манеры глубоко оскорбляли представителей османских правящих кругов. Так, в Эйюпе во время традиционной церемонии опоясывания султана мечом он скакал впереди султана Махмуда, одетый в простую одежду и босиком. Мать султана, околдованная его обаянием, похожим на то, которым обладал Распутин, называла его не иначе как «мой второй сын» и осыпала любезностями, когда он посещал ее дворец. Улицы были заполнены его сторонниками и его протеже, которые кормились за счет казны. Через восемь дней после того, как Махмуд взошел на трон, он решил, что настало время восстановить порядок. Был достигнут компромисс: толпа согласилась разойтись, когда люди поняли, что никто из них не будет наказан за свое участие в бунте и что им разрешается держать под ружьем собственный небольшой отряд. Но параллельная администрация бунтовщиков успешно вмешивалась в процесс назначения людей султана на государственные должности, хотя это являлась прерогативой нового султана. Прежде вожаки бунтовщиков не стремились захватить высшие должности, но теперь они начинали понимать, что их единственной надеждой на спасение является официальное включение в аппарат государственного управления, и потребовали права самим делать такие назначения. Сам Патрона Халил, который явно испытывал стремление вернуться в море, хотел стать главным адмиралом.

Через месяц после того, как вспыхнул бунт, стало ясно, что между вожаками мятежников и янычарами напряженные отношения, а случившееся 5 ноября убийство одного из их офицеров сделало эту напряженность необратимой. Во дворце поддерживали желание янычар положить конец правлению плебея. К тому же общественное мнение уже было к этому готово. На тайном совещании правительство решило, что об открытом подавлении Патрона Халила и его сторонников не может быть и речи, поскольку это может увеличить число их последователей. Зная о том, что зреет заговор, вожаки бунтовщиков дали понять, что если будет объявлена война Ирану или России, они покинут Стамбул и отправятся на фронт. Но это было неприемлемо для правительства Махмуда, и было принято более продуманное решение: Патрона Халила и других вожаков пригласили посетить совещание, на котором, как им сказали, будет удовлетворено их требование получить государственные должности. Когда они прибыли во дворец, их разделили на маленькие группы, и, пока они ждали, когда султан дарует им халаты в честь назначения на обещанные посты, люди султана убили сначала главных зачинщиков, а потом и всех остальных. Поскольку с приема во дворце никто не возвращался, ожидавшая снаружи толпа стала интересоваться, что же случилось, но потом из дворца стали выносить окровавленные тела главарей бунтовщиков. Этого оказалось достаточно, чтобы лишить мужества тех, кто продолжал тешить себя надеждой на благополучный исход, и многие из них бежали из города или исчезли из вида. Султан издал указы, по которым всех сбежавших мятежников следовало арестовывать повсюду, где только их могли обнаружить. Согласно подсчетам французского посола, маркиза де Вильнева, после резни во дворце за четыре дня было убито более тысячи человек.

Хронист Шемданизаде («Сын изготовителя подсвечников»), Финдиклили Сулейман-ага, был еще ребенком, когда происходили вышеописанные события, и, должно быть, слышал о них от своего отца, который был государственным служащим. Особо он упоминал некоего Кабакулак («С распухшими ушами») Ибрагим-пашу, который во время своей многолетней службы в Египте приобрел репутацию безжалостного человека. Он считал, что именно этот человек сыграл значительную роль в подавлении бунта под предводительством Патрона Халила, и сравнивал его с двумя великими визирями прежних лет: Куйюку Мурад-пашой, который в 1607 году успешно воевал в Сирии с мятежниками Канбуладоглы Али-паши, а в 1609 году сражался с джелали и Табаниясси Мехмед-пашой, который в 1632 году подавил восстание в Стамбуле. Кабакулак Ибрагим был великим визирем в течение всего нескольких месяцев начиная с января 1731 года и был смещен осенью того же года.

