Текст книги "Побег в Тоскану"

21
Тори

– Мне почему-то кажется, что ты сюда скоро вернешься, – говорит Марко, когда впереди показывается Ромитуццо. – Как вчерашнее утро? Я как-то не успел спросить.

Он лукаво глядит на меня, и я улыбаюсь.

– Ну, нам же надо было соблюдать уговор. А утро вышло что надо, хотя жарко было невыносимо. Честное слово, жарче, чем во Флоренции.

– Верю. Мы в самой низине, так что у нас там, как… э…

– В сауне? В пароварке? В громадной кастрюле с кипящим супом плюс горсть комаров?

– Вроде того.

Сегодня на виа Сенезе более людно. У пекарни выстроилась очередь, люди неторопливо шагают по улице, неся сумки и катя клетчатые тележки, очень практичные на вид. В тени церковной паперти болтают женщины. Я всматриваюсь – нет ли среди них старушки, которую я видела вчера, – но не вижу ее. У ворот кладбища ни одной машины, да и само оно кажется безлюдным.

Марко гладит меня по колену.

– Наверное, сейчас еще слишком рано. Когда я вчера приехал за тобой, было уже хорошо за полдень. И потом, вдруг она появляется здесь всего раз в неделю, а то и реже.

– Ну да. – Я понимаю, что он прав, но все же ощущаю разочарование. – Интересно, почему она пришла в полдень? Могла бы выбрать время попрохладнее.

– Верно, – соглашается Марко. – По такой жаре работать на солнцепеке вообще опасно. Будь я ее сыном, или внуком, или кем там еще, я бы не разрешил ей так рисковать здоровьем.

– Знаю. Как-то бессмысленно выглядит.

Марко ненадолго задумывается, а потом говорит:

– А может, она не хотела, чтобы ее кто-нибудь увидел. В таких городах в полдень ставни закрывают на пару часов. Вдруг она хотела навестить Акилле, когда ей никто не помешал бы.

– Не исключено. – Мозг начинает перебирать и отбрасывать варианты. – Мы знаем, что она наверняка не Стелла. Но, может быть, ты прав и она – старая пассия Акилле. Или у нее есть другие причины не афишировать свои действия.

– Еще одна загадка. Сначала «бугатти», потом Стелла, теперь эта женщина. Если так и дальше пойдет, тебе понадобится инспектор Монтальбано[44]44
  Комиссар Сальво Монтальбано – герой итальянского телесериала по романам Андреа Камиллери.


[Закрыть].

На углу пьяцца Акилле Инфуриати Тото расставляет большие полотняные зонты возле своего бара. Я машу ему, и он в ответ поднимает руку.

– Твой приятель? – спрашивает Марко.

– Вчера познакомились. – Я коротко рассказываю ему об отце Тото и о том, как Акилле пожал ему руку на «Тарга Флорио». – Если я вернусь сюда как-нибудь после обеда, то услышу эту историю собственными ушами. Может, он даже разрешит мне записать ее и вставить в книгу.

– Мне почему-то кажется, что с этим проблем не возникнет.

– Вот и Тото сказал то же самое. Судя по всему, у приятелей его папаши своих историй полный мешок.

Марко смеется:

– Кто бы сомневался. Как только по городку пройдет слух, что привлекательная молодая писательница хочет послушать байки про знаменитых гонщиков, тебе выдадут материала на критическое исследование в пяти томах. – Часы церкви Святой Екатерины начинают отбивать время. – Это сколько? Одиннадцать?

– Минута в минуту.

– Черт, придется выезжать на шоссе. У меня встреча в половине второго, а будут во Флоренции пробки или нет, один бог знает. Жалко. Между Флоренцией и Ромитуццо дороги отличные.

Я открываю было рот, чтобы сказать, что можно будет приехать как-нибудь потом, но решаю промолчать. Прошлая ночь была такой прекрасной, такой нереально, беззаботно прекрасной, что я боюсь все испортить. Да и кроме того, кто сказал, что у нее непременно должно быть продолжение? Все может оказаться не более чем мимолетным романом, говорю я себе, глядя на красивые руки Марко, лежащие на руле. Не нужно ни на что намекать. Наша Сиена останется у нас навсегда.

