Текст книги "На край любви за 80 дней"

Глава 56

Снимок: Дождь в Ванкувере

Инстаграм: Роми_К [над Ванкувером, 24 апреля]

#СчастливоеВоссоединение

5545 ♥

Я просыпаюсь от изменения в звуке мотора, когда мы начинаем снижаться. Мы летим в ярко-желтом спасательном самолете Канадских вооруженных сил, который возвращается в Ванкувер, доставив снабжение для борьбы с пожаром на Аляску.

В этой части салона только два окна, и я от них далеко, так что делать особо нечего, кроме как сидеть и думать.

Прогулка на берег вышла короткой. Я понятия не имею, где погибли родители, но мы видели, как приземляются и взлетают самолеты, значит, это произошло где-то неподалеку. Ник ничего не говорил: просто обнял меня и согревал своим теплом, пока я стояла на скалистом берегу и плакала.

У ворот нас уже ждала машина. Когда мы зашли в самолет, Сумайя бросилась в мои объятия, не обратив внимания на мое заплаканное лицо. Ее переполняло возбуждение: она уже связалась с тетушкой Нкруной, и та обещала встретить нас в аэропорту. Прежде чем мы вышли из ангара, Доминик позвонил в «Экслибрис» по фейстайму и кратко сообщил ассистентке Терезы Сайфер последние новости. Я старалась держать свое заштопанное лицо на заднем плане, чтобы она ничего не заметила. Пауэлл пообещала передать информацию о наших, как несколько раз повторил Ник, «смягчающих обстоятельствах», и попросила выйти на связь, как только прибудем в Ванкувер.

Никто из нас даже не вспомнил, что пересечение линии смены дат – где-то у берегов Аляски – подарило нам лишний день. У нас все равно осталось только пять суток, чтобы проехать через всю Северную Америку.

При посадке самолет ударяется о землю и слегка подскакивает. Сумайя, которая заняла место у окна ближе к началу салона, взвизгивает от восторга.

– Все такое зеленое!

– Что зеленое, аэропорт? – удивляется Ник.

– Нет, город! – мотает головой Сумайя. – Я смотрела, когда приземлялись. Столько деревьев! По всему побережью – горы, и лес, и…

Прокатившись по полосе, самолет останавливается, двигатели замолкают, и становится слышен еще какой-то звук: точно барабанная дробь по крыше.

– …дождь! – с солнечной улыбкой заканчивает Сумайя.

Доминик откидывается на спинку кресла и расправляет затекшие руки.

– В Сомали дождь означает жизнь, – тихонько поясняет он мне.

Поднявшись, Ник помогает девочке собрать вещи и только потом начинает заниматься своими, а я вдруг понимаю, что мои чувства к нему очень сильно изменились. Как я могу воевать с человеком, который так заботится об этой девочке… и обо мне?

Не успевают летчики открыть дверь грузового отсека, как мы уже собрали пожитки и ждем у выхода. Во время полета я выдала Сумайе свои наклейки, и теперь мой чемодан облеплен воспоминаниями обо всех странах, где я побывала. Только кленового листа не хватает, но это дело поправимое. Из кабины за нашими спинами выходит пилот.

– Добро пожаловать в Канаду, – говорит он. – Вам повезло, что здесь сейчас не замерзшая пустыня.

На улице льет как из ведра. Мы с Ником останавливаемся, чтобы натянуть капюшоны, а Сумайя проскальзывает мимо нас и сбегает по трапу. Внизу она расставляет руки и начинает кружиться под дождем. Когда мы доходим до нее, она уже промокла насквозь.

– Как чудесно пахнет! – восторгается девочка, широко распахнув глаза.

Мокрый шарф прилип к ее голове. Подумав, сколько всего ей пришлось пережить на пути к своему новому дому, я не выдерживаю: протягиваю руки, и она бросается ко мне. К нам присоединяется Ник. Мы смеемся, кричим, прыгаем, слившись в тройное объятие и чувствуя невероятное облегчение. Мы в Канаде. Сумайя в безопасности.

