Текст книги "Побег в Тоскану"

– Да уж.

В последние дни я, в поисках упоминаний о Стелле, много читала о партизанках, и чтение это было отнюдь не умиротворяющее. Марко продолжает:

– Тогда на риск шли многие, и люди, конечно, испытали облегчение, когда война закончилась. Большинству просто хотелось вернуться к нормальной жизни. Но некоторые отказывались успокоиться. Им мало было изгнать нацистов, они хотели продолжать борьбу, грезили о мировой революции.

– Думаешь, Стелла была из таких? Думаешь, она продолжила сражаться?

– Честно? Не знаю. Сколько ей было к концу войны? Шестнадцать? Если ее политические взгляды были хоть в чем-то схожи со взглядами брата, я так и вижу, как она раздобыла фальшивые документы и сбежала, чтобы присоединиться к каким-нибудь бунтарям. Выбор у нее был богатый: Аргентина, Абиссиния… Югославия, в конце концов. Всего-то через границу перейти.

– И никаких записей бы не осталось. Во всяком случае, не как о Стелле Инфуриати.

– Вот именно. Я вовсе не утверждаю, что это самый вероятный сценарий. Но он нравится мне больше других.

– Мне тоже. Тем более что такое действительно случалось. У бабушки был двоюродный брат, который сбежал в Испанию и вступил в одну из Интернациональных бригад. Знал Джорджа Оруэлла. Не могу сказать, насколько Оруэлл ему нравился, но бабушкин брат его знал.

– Вот это да. – Судя по голосу, Марко сильно впечатлен.

– Бабушка рассказывала мне о нем во время одного из наших приездов во Флоренцию. В школе мы как раз проходили «Скотный двор», и я была в полном восторге. Казалась себе такой взрослой, когда ее слушала, хотя поняла не больше половины. Потом, уже дома, я спросила маму, случалось ли ей видеть дядю Гектора, он, дескать, сражался разом против Франко и Сталина, здорово, правда? Мама чуть джином не поперхнулась.

– Начинаю понимать, почему Акилле поладил с твоей бабушкой. И почему твоя мать с ней не ладила.

– Мама всегда была из тех, кого заботит статус-кво, – говорю я. – И я сейчас не про рок-группу.

Марко хмыкает:

– Лучше бы ее рок-группа заботила. Кстати, мы уже почти приехали. Вон там, справа, – Монтериджони.

Я любуюсь зеленым холмом, увенчанным круглой крепостью. Все вместе настолько совершенно, настолько изящно-симметрично, что кажется нереальным – я словно очутилась в чьих-то мечтах о Тоскане.

– И Сиена такая же красивая?

– Сиена еще красивее. Сиена прекрасна, только никому не говори, что я о ней так отзываюсь. Для нас, флорентийцев, исторические обиды – это святое.

Теперь дорога, извиваясь, идет в гору, и мое настроение поднимается вместе с ней.

– Давай принесем обет, – предлагаю я. – С той минуты, как мы приедем в Сиену, и до той минуты, как мы ее покинем, о книге ни слова. Даже ни единой мысли. Уговор?

– Уговор, – соглашается Марко.

19
Стелла

Мое участие в Сопротивлении было неприметным, таким же вышло для меня и Освобождение.

Ромитуццо, затаившийся в узкой долине скромного притока Арно, был защищен от самых тяжких ужасов войны. Стратегически важные Сан-Джиминьяно, Поджибонси, Чертальдо, Кастельфьорентино и Эмполи располагались не так далеко от нас, за горами, в долине Эльзы, и мы, конечно, испытывали на себе последствия боев. Мать Энцо и ее сослуживцы погибли от шальной бомбы. Но сами мы не попадали под бомбардировки, нам не приходилось спешно спускаться в подвалы, а потом возвращаться на поверхность, в новый мир, лежащий в руинах. Наши потери были по меркам того времени незначительными.

Когда летом сорок четвертого союзники начали оттеснять немцев через Тоскану на север, эти же города – Сан-Джиминьяно, Поджибонси, Чертальдо, Кастельфьорентино и Эмполи – приняли удар на себя. Немцев гнали прочь, они разрушали, жгли и убивали всё и всех на своем пути, но из Вальданы они свои войска просто вывели. Нам не пришлось сражаться с ними, поскольку наша земля, в их глазах, не стоила борьбы. Но это не значило, что мы не участвовали в боях. В наших краях все еще оставалось немало местных фашистских отрядов, которые не собирались уступать ни пяди земли, они предпочли бы умереть в бою, нежели признать поражение. Вот так мы обретали свободу. Пядь за пядью, выстрел за выстрелом.