Выезжая на шоссе Сиена – Флоренция, мы оба молчим. Марко выглядит погруженным в себя. «Может, он обдумывает, как выпутаться из положения, – нашептывает противный голосок у меня в голове. – Сидит и прикидывает, как нам остаться друзьями и избежать при этом неловкости, чтобы я не висла на нем и не устраивала драму на пустом месте. Да и кто захочет со мной связываться? Невротичка с заскоками по поводу душевной травмы. Удивительно, как он вообще решился переспать со мной». Я погружаюсь в эти мысли, и с каждой секундой мне становится все холоднее. Душу затягивает тучами.

Минут через пятнадцать впереди показывается пункт оплаты на въезде во Флоренцию и Марко нарушает молчание:

– Ты не могла бы достать мой кошелек? Он здесь. – И указывает на бардачок.

– Сейчас.

– Мне надо заплатить картой, достань ее, пожалуйста. Не хочу запутаться в расходах.

Я протягиваю ему карту.

– Спасибо.

Его взгляд сосредоточен на машине впереди. Наверное, готовится к встрече с городскими дорогами. Или просто недолюбливает пункты сбора дорожной оплаты. Бывают же вполне уверенные в себе водители, которые недолюбливают параллельную парковку или поворот в три приема.

Когда мы подтягиваемся к будке, Марко откашливается и говорит:

– Тори?

Черт, вот оно. Так хочет убедиться, что я ни о чем таком не возмечтала, что даже не в силах дождаться, когда мы въедем во Флоренцию.

– Что?

– Можно пригласить тебя на ужин завтра вечером?

Боже мой. Боже мой.

– Да. С удовольствием.

– Прекрасно.

Марко вдруг явно успокаивается. Он сует карту в картридер, устройство пищит и выдает нам жизнерадостное Arrivederci. По кольцевой развязке спускаемся на узкую дорогу, я беззаботно откидывась на спинку сиденья. В голове звучат короткие фанфары.

– Посмотри налево, – предлагает Марко.

Слева, на вершине лесистого холма, белеют каменные стены массивного, богато украшенного монастыря.

– Ого, – говорю я, не находя других слов. – Какой красивый.

– Это картезианский монастырь. Внутри он еще красивее. Если хочешь, съездим как-нибудь, посмотрим.

– С удовольствием, – отвечаю я, и на лице Марко расцветает улыбка. – С превеликим удовольствием.

22
Тори

– Вот, это Акилле. – Кармело, отец Тото, пододвигает ко мне раскрытый фотоальбом. – А это я. – Его палец касается лица мальчишки на фотографии.

– Как интересно, – говорю я, хотя фотография не просто интересна. Она западает в душу. Акилле стоит на коленях, автомобильные «консервы» подняты на лоб, он тепло улыбается мальчику, который не сводит с него зачарованных глаз. – Можно?..

– Prego, – улыбается Кармело, и я быстро щелкаю телефоном – снимок, другой. – Собираетесь вставить в книгу?

– Очень бы хотела, если вы не против. Наверное, надо будет подписать какие-нибудь документы. – Я уже почитала и о разрешении на публикацию изображений, и о контрактах и копирайте, но понятия не имею, как объяснить все это по-итальянски. – Я поговорю с издателем и все выясню.

– Как скажете, – соглашается Кармело. – Просто потом дайте мне знать.

Чекко, сидящий за соседним столиком с бокалом пива в руках, тянется к нам:

– Дайте-ка посмотреть.

Я натужно улыбаюсь. Чекко в этой компании самый старший и заодно самый ехидный.

– Пресвятая дева, Кармело! – Чекко говорит с ядреным тосканским акцентом, и «Кармело» звучит как «Хармело». – А в детстве ты был хорошенький! Как же тебя жизнь потрепала!

– Cuinnutu[45]45
  Мудак (сицил.).


[Закрыть], – бурчит Кармело.

– Не ругайся, – призывает отца появившийся с подносом Тото. Он забирает стакан из-под воды и ставит передо мной спритц. – Надеюсь, они вам еще печенку не проели.

– Нет-нет. Потрясающе интересные рассказы, очень увлекательно.

И правда, я провела здесь около часа – и успела выслушать немало смешных и скандальных анекдотов из жизни знаменитых гонщиков, да еще сдобренных язвительными комментариями Чекко. Мало что из этого пригодно, иные истории тянут на распространение порочащих сведений, но все они в высшей степени забавны. А рассказ Кармело об Акилле оказался поистине сокровищем. Я заставила Кармело трижды повторить его на диктофон, чтобы ничего не упустить, и, по-моему, Кармело не возражал.