Разумеется, нам предстоит пройти таможенные формальности. Но поскольку Сумайя считается беженкой и на другой стороне барьера ее ждет родственница, готовая выступить спонсором, все проходит гладко, с типично канадской вежливостью, согревающей мое влюбленное в организованность и порядок сердце.

Доминика приглашают на паспортный контроль первым, и он уходит, пообещав найти тетушку Нкруну. Нас с Сумайей проводят в комнату с белыми стенами. Чиновник немедленно проштамповывает мой паспорт, но позволяет мне остаться с девочкой, которая теперь считается сопровождаемой несовершеннолетней беженкой. Через пару минут дверь открывается, и в комнату входит женщина в хиджабе.

– Galab wanaagsan, – обращается она к Сумайе. – Magacayguuwa Sulekha Hussen[33]33
  Добрый день… Меня зовут Зюлейка Хуссен (сомалийск.).


[Закрыть].

Сумайя вежливо наклоняет голову.

– Wanaagsan Sulekha, – улыбается она, – но я говорю по-английски.

Дальше все происходит очень быстро.

Мы выясняем, что Нкруна уже собрала все документы, чтобы Сумайя могла получить временное разрешение на въезд в Канаду.

– Твоя тетя – гениальный организатор, – говорит Зюлейка Хуссен. – Она подняла на ноги всю сомалийскую общественность Ванкувера.

Выйдя наконец с таможни, мы замечаем Доминика рядом со стройной, гибкой темнокожей женщиной, высоколобая голова которой увенчана блестящими черными кудряшками. Она одета в блузу с разноцветными разводами, джинсы по фигуре и кроксы. Сходство с Сумайей просто поразительное, хотя их можно принять скорее за сестер, чем за тетю с племянницей.

Женщина заключает внезапно смутившуюся Сумайю в крепкие объятия. У меня в глазах туманится от слез. Отвернувшись, чтобы дать им возможность побыть наедине, я замечаю, что Ник тоже вытирает глаза. Мне становится чуточку легче: не одна я такая плакса.

Отпустив племянницу, тетушка Нкруна протягивает нам визитки своего салона. Доминик улыбается.

– Десять процентов скидки каждому, – говорит она и с улыбкой поворачивается к Нику.

– Твою прическу надо подправить, дружище.

– Не может быть, ее делал выдающийся мастер, – смеется он.

Сумайя смущенно улыбается. Мы проходим мимо тотемного столба, охраняющего всех путешественников, и садимся в маленькую белую машинку.

Заходит солнце; Нкруна везет нас к себе домой в соседний Суррей на сомалийский праздник. Скоро мы подъезжаем к дому, обвешанному флажками и вымпелами. Несмотря на дождь, все выглядит весело и празднично. Не успевает Сумайя выйти из машины, как ее окружает целая толпа доброжелателей, высыпавших из дома Нкруны.

Обед – настоящее пиршество. Каждый из присутствующих принес что-то вкусненькое. Разнообразные запеканки, жаркое из баранины, рис с орехами и изюмом, лапша с курицей. Пряные, сладкие ароматы накладываются друг на друга. Стол уставлен высокими стопками лепешек, салатами из огурцов и помидоров, вареными яйцами, всевозможной сладкой выпечкой, включая огромнейшую коробку пончиков «Тим Хортонс». Все возбужденно переговариваются на сомалийском, английском и еще каких-то незнакомых мне языках.

Сумайю торжественно усаживают во главе длинного стола, а нас с Ником – по левую и правую руку от виновницы торжества. Правда, такая расстановка существует недолго: все двигают стулья, чтобы оказаться поближе к девочке, услышать новости о ее родных местах и о путешествии. Ника так часто хлопают по спине, что он выйдет отсюда с синяками, а моя рука онемела от дружеских рукопожатий. Я уже бессчетное количество раз повторяла историю о своем падении.

Позже, за тарелкой салата из сорго с лепешкой, Нкруна рассказывает нам свою историю. Она провела детство в лагере в Эритрее.