* * *

Утром того дня, когда в Сан-Дамиано разгорелось сражение, ко мне постучался Акилле. Солнце еще не встало.

– Начинается. Отправляйся к Святому Христофору за заданиями. Там главный сборный пункт.

Я уже рылась в бельевом ящике в поисках своего револьвера.

– А ты куда?

– Я в Санта-Марту, тоже за заданиями. Пресвятая дева! Ты что, собралась стрелять в фашистов из этой идиотской игрушки?!

– Другого оружия у меня нет. – Я даже обиделась за дар дона Ансельмо. – И потом, в церкви мне наверняка дадут что-нибудь поосновательнее.

Акилле скривился.

– Я бы на это не рассчитывал. Вот, возьми. – Он снял с себя пояс с «береттой» в кобуре и протянул мне.

– Нет, Акилле. Я не могу.

– У меня есть немецкая винтовка. Прошу тебя, Стеллина, возьми. Не возьмешь – я буду тревожиться за тебя. – Акилле уже застегивал на мне ремень, прямо поверх ночной рубашки. – Ты же помнишь, как стрелять из пистолета? Предохранитель поворачивай до конца, крючок не тяни, а нажимай. Да, и целься в живот. Без выкрутасов.

– Ладно. – Наверное, вид у меня был вконец обалдевший, потому что Акилле улыбнулся и ненадолго крепко прижал меня к себе.

– Не волнуйся, сестренка. Ну, увидимся.

Он повернулся и сбежал вниз по ступенькам. Хлопнула задняя дверь, и через минуту я услышала, как завелся мотор его старого мотоцикла.

– Акилле! – позвал голос матери. – Акилле!

Я понимала, что прошмыгнуть мимо нее, не подвергшись допросу, не удастся. Расстегнув пояс, я завернула пистолет в шарф и бросила в ранец, после чего натянула на себя первое, что подвернулось под руку. Стоило мне появиться на лестнице, как мать вцепилась в меня:

– Куда это Акилле ни свет ни заря? Он тебе не сказал?

– Сама понимаешь, что нет. Мама, он не может нам все рассказывать, тебе это известно.

– Но ведь еще так рано. – Мать была бледна, глаза округлились, волосы торчали как пакля. – Обычно он в такое время не убегает. А на улицах сейчас опасно. Пусть немцы и ушли, но фашисты…

– Знаю. Наверное, он хочет отсидеться в безопасном месте, пока все не закончится. – Я обнимала мать за плечи и старалась говорить как можно спокойнее, хотя внутри у меня все так и бурлило от нетерпения. – Иди, посиди в тепле. А я пока приготовлю тебе завтрак.

Но мать уже отстранилась и оглядела меня с головы до ног.

– А ты куда собралась? И зачем тебе ранец?

К тому времени я уже привыкла врать родителям без запинки.

– В церковь. Дон Ансельмо устроил в крипте убежище. И вы с папой приходите, если хотите.

Это был смелый ход, но он, слава богу, себя оправдал. Мама, как и ожидалось, покачала головой:

– Мы с отцом останемся здесь, охранять дом. Но ты отправляйся к дону Ансельмо. – Она погладила меня по щеке. – Иди туда, где безопасно.

Это был последний ласковый жест, который я видела от матери. Я поцеловала ее и вышла. За годы войны я научилась носить ранец беззаботно, словно там самые обычные вещи, так я несла ранец и теперь. На улицах было пусто, в воздухе висело ожидание, совсем как в день rastrellamento. Краем глаза я улавливала движение то там то сям, словно кто-то выглянет в окно или из закоулка – и тут же снова спрячется. На чьей стороне эти люди, на нашей или нет? Как бы то ни было, опасной я не выглядела.