– А вы разговорите Чекко, – советует Тото. – Пускай не отсиживается, не все же других язвить. Он здесь единственный коренной romituzzano, к тому же он довольно стар и наверняка помнит Акилле, хоть и притворяется, что это не так. – Тото бросает на Чекко предостерегающий взгляд и уходит в бар.

Я поворачиваюсь к Чекко:

– Это правда? Вы знали Акилле?

Старик кривится и откидывается на спинку стула.

– Я? Это вряд ли. Я тогда был мальчишкой.

– Ну-ну, Чекко, – встревает Вито, седовласый неаполитанец, который (по его собственным словам) однажды – дело было в семидесятые, когда он тестировал гоночные автомобили, – наехал на ногу Гвидо Комакки. – Мальчишкой ты был, когда Моисей спустился с Синайской горы.

– Говорю тебе, я его не знал. Знал его мой старший брат Сандро. Было время – они с Акилле носились наперегонки.

– После войны? – спрашиваю я.

Чекко качает головой:

– Да нет, вроде бы даже в самом начале войны. В тридцать девятом – сороковом. Обычные уличные гонки. Местные ребята на мопедах.

– Но ведь Акилле тогда было не больше двенадцати, – прикидываю я. – Это же незаконно?

Меня оглушает восьмибалльный хохот. Старики ухают, как филины, стучат кулаками по столу и припадают друг к другу, будто я только что отпустила самую уморительную шутку в мире. Наконец Кармело сжаливается надо мной.

– Время было другое, – говорит он, похлопав меня по руке. – А Акилле… да он эти законы в гробу видал.

– Пресвятая дева, – сипит Вито.

– На местных дорогах можно было неплохо провести время, – подает голос сидящий с краю флорентиец Этторе. – Сохранился бы у меня мой мотоцикл, я бы сам погонял.

– Врешь, – отвечает Чекко. – В общем, Сандро и Энцо были друзья не разлей вода. Я имею в виду Энцо Саньялло. Он был штурманом Акилле, когда…

– На «Коппа Вальдана», – говорю я.

– Да. И оба они, конечно, боготворили Акилле. Как и все прочие.

– Но?.. – Я улавливаю в его словах какое-то «но», и мне хочется дознаться, в чем дело.

– Да как сказать… Сандро не любил, когда я за ним увязывался, я тогда был совсем желторотый. Но… – Чекко вздыхает. – Уличные гонки, соревнования с приятелями – это вроде как развлечение. Понятно, каждый хочет прийти первым. И Сандро хотел, но его и проигрыш не огорчал, если соревнование было честным и позволяло ему выпустить пар. А вот Акилле смотрел на дело по-другому.

– Всерьез, – подсказываю я.

– Brava. – Рот Чекко превращается в прямую линию. – Соревнуешься с Акилле – выше второго места не поднимешься. Не так уж весело, по-моему.

– Акилле было на роду написано стать великим, – мягко замечает Кармело.

– Уж кто-кто, а он это знал, – говорит Чекко. – Вот вам моя история об Акилле, и другой у меня нет. Я никогда не пытался присочинить что-нибудь про «Формулу», как кое-кто из этих шутов гороховых, так что мне нечем вас поразвлечь.

– И семью Инфуриати вы вообще не знали, да? – спрашиваю я.

Чекко пожимает плечами:

– Шапочно. Но тогда Ромитуццо был маленьким городком, тут уж хочешь не хочешь, все всех знали. А что?

– Я пытаюсь понять, что произошло с сестрой Акилле, Стеллой.

Старики бормочут, цокают языками. Вито качает головой, а Кармело, уставившись в стакан, произносит «Bedda matri»[46]46
  Матерь божья, господи (сицил.).


[Закрыть] – по-моему, нечто вроде сицилийского «ох!».

– А теперь, Чекко, – предупреждает Этторе, – думай, что говоришь.

Чекко фыркает:

– Чего там думать? Как было, так и скажу.

– А как было? – спрашиваю я.

– А так, что, во-первых, в один прекрасный день в сорок пятом Стелла Инфуриати сбежала и не вернулась. А во-вторых, вместе с ней сбежал Давиде, жених моей сестры.

