Текст книги "Побег в Тоскану"

13
Тори

Вестей от Риченды нет почти неделю. Дни становятся все жарче, все солнечнее, а желание провести в кровати несколько дней все сильнее, но я держусь. Я атакую музеи, ежедневно вытаскивая себя хотя бы в один. Я добросовестно пялюсь на латы, мраморные бюсты и живопись – обнаженные люди в неправдоподобных ситуациях, – но телефон неотлучно при мне, а мысли неотлучно при телефоне. И каждый раз, когда он жужжанием возвещает о сообщении или об электронном письме, я дергаюсь.

Сообщение от Кьяры приходит, когда я в Палаццо Веккьо (опять).

«Ciao! У одного моего приятеля сегодня открывается выставка. Не хочешь пойти? Наверняка будет здорово».

У меня падает сердце. Кьяра уже несколько раз звала меня пообедать, выпить кофе или чего покрепче, и каждый раз я отвергала ее приглашения, ссылаясь на работу. Чувствую я себя при этом отвратительно, но у меня вконец расстроены нервы и мне меньше всего хочется грузить этим других.

Прости, отвечаю я, у меня дедлайн, сроки горят, но я очень тебе благодарна за приглашение. Жалко, что приходится пропустить – надеюсь, открытие выставки пройдет на отлично.

Ответ прилетает почти мгновенно.

«Ты точно не сможешь забежать на пару минут? Марко собирался прийти, он был бы рад увидеть тебя».

Уф. После того вечера в «Дитта Артиджинале» Марко как-то написал мне по электронной почте – спрашивал, связалась ли я с Амброй и по каким законам будет проходить бракоразводный процесс, по шотландским или по итальянским, и я ответила, что по шотландским и что она изумительная, а он ответил – отлично, надеюсь, все пройдет гладко. Хороший ответ и очень вежливый, но где тут «ужасно хочу тебя увидеть»? К тому же чем ближе я узнаю Кьяру – она милая, хоть и немножко любопытная, и явно нацелилась подружиться со мной, – тем меньше мне хочется дать себе волю и проводить время в компании ее бойфренда, любезничая с ним. Хотя я понимаю, что со стороны Марко все вполне невинно. А если не вполне – что ж, тем хуже. Похоже, хорошего выхода тут нет.

Мне ужасно жаль, отвечаю я. Очень хотелось бы прийти, но никак не смогу вырваться. После этого я сую телефон на самое дно фисташковой сумки – оттуда он меня не потревожит.

Полчаса спустя, стоя в Зале Лилий и с восхищением разглядывая голубые с золотом обои, я явственно ощущаю бедром вибрацию. Долгую и настойчивую, как при входящем звонке. Выудив телефон, я вижу три пропущенных вызова, и все от Риченды. Черт. Я выбегаю из зала и бросаюсь вниз по ступенькам. Наконец я добираюсь до большого внутреннего двора с фресками на первом этаже, сердце колотится как сумасшедшее, а красивая летняя кофточка пропотела насквозь. Нажимаю дозвон и, закрыв глаза, слушаю гудки.

– Тори! Спасибо, что перезвонили. – От бодрого голоса Риченды я тоже на минуту приободряюсь. – Надеюсь, я вас не оторвала от чего-то интересного?

– Нет-нет. Я просто… я в музее. Извините.

– О-о, вы умеете проводить время со вкусом. Слушайте, – она вдруг переходит на деловой тон, – нам надо обсудить страницы, что вы мне прислали. Я не могу показать их Тиму Суитину, дорогая. Просто не могу.

– Так. – У меня подкашиваются ноги. Я озираюсь в поисках скамейки и, не увидев ни одной, с деланой беззаботностью прислоняюсь к массивной колонне.

– Я не утверждаю, что они ужасны, – продолжает Риченда. – Я вижу, что именно вы пытаетесь сказать. Но, Тори, дорогая… Все эти странствия по следам бабушки – которая, не сомневаюсь, в глазах друзей и близких была изумительным человеком, – это… так неярко. Негромко. Тихо. Такое могла бы написать Анита Брукнер[34]34
  Анита Брукнер (1928–2016) – английская писательница, историк искусства, автор романа «Отель у озера».


[Закрыть].

– Спасибо за такое сравнение. – Я чувствую себя слегка польщенной.