Из-за закрытых дверей церкви доносились невнятные голоса, усталые неровные интонации утренней мессы. Возле пропускного пункта на обочине, где раньше дежурили немцы, топтались добровольцы-фашисты, надутые, как школьники, которым хочется затеять драку. Я прошмыгнула в церковь, опустилась на первую же скамью и запихала ранец с «береттой» под ту, что была впереди. Месса подходила к концу, дон Ансельмо читал завершающие молитвы. Во мне нарастало странное разочарование, в воображении мне рисовалось нечто более интересное и пугающее, а еще мне хотелось принять причастие именно в этот день. Я закрыла глаза, и слова поплыли надо мной, певучему голосу дона Ансельмо глухо отвечала паства, а я пыталась наскрести в душе хоть немного благодати.

– …Et vidimus gloriam eius, gloriam quasi unigeniti a patre plenum gratiae et veritatis[42]42
  …И мы видели славу Его, славу, как Единородного от Отца (лат., Евангелие от Иоанна, 1:14).


[Закрыть], – заключил дон Ансельмо.

– Deo gratias[43]43
  Возблагодарим Господа (лат.).


[Закрыть], – ответили мы, и орган, немного не в том темпе и излишне громко, заиграл некие вариации на тему «Аве Марии». Дон Ансельмо воздел руку.

За спиной у меня послышался глухой скрежет металла о металл: засовы на величественных дверях вошли в пазы. Собравшиеся поднялись с мест, вытащили из-под скамей оружие и гранаты и стали сбрасывать теплую не по сезону верхнюю одежду, под которой оказались кобуры и патронташи.

Через пару рядов от меня, впереди, Аньезе отдавала приказы столпившейся вокруг нее группке женщин. Я закинула ранец на плечо и протолкалась к ней:

– Я здесь. Я готова.

Аньезе взглянула на меня. Я привыкла видеть эту полную деятельную женщину, ровесницу моей матери, в каком-нибудь затрапезном наряде и с кошелкой. Сейчас на ней были старые мешковатые мужские штаны и просторная рубашка с повязкой-tricolore, на плече висела винтовка. Стоя перед ней в хлопчатобумажном платье и поношенных туфлях, я чувствовала себя школьницей, да я школьницей и была.

– Стелла! Хорошо, что ты здесь. Кто-нибудь уже сказал тебе, что делать?

– Нет…

Аньезе оглядела меня так, будто мое присутствие было для нее трудноразрешимой загадкой.

– Я пришла, чтобы мне дали задание, – объяснила я.

– Хорошо. Думаю, ты нам очень пригодишься. Если ты обратишься к дону Ансельмо…

– Я готова сражаться! – выпалила я и достала из ранца «беретту» в кобуре. – У меня есть оружие!

У Аньезе округлились глаза.

– И ты знаешь, как из него стрелять?

– Да. То есть знаю, как обращаться с огнестрельным оружием. Думаю, особой разницы нет.

– Тебе случалось стрелять в кого-нибудь? – спросила Аньезе. – В живого человека?

– Нет, – призналась я.

– А в животное?

– Нет.

– А в тебя кто-нибудь стрелял?

– Нет, но…

– Мы не можем так рисковать. – Она покачала головой. – Была бы ты чуть постарше, был бы у тебя какой-нибудь боевой опыт или хотя бы охотничий, но… Нет, я не могу отпустить тебя.

– Но я хочу драться, – уперлась я.

Я и правда рвалась в бой. Я совсем не была отчаянной головой вроде Акилле, но в тот момент мне хотелось убивать фашистов собственными руками.

Аньезе похлопала меня по плечу:

– Я знаю, знаю. Ты храбрая девочка, мы тебя очень ценим. И хотим, чтобы ты осталась целой и невредимой. А теперь давай сюда пистолет и иди поищи дона Ансельмо. – И она протянула руку.

Чувствуя себя совсем маленькой, я покорно отдала Аньезе пистолет – нравилось мне это или нет, но приказы отдавала она – и отправилась искать дона Ансельмо, как было велено. Священника я нашла в ризнице, он беседовал с какой-то молодой женщиной в белом платке, при этом они пересчитывали патроны для винтовок, которые предстояло раздать бойцам.

– Извините. – Мне пришлось говорить погромче, чтобы перекричать органиста, который уже перешел к Ave Maris Stella. Он, похоже, играл все гимны подряд.

Дон Ансельмо поднял на меня глаза.

– Как я рад, что ты пришла! Иди, иди сюда. У меня для тебя очень важное задание. Прямо здесь, в нашем командном пункте.