– Вот как. – Я чувствую себя ужасной дурой. Все оказалось очень просто. Никаких тебе революций, никаких ванн с кислотой. Всего-то любовное приключение юной девушки. – Никто, наверное, не знал, куда она подалась?

– Никто, – подтверждает Чекко. – Они не оставила адреса, и правильно. Если бы Сандро и Энцо добрались до этого парня, они бы из него котлету сделали.

Голос Чекко становится жестким. Я задаю вопрос, который мне задавать не хочется, но он меня уже измучил.

– Должны же остаться какие-то свидетельства? Мой… м-м… друг, который помогает мне с книгой, пытался найти следы Стеллы в отделении Anagrafe в Ромитуццо, однако никаких записей о ее передвижениях не осталось. Но ведь она, поселившись на новом месте, обязана была зарегистрироваться?

Кажется, я снова позабавила стариков, но на этот раз они сдержаннее.

– Какая вера в человеческую природу, – замечает Вито. – Какая вера в итальянских чиновников.

Этторе кивает:

– Даже если бы они соблюдали закон до последней запятой…

– В чем я лично сомневаюсь, – вставляет Чекко.

– Но даже если бы и соблюдали, – продолжает Этторе, – в то время все записи велись только на бумаге, а с бумагой много чего может случиться. Пожар, наводнение, землетрясение, служебные косяки. Информация могла не добраться до Ромитуццо по сотне причин.

– Логично, – соглашаюсь я. Я и сама так думаю. Но откуда это странное разочарование? – Надеюсь, Чекко, у вашей сестры все наладилось.

– Ну, они с Давиде были очень молоды, их отношения все равно долго бы не продержались. А Лючия потом встретила другого человека, вышла за него замуж, и детишки у них были, как она хотела. Так что счастье ее не обошло. Но когда Давиде сбежал, она очень мучилась. – Чекко буравит меня стальным взглядом. – Желаете задать еще какой-нибудь личный вопрос?

– Нет. Думаю, я и так уже всем испортила настроение. – Я улыбаюсь, чтобы показать, что пошутила, вроде как пошутила. В ответ улыбаются все, кроме Чекко – тот хмыкает и залпом допивает пиво.

– Не обращайте на него внимания, – говорит Кармело. – Он всегда был мрачным типом и с возрастом не подобрел. Если хотите узнать что-нибудь еще – скажите. Мы попробуем помочь, даже если Чекко не пожелает.

– Ну…

Мне хочется спросить про женщину, которую я видела на кладбище, – ту, что приводила в порядок могилу Акилле. Но я вспоминаю смятение, выразившееся у нее на лице, когда она меня увидела, вспоминаю, что ей явно хотелось побыть на кладбище в одиночестве, и ни о чем не спрашиваю. Может быть, она не больше Стеллы хочет, чтобы ее обнаружили.

– Нет. Вы мне очень помогли.

Потом разговор идет по накатанной колее. Я в молчании допиваю спритц, слушая, как старики добродушно ехидничают, подтрунивают друг над другом, обмениваясь необидными колкостями. Вскоре Вито откланивается и уходит домой ужинать, а за ним и Этторе, с усилием поднявшись на ноги, прощается со всеми. Кармело, пожав всем руки и расцеловавшись в щеку, направляется в бар, к Тото, и на площади остаемся только мы с Чекко.

– Пора и мне, – говорю я. – Спасибо за рассказ. Рада была познакомиться.

Чекко хмуро отзывается:

– Ну рада так рада.

Я улыбаюсь ему и начинаю собираться. Время идет к половине седьмого, и если я не стану задерживаться, то успею на следующий поезд до Флоренции. Но как только я встаю и поднимаю руку, чтобы помахать Тото на прощанье, Чекко произносит:

– Подождите. Мне надо вам кое-что рассказать.

Ладно, решаю я. Уеду на том, что пойдет попозже.

23
Тори

– Так что он хотел тебе рассказать?

Марко толчет – пестиком? в ступке? в общем, в специальной штуке для дробления специй – перец для pici cacio e pepe. Запах перца щекочет мне ноздри. Скрученная вручную паста, похожая на толстых крахмалистых червяков, готовится погрузиться в подсоленную воду, сыр пекорино уже натерт, на конфорке медленно накаляется сковорода с толстым дном. Вряд ли моей крошечной кухне выпадала честь стать свидетелем подобного действа в последние несколько… наверное, она вообще такого никогда не видела. Во всяком случае, с тех пор, как я сюда вселилась.