– Отец и оба брата погибли, – вспоминает она, – а мы с матерью накопили денег, чтобы контрабандисты взяли нас на судно в Малайзию. Нас там почти не кормили, а вода была ужасная. Мать умерла на шхуне.

Ее голос прерывается.

– А сколько тебе тогда было лет? – спрашивает Доминик.

– Тринадцать, как Сумайе.

– Мне четырнадцать, тетя, – поправляет ее Сумайя, проходя мимо с куском лепешки в одной руке и пончиком в другой.

Услышав голос племянницы, Нкруна выпрямляется.

– Да, детка, – бодро произносит она.

Когда Сумайю уводят новые подруги – две сверстницы с айфоном, – Нкруна поворачивается ко мне. В ее глазах блестят слезы.

– Я добралась до Гонконга и построила там свою жизнь. А в двадцать девять лет приехала сюда. Я хочу избавить Сумайю от трудностей, через которые прошла сначала в Азии, а затем здесь, став новой эмигранткой.

Она опускает глаза, тяжело сглатывает и берет нас с Домиником за руки.

– Не знаю, как благодарить вас за то, что вы сделали для дочери моей сестры. Здесь ей ничто не угрожает. Скоро все ужасы, которые она пережила, будут казаться ей дурным сном.

Доминик подается вперед и упирает руки в колени, забыв о тарелке с едой.

– Моя мама тоже эмигрировала с Самоа на Гавайи подростком, – говорит он, – и никогда не рассказывала о том, как жила до встречи с отцом. Разве что о еде.

Он мечтательно улыбается.

– Если понадобится помощь, только скажите. Моя мама тоже готова помочь.

Хочу предложить свою поддержку, но Нкруна берет руки Доминика в свои и смотрит ему прямо в глаза.

Я вспоминаю женщину в индийском поезде и замолкаю. Сейчас время не говорить, а слушать.

– Последние лет двадцать мы с сестрой хорошо зарабатываем, – с гордостью говорит Нкруна. – Нам повезло – у нас есть профессия и силы, чтобы много работать. У меня свой салон здесь, а у сестры – в Этобико, недалеко от Торонто… Мы и так перед вами в неоплатном долгу, – добавляет она, повернувшись ко мне.

– Уверена, что Сумайя справилась бы и без нас, – говорю я, и Ник согласно кивает. – Эта девочка – крепкий орешек.

В то же мгновение за спиной раздается голос Сумайи. Она усадила всех моложе двадцати лет под стенку в гостиной и вместо микрофона держит в руке расческу.

– Думаете, вы знаете, что такое дождь? Нет, вы не знаете, что такое дождь. Вот я видела дождь…

– Понимаю, что ты имеешь в виду, – смеется Нкруна. – Когда Сумайя была маленькой, я заплетала ей волосы и говорила, что для нее нет ничего невозможного. В то время я думала о простых вещах: уютный дом, семья, карьера. Но это?

Она качает головой, мы чокаемся чашками со сладким сомалийским чаем и молча пьем за этого замечательного ребенка.

Глава 57

Снимок: Прибрежные горы на рассвете

Инстаграм: Роми_К [Ванкувер, Канада, 24 апреля]

#ПрекраснаяБританскаяКолумбия #СоперничествоВозобновляется

8307 ♥

Вечеринка переходит на задний двор, где, кажется, собралась вся сомалийская диаспора Канады, чтобы пожелать Сумайе благополучия в ее новом доме. Мой желудок вот-вот лопнет от вкусной еды. Я с лихвой отыгралась за полное отсутствие аппетита на Аляске. Темнеет, и дождь прекращается, лишь легкая морось плывет по вечернему небу. Всем хочется поговорить со мной и Домиником, но я не нахожу себе места. Время уходит.

В девяностые годы и в начале двухтысячных, когда в Сомали шла гражданская война, многие друзья Нкруны оказались в Канаде. От рассказов о том, что пришлось пережить Сумайе, чтобы добраться до Канады, у меня сжимается сердце.