Не успела я опомниться, как дон Ансельмо взял меня за руку и стал подталкивать к двери в туннель, которая была открыта.

– Живее. Дон Мауро скорее пианист, чем органист, и я боюсь, что надолго его не хватит. К тому же наши друзья, которые топчутся за дверью, вряд ли согласятся и дальше оставаться в дураках.

– Что мне надо делать? – спросила я, торопливо спускаясь по ступенькам за доном Ансельмо.

– Будешь помогать нашему врачу. Ты же не упадешь в обморок при виде крови?

– Нет.

У папы и Акилле руки постоянно были в порезах. Я уже наловчилась бинтовать ссадины и ожоги и промывать раны от камешков.

– Вот и прекрасно. Он будет очень благодарен тебе за помощь. А вот и он, – прибавил дон Ансельмо, когда мы добрались до туннеля. Вместо оружия здесь теперь были одеяла, лампы и ведра с водой. – Или вы уже знакомы?

В устье туннеля рылся в потертом военном рюкзаке какой-то худощавый бородач в красном шейном платке.

– Бинтов у нас достаточно, бинтов должно хватить, – объявил он. – А вот ткань для жгутов не помешала бы. Если понадобится – разорвите алтарный покров. А еще нам нужны закрутки – ручки, столовые ложки, столовые ножи, вообще любые подходящие предметы, которые не сломаются. А, Стелла, здравствуй.

– Здравствуй. – Я понятия не имела, кто это.

– Стелла пришла, чтобы помочь вам, – сказал дон Ансельмо. – Я посмотрю, где можно добыть ткани на жгуты, только сделаю вид, что не слышал ваших намеков насчет алтарного покрова. Может быть, Ассунта сумеет отыскать какие-нибудь старые простыни.

– И еще скажите ей про полотенца, – попросил бородач.

Дон Ансельмо кивнул и торопливо зашагал по тоннелю в направлении своего домика, бормоча что-то под нос.

Бородач снова присел на корточки и посмотрел на меня – ему явно было смешно.

– Ты что, правда меня не узнала?

Но я уже видела, кто передо мной. Интонации, выражение лица – и я сумела разглядеть за длинной бородой и нечесаными волосами опрятного, чистенького студента-медика, я часто видела, как он помогает своему отцу в аптеке.

– Узнала, конечно. Ты Давиде Галлури.

– Верно. Ты работала с моей сестрой Бертой. Она всегда могла на тебя положиться. Вот, держи. – Он вручил мне ножницы и сложенную простыню. – Мне нужны длинные лоскуты, сантиметров десять в ширину. Если не можешь определить на глаз, режь пошире. Будем надеяться, что скоро нам принесут еще ткани.

Я уселась на ворох одеял и расправила простыню на коленях. Работать в такой позе было непросто, но я обрадовалась заданию и еще обрадовалась, что Давиде вспомнил про Берту. От его слов мне стало легче. Я разрезала простыню по диагонали и принялась выкраивать из одной половины длинные широкие ленты.

– Дай-ка посмотреть, – сказал Давиде, когда три или четыре ленты были готовы. – Да, хорошо. Нам придется иметь дело с огнестрельными ранами – может быть, и ножевыми, необходим запас жгутов. По два на каждую рану – один выше, другой ниже.

– И кровь остановится?

– Да. Ну, если это рука или нога. Раны на других местах придется зажимать. Кстати, если я попрошу тебя зажать рану, то зажимай изо всех сил. Не бойся сделать больно. Нам важно, чтобы человек не истек кровью.

– И мы спасем этого человека. – Мне хотелось на это надеяться, но как же я была наивна.

– Вполне возможно, – великодушно согласился Давиде. – Но главное – мы выиграем время. Продержимся, пока фашисты не уйдут. Тогда старый доктор Бьянки перестанет трусить и придет на помощь партизану.

– Полотенца! – громко объявил дон Ансельмо, выныривая из туннеля с ворохом полотенец в руках. – Вот и я. Полотенца, пара старых простыней и целый ящик столовых приборов. Хватит?

– Прекрасно, – сказал Давиде. – Отдайте простыни Стелле – она занимается жгутами. Святой отец, а… вы будете где-нибудь поблизости, если кто-нибудь станет вас искать?