– Ну, справедливости ради, он знает про себя, что он мрачный тип, и хотел объясниться, – начинаю я. – Как выяснилось, в его истории подробностей чуть больше, чем он готов был изложить на публике. Он никогда не любил Акилле, но попробуй сказать подобное в Ромитуццо.

– Хм. А что он имеет против Акилле? Его неприязнь как-то связана со Стеллой и ухажером его сестры?

– Нет, дело не в этом. Не только в этом. Помнишь, я говорила, что его старший брат Сандро близко дружил с Энцо Сальялло?

– Штурманом?

– Да. Оказалось, что Энцо скорее член его семьи. Во время войны Энцо осиротел, а мать Чекко как раз потеряла сына, своего первенца Томмазо. Томмазо призвали в сороковом году, он погиб в Северной Африке. И когда Энцо остался сиротой, мать Чекко взяла его к себе.

– Какая добрая женщина. – Марко всыпает щепоть перца в сковородку и начинает накалять его. Я обеспокоенно оглядываюсь на детектор дыма и продолжаю:

– Думаю, так было лучше для всех. Но Рафаэлле – так звали мать Энцо – к тому времени многое пришлось пережить. Война отняла у нее одного из сыновей, а после войны дочь осталась с разбитым сердцем. Энцо тоже немало рисковал, он же был бойцом Сопротивления. Так что, сам понимаешь, больше боли и страха она не хотела. Когда Энцо всерьез увлекся гонками на мотоциклах, ей это сильно не понравилось, а еще меньше ей понравилось, когда он начал участвовать в уличных гонках как штурман Акилле. Запретить Энцо участвовать в гонках она не могла, хотя, думаю, пыталась, поэтому жила в вечном страхе, что он плохо кончит. Когда Акилле заключил контракт с Пьерфранческо Леньи и отбыл во Флоренцию, она, наверное, решила, что опасность миновала.

– Бедная Рафаэлла. – Марко качает головой. Одной рукой он помешивает перец, а другой умудряется сливать воду с пасты. Попробуй я проделать что-нибудь подобное, дело кончилось бы «скорой помощью». – Ну-ну. Хватит меня рассматривать, заканчивай рассказ. Пять минут – и они готовы.

– Акилле, значит, вернулся в Ромитуццо на «Коппа Вальдана» и захотел, чтобы Энцо в последний раз проехал с ним штурманом. Рафаэлла чуть с ума не сошла. Она договорилась до того, что выставит Энцо из дому, если тому хотя бы мысль в голову придет сесть в одну машину с «этим сатаной». «Он тебя угробит, – сказала она. – Ему же на всех наплевать». Но тут Сандро объявил, что если Энцо не сядет штурманом, то его место займет он сам, и Рафаэлла сдалась. Из Энцо штурман был куда надежнее. В итоге Энцо участвовал в заезде, и Акилле действительно чуть его не угробил.

– У него была на то причина.

– Я так и сказала – вернее, подумала. Но, по-моему, Чекко считает несколько иначе. Он полагает, что о девочке следовало позаботиться раньше, поскольку ее родители хотели посмотреть, как знаменитый Акилле Инфуриати носится как сумасшедший по опасным дорогам. С ним трудно не согласиться.

Марко ставит передо мной тарелку пичи – сливочного оттенка, блестящих, присыпанных перцем.

– Просто волшебство какое-то. Как ты это делаешь? Когда я берусь готовить макароны с сыром, они превращаются в обойный клей, а губку после мытья только выбросить.

– Водой из-под пасты надо распорядиться правильно. – Марко вручает мне вилку: – Buon appetito.

Мы едим пичи в дружеском молчании. Наконец Марко говорит:

– Как ты думаешь, у тебя получится вставить в книгу историю Чекко?

Я подбираю с тарелки соус кусочком хлеба. В Италии это не считается дурным тоном.

– Он сказал – пожалуйста. Точнее, он сказал, что ему насрать, напишу я про него или нет, но он не против того, чтобы «слегка стравить воздух из этого раздутого культа личности».

– Прямо так и сказал?

