Текст книги "Побег в Тоскану"

15
Стелла

Начало лета выдалось очень тревожным, но особенно мне запомнился день, когда Акилле убил немца.

Стоял теплый майский вечер. Совершенно обычный по меркам того времени. Я доделала уроки и теперь отскребала кухню, заранее принимаясь за домашние обязанности грядущего дня. Акилле уехал по какому-то делу в Санта-Марту. Мать несла свою обычную вахту в задней комнате, а отец заканчивал приготовленный мною ужин. Оба мы не спускали глаз с кухонных ходиков: приближался комендантский час, а появление на улице после комендантского часа каралось смертью. Как и многое другое.

– Может, пойти проведать маму? – спросила я. Минутная стрелка ползла по кругу.

Отец покачал головой:

– Лучше не тревожить ее.

Я протянула руку, чтобы забрать пустую тарелку, и отец коротко сжал мне локоть.

А потом мы услышали звук, которого ждали с таким трепетом, – гнусавые завывания мотора. И затем крик матери, но на этот раз не радостный. Мать кричала от ужаса. Дверь распахнулась, и вошел Акилле; мать следовала за ним по пятам. Красный платок брата сбился на сторону, грудь рубашки была в крови.

– Это не моя. Кровь. Кровь не моя. Отстань! – огрызнулся Акилле, когда мама потянулась к нему. – И чего суетиться. Оставь меня в покое – и все. Пожалуйста.

Отец поднялся из-за стола. Мать протиснулась мимо Акилле и зарылась отцу в подмышку, как напуганный ребенок.

– А ну-ка, рассказывай, в чем дело. – Когда отец говорил таким тихим, твердым голосом, спорить с ним не следовало.

Акилле набрал в грудь воздуху, и дело начало проясняться. Он возвращался из Санта-Марты, когда услышал безошибочно опознаваемый треск мотоцикла «БМВ» и понял, что его преследует немецкий мотокурьер.

– В ту минуту я мало что мог сделать. Мотоцикл у него мощнее, мы ехали по прямой, вздумай он выстрелить – выстрелил бы без труда. Я надеялся, что мы просто едем в одном направлении. На перекрестке я свернул налево и двинул на север. Что, думаю, он будет делать? А он свернул следом за мной. Я снова налево – и он налево. Тут я и понял, что он у меня на хвосте.

– А чего ты ожидал, расхаживая в этой своей красной тряпке? – вставила мать.

Оставив ее слова без ответа, Акилле продолжал:

– Я понял, что надо держаться в холмах, на проселках. Тогда у меня будет преимущество, хотя я понятия не имел, что оно мне даст. Так что я все поворачивал направо-налево, он за мной, а потом я увидел указатель Сан-Аппьяно – и сообразил, что делать.

– Дома Росси. – Судя по голосу, отец уловил мысль Акилле.

Тот кивнул:

– Дома Росси.

Заметив, что мы с мамой в недоумении, брат пустился объяснять. Возле городка Сан-Аппьяно, по ту сторону от лагеря монархистов, было нечто вроде поселка-призрака – заброшенная ферма, которая принадлежала одной семье, обанкротившейся еще в двадцатые годы. Вдоль узкой дороги, тянувшейся через поселок, теснились выстроившиеся в ряд домики, – там когда-то жили работники. Тротуара не было, двери выходили прямо на дорогу.

– Мы с Энцо и Сандро часто там играли, – рассказывал Акилле. – В общем, когда поворачиваешь на ту дорогу, поворот не просматривается, а первый из домишек стоит слишком близко к дороге. Если об этом не знать, то ничего хорошего тебя не ждет. Я-то, конечно, про этот дом знал, а он – нет. Не мог знать.

Лицо брата оживилось. Несмотря на потрясение, он начинал испытывать удовольствие от собственного рассказа.

– Я хотел убедиться, что он так и едет за мной, поэтому особенно не гнал. Даже удерживал сцепление и несколько раз газанул, чтобы мотоцикл взревел, – пусть думает, что у меня проблема с переключением скоростей. Он купился, погнался за мной и въехал прямо в угол.

– Х-ха! – гаркнул отец. – Молодец!