– Нет, я хочу сказать – такое могла бы написать Анита Брукнер. Вы сами знаете, как мне нравятся ваши тексты, но вы не Анита Брукнер, и, говоря без обиняков, я не понимаю, почему вы пытаетесь ею быть. – Она вздыхает. – Ну же. Вам известно, чего хочет от вас «Суитин», – легкости. Чего-нибудь красивого, легкого, острого и не без секса. Кстати, а почему в том, что вы мне прислали, нет секса? Не то чтобы я хотела какие-нибудь «Пятьдесят оттенков», но добавить перцу не помешает.

– Потому что его… Потому что у меня его нет.

– Что, вообще нет секса? А как же этот Марко?

– Он просто друг. – В висках начинает стучать, в груди возникает горячее, тянущее чувство.

– Да что вы? – Риченда фыркает. – Если вы с ним не трахаетесь, то зачем мне знать, как он пахнет?

Вот черт!

– И что теперь?

– Насчет тех страниц? Ну, они очевидным образом не годятся. Даже если в «Суитин» захотят что-то подобное, в чем я сильно сомневаюсь, до завершенности им еще куда как далеко. Я знаю, что у вас было всего несколько дней, и, поверьте, на этом этапе никто не ожидает от вас безупречного текста. Но пишут всегда с какой-то целью. Надо, чтобы я прочитала текст и сказала: о, я вижу, куда клонит автор. А я читала и перечитывала написанное вами – и ничего подобного не видела. Я не знаю, куда вы меня ведете. И не уверена, что вы сами это знаете.

– Ясно. – Мой голос звучит кисло, горло сдавливает болезненный спазм, а глаза щиплет. Я не хочу разреветься прямо здесь, прилюдно, среди фресок. И не разревусь.

– Я вам очень сочувствую, – говорит Риченда чуть помолчав, уже куда мягче. – Я понимаю, насколько это ужасно, поверьте. Вы просто кремень. У вас нелегкая полоса в жизни, а вы проделали такую работу. Вы пишете о горе и потере; дорогая, это очень тяжело, особенно когда горе еще свежо. С вашей стороны даже попытка – уже немыслимо смелый поступок. И мне просто не хочется давать издательству повод отказаться от работы с вами. Ни вам, ни мне это на пользу не пойдет. Понимаете?

– Да.

– Хорошо. Тогда вот что мы предпримем. Впереди выходные. Вы сядете и основательно продумаете историю, которую хотите рассказать, – о вас, о вашей бабушке, абсолютно все, о чем вы хотите написать. А потом попробуете сделать выжимку из этого рассказа. Не страницу, не абзац. Одно предложение. В понедельник вы мне позвоните и расскажете, до чего додумались, а потом мы попробуем придать вашим мыслям форму.

– Но ведь времени совсем не осталось.

– Времени действительно совсем немного, но оно все же есть. Я заложила чуть-чуть времени на непредвиденные обстоятельства, к тому же случайно узнала, что Тим уехал во Французские – или Швейцарские, или какие они там – Альпы. Вернется в следующую пятницу, другими словами – в понедельник, который будет через неделю. Ничего не гарантирую, но, возможно, у нас что-нибудь да и получится. Договорились?

– Договорились. Спасибо, Риченда.

Риченда смеется.

– Судя по голосу, вы на грани нервного срыва. Неудивительно. Попробуйте сегодня поспать, выпейте негрони-другой, сделайте, что вам нужно, чтобы привести себя в форму. Отдохнувшая голова и мыслит яснее. Обещайте, что отдохнете.

– Обещаю.

– И обязательно позвоните этому симпатичному Марко, потому что он явно очень вам нравится. Ciao ciao.

И Риченда отключается так быстро, что я не успеваю ей возразить.

* * *

Я и вправду ложусь спать. Отправляюсь прямиком домой, раздеваюсь и засыпаю, как после снотворного – без сновидений. Неподвижно. Просыпаюсь я уже ближе к полудню, когда в кровати становится жарко. Не до конца проснувшись, я принимаюсь варить кофе, и тут в домофон звонят – длинные надоедливые звонки, один за другим.

– Еще чего, – ворчу я. Позвонили – и уходите. Но домофон не унимается, а потом к нему присоединяется и телефон. – Что б вы провалились! – взвизгиваю я и, спотыкаясь, бреду к двери. – Да?