– Да-да, не тревожьтесь. Дон Мауро взял на себя обязанность служить, так сказать, на поле боя, а я останусь здесь, внизу, с вами. – Голос дона Ансельмо дрогнул: – Вы, наверное, заметили, что орган замолчал?

20
Тори

– Ты о ней думаешь, не отпирайся.

Я стряхиваю с себя грезы. Мы с Марко сидим на каменной лавке во внутреннем дворике палаццо. В Сиене не так душно, как во Флоренции или Ромитуццо, кожу гладит приятный ветерок. Но даже в тени ощущается жара, тяжкая полуденная жара, которая заставляет особо чувствительных людей сидеть дома. Неудивительно, что во дворике мы одни.

– Ты думаешь про книгу, – продолжает Марко. – Я все вижу. У тебя на лице то самое мечтательное выражение.

– Да? – спрашиваю я, потому что в кои-то веки вообще не думаю о книге. Я думаю о Марко. О том, что я чувствовала, когда он поцеловал меня, о том, что могло бы случиться, если бы я не отстранилась. – Ты поймал меня за руку.

– Все вы, писатели, такие, – поддразнивает Марко. – Пока не засядете за работу, вам жизнь не мила. Сейчас для тебя нет никого важнее Акилле Инфуриати. – И он толкает меня локтем.

– Я в тот день… прости, – вырывается у меня.

Марко отворачивается и смотрит на сводчатую колоннаду в противоположном углу дворика.

– Ты о чем?

– Ну, тот раз, когда… я испугалась. Не знаю почему. Не могу объяснить. Ты не сделал ничего плохого, но…

– Тори, все в порядке. – Какой у него ласковый голос. – Это мне надо просить прощения. Я все понял неправильно и поставил тебя в неловкое положение. И назад уже не отмотаешь.

– Но это не так. – Слова рвутся из меня, и я не могу их остановить. – Правильно ты все понял. Я хотела тебя поцеловать. И мне было очень хорошо.

Марко выжидающе смотрит на меня. Настороженная улыбка еле заметна, но это все же улыбка.

– Правда?

– Правда. – Признаваться в этом хорошо и правильно, хотя сердце у меня стучит где-то в горле. – Ты тут совсем ни при чем. Ты представить себе не можешь, как мне хотелось… но я иногда впадаю в панику. У меня бывают внезапные приступы стыда. Накатит такой приступ – и тогда прощай все, что меня хоть немного радует.

– Они как-то связаны с твоим бывшим?

Миг – и вся моя новообретенная смелость уходит в песок. Мне меньше всего хочется говорить о Дункане, меньше всего хочется притащить его в это прекрасное место.

– Ну…

– Рассказывать необязательно. По-моему, у меня есть об этом кое-какое представление.

– Правда?

Он вздыхает.

– Вообще-то Кьяра человек неболтливый. Точнее сказать, у нее нет привычки болтать направо и налево, но пару раз она обмолвилась про этого парня, и из ее слов я заключил, что он неважно к тебе относился.

– Он меня не бил, не изменял мне, – повторяю я слова Чарли.

– Ну и что? – неожиданно резко спрашивает Марко. – Мой отец был бессердечной сволочью, мать от собственной тени шарахалась. Если твой муж обходился с тобой так же, если он держал тебя в страхе или стыде, то он просто скот, и я рад, что ты его бросила.

Я поражаюсь тому, как он мне сочувствует. И это чудесно.

– То есть ты понимаешь?

Марко касается моей щеки, и мне приходится приложить изрядные усилия, чтобы не прильнуть к его ладони, не потереться о нее по-кошачьи.

– Конечно, понимаю.

На этот раз я точно знаю, кто сделает первый шаг. Я касаюсь губами его губ, и он отвечает нежным поцелуем. От удовольствия я почти напрягаюсь, ожидая, что на меня нахлынет стыд. Но стыда нет. Есть только радость, радость и чувство облегчения, и это чудо – его губы на моих губах, и его дыхание, и запах. Я прижимаюсь к нему, поцелуй становится глубже, Марко притягивает меня к себе, его руки скользят по моей спине, кофточка задралась, и пальцы поглаживают голую кожу. На меня накатывает желание такой силы, что я вздрагиваю.

– Что с тобой? – тихо спрашивает Марко мне в волосы. – Скажи, если что-то не так.