– Сейчас там уже лучше, и кое-кто из молодежи возвращается, – объясняет Фавзия – насколько я понимаю, вторая тетя Сумайи, сестра Нкруны. – Они хотят строить жизнь в своей стране.

– А вы? Вы тоже хотите когда-нибудь вернуться? – интересуюсь я.

– Теперь наш дом здесь, – твердо отвечает Фавзия. – Мы много работали, чтобы достичь того, что имеем. Но я поддерживаю право своего народа быть свободным и делать свой выбор. Не у всех жизнь сложилась удачно, как у нас, по приезде сюда.

Она указывает ложкой на стайку девочек, окруживших Сумайю, которые ждут своей очереди рассказать смешную историю.

– Видишь Умойю – в розовом платье? Оба ее брата оказались в банде. Один погиб в перестрелке, другой сидит в тюрьме.

– Какой ужас, – шепчу я.

– Но в этом есть и положительный момент. Старшая сестра Умойи теперь работает с членами банд. Помогает им вернуться в школу или найти работу. Она многим помогла.

– Да уж, с такими примерами ей есть чем крыть, – говорю я.

– К тому же она красавица, – улыбается Фавзия, – особенно когда я делаю ей прическу.

Чуть позже я выхожу вслед за Нкруной в маленькую пристройку за кухней, где едва помещаются большой холодильник и две пары резиновых сапог.

– Тебе весело? – спрашивает она, накладывая в ведерко лед. – Мы устроили вечеринку не только для Сумайи, но и для тебя с твоим парнем тоже. Мы хотим отблагодарить вас.

– Он не… это… мы не… – сбивчиво бормочу я.

– Ты хочешь сказать, что между вами ничего нет? – недоверчиво спрашивает она.

– Конечно нет, – краснею я. – Мы просто… коллеги. У нас общая цель.

Она закатывает глаза – в точности как Сумайя.

– Девочка моя, разве ты не видишь, как он на тебя смотрит?

– Да нет, Нкруна, тебе показалось.

Чтобы поменять тему, я похлопываю себя по животу.

– Спасибо за пир. Я в жизни так вкусно не ела… Только я тут подумала…

Нкруна закрывает дверцу морозилки и ставит наверх ведерко.

– Проси все, что хочешь, – говорит она, не дав мне закончить. – Все, что твоей душе угодно. Только скажи.

– Всего лишь пароль от вайфая, если можно. Мне надо зайти в Интернет и найти самый быстрый способ вернуться в Нью-Йорк. Прямо сейчас.

Она берет ведерко и продевает вторую руку в мою.

– Пойдем со мной. Роутер в дальней комнате, в другие места сигнал не очень хорошо доходит.

Поставив ведерко на кухонный стол, она уводит меня по тихому коридору в заднюю часть дома.

– Спасибо за все, – вновь начинаю я. – Я так рада, что Сумайя в безопасности. Она кажется такой счастливой.

Нкруна сжимает мою руку и останавливается перед дверью.

– Да, девочка хлебнула лиха. Она рассказала мне о вашей гонке. Странно, что ты не можешь просто сесть на самолет и долететь до дома, – неодобрительно цокает языком она.

Я испускаю тяжелый вздох, переходящий в зевок. Нкруна делает озабоченное лицо.

– Тебе нужно отдохнуть, Рамона. Я постелю в спальне.

Она берется за ручку двери.

Меня одолевает усталость, мысли путаются, но я ни за что не усну, пока не решу вопрос с поездкой. Неожиданно дверь открывается, и из комнаты выходит Доминик.

– Отчет отправлен, с транспортом решено. Спасибо, Нкруна, – бодро рапортует он и отступает назад.

– Ты заходишь, Роми?

Я проскальзываю мимо него, старательно отводя глаза. Доминик ничего не замечает.

– Значит, так. Я получил указание от Пауэлл как можно скорее связаться с ними по скайпу. Она не сказала зачем.

Я бросаю взгляд на Нкруну, которая все еще держится за ручку двери, играет бровями и хитро улыбается.

– Оставляю вас наедине, чтобы вы могли поговорить спокойно. – Она в последний раз многозначительно поднимает бровь и закрывает дверь.