– Corriere! – басовито рявкает мужской голос на том конце.

Курьер? Я что, в приступе лунатизма бродила по интернет-магазинам и что-то заказала? Растерянная, с затуманенной головой, я застываю на месте, и тут снова раздаются звонки – резкие, раздраженные. Нажимаю на кнопку домофона, и кто-то распахивает дверь подъезда. Я опасливо выхожу из квартиры и всматриваюсь вниз, в лестничный пролет.

У подножия лестницы стоят двое курьеров. Двое курьеров – и гора архивных коробок. Пока я таращусь на них, один из мужчин, краснолицый крепыш, поднимает голову и встречается со мной глазами.

– Arrivo, – громко объявляет он, после чего подхватывает три коробки разом и, топоча и отдуваясь, начинает подниматься по лестнице.

Боже мой! Это, наверное, бабушкины письма. Боже мой.

– Куда ставить? – Курьер сурово смотрит на меня.

– Вот сюда, пожалуйста. – Я указываю на центр комнаты, рядом с журнальным столиком.

Курьер одаривает меня взглядом, в котором ясно читается: э, да ты блаженная.

– Тогда вот это надо отодвинуть. – Он с грохотом обрушивает коробки на пол и сдвигает к стене диван, а заодно и журнальный столик.

– Эй, Кармине!

Я чуть не подпрыгиваю: голос раздается прямо у меня за спиной.

– А эти куда?

Спрашивает второй курьер – не такой коренастый, но такой же краснолицый.

– Она сказала – сюда. – Кармине указывает на освободившееся место.

Вновь прибывший кривится:

– А все эти коробки точно здесь поместятся? – И смотрит на меня так, будто я должна это знать.

– Больше некуда, – выдавливаю я. Второй курьер переглядывается с Кармине, и тот пожимает плечами, а я прибавляю: – Мне очень жаль, что в доме нет лифта.

Мне и правда страшно неловко перед ними. Кармине качает головой и со словами «Кого мне жаль, так это вас» исчезает на лестнице, второй курьер следует за ним.

В несколько приемов Кармине с напарником перетаскивают ко мне все доставленные коробки. Когда они заканчивают свои труды, моя комната становится похожа на Хэмптон-Кортский лабиринт[35]35
  Описанный в повести Джерома К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки».


[Закрыть]. Кармине и его товарищ – его, оказывается, звали Андреа – выпивают по чашке кофе с кучей сахара и отбывают, пожелав мне всего хорошего.

Одно утешение, думаю я, глядя на заполонившие комнату коробки. Если и существует что-то коммерчески успешное, что-то такое, что не позволит читателю оторваться от нашей с бабушкой истории, то оно обязательно здесь. И на то, чтобы найти это захватывающее нечто, у меня есть выходные – и только.

14
Тори

Никакой системы, вот в чем проблема. Никакой, так ее растак, системы.

Ярлыков на коробках нет, что уже плохо. Но содержимое… Все – письма, документы и прочее – навалено черт знает как, записка, помеченная шестьдесят третьим годом, соседствует с приглашением на вечеринку, состоявшуюся в девяносто седьмом, а приглашение, в свою очередь, – с талоном к зубному врачу, который бабушке выдали в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом. Тот, кто все это упаковывал, – мама или люди, которые занимались этим под ее руководством, – явно отнесся к процессу наплевательски. Ну хоть через шредер не пропустили, и на том спасибо.

Я сижу на полу. Ноги и задница онемели, и я меняю позу, чтобы хоть немного размяться. Близится вечер. После ухода Кармине и Андреа я одолела несколько коробок. Вынимаю все, что кажется мне хоть сколько-нибудь интересным, и откладываю в сторону, более или менее в соответствии с датами. Почти все личные письма написаны по-итальянски, и это замечательно, но проблема с личными письмами в том, что они… гм… личные. Всякий раз, когда я останавливаю на них внимание, я сталкиваюсь с незнакомыми именами, подписями, которые не могу разобрать, упоминаниями о мероприятиях, названия которых ни о чем мне не говорят, а еще там с десяток слов которых я просто не знаю. Я уже выпила четыре большие кружки кофе и здорово перебрала с шоколадным печеньем, в шее похрустывает, а уверенность в целесообразности моих занятий стремительно испаряется. Если повезет, следующим письмом, которое я возьму в руки, окажется письмо Папы Римского с признанием в любви, иначе мне нечего будет предъявить Риченде в понедельник. Как же кстати была бы чья-нибудь помощь!