– Все, все так. – Я пытаюсь отдышаться. – Честное слово. Но…

– Что? – Он тоже дышит прерывисто, и я с приятным трепетом думаю, что он возбужден не меньше моего, что он хочет меня так же, как я его. – Скажи.

– Ты говорил, что тебе во Флоренцию только завтра после обеда.

– Да.

– Тогда, может, задержимся здесь? В Сиене?

Какое-то время Марко смотрит на меня, а потом по его лицу медленно расплывается улыбка.

– Хочешь в гостиницу?

Я краснею до корней волос, но вся моя застенчивость куда-то делась.

– Да. То есть если ты тоже хочешь.

– Спрашиваешь. – Марко почесывает затылок. – Был бы я каким-нибудь ловким парнем, сказал бы: «Есть тут одно симпатичное местечко, отвезти тебя туда?» Но я не настолько хорошо знаю Сиену. – Снова та самая улыбка. – Да и кроме того, я не настолько ловок.

– Ловких парней часто переоценивают. К тому же у меня есть своя система. Который час?

Марко смотрит на часы:

– Половина пятого.

– Годится. Отвези меня куда-нибудь, где наливают спритц, и я все тебе объясню.

* * *

– Но это же полная дичь, – говорит Марко. – У тебя целый список вариантов – и ты хватаешься за первый попавшийся? А как же прикинуть план? Как же просчитать, насколько это выполнимо, во что обойдется, учесть все за и против?

– В том-то и суть моего метода. Моя система позволяет принимать не обдуманные, а быстрые решения. К тому же именно так я выбрала тебя.

– Правда?

– Правда. Кьяра прислала мне список консультантов, твоя фамилия была первой, я позвонила – и вуаля.

– Надо же. – Марко задумывается. – Ладно, попробую смотреть на жизнь проще. Объясни еще раз, что я должен сделать.

Я придвигаю к нему телефон:

– Зайди в Гугл и напиши в строке поиска, что ты ищешь.

– Просто «гостиница» и «Сиена»?

– Нет-нет, так делают новички, и это ошибка. Тут же получишь какой-нибудь конференц-центр, набитый бизнесменами из Германии. Но если ты хочешь оказаться именно в такой компании…

– Избави боже. – Марко берет телефон. – Значит так…

– Нужна конкретика, – наставляю я. – Чем больше ключевых слов в запросе, тем точнее будет выбор.

– Ладно. Например, «романтичный отель», «центр Сиены»?

– Ты уловил суть. Хотя лично я искала бы «романтичный отель», «центр Сиены», «кондиционер» и «сетки на окнах».

– Вот это правильно. – Марко начинает было набирать запрос, но останавливается. – Погоди. «Романтичный отель», «центр Сиены», «кондиционер», «сетки на окнах» и «бесплатная парковка».

– Думаю, разобрались. – Я отпиваю спритца. – Ну что там? Первая ссылка?

– «Пандольфо Петруччи».

– Какой-какой Пандольфо?

– Петруччи. Властитель Сиены конца пятнадцатого – начала шестнадцатого века. По-моему, он участвовал в заговоре против Цезаря Борджиа.

– Ого, как увлекательно.

– Но выглядит ничего. – Марко листает страницы сайта. – Правда ничего. Посмотрим: кондиционер есть, сетки на окнах, бесплатная парковка, звукоизоляция… Эх, он рядом с пьяцца дель Кампо. – Он называет знаменитую центральную площадь Сиены – ту, что в форме веера. – Толпы туристов. Может, поищем на какой-нибудь другой улице…

– Ты упускаешь суть системы, – напоминаю я. – Позвони, спроси, есть ли у них номер. И если нет, то перейдем ко второму варианту.

– Но…

– Главное правило – не раздумывать.

– Ну хорошо, – сдается Марко, – давай попробуем. – Он прикладывает телефон к уху и тянется взять меня за руку. – Здравствуйте. Я понимаю, что звоню в последнюю минуту, но не найдется ли у вас свободного двухместного номера на ночь? Да, я подожду.

Как же мне нравится слушать, как Марко говорит по-итальянски. Я сжимаю его ладонь, и он подмигивает мне так, что пальцы у меня на ногах поджимаются.