– Ему здорово досталось, – продолжал Акилле. – Перелетел через всю дорогу и оказался под собственным мотоциклом. Он, наверное, все равно бы умер, но я устроил так, чтобы он умер наверняка. – Его рука потянулась к висевшей на поясе кобуре, в которой он носил «беретту» армейского образца. – Наверняка, – повторил он.

Несколько минут все молчали. Списки наказаний мы знали наизусть. За каждого немца, убитого партизанами, на виселицу должны отправиться десять человек. Перед глазами встала картина, которую я видела в Кастельмедичи.

– Что ты сделал с трупом? – спросила я.

Все трое посмотрели на меня так, будто я взялась неведомо откуда. По-моему, они вообще про меня забыли.

– Мне удалось оттащить его от дороги и закидать ветками. Если повезет, то до него скоро доберутся кабаны. Его каску и жетоны я тоже забрал.

– А мотоцикл? – спросил отец.

– Припрятал в одном из заброшенных домов. И винтовку тоже. Потом вернусь и заберу… когда все уляжется. Ты бы видел этот мотоцикл, папа. Это просто что-то.

– Здесь ты все это держать не будешь, – запротестовала мама. – Если немцы найдут, нам всем конец.

– Значит, спрячу в другом месте. На холме есть заброшенный сарай…

– Ну хватит, – оборвал отец. – Какой смысл обсуждать все это сейчас. Подождем, посмотрим, какие будут… – Он прочистил горло. – Какие будут последствия. А теперь, Акилле, приведи себя в порядок. Надо отстирать кровь с одежды.

Мать кивнула:

– Стелла, согрей воды, брату надо вымыться. А рубашку я замочу. Давай сюда. – Она протянула руку, Акилле безропотно снял рубашку и отдал ей. Мать поспешила прочь, неся рубашку в вытянутой руке, отец вышел следом за ней.

Я не могла смотреть на Акилле. Мне казалось, что я или заору, или кинусь на него с кулаками. Подойдя к раковине, я стала набирать воду в большую кастрюлю, чтобы согреть ее на плите, как вдруг за спиной у меня послышался звук, похожий на тихое подвывание. Я обернулась.

– Стелла… – Акилле был белым как бумага. – Стеллина, я… я… – Лицо у него сморщилось, и он по-детски протянул ко мне руки.

Конечно, я подошла к нему. Подошла и обняла, и он плакал, содрогался и говорил: прости, я не хотел, чтобы кто-нибудь оказался в опасности. Но одна лишь мысль билась у меня в голове: почему, почему ты, глупый мальчишка, не дал ему умереть самому?

* * *

Потянулись страшные дни. Акилле, как всегда, уходил на задания, но домой возвращался уставшим и напуганным, а не воодушевленным. Я никогда еще не видела, чтобы он так боялся, теперь брат вздрагивал от малейшего шума, а двигался так, будто его гнула к земле неподъемная тяжесть. Поначалу он даже отказывался брать с собой пистолет. Мне пришлось умолять его, чтобы он уходил на задания с оружием. Меня пугала мысль, что он в случае опасности не сможет защититься.

Мне, в отличие от него, страшно не было. Может быть, это нелогично, но понимание, что я (и еще девять безвинных) могу умереть из-за того, чего я не совершала и на что никак не могла повлиять, избавило меня от остатков страха. Я отправлялась на задания с каким-то холодным фатализмом. Какой теперь смысл бояться? Что это изменит? Ничего.

Неделя шла за неделей, и тучи над нашим домом постепенно рассеивались. Труп так и не нашли. То ли в полку погибшего решили, что он дезертировал, – такое иногда случалось, – то ли командование просто не успевало отслеживать перемещения солдат, какая нам была разница. Эсэсовцы не привели смертный приговор в исполнение. Нам повезло. Акилле мало-помалу расправил плечи, теперь он уезжал и приезжал уже повеселевшим и даже повязывал красный платок, несмотря на протесты матери. Брат, к моей радости, снова становился собой.

Однажды в воскресенье, вернувшись с мессы, я застала его у задней двери, брат куда-то собирался – он как раз совал рогатку в потрепанный, грязный ягдташ. Но мотоцикл остался в сарае. Я удивилась. Акилле никогда не уходил пешком, если мог уехать на мотоцикле.