– Ага. Я записала на телефон. Хотя, если честно, все поняла, только когда пару раз прослушала.

– У этого Чекко прекрасный слог, – замечает Марко. – Наверное, не помешало бы представить и другую точку зрения.

– Я тоже начинаю склоняться к этому. Вот, посмотри. – Я придвигаю к себе планшет и открываю галерею. – Я сфотографировала все хоть сколько-нибудь важные документы, которые мы нашли. Письма от Акилле, письма об Акилле, некрологи, репортажи с гонок, вырезки из газет. И в первый раз столкнулась с чем-то еще, кроме стопроцентной беспримесной героики. По-моему, если кто-то считает Акилле слегка мудаком, это делает его более человечным.

– А это куда? – Марко указывает взглядом на две архивные коробки, аккуратно поставленные одна на другую возле дивана.

– Отошлю Чарли. Пусть разбирается как хочет.

Марко присвистывает:

– Сурово.

– Ничего подобного.

Я еще не рассказывала ему о самых отвратительных заскоках Чарли, я вообще ни о чем таком особенно не распространялась. А Чарли я ни слова не сказала о Марко. То, что у нас с ним намечается, слишком новое и слишком хрупкое, а я слишком счастлива, что это новое у меня есть, и ни за что не стану им рисковать.

– Знаешь, что обиднее всего? Я затеяла все это, чтобы рассказать о бабушке. Предполагалось, что Акилле станет частью ее истории. Частью важной, но не главной. А теперь он занял все место, потому что у меня полно материала о нем, зато про бабушку нет вообще ничего. Она мне про этого Акилле даже не рассказывала. У нее в прошлом был такой потрясающий, изумительный роман – а я об этом и не слышала.

– И ты не можешь восстановить ее чувства и действия, потому что ничего о них не знаешь. Твоя книга превратится в книгу об Акилле Инфуриати, в которую просто затесалась твоя бабушка.

– Вот именно. Вот именно! Только бы найти Марию, Джузеппе или еще кого-нибудь, с кем она говорила по душам. Должен же быть такой человек? Пусть ты и англичанка до мозга костей, все равно такую трагедию не переживешь, никому не выговорившись. Бабушка была очень юной, когда потеряла Акилле. Наверняка она очень страдала.

– И наверняка были люди, которые ее поддерживали. – Марко ободряюще поглаживает меня по руке. – Послушай, ты начала раскапывать эту историю совсем недавно – и уже со столькими людьми успела поговорить. Может, и не сразу, но ты наткнешься на кого-нибудь, кто знает кого-нибудь, кто знает кого-нибудь, кто сможет рассказать тебе что-нибудь важное. Как Чекко.

– Надеюсь, ты прав. Надо просто поспрашивать. Нет-нет, я помою, – говорю я, когда Марко собирает тарелки и несет их к раковине. – Ты готовил, а я могу потом помыть.

Марко качает головой:

– Если застынет, будет ужасная гадость. К тому же мытье посуды – это вроде психотерапии.

– Тяжелый день выдался?

– Тяжелая неделя, тяжелый месяц, тяжелый год. – Марко говорит громче, чтобы перекричать воду. – Клиенты у меня в основном хорошие. Но ты удивишься, сколько твоих соотечественников живут здесь годами, не меняя налогового резидентства, они даже не удосужились зарегистрироваться как резиденты и тем самым, разумеется, нарушили закон. Хватились только после Брекзита, когда дело пошло к тому, что они вот-вот потеряют вообще все права. Тут они в панике звонят мне, мол, дело срочное, – ну да, оно и есть срочное, и на первой встрече я бо́льшую часть времени трачу на то, чтобы успокоить их. И только потом мы начинаем разбираться с бардаком, в котором они оказались.

– Ох ты, вот это да. Просто ужасно.

– Да ладно. – Теперь Марко поворачивает сковороду под струей воды, смывая остатки пекорино. – Удавить клиентов мне хочется только десятую часть рабочего времени, или же мне хочется удавить всего лишь десятую часть клиентов. В любом случае для юриста это оптимальный вариант. По-моему.

Он ставит тарелки в сушилку над раковиной и вытирает руки. Повинуясь порыву, я подхожу к нему и обхватываю за пояс, прижавшись щекой к его спине.

– Спасибо.