Вообще-то, чисто теоретически, такие люди есть. Есть два человека, не устающие предлагать мне помощь, причем довольно настойчиво, – Марко и Кьяра. Марко, конечно, не в счет. Да, идея принадлежит ему, да, мне показалось, что ему все это искренне интересно. Но я в последнее время избегала его, он мне больше не писал, и к тому же они с Кьярой пара. Ячейка общества. Я не могу вот так просто взять и попросить ее бойфренда забежать ко мне, чтобы взглянуть на бабушкины письма. Словно хитростью пытаюсь заманить человека к себе, обещая показать ему гравюры.

Остается Кьяра. Но уместно ли просить ее о помощи? Всю неделю я отклоняла ее приглашения, а теперь что? Позвоню ей и скажу: слушай, на днях я никак не могла вырваться на кофе и поболтать, но вдруг ты захочешь убить вечер субботы, помогая мне с одной неподъемно тяжелой и скучной работой? С меня пицца!

Я гляжу на невскрытые коробки, громоздящиеся по всей комнате. На ворох писем, которые сложила рядом с собой. Что будет, если я провалю свой первый контракт? Неужели я не осилю эту новую сложную задачу и все, чем я отныне смогу поделиться с другими, – это истории о никелевых сплавах и рыбацких фуфайках?

Я берусь за телефон.

* * *

– Madonna… – выдыхает Кьяра, стоя в дверях моей квартиры с бумажным пакетом в руках и таращась на коробки.

– Знаю. Слишком много. Я не успею перерыть все, но я была бы тебе страшно благодарна, если бы ты взглянула на кое-какие письма – вот они – и сказала мне, если тебе там что-нибудь покажется заслуживающим внимания.

– Хорошо. – Кьяра пристраивает пакет на ближайшую коробку и приступает к осмотру писем, которые я сгрузила на диван. – Ты пока только это успела?

– Да. Вряд ли тут есть что-то интересное, но я не устаю надеяться. Может, найдется какая-нибудь мелочь, которую я смогу предъявить издателям.

Кьяра с недоумением взирает на меня.

– Все довольно сложно. – И я, стараясь говорить как можно короче, пускаюсь объяснять про «Пособие по жизни в горах для шотландских леди» и про попытки Риченды спасти мой почти аннулированный контракт с издательством.

Кьяра присаживается на подлокотник дивана. Вид у нее растерянный, даже немного обиженный.

– Я и понятия ни о чем подобном не имела. Ты, наверное, совсем замоталась.

– Это так, но я тебе не говорила. Хотя могла бы, – признаюсь я.

– Могла. Но почему, Тори? Не понимаю.

– Прости меня. Если честно, я чувствую себя просто дрянью.

– Ты – дрянью? – Кьяра фыркает. – У тебя в жизни такое творилось – хотя, опять же, зря ты мне ничего не сказала, – а я пытаюсь тебя кое с кем свести. Ты, наверное, решила, что я ужасно назойливая.

– В каком смысле – кое с кем свести?

– А. – Кьяра сдвигает бумаги и плюхается на освободившееся место. – Так, глупости. У меня в голове засело, что ты идеальная пара для Марко. Ты, конечно, столько хлебнула, что тебе на парней даже смотреть тошно, но… не знаю, как сказать. Я слушала, как он про тебя говорит, как ты про него говоришь, – и решила, что тут что-то есть.

– Что? – вырывается у меня.

Кьяра вскидывает руки:

– Знаю, знаю. Нарушение личных границ. Я вся в матушку.

– Нет, я в смысле… Вы с Марко разве не вместе?

– Мы с Марко! – Кьяра хохочет. – Нет, разумеется! Он совсем не мой типаж. Мне нравятся мужчины… – Она изображает руками: «шкаф». – Ну такие. Мачо. Не то чтобы он… Не исключаю, что он может оказаться весьма… Боже мой, – стонет Кьяра и снова заходится в приступе смеха.

Я чувствую себя несколько уязвленной.