– Хочу добыть на ужин пару кроликов, – объяснил он и прибавил, понизив голос: – А еще собираюсь навестить тот мотоцикл. Не хочу, чтобы он там ржавел.

– Тогда я с тобой, – сказала я.

– Стеллина…

– Мне интересно посмотреть. Легендарный мотоцикл, который стоил такого риска. Покажи.

Если Акилле и хотел заспорить, то не стал. Может, он был даже рад, что пойдет не один. Брат просто кивнул и молча зашагал по дороге, которая начиналась за домами и вела в горы. Стояла жара, перед мессой я постилась, так что довольно быстро начала сомневаться, разумно ли было отправляться так далеко. Старые мамины туфли натерли ноги, страшно хотелось пить. Но о том, чтобы повернуть, и речи не было.

К счастью, в роще было спокойно. Люди, наверное, сидели за воскресным обедом или за тем, что в те скудные времена могло сойти за воскресный обед, – немцы, похоже, на это и рассчитывали. По дороге мы никого не встретили, за исключением старичка, слонявшегося среди деревьев с собакой, и стайки девочек, которые собирали цветы на обочине. Я остановилась и тоже сорвала несколько штук: вот и алиби.

Когда мы добрались до поворота на Сан-Аппьяно, Акилле взял меня за руку:

– Уже недалеко.

Я пошла за ним по извилистой тропинке. Вот он, слепой поворот, за которым теснятся домишки поселка-призрака: трухлявые ставни повисли, дверные проемы зияют, как открытые рты. На дороге, там, где проволокло «БМВ», все еще неярко чернели следы.

– Наверное, он теперь в жутком состоянии, – побелевшими губами выговорил Акилле. – Труп. Но я должен проверить.

– Если хочешь, я проверю, – вызвалась я. Мертвое тело к тому времени уже не казалось мне самым страшным, что есть на свете. – Скажи мне только, где он, и все.

Акилле помотал головой:

– Нет. Жди здесь. – И пересек дорогу.

Я увидела, как он нагнулся и поднял палку, после чего скрылся за деревьями.

Вернулся он с серым, покрытым испариной лицом.

– Благослови бог кабанов. – Голос у брата был хриплым, а изо рта пахло кислым. – Тело еще там – точнее, то, что от него осталось. По нему не скажешь, что это вообще человек, а не то что немец. У тебя нет платка?

Я протянула ему свой платок, он вытер рот и сплюнул.

– Тебе плохо? – спросила я.

– Нет. Нет. А теперь надо проведать мотоцикл. Пошли.

И он направился к одному из домов, стоявших поодаль от дороги. Дверь, когда-то крашеная, местами прогнила и разбухла от сырости. Акилле навалился плечом, и с третьего или четвертого раза дверь поддалась.

Немецкий мотоцикл стоял почти у входа, покрытый рваной простыней, и Акилле сдернул ее, будто Микеланджело, являющий толпе Давида.

– Ты только посмотри, какой красавец.

Я посмотрела и ничего не поняла. Акилле ездил на красном MM 125 – старой отцовской машине, легком гоночном мотоцикле, здорово похожем на велосипед, даже с такими же педалями и узким треугольным седлом, как у моего велосипеда. Но это был зверь совсем другой породы: большой, с низкой посадкой, с двумя тяжелыми кожаными переметными сумками и двумя широкими – одно за другим – сиденьями. Эмблема БМВ резко выделялась на фоне черного бака, как офицерская кокарда на фуражке эсэсовца. Я испытывала к ней ненависть.

Акилле уже хлопотал над мотоциклом: тщательно все проверял, подливал масло и топливо из двух принесенных в ягдташе канистр.

– Похоже, машина на ходу, – сказал он наконец. – Придется немного повозиться, но повреждения не особо серьезные. Гляди. – И, открыв одну из сумок, Акилле показал мне немецкую каску, мотоциклетные очки, а рядом с ними – сложенные кожаные перчатки. Еще там был пистолет в кобуре – кажется, «люгер». – Переправлю все это ребятам в Санта-Марту. Им не хватает защитного снаряжения.

– Ты что, заберешь все это… домой? – спросила я.