Марко поворачивается и притягивает меня к себе.

– Я бы сказал «пожалуйста», но я не знаю, за что ты меня благодаришь.

– Ну просто… у тебя такая нервная работа, и этой работы очень много. А ты все равно приходишь сюда выслушать меня. Не знаю, как ты меня выносишь, ты же весь день решаешь чужие проблемы.

– Я тебя не «выношу», – говорит Марко, словно это и так понятно. – Я прихожу к тебе, потому что мне так хочется.

– Правда?

– Чистая. Ты задумала интереснейшее дело. Ты начала новую и увлекательную жизнь. Ты сама интереснейший человек. И мне хочется стать частью этой истории. – Он старается поймать мой взгляд. – Тори, что с тобой? Я тебя чем-нибудь задел?

И тут я чуть не выкладываю ему все. Чуть не рассказываю о звонках, сообщениях и письмах Чарли, о мольбах, обидных намеках и чувстве вины. Я чуть не рассказываю ему, что иногда просыпаюсь в холодном поту: мне мерещится голос Дункана, и этот голос изрекает такие суждения обо мне, что я не решаюсь повторить их даже про себя.

– Нет, – отвечаю я. – Ну что ты. Просто немного нервничаю из-за книги. Времени полтора года, а мне надо столько сделать!

– Знаю. – Марко улыбается. – Но ты все сделаешь хорошо и правильно. Я уверен.

– Какой ты добрый.

– Все так и есть. Кто напишет эту историю лучше тебя? – Марко берет меня за подбородок и легонько целует в губы. – Никто. Никто в целом мире.

Он снова целует меня. Я закрываю глаза и отдаюсь удовольствию.

* * *

Просыпаюсь я в половине третьего. Марко мирно спит рядом, положив руку мне на живот. Какое-то время я лежу, слушая, как он дышит, и пытаясь дышать вместе с ним, пытаясь унять разошедшееся сердце и справиться с холодной тошнотой, которая чем дальше, тем больше сдавливает мне горло. Но я уже впала в беспокойство и панику. Осторожно сдвинув руку Марко, словно налитую свинцом, я поворачиваюсь на бок и хватаю со столика планшет и наушники.

Послушаю музыку, говорю я себе. Почитаю какую-нибудь книжку из «Шопоголиков», посмотрю серию «Друзей». Что-нибудь безопасное, легкое и знакомое. А в почту не полезу. Ни за что на свете не полезу в почту. В половине третьего ночи там все равно ничего нет. А мне станет полегче.

И я лезу в почту.

Ну что, тут ничего страшного. Обычные рассылки, от которых я все собираюсь отписаться, да руки не доходят. Еще письмо от Риченды, в теме значится «Проект договора с изменениями». Подождет до завтра. И тут я вижу его. Письмо от Розы, дочери Пьерфранческо Леньи. Я написала ей на единственный адрес, который смогла разыскать, поэтому на ответ не особенно надеялась. И уж точно не рассчитывала, что она ответит так быстро. Я сажусь и читаю.

Уважаемая миссис Макнейр,

Благодарю Вас за письмо. Буду рада встретиться с Вами и помочь всем, чем смогу. Прошу Вас позвонить моей помощнице Фриде Гаттолини по указанному ниже телефону. Она выберет время для встречи, которую мы проведем в нашем флорентийском офисе.

Cordiali saluti,

Роза Леньи

Presidente, Pierfrancesco Legni Editore

Я тут же начинаю лихорадочно соображать, о чем спросить, что уточнить. Спать уже и вовсе не хочется, но даже бессонница лучше ужасной тревожности. Я решаю, что утром первым делом позвоню Фриде Гаттолини и договорюсь насчет интервью, чем скорее, тем лучше. Уже собираясь закрыть приложение, замечаю письмо от Чарли, грозно затаившееся среди новостных рассылок и прочего спама. Тема гласит: «С меня хватит».

Тори,

Я старалась изо всех сил. Но теперь я начинаю понимать, что у тебя нет желания честно и открыто обсуждать свои проблемы.

– Ни малейшего, – ворчу я.

Я хочу поддержать тебя, но у меня больше не хватает душевного трафика, чтобы прорабатывать за тебя твои эмоции. Когда-нибудь ты, возможно, будешь готова принять помощь и совет, в которых так остро нуждаешься. А пока я умываю руки и отказываюсь заниматься твоей токсичной драмой, у меня своя жизнь. Я понимаю, что это может прозвучать резко, но я должна защищать себя и уважать свои собственные границы.