– Oddio[36]36
  Боже (ит.).


[Закрыть]. – Она достает бумажную салфетку и промокает глаза. – Черт, тушь. Ну вот. Я знаю Марко в буквальном смысле всю жизнь. Наши мамы дружили еще до нашего рождения. У него не было ни братьев, ни сестер, а у меня – старшая сводная сестра, которая считала ниже своего достоинства возиться с малявкой вроде меня. Поэтому мы с Марко вместе играли, вместе пошли в школу, вместе поступили в университет. Я его обожаю, но как брата. И просто не в состоянии представить себе, каким он может быть в романтических обстоятельствах. – Кьяра бросает на меня цепкий взгляд. – А вот ты, по-моему, вполне в состоянии.

Я улыбаюсь ей. Не улыбнуться невозможно. Да чего там – я просто не могу сдержать улыбку.

– Ладно. – Кьяра улыбается мне в ответ. – Не хочу нарушать твои личные границы и дальше. С удовольствием просмотрю письма, про которые ты говорила. Или…

– Или?..

– Или можешь оставить сэндвичи, которые я принесла, себе, открыть бутылку вина и позвонить человеку, которого ты, по-моему, хотела попросить о помощи в первую очередь. Я не обижусь. Если он откажется, тогда я, само собой, останусь и помогу. Но у меня такое чувство, что он не откажется, а я, согласись, сегодня один раз уже угадала правильно. Ты же не станешь лишать меня возможности угадать правильно еще раз?

* * *

Марко не отказывается. Точнее, когда я говорю, что добралась до бабушкиного архива – а он немалый, – он тут же интересуется, не нужна ли мне помощь.

– Можете зайти сегодня вечером? – спрашиваю я.

– Конечно. Через минуту буду.

– Через минуту, – повторяю я.

Кьяра, топтавшаяся у двери, вскидывает кулак и исполняет короткий победный танец.

– Прекрасно. Большое спасибо.

Я пошла, беззвучно произносит Кьяра. Удачи.

Прежде чем я успеваю поблагодарить ее, она выскальзывает из квартиры и тихонько закрывает за собой дверь.

– Принести что-нибудь? – спрашивает Марко.

– Не надо. Вы согласились прийти, это уже немало. Боюсь, дело срочное. В понедельник я должна поговорить со своим агентом, и… Давайте я все объясню, когда вы придете, только это, наверное, надолго. Но у меня есть вино и сэндвичи, а еще я закажу пиццу или что пожелаете, чтобы подкрепить силы.

– Сидим над документами, едим на скорую руку, времени в обрез. Благодаря вам я прямо как на юридический факультет вернулся. – Марко смеется. – Ладно, скоро увидимся.

Я едва успеваю причесаться, натянуть чистую футболку взамен старой, с пятнами в подмышках и перепачканной пылью, откупорить вино и выложить принесенные Кьярой сэндвичи на тарелку, как появляется Марко. Я бы не удивилась, увидев его в обычном безупречном костюме или в каком-нибудь бизнес-кэжуал, уместном в выходной (как в GQ), но на Марко простая темная футболка и джинсы, а эффект… прямо скажем, сногсшибательный. До сих пор я не видела его рук, вернее, не видела его рук выше локтя. Руки у Марко приятно мускулистые, волосков ровно столько, сколько нужно, – и, о боже, татуировка. Четкий геометрический рисунок на правом бицепсе.

– Может быть, сначала поедим? – предлагает Марко, помахивая бумажным пакетом.

– Сначала? – несколько ошарашенно спрашиваю я.

– Предлагаю сделать именно так. После еды я бываю более собранным, к тому же их надо съесть, пока не остыли. – Марко легонько целует меня в щеку и направляется на кухню, там ставит пакет на стойку и вынимает маленькие контейнеры, за которыми следуют помятые салфетки. – Я зашел в свое любимое сицилийское заведение. Купил арончини и разных блинчиков – все, что можно есть руками. – Из открытых контейнеров струятся восхитительные теплые ароматы.

– Вот это да. – Я подхожу ближе. – Да это настоящее пиршество.

– Точно. Надо бы выпить вина, чтобы артерии не закупоривались. А, вот оно. – Марко замечает бутылку и два бокала. – И уже открыто. Какой вы организованный человек.