– Домой не выйдет. – Акилле уже катил мотоцикл к двери. – Спрячу в старом сарае, я тебе про него говорил. Мама не увидит – и волноваться ей будет не из-за чего. – Ему и в голову не приходило, что я могу что-то сказать матери, и тут он, конечно, был прав. Мы с ним всегда объединялись против взрослых. – Захвати ружье, ладно? – крикнул он уже через плечо.

Обернувшись, я увидела винтовку, приставленную к подножию лестницы. На вид новенькая, начищенная, не то что наши видавшие виды старые ружья. Я взяла ее и даже сумела забросить себе на плечо. Акилле уже успел вывести мотоцикл на дорогу и забраться в седло, он был готов ехать.

– Давай, садись, – перекрикивая чавканье мотора, позвал Акилле.

Я помотала головой:

– Нет, спасибо. Я пойду домой пешком.

– Точно? Мне не хочется, чтобы ты возвращалась одна. – Не сомневаюсь, что брат действительно хотел отвезти меня домой, но ему явно не терпелось убраться отсюда.

– Точно. Прокатись по округе, посмотри, на что он способен. Увидимся дома. А вот это сам неси. – Я отдала брату винтовку, и он пристроил ее себе за спину. – И не забудь про кроликов, если хочешь порадовать маму.

– Не забуду, сестренка. – Акилле широко улыбнулся мне и умчался, ревя акселератором, я даже не успела сказать ему, чтобы был поосторожнее.

* * *

Немецкий мотоцикл вошел в легенду об Акилле. Людям она кажется романтичной. Я не вижу в ней никакой романтики, но не могу отрицать, что Акилле нашел мотоциклу полезное применение. Такая мощная машина поднимала большой груз – боеприпасы, провизию, одежду, а то и пассажира, а еще Акилле мог взять с собой ящик с инструментами. По-моему, брат получал громадное удовольствие, разъезжая на немецком мотоцикле под носом у немцев же, хотя я бы предпочла, чтобы он этого не делал.

– Если они меня схватят, то все равно убьют, на чем бы я ни ездил, – говорил Акилле, когда я призывала его образумиться. – А на смерть мне наплевать.

Акилле продолжал ездить на «БМВ» и после войны. Для гонок мотоцикл оказался непригодным – слишком тяжелый. Но Акилле выкрасил его красным, в честь своего MM 125, и гонял на нем по дорогам вокруг Ромитуццо. Когда он переехал во Флоренцию, то оставил мотоцикл у родителей, думая забрать его как-нибудь потом. Конечно, мотоцикл он так и не забрал. А через несколько лет, когда мои родители сами готовились к переезду, к ним явился какой-то человек и попросил продать мотоцикл ему. Человек этот оказался бывшим американским солдатом, который осел в Италии, не пожелав возвращаться в Америку с ее расовыми проблемами.

Отец чуть не выгнал его. Он не понимал, почему человек, сражавшийся с нацистами, теперь хочет купить их же армейскую машину. Не понимал, пока нежданный гость не объяснил ему: мотоцикл привлекает его не тем, что он немецкий, мотоцикл привлекает его тем, что он принадлежал Акилле.

– Может быть, вам кажется, что я хочу купить кусок ваших воспоминаний, – сказал гость. – Прошу меня простить, если вы и правда так решили. Велите мне уйти – и я уйду. Но у меня во Флоренции клиент-американец, который спит и видит, как бы заполучить этот мотоцикл. Если вы согласитесь расстаться с ним, я обещаю, что мой клиент хорошо заплатит вам. Задаток могу оставить прямо сейчас. – Он достал из бумажника мятые купюры и протянул отцу.

Отец даже не стал спрашивать об окончательной сумме. Он ненавидел этот мотоцикл, да и деньги ему были нужны. К тому времени отец был уже болен и не мог работать, поэтому он с удовольствием смотрел, как мотоцикл увозят. По-моему, он бы даже не расстроился, если бы авансом все и кончилось. Возможно, в глазах отца аванс и так был больше, чем мог стоить мотоцикл. Но всего через несколько дней на счет легла остальная сумма, весьма впечатляющая. Этих денег с лихвой хватило, чтобы обеспечить родителей до конца жизни.