Многим бунтовщикам удалось избежать кары, и в марте 1731 года они отомстили за смерть своих товарищей. Разграбив город, они пошли в сторону казарм янычар и других султанских полков, а потом двинулись в направлении дворца. Очевидец по имени Абди отметил, что среди тех, кто на этот раз присоединился к протестующим, были люди, которые совсем недавно прибыли в Стамбул, люди, которых сам он явно считал отбросами общества, – цыгане, армяне, османские греки, евреи, курды, боснийцы, анатолийские мусульмане (турки) и правоверные мусульмане с Балкан. Однако на сей раз священное знамя произвело свое магическое действие: многие сплотились под ним по призыву султана, а мятежникам так и не удалось получить поддержку горожан. Когда чей-то выстрел попал в знамя, толпа обратила свой гнев на бунтовщиков. Те, кто принес к стенам дворца отрубленные головы убитых ими бунтовщиков, были щедро вознаграждены.

За исключением тех случаев, когда людей переселяли по указанию государства, политика Османской империи всегда состояла в том, чтобы препятствовать миграции, поскольку земли, которые некому было обрабатывать, не давали государству доходов. Восстание Патрона Халила продемонстрировало еще один негативный результат бесконтрольного перемещения людей – то, что миграция в Стамбул привела к тяжелым социальным последствиям. Иммигрантов-албанцев винили в том, что они были инициаторами волнений 1730 года. Официально та роль, которую они сыграли в этих волнениях, была отмечена в указах, которые впоследствии были направлены военным и гражданским властям провинций, расположенных в западной части Балканского полуострова. После менее опасного бунта, случившегося в Стамбуле в сентябре 1731 года, эти требования были точно исполнены местными властями, чтобы предотвратить дальнейшую миграцию. Патрона Халил был албанцем, и хотя неизвестно, многие ли из таких же, как он, вожаков восстания являлись его земляками, но обычно именно албанцев делали козлами отпущения. Предпринятое в 1734 году дальнейшее усиление суровых мер потребовало от властей деревень, расположенных на северном берегу Мраморного моря, обеспечить гарантии того, что ни один албанец (независимо от того, мусульманин он или немусульманин), который попытается незаконно добраться до Стамбула водным путем, не сможет воспользоваться для этого лодкой, а будет задержан и под конвоем доставлен в столицу. С течением времени менялись и потребности города. Так, султан Мехмед II поощрял миграцию и даже требовал, чтобы население провинций переезжало в Стамбул, чтобы сделать из него процветающую имперскую столицу. Султан Махмуд I ввел строгие правила, которые препятствовали миграции жителей провинций в Стамбул, но не смог добиться того, чтобы эти правила эффективно действовали.

Анатолию не могли не затронуть последствия войн того периода, изменившие жизнь населения империи. Если на Балканах результатом стала миграция в Стамбул, которая была вызвана перекройкой границ империи, то Анатолия в очередной раз подверглась бесчинствам вышедшей из-под контроля солдатни. После того как в 1718 году закончилась война с Австрией и Венецией, самым недисциплинированным подразделениям нерегулярных войск было приказано расформироваться, но благодаря тому, что в 20-е годы разразилась война с Ираном, они получили возможность вновь собраться. Силахдар Финдиклили Мехмед-ага ясно выразил мнение, которое преобладало в правящих кругах, когда назвал анатолийские провинции «логовом разбойников». Малую Азию почти не затронул экономический рост, который кое-кому приносил процветание, что же касалось положения тех, кто жил в сельских районах, то оно неизменно ухудшалось. Одним из побудительных мотивов введения в восточных провинциях империи пожизненного права на сбор налогов была потребность оживить сельское хозяйство, но первоначально эта реформа не охватывала большую часть Анатолии, вероятно, потому что эти провинции считались непривлекательными для покупателей пожизненного права на сбор налогов. В 1703 году в западной Малой Азии покупатели сделали некоторые вложения, но только 5 % вложенных ими средств приходилось на земли, расположенные в сельскохозяйственных районах. Невозможность привлечь инвесторов, желавших выкупить право на собственность сельскохозяйственных земель, является ключом к пониманию того, какими в то время были условия жизни в сельской местности.