– Ах, у вас отмена? – говорит наконец Марко. – Двухместный номер, окна во двор. – Он поднимает бровь, и я киваю. – Да, вполне подходит. Когда можно вселиться?.. Прекрасно. На имя Марко Гварданьи. До встречи.

Марко поворачивается ко мне.

– Ну что? – улыбаюсь я. – Видишь, система себя оправдала.

– Сначала посмотрим, что это за место. К нашему приезду номер будет готов. Едем?

Я допиваю остатки спритца и встаю. Ноги подкашиваются, но не от страха, а от волнения. От предвкушения.

– Едем.

* * *

Номер в «Пандольфо Петруччи» оказывается простым и красивым. Даже безупречным: терракотовый пол, деревянный кессонный потолок, простые белые стены. Доминантой служит обширная, удобная на вид двуспальная кровать с бархатным покрывалом и белыми простынями. За приоткрытой дверью в дальнем углу номера видна бело-голубая майолика.

– Ладно, признаю, – говорит Марко, – система себя оправдывает.

– Я же говорила.

Марко берет меня за плечи и целует.

– Пойду перегоню машину. А заодно куплю все для ванной, зубную пасту и кое-что еще. Если, когда я вернусь, ты скажешь, что передумала и хочешь домой, я отвезу тебя домой без вопросов. Можешь сказать это в любую минуту, мы просто сядем в машину и уедем. Договорились?

Марко так серьезен, так взволнован! Я чувствую мощную волну нежности и, обхватив его за шею, прижимаюсь губами к его щеке.

– Договорились. Спасибо.

Марко уходит. Я сижу на кровати, удивляясь себе. Неужели я и правда сделала это? Неужели я действительно сделала этому великолепному мужчине непристойное предложение? Неужели он ответил согласием? Никогда в жизни мне еще не случалось совершать столь смелых поступков, да и возможностей проявить смелость выпадало не так уж много. На первом курсе я, бывало, неплохо проводила время, но все ограничивалось обжиманиями в баре колледжа и попытками не выпасть из хилой односпальной кровати. Ничего общего с ночью взрослой женщины в Сиене. А на втором курсе я познакомилась с Дунканом. Вот и все. И было это в… две тысячи шестом.

Две тысячи, мать его, шестом.

То есть тринадцать лет назад. Я уже успела забыть, что чувствуешь, когда спишь с кем-нибудь в первый раз. Я даже не могла припомнить, когда в последний раз спала с Дунканом, хотя была уверена, что ничего хорошего в ту ночь не произошло. А вдруг я все перезабыла? Вдруг я буду издавать странные звуки, или пукну в самый ответственный момент, или случайно попаду бедному Марко коленкой по яйцам? А вдруг я разнервничаюсь до полного паралича и ему придется везти меня назад, во Флоренцию, а до Флоренции не меньше часа езды, вдруг все это обернется чудовищно неловкой историей и я вообще больше не смогу смотреть Марко в глаза? При одной только мысли об этом мне становится плохо.

Я глубоко вдыхаю раз-другой, пытаясь обрести душевное равновесие. Надо на что-нибудь отвлечься, иначе и до панической атаки недалеко. Порывшись в сумке, я достаю телефон. Займу себя каким-нибудь дурацким видео с котиками или почитаю что-нибудь смешное. А потом вернется Марко, и все снова станет хорошо.

Но на котиков я даже взглянуть на успеваю. Экран извещает, что у меня пять новых сообщений. Все получены в последний час, все от Чарли.

Позвони мне, когда сможешь х

Я понимаю, что ты по уши в новом проекте, но тебе стоит знать, что тут кое-что происходит. Позвони х

Только что снова звонила мама. Я рассказала, о чем будет твоя новая книга, и твои идеи ей не нравятся. Позвони сейчас же

Тори, я серьезно. Тебе нужно разобраться с этим! Мне надоело подтирать за тобой.

ПОЗВОНИ МНЕ.

Нервозность сменяется раздражением. Я набираю номер Чарли, и она отвечает после первого же гудка.

– Тори. Ну наконец-то.

– Чарли, в чем дело? Меня день не было на связи – а ты взяла и рассказала маме про книгу? Ты же знаешь, насколько это деликатный вопрос. Когда я просила тебя добыть бабушкин архив, я думала, что это и так понятно.

Чарли сопит. Я живо представляю себе, как тяжело вздымается ее грудь.