Я часто спрашиваю себя, кто был тот загадочный клиент. Какой-нибудь друг Пьерфранческо, который спонсировал участие Акилле в гонках? Или даже сам Пьерфранческо? А может быть, он не имел к Пьерфранческо абсолютно никакого отношения – просто какой-то богатый иностранец пожелал иметь вещь, некогда принадлежавшую Акилле, и отправил за ней этого доброго человека, говорившего по-итальянски. Да, Акилле вызывал у людей подобные чувства. И вызывает до сих пор.

16
Тори

– Я не опоздал? – спрашивает Марко. – Встреча началась в десять, но затянулась. Прости, пожалуйста.

– Не опоздал. – Я впускаю его в квартиру.

Марко снова одет с обычной элегантностью и очень мило конфузится.

– Я обещала позвонить Риченде… черт. Как раз пора звонить.

– Все будет хорошо. – Марко опускает руку мне на плечо. – Все будет хорошо. Мы уже раз двадцать об этом говорили.

И правда. Было утро понедельника, и бо́льшую часть воскресенья Марко провел у меня, помогая разобрать последние коробки. Материала оказалось куда больше, чем мы смогли осилить, но мы все же успели покопаться в интернете и подготовить довольно убедительный доклад. Нужно только уговорить Риченду выслушать его целиком. Я устраиваюсь на диване с компьютером, открываю видеочат и проверяю картинку.

– Отлично выглядишь, – говорит Марко, усаживаясь рядом.

Я чувствую, как кровь приливает к щекам, – боже, какой штамп.

– Отодвинься. Если Риченда тебя увидит, она забросает меня вопросами и я так и не перейду к Акилле.

– Ладно, ладно. – Марко отодвигается на другой конец дивана, а я набираюсь духу и звоню Риченде.

– Тори! – Риченда сидит за столом, обхватив ладонями кружку кофе, лицо усталое. Надо признать, не самое блестящее начало. – Приготовили фразу?

– Да. Но сначала мне надо рассказать вам одну историю.

– Тори… – Риченда закатывает глаза.

– Знаю. Это не то, о чем вы говорили, и я вижу, что у вас много дел, но все же очень прошу: выслушайте меня. В конце вы поймете почему, честное слово.

– В десять минут уложитесь?

– Обещаю.

– Ну что ж, – Риченда откидывается на спинку кресла, – начинайте.

И я начинаю.

– Двадцатого февраля тысяча девятьсот двадцать восьмого года в городке Ромитуццо, что в Вальдане, а это на юге Флоренции, родился выдающийся спортсмен. Его звали Акилле Инфуриати.

– Никогда о таком не слышала, – замечает Риченда.

Я вымученно улыбаюсь.

– Вы, наверное, не фанатка «Формулы-1»?

– Боже упаси. Первый муж, к сожалению, был. Скука смертная. Впрочем, у меня всегда была слабость к Джеймсу Ханту[37]37
  Джеймс Саймон Уоллис Хант (1947–1993), английский гонщик, чемпион «Формулы-1» (1976).


[Закрыть]. А он…

– Среди фанатов гонок Акилле Инфуриати – легенда, – упрямо продолжаю я. – Его знали – и почитали – как величайшего в истории Италии пилота «Формулы-1». Акилле был красивым, талантливым и бесстрашным, совсем как герой, в честь которого его назвали родители. И, подобно этому герою, Акилле Инфуриати погиб молодым.

Моя речь кажется мне вымученной, плоской и ходульной, но в Риченде пробуждается интерес. Я бросаю взгляд на Марко, и он улыбается в ответ.

– Он рос в буквальном смысле рядом с машинами, – говорю я. – Его отец был автомехаником, и Акилле начал возиться с моторами, едва научившись держать в руках гаечный ключ. Подростком он сражался в рядах итальянского Сопротивления. Каждый день он носился по округе на видавшем виды красном отцовском мотоцикле – выполнял поручения и ремонтировал мототехнику для партизан, скрывавшихся в горах Вальданы. При этом Акилле, прямо скажем, не осторожничал. Обычно ему удавалось не попадаться на глаза нацистам, пока однажды его не засек немецкий мотокурьер, который и пустился за ним в погоню.

– И что было дальше? – спросила Риченда, как по заказу.

Я улыбнулась – на этот раз безо всякой вымученности.

– Что именно произошло в тот день, в точности неизвестно. Но мы знаем, что с тех пор Акилле отправлялся на задания на угнанном у вермахта «BMW R12».