Для Доминика вся эта пантомима остается незамеченной. Он пытается зайти в скайп с планшета.

– Мне тоже надо отправить отчет и выяснить, откуда отходит поезд… – бормочу я.

В это время звучит вызов по скайпу. На экране появляется какой-то блондинистый шар, в котором я с трудом узнаю затылок Терезы Сайфер. Похоже на вечеринку.

Когда директор «Экслибриса» в конце концов поворачивается к нам лицом, мы видим, что она зашла в скайп с телефона. Качество звука ужасное, картинка пляшет по экрану.

– Милые, вы вместе? – с чувством произносит Тереза. – Это же просто чудесно! Уверена, что так значительно эффективнее. Пауэлл сообщила мне о вашем катастрофическом переходе. Где вы?

Ник отклоняется из поля зрения камеры и изображает стакан с напитком. Я не совсем понимаю, что он хочет сказать: то ли ему хочется выпить от вопросов Терезы, то ли намекает на ее возвышенное состояние духа, вызванное употреблением спиртного. Вероятно, и то и другое.

Я придвигаюсь ближе к монитору.

– Мы в окрестностях Ванкувера, Тереза. Отчет готов, я отправлю его с минуты на минуту.

– А что у тебя с бровью? – громко интересуется Тереза. – С тобой все в порядке?

– Все хорошо, – быстро отвечаю я, – маленькая шишка, ничего страшного.

– Ты ударилась головой? – кричит она, размахивая телефоном, отчего лицо на экране дрожит и расплывается.

Сзади виднеется круглый стол, за которым сидят какие-то мужчины.

– Золотце, – говорит сердитый, откуда-то знакомый мне голос, – ты будешь…

Голос захлебывается и умолкает, экран на секунду мутнеет.

– Постарайтесь держать телефон ровно, миз Сайфер, – благожелательно советует Доминик.

Картинка возвращается.

– О, я облокотила его на сумку, – говорит Тереза, вновь появляясь на экране, теперь на нормальном расстоянии.

– Извините, что звоню в такой необычной обстановке, но боюсь, произошло нечто важное, чего я не могу себе позволить пропустить.

Все, что угодно, только бы отвлечь ее от факта, что мы не в Сан-Франциско.

– Судно сошло с курса из-за шторма, и мы оказались в Ванкувере, – поясняет Доминик.

– Да, – подхватываю я. – Но я уверена, что успею добраться до Сан-Франциско, а оттуда в Нью-Йорк до первого мая.

Тереза бросает взгляд на часы и долго молчит. Теперь я замечаю, что мужчины у нее за спиной играют в покер. Один из них, в ковбойской шляпе, раздраженно бросает карты на стол.

– Я выхожу, – выплевывает он. На экране вновь появляется лицо Терезы.

– В общем, так, – заявляет она. – Прежде всего, я принимаю изменение маршрута как неизбежное, поскольку, согласно принципам «Экслибриса», шторм считается деянием Господним. Я сто раз бывала в Сан-Франциско и могу описать город клиенту сама.

– Значит, мы можем возвращаться прямо в Нью-Йорк? – спрашиваю я.

Лицо Терезы принимает серьезное выражение.

– Вижу, вы объединились, – говорит она. – Разумеется, срок остается неизменным – до первого мая. Основные условия – для обоих – остаются в силе. Победителем будет считаться тот, кто первым войдет в офис компании, выполнив все условия.

Мы согласно киваем. Тереза в последний раз надменно вскидывает брови и заканчивает звонок. Я изнеможенно откидываюсь на спинку кресла. То, что она согласилась с изменением маршрута, – огромная победа, и все же расслабляться рано – до Нью-Йорка путь неблизкий.

– Пронесло! – ликует Ник. – Сумайя в безопасности у родственников, а Тереза не устроила скандала из-за Ванкувера.

– Да, здорово, – говорю я. – И спасибо, что не стал рассказывать ей о моей травме. Из-за этой больницы мы потеряли целый день.