Дункан продолжает страдать из-за твоего упорного нежелания работать над собой. Ты никак не хочешь пересмотреть свои поведение и поступки, которые причинили ему такую боль. Тем не менее я, по понятным причинам, не готова больше играть роль посредника. Я сказала Дункану, чтобы он впредь связывался с тобой сам, и дала ему твой итальянский номер и адрес. Не удивляйся, если рано или поздно он тебе позвонит или напишет, попытайся, пожалуйста, выслушать его доводы. Он, как и все мы, очень волнуется за тебя.

Моя психотерапевтка рекомендовала мне кое-какие книги, чтобы помочь мне справиться со стрессом, вызванным спровоцированной тобой ситуацией. Видимо, она хочет, чтобы я взглянула на вещи «твоими глазами». Поскольку я пока не готова к такой сложной задаче, я пересылаю этот список тебе в надежде, что некоторые книги могут оказаться для тебя полезными.

«Отражение: зеркало для эгоиста», Шерри Амендола

«Как вернуть себе свое: выстраиваем здоровые границы», д-р Карина Флауэрс

«А вдруг засранец – это я?», д-р Марти Феррара

Береги себя,

Чарли ххх

Какая наглость. Какая потрясающая наглость. Она не только без устали достает меня, она не только докладывает Дункану обо всех моих передвижениях – теперь она еще и обвиняет меня в том, что я развела токсичную драму. А еще она слила Дункану мой телефон и адрес. Тот самый, по которому я сейчас живу. Смешно, но меня не оставляет чувство, что сестра предала меня.

Но мне же не с чего беспокоиться? Ясно же, что Дункан не бросит на произвол судьбы своих шевиотов, лицензию на рыбалку и прочее ради того, чтобы явиться ко мне под дверь. В худшем случае он мне позвонит – да, это противно, но не конец света. Я много лет жила с этим человеком в заднице мира – и как-то выжила. Я разведусь с ним. Может быть, дело дойдет до суда, но я и это переживу. И с неприятными телефонными звонками разберусь. А если Дункан начнет зарываться, позвоню Амбре. Она говорила, что во время бракоразводного процесса я могу общаться с Дунканом через нее. Как только процесс начнется, я просто внесу его в черный список, и пусть Амбра с ним разбирается. Она знает, что делать. Ей наверняка приходилось иметь дело с разведенными мужьями похлеще Дункана. С мужьями, которые дерутся, изменяют, проигрывают деньги и пьют без просыпу. По сравнению с ними Дункан не такая уж сволочь. Он не страшный.

– Тори…

Я дергаюсь. На столике со стороны Марко горит ночник. Марко смотрит на меня, опираясь на локоть.

– Что случилось?

– Ничего. Тебя свет от планшета разбудил? Извини.

– Нет, не свет. – Марко глядит на меня со странным выражением. – Тори, тебя трясет.

– А? Ох.

Стоит ему это сказать, как я чувствую, что меня и правда трясет, да так, что содрогается даже матрас. Я вдыхаю, но вдох тоже выходит прерывистым.

Марко протягивает руку и кладет ладонь мне на ногу.

– Расскажи, что произошло. Пожалуйста, расскажи.

Какой у него обеспокоенный вид. И не просто обеспокоенный. На лице Марко нежность. Меня тянет к нему. Если я сейчас заговорю, то расскажу ему все; а если я все ему расскажу, то он поймет, что я человек с душевным вывихом, и не будет испытывать ко мне ничего, кроме жалости. А я этого не перенесу. Поэтому я делаю еще один вдох и все-таки говорю:

– У меня был кошмар.

Я даже не совсем вру. Просто адекватно описываю ситуацию.

Марко мое объяснение, кажется, не удовлетворяет.

– Ладно, – говорит он. – Не хочешь рассказывать – не рассказывай. Но обнять-то тебя можно?

– Да.

Марко раскрывает объятия, и я приваливаюсь к нему, утыкаюсь лицом в шею. Меня и вправду трясет, дрожь никак не проходит. Марко обнимает меня крепче.

– Все нормально. Что бы ни произошло – все нормально. Я здесь. Я с тобой.