– Ничего себе!

– В этом весь Акилле. После войны он, конечно, стал искать новые источники острых ощущений. В своих первых гонках он участвовал на старом верном красном мотоцикле, и потому, а также за политические убеждения молодого гонщика прозвали Красным Чертом. Вскоре Акилле уже завоевывал призы, но призов ему было мало. Ему хотелось новых нелегких побед. Хотелось участвовать в серьезных автогонках.

В те дни автогонки считались привилегией богатых, там заправляли аристократы и крупный бизнес. А Акилле был парнем из рабочей семьи, родом из маленького тосканского городка. Ни денег, ни дорогого автомобиля, ни состоятельных друзей, которые могли бы поддержать его финансово. Но Акилле не сдавался. С помощью друзей по партизанскому отряду он добыл отслуживший свое довоенный «альфа-ромео», который ржавел в гараже какого-то упокоившегося фашиста, и тратил на его ремонт все свое свободное время. Он восстановил машину, начал участвовать в дорожных гонках – и побеждать.

Я перевожу дыхание. К моему удивлению, Риченда даже не пытается вставить словечко. Она молча слушает, все еще с кружкой в ладонях. Я продолжаю рассказ:

– «Формула-1» тогда была еще в зачаточном состоянии. Итальянским гоночным командам остро не хватало дерзких талантливых пилотов с волей к победе. Очень скоро Акилле обратил на себя внимание. Его обхаживали самые знаменитые люди того времени. Самым известным – и самым настойчивым – оказался Гвидо Комакки.

– Комакки – как… – Риченда хмурится.

– Как машина. Как производитель автомобилей, – поправляюсь я. – Комакки был человеком энергичным и обычно добивался, чего хотел, но тут нашла коса на камень. Акилле хранил верность своим коммунистическим убеждениям. Он отказывался принимать деньги у человека, который в его глазах запятнал себя сотрудничеством с фашистским режимом. Комакки упрашивал Акилле, а ведь этот человек никогда никого ни о чем не просил. По словам Комакки, он лишь подыгрывал режиму, чтобы выжить, он помогал местным партизанским отрядам, дав им возможность хранить оружие и все необходимое на своих складах. Но Акилле счел, что это еще хуже, и заявил, что не станет иметь дело с doppiogiochista – двурушником. Комакки бесился, но не отступал. Ему настолько хотелось заполучить Акилле в свою команду, что он даже сносил оскорбления. Но в конце концов Комакки сдался. Издатель-марксист Пьерфранческо Леньи, выходец из одной из самых богатых семей Италии, питал страсть к машинам и хотел поддержать бывшего партизана. Он предложил Акилле контракт, а также деньги, ресурсы и поддержку – все, что тому понадобится, чтобы создать собственную команду.

Я вновь перевожу дух. Сердце гулко стучит в груди. Я не представляю, как одолею следующую часть. Риченда подается вперед:

– А дальше?

– О такой сделке можно было только мечтать. Зимой пятьдесят третьего Акилле подписал контракт, и на свет появилась «Скудерия Гвельфа» – первая и единственная в Италии левацкая гоночная команда. Получив в свое распоряжение все необходимое, Акилле не стал терять времени. Свою карьеру в качестве пилота «Формулы» он решил начать с участия в Гран-при Аргентины пятьдесят пятого года. Этап должен был пройти в январе, то есть на подготовку у Акилле оставалось чуть больше года. Но у него были и другие дела – Леньи обещал ему команду, которой Акилле хотелось обзавестись. Акилле оттачивал мастерство как одержимый, принимая участие во всех гонках, в каких только можно, и одновременно они с Леньи подыскивали помещения, набирали пилотов и инженеров, тестировали и доводили до ума машины. Затея была амбициозной до безрассудства. Но на них работали деньги Леньи и мастерство и целеустремленность Акилле, и я искренне верю, что все могло бы получиться.

– Что-то у меня плохое предчувствие, – замечает Риченда.