– Спасибо. – В глубине души я корю себя за собственную предусмотрительность. Вот бы посмотреть, как он откупоривает вино.

Налив бокал, Марко вручает его мне. Я достаю тарелки, мы выкладываем на них весь набор сэндвичей и сицилийского поджаренного того-сего и направляемся к дивану, прокладывая себе путь среди коробок.

– Ну, рассказывайте, – говорит Марко, едва я откусываю от арончини. – Что мне надо делать?

– Извините, – еле выговариваю я – рот набит рисом, мясом и сыром. Ужасно вкусно и жарче солнца. Приходится отпить вина, чтобы потушить пожар во рту. Снова обретя способность говорить, я быстро излагаю суть вопроса: старая книга, новая книга и так далее.

– А. Вон что. Теперь понятно, почему вы затихли.

– Почему я затихла? – Марко сидит так волнующе близко, что мой ответ, против желания, звучит обиженно.

Но Марко только улыбается мне.

– Я хотел связаться с вами раньше, спросить, как продвигается дело и не согласитесь ли вы повидаться со мной, но я знал, что вы очень заняты, и подумал, что не стоит настаивать. Да и Кьяра мне все время говорила, сколько у вас дел, она даже в бар не может вас вытащить. И мне показалось, что лучше оставить вас в покое. От души надеюсь, что вы не решили, будто я вас игнорирую.

– Нет, – вру я. – Нет, что вы.

– Как бы то ни было, теперь я здесь и жду ваших указаний. Повелевайте, я все исполню.

Это невыносимо. Я, наверное, краснею уже всем телом.

– Ну…

– Могу предположить, что вам нужен носитель итальянского. Давайте так: вы выберете то, что кажется вам интересным, а я все это просмотрю, просто чтобы дело двигалось поживее.

– Хорошо. – Я отпиваю еще вина, хоть и не уверена, что оно мне поможет. – Вообще-то я уже кое-что нашла. Вон стопка, рядом с вами.

– Ах да, вижу. А что именно я должен искать?

– Если честно, то сама не знаю. Что-то, что зацепит внимание. Что-то, про что можно сказать: ну-ка, ну-ка…

– Довольно смутное техзадание. То есть, конечно, техзадание хорошее, оно допускает разные варианты, – поправляется Марко после того, как я пронзаю его взглядом. – Не тревожьтесь, Тори. Из того, что вы рассказывали мне про бабушку, я могу заключить, что мы очень скоро найдем что-нибудь интересное.

* * *

– У твоей бабушки было много друзей, – произносит Марко.

– Я знаю.

– И все они писали длинные письма, и все страдали ужасными болезнями.

– Знаю.

– И подписывались только именами, без фамилии.

Я поднимаю глаза (да, я так и сижу на полу). Марко сгорбился на диване, прикрыв глаза рукой, письмо одиноко лежит у него на коленях. Похоже, он выдохся не меньше моего, но в чем его упрекнуть?

Часы показывают начало первого. Остались всего две коробки. Наши усилия пока не увенчались успехом. Мы нашли с полдюжины писем, подписанных «Мария», все разным почерком, и ни в одном из них не упоминаются ни Джузеппе, ни Никколо, ни бар – ничего, что указывало бы на ту Марию, которую я запомнила. Вот и всё.

– Как странно, – говорю я. – Я думала, будет больше.

– Еще больше? – утомленно вопрошает Марко. – Ты что, смеешься?

– Нет, я хотела сказать, что будет больше упоминаний про людей, которых я помню. Каждый раз, когда мы приезжали во Флоренцию, бабушка ходила именно в тот бар. Не понимаю, почему мы ничего не нашли про владельцев.

– Может, они не так уж и важны. Во всяком случае, для твоей книги.

– Может, и нет, – соглашаюсь я. – Только это все равно странно.

Марко со вздохом откладывает письмо и потягивается, закинув руки за голову. Я стараюсь не смотреть, как опускаются рукава, как под кожей перекатываются, играют мускулы.

– Так. Следующая коробка.

– Нет, – со стоном говорю я. – Хватит.

– Да ладно, Тори, всего две осталось! Тут дел на час или около того. Мы их быстро осилим.