– Но тогда я думала, что ты пишешь какие-нибудь безобидные путевые заметки для дурачков. Я понятия не имела, что ты вознамерилась вытащить из шкафа бабушкины скелеты.

– Акилле не скелет, – возражаю я. – То есть формально, конечно, скелет, но не тот, что в шкафу. Он был хорошим человеком, бабушка любила его. Это красивая история, она случилась, когда мамы еще в проекте не было, так что не вижу проблемы.

– И все же она имеет право знать, что ты пишешь о нашей семье. О ее матери.

– Имеет, конечно, – раздраженно говорю я. – И я бы ей сама сказала, со всей деликатностью, на какую я способна, и в подходящий момент. Я бы даже дала ей почитать рукопись. Права вето у нее, само собой, нет, с чего бы? В книге про нее ни полслова. Я уточнила этот момент у Риченды, Риченда уточнила у Тима, а Тим – у своих юристов. Но теперь я даже не знаю, когда лучше рассказать маме про книгу, потому что ты забежала вперед и все ей выложила.

– Если ты не хотела, чтобы я с кем-нибудь поделилась твоими идеями, не надо было мне их излагать, – наставительно произносит Чарли.

– Согласна. Зря я тебе сказала. Но опять-таки, если мы с тобой не перезваниваемся каждый божий день, у тебя крышу сносит. По-моему, из нас двоих разбираться со своей жизнью надо не мне.

На том конце воцаряется молчание. Потом Чарли холодным, враждебным тоном, которого я от нее не слышала с подростковых времен, произносит:

– Ладно. Зря я сказала маме. Ты все равно не закончишь свою книгу. Дункан так думает, и я с ним согласна.

– Ты сказала про книгу Дункану?

– Разумеется. Он имеет право знать, что ты вытворяешь.

– Нет, не имеет. – Я стараюсь говорить спокойно, но губы дрожат. – Мы с ним разошлись. Что я, как ты выразилась, вытворяю, его никоим образом не касается. Мы больше не муж и жена.

– Это ты так думаешь, а он…

– Нет, Чарли, мы разошлись. Я не просто от него ушла – я переехала в другую страну. Я не ночую на диване в другой комнате, пока мы решаем, как быть дальше. Я купила билет на самолет в один конец и улетела из Шотландии. – Несмотря на всю чудовищность ситуации, она вдруг начинает казаться мне странно смешной. – Мне кажется, это разные вещи, – прибавляю я и очень неженственно хрюкаю.

– И это, по-твоему, смешно? – Чарли говорит так, будто играет леди Брэкнелл в третьеразрядном любительском спектакле, и я не выдерживаю. Я хохочу до колик, до слез.

– О господи… – я пытаюсь отдышаться, – извини.

– Надеюсь, тебе полегчало, – ядовито замечает Чарли.

– Полегчало. – Тут я слышу шаги в коридоре. Они все ближе. – Мне пора. Пока, Чарли.

– Но…

– Поговорим как-нибудь потом. Если у меня будет настроение.

Едва я успеваю нажать «отбой», как дверь открывается и входит Марко.

– Что-то случилось? – немного встревоженно спрашивает он.

– Все отлично. – Я медленно дышу, стараясь удержать рвущийся из меня смех.

Марко заботливо оглядывает меня и заключает:

– Ну хотя бы не плачешь.

– Прекрати! – повизгиваю я, утирая глаза.

– Что тебя так насмешило?

Я мотаю головой и похлопываю по кровати рядом с собой. Марко ставит пакет с покупками на ночной столик и садится.

– Ничего, – объясняю я. – Просто дурацкая семейная драма.

– Сочувствую. – Марко обнимает меня, и я приваливаюсь к нему. – Расскажи, если хочешь.

Его теплые руки обнимают меня, большой палец гладит кожу через тонкую ткань кофточки. Под пластами тревожности и смятения что-то всколыхнулось – что-то жаркое и слегка бесовское.

– Не хочу. – Я придвигаюсь ближе и легонько целую его в шею, под ухом. Марко дышит быстрее, обнимает меня крепче, а я покрываю неторопливыми поцелуями его ключицы, пробую его на вкус. Моя ладонь ложится ему на грудь, я ощущаю, как быстро и сильно бьется его сердце.

В общем, кажется, самое главное я все же не забыла.