– Да. Акилле, надо сказать, гордился тем, что он тосканец и romituzzano до мозга костей. Он собирался объехать весь мир, его ждала совершенно новая карьера, но он ни при каких обстоятельствах не пропустил бы «Коппа Вальдана» – дорожные гонки, которые стартовали из Ромитуццо. Гонки проходили в конце сентября, а в том году обещали стать особыми, ведь Акилле вернулся домой героем. Жители Ромитуццо любили Акилле, а он любил их. День гонок был волнующим для всех.

Утро выдалось солнечным, жарким и радостным. Когда Акилле подвел обожаемый «альфа-ромео» к старту, зрители пришли в невообразимый восторг; вместе с ним в машине сидел штурман – его товарищ по школе, а потом и по партизанскому отряду, Энцо Саньялло. На обочине трассы собрались толпы людей, которые съехались со всей Вальданы и даже из других областей, всем хотелось хоть одним глазком взглянуть на Красного Черта. Акилле быстро вырвался вперед и шел лидером, пока…

Прежде чем продолжать, мне приходится набрать в грудь воздуха и взять себя в руки. Риченда не сводит с меня глаз.

– Трасса проходила через средневековый горный городок Сан-Дамиано. Дорога была извилистой и крутой, по обочинам тянулись деревья, кое-где попадались дома. Если ехать из Ромитуццо, то с правой стороны будет насыпь – там-то и стояли зрители, а с левой – крутой склон. Акилле уже приближался к воротам города, как вдруг какая-то малышка убежала от родителей, пролезла под ограждением и вышла на дорогу. Акилле резко взял влево.

– Боже мой! – Риченда прижимает ладонь ко рту.

– Машина вылетела с трассы, врезалась в дерево, несколько раз перевернулась и опрокинулась в кювет. Девочка была спасена. Энцо получил несколько переломов и ушибы, но остался жив, а вот Акилле… – Перед глазами встали зернистые газетные фотографии: искореженный металл, битое стекло. – Акилле проткнула рулевая колонка, он погиб мгновенно. Мне хочется думать, что мгновенно. Конечно, хоронили его как героя, с почестями. Его товарищи по партизанскому отряду шли за катафалком в красных шейных платках, склонив головы. Гроб был покрыт красным флагом, на котором лежал недавно отшитый комбинезон «Скудерии Гвельфы». В какой бы день вы ни пришли на кладбище в Ромитуццо, на могиле Акилле всегда лежат красные розы. – Я старательно отрепетировала эти слова, но мне все равно приходится сморгнуть слезу. – А теперь я скажу ту самую фразу, – с облегчением говорю я.

– Фразу? – Риченда, похоже, забыла обо всем на свете. – Ах да, фразу. Минутку. – Она достает бумажную салфетку, промокает глаза и сморкается. – Ну говорите.

– В декабре пятьдесят третьего года во флорентийском доме Леньи была вечеринка, на которой Акилле Инфуриати познакомился с молодой англичанкой, приехавшей во Флоренцию учиться рисованию. Ее звали Маргарет Крей. Через много лет она станет моей бабушкой.

– Черт меня возьми, – произносит Риченда. – И они…

– Да.

– А потом он…

– Да.

Сначала Риченда молча смотрит на меня, но потом внезапно берет деловой тон:

– И с какой точки зрения вы расскажете эту историю? В чем задача книги?

– Это рассказ о любви. И все. История любви поверх классовых и культурных барьеров, в нелегких обстоятельствах послевоенной Флоренции.

– Ладно. Так. Хорошо. А насколько все осуществимо? Какие у вас источники?

– Две коробки, набитые всевозможными бабушкиными бумагами – письмами, газетными вырезками, дневниками, фотографиями. Информация об Акилле и его сестре Стелле должна найтись в архивах ANPI – Национальной ассоциации итальянских партизан, Стелла была у партизан связной. Пьерфранческо Леньи умер много лет назад, но после него наверняка остались архивы. Может быть, его семья разрешит мне взглянуть на них.

– А вдруг кто-нибудь из тех, кто знал вашего героя, еще жив?

– Можно поискать товарищей Акилле по партизанскому отряду. Там сражались в основном молодые ребята, хотя Акилле и на их фоне был слишком юным. Мы точно знаем, что Стелла пережила войну, но больше о ней ничего не известно. Она была годом моложе брата, но, судя по всему, не уступала ему в отваге. После сорок пятого следы Стеллы теряются. Но если она жива, я ее отыщу.