– Ты, может, и осилишь, а я весь день этим занимаюсь. – Я заползаю на диван и раскидываюсь морской звездой, запрокинув голову на жесткую спинку. Спинка низковата, шее больно. – Ай. Слушай, а можно заменить диван на съемной квартире? Что на этот счет говорит итальянский закон?

– Можно, но хранить хозяйский тебе придется за свой счет. Ну же, – подгоняет меня Марко, – давай откроем еще всего одну коробочку. Вдруг она та самая?

– А если нет?

– Если нет, то завтра я вернусь с утра пораньше и мы проверим ту, что осталась.

Я поворачиваю голову и гляжу на него. Марко явно устал, но искра энтузиазма в нем не угасла.

– Не поняла.

– Слушай, я выбрал юриспруденцию не потому, что боюсь трудных дел. И не потому, что у меня аллергия на работу.

– Отлично. – Я заставляю себя встать с дивана. – Отлично. Но если мы в этой коробке ничего не найдем, то с тебя негрони.

– А если найдем, то с тебя два.

– Договорились. – Я подтаскиваю к себе одну из двух оставшихся коробок и поднимаю крышку. – Ого, да тут все по-другому.

Коробка набита папками. Старыми жесткими скоросшивателями из манильской бумаги. Я раскрываю ту, что лежит сверху. Письма, написанные от руки, и все по-итальянски.

– Вот, это тебе. – Я бросаю папку Марко на колени.

– Как скажешь. Вот сейчас и посмотрим, с кого негрони.

Я с улыбкой вытаскиваю из коробки другую папку и принимаюсь перебирать бумаги, как вдруг Марко еле слышно ахает.

– Погоди-ка…

– Что?

– Невероятно. Невероятно. Только погляди!

Марко держит письмо с почтительной осторожностью, кончиками пальцев, будто реликвию или бомбу. Судя по выражению его лица, письмо может оказаться и тем и другим.

– Что там? – тороплю его я.

Марко потрясенно смотрит на меня.

– Это письмо… о господи, поверить не могу… Письмо от Гвидо Комакки.

– Прости, от кого?

– Гвидо Комакки, – повторяет он. – Гвидо Комакки.

– Комакки – как название машины?

– Как производитель автомобилей. Как гоночная команда. Как ты можешь не знать, кто такой Гвидо Комакки?

– Неважно. Так что там?

– О. – Марко смаргивает, держа письмо перед собой. – Сейчас посмотрим. «Милая Рита…» – Он кашляет. – Тори, ты правда хочешь, чтобы я его прочитал?

– Конечно. А что такого?

– Оно может быть личное. Очень личное. У Комакки была репутация…

– Бабника?

– Вроде того, – говорит Марко с кривой ухмылкой. – Ну ладно. Да, именно такая репутация у него и была.

– Тогда я тем более хочу знать, что в письме.

– Ну если ты настаиваешь… – Марко вновь откашливается. – «Милая Рита, я глубоко опечален вестью о смерти вашего отважного Ахилла». Или Акилле, так по-итальянски, да неважно. «Мы с ним были знакомы очень недолго, но я видел в нем редкое сердце и родственную душу и надеялся…» Ого, вот это да. «…Надеялся, что все же уговорю его выступить в гонках в составе моей команды. Мне горько, что этого уже не случится, но горше всего мне за вас, ведь вы потеряли любимого человека, достоинства которого были поистине высоки. Примите наши соболезнования и прежде всего – мои; если я могу что-нибудь для вас сделать, пожалуйста, дайте знать. Преданный вам и проч., и проч.». Извини. – И Марко утирает глаза тыльной стороной ладони.

– Интересно, кто это? – У меня голова идет кругом. – Кто этот смельчак Ахилл?

– Кажется, я знаю, кто это. – Марко откладывает письмо и берется за телефон.

Коснувшись экрана несколько раз, он показывает мне черно-белую фотографию: рядом с гоночной машиной, каких теперь уже не выпускают, горделиво улыбается парень в комбинезоне, ветер треплет темные волосы. В парне чувствуется какое-то удальство, неотразимая дерзкая отвага, как у летчиков-асов из старых фильмов. Я чуть ли не ощущаю запах тестостерона.

– Акилле Инфуриати, – говорит Марко. – Красный Черт из Вальданы. Звездный гонщик «Скудерии Гвельфа». И человек, который, похоже, был очень дорог твоей бабушке.