Я говорю это с напускной уверенностью, однако Риченду, похоже, мои слова убеждают.

– И ваш итальянский вам это позволит?

– Итальянский у меня вполне приличный. К тому же я могу найти научного ассистента, – прибавляю я с самым невинным выражением. На Марко я стараюсь не смотреть.

– Вы времени зря не теряете. Можете прислать мне всю эту информацию?

– Она уже готова. Минуту. – Я прикрепляю файл, который мы с Марко составили вместе, и нажимаю «отправить». Компьютер Риченды приглушенно тренькает: сообщение доставлено. – Получили?

– Получила. Так. Я перешлю все это Тиму и изложу свои соображения. Если он согласится, то я постараюсь выторговать вам на книгу как можно больше времени. Что он решит, сказать невозможно, но я лично считаю, что история блестящая. Да, кстати.

– Что?

– Когда родилась ваша мать? Тот парень погиб в пятьдесят пятом, верно?

– Акилле погиб в пятьдесят четвертом, – говорю я. – А мама родилась в пятьдесят восьмом.

– Значит, скандала на тему незаконнорожденного ребенка не выйдет, – замечает Риченда. – Что ж, хорошего понемножку. Как только у меня будут новости от Тима, я с вами свяжусь. Договорились?

– Договорились. Спасибо, – прибавляю я, но она уже отключила связь. Я закрываю ноутбук и поворачиваюсь к Марко.

Марко молча глядит на меня со странным выражением на лице. Поначалу я думаю, что он в ужасе: я завалила «доклад», у меня что-то застряло в зубах или сопля на носу. Наконец Марко прокашливается и произносит:

– Вот это да.

– Что?

– Я еще не слышал, чтобы ты так говорила. Ты казалась такой… – он взмахивает рукой, – живой. – И пристально смотрит на меня, отчего я чувствую себя очень неловко и отвожу взгляд.

– А в остальное время я не кажусь тебе живой?

– Честно? Нет. Нет, не кажешься. У тебя тихий голос, ты всегда спокойна, всегда смотришь в сторону – вот как теперь. – Марко ненадолго замолкает, и я понимаю, что он подбирает слова. – Сейчас я видел молодую женщину, которая с таким чувством рассказывала об Акилле, что чуть не расплакалась, когда он погиб. И я думаю, что сейчас я видел тебя настоящую, неотредактированную. Ты нравишься мне, Тори. Ты понравилась мне сразу и будешь нравиться, что бы ты ни сделала, с какой бы стороны мне ни открылась. Но увидеть тебя такой… вот это да.

И он улыбается краем рта – той самой улыбкой, от которой у меня затрепетало сердце, когда я увидела его в первый раз.

– Так вот ты какая, – задумчиво произносит Марко.

Меня бьет дрожь, в висках стучит, голова идет кругом. Я не знаю, как быть, но я так хочу его, что в кои-то веки забываю обо всем. Я придвигаюсь к Марко, он обнимает меня, и то ли я целую его, то ли он меня, но какая разница. То, что сейчас происходит, важно для меня. Гораздо важнее, чем все, что произошло со мной за последние несколько лет. Марко целует меня, и я ощущаю запах мыла, теплой кожи и лайма, все совсем не так, как я себе представляла, – все несравненно лучше. А потом что-то как будто с тугим щелчком закрывается, и вся моя дерзость отступает.

– Прости. – Я со вздохом отстраняюсь от него.

– Что? – Марко внимательно смотрит мне в лицо. Мне становится больно от его заботы – меня как будто загнали в угол и наблюдают за мной. Я встаю на ноги и оправляю футболку.

– Ничего. Просто это… слишком. Во всяком случае, сейчас.

– Хорошо. – Марко кивает, словно делает пометку. – Извини.

– Ты тут ни при чем. – Моя бестактность противна мне самой, и я криво улыбаюсь. – Правда. Последние дни вышли напряженными, я на взводе. Слушай, а тебе никуда не надо? По-моему, ты упоминал про деловой обед.

– О. – Марко смотрит на часы. – Да, надо. Мне пора. – Он встает и берет пиджак, аккуратно сложенный на подлокотнике дивана. – Напиши или позвони мне, я хочу знать, что скажет Риченда.