Доминик тоже откидывается на спинку стула, и я впервые замечаю в уголках его глаз морщинки от усталости.

– Ты же не нарочно упала с лестницы. Это могло случиться с каждым. А сейчас я бы не отказался от еще одного пончика. Будешь тимбит?

Я обессиленно улыбаюсь. Может, он и враг, но у нас есть общая страсть – пончики.

– Не могу. Надо отправить отчет и найти поезд в Нью-Йорк, пока я не уснула прямо за клавиатурой.

Я открываю ноутбук и достаю листочек с паролем.

– Отчет свой можешь отправить, – говорит Ник, поднимаясь. – А что касается поездов – я уже все выяснил. В это время года они ходят, мягко выражаясь, нерегулярно. Так что я забронировал два места в автобусе, который везет лыжников в Скалистые горы. Доберемся до Альберты, а там уже ходят рейсовые автобусы.

– Два места? Мне тоже? – недоверчиво спрашиваю я.

– Вместе у нас неплохо получается, – пожимает плечами Доминик. – Почему бы…

Дверь у него за спиной распахивается, и воздух оглашается взрывами смеха.

– Я говорила тебе, – верещит Сумайя, – они не целуются! Ты должна мне пять баксов, Нкруна!

Я заливаюсь краской.

Десять минут спустя Сумайя как ни в чем не бывало крепко обнимает меня на пороге своего нового дома.

– Я никогда тебя не забуду, – говорит она, прижимая меня к себе. – Иди вперед и выиграй эту гонку, поняла?

– Ладно, – говорю я, а она вешается на шею Доминику.

Через минуту тот, улыбаясь, подходит ко мне.

– Она пожелала мне победы, – говорит Ник. – Просто чтобы ты знала, на чьей она стороне.

На улице начинается борьба за право отвезти нас к автобусу. Свои услуги предлагают сразу несколько человек, включая мужчину, который сообщает, что уже три года добивается допуска в Ванкувер такси «Убер».

– Да здравствует свободное предпринимательство! – провозглашает он, размахивая кепкой.

В конце концов победу одерживает приятель Нкруны в форме Королевской конной полиции, который подвозит нас к автостанции в центре Ванкувера – к счастью, не на лошади, а в обычной патрульной машине.

– Ну что вы, я по-соседски, – говорит он, когда мы предлагаем деньги. – Спасибо, что помогли девочке добраться до родных.

Распрощавшись с полицейским, мы усаживаемся в автобус, где все, кроме нас, одеты в лыжные костюмы и очки. Несмотря на шум и праздничную атмосферу, я сворачиваюсь клубочком на угловом сиденье в самом конце автобуса и крепко засыпаю.

Просыпаюсь я лишь через много часов. Мир все еще окутывает бархатная темнота; внезапно где-то подо мной раздается страшный треск, и автобус тормозит юзом.

Глава 58

Снимок: Канадская железная дорога

Инстаграм: Роми_К [Крейгеллачи, Канада, 25 апреля]

#СломаннаяОсь #ПоследнийКостыль

8651 ♥

Думаю, меня спасло то, что перед поломкой я находилась в бессознательном состоянии, а сразу после – в полубессознательном. К положительным моментам можно отнести и тот факт, что автобус не перевернулся вверх тормашками и даже не завалился на бок.

После страшного треска салон начинает раскачиваться из стороны в сторону, и я на заднем сиденье чувствую себя, как в детстве на коньках, когда едешь в самом конце цепочки.

Когда автобус наконец замирает, косо уткнувшись в сугроб на обочине дороги, я цела и невредима. Даже шею не вывихнула.

Тем не менее я обнаруживаю, что в буквальном смысле попала в плен длинных рук Доминика Мэдисона. Как только мы останавливаемся, он выпускает меня из объятий.

– Ой, – говорит он, встретившись с моим возмущенным взглядом. – Когда автобус накренился, я сгруппировался и принял аварийную позицию: ты спала у меня на коленях.

– Молодец, – говорю я, нащупывая чемодан. – Большое спасибо.

– Чисто автоматически, – оправдывается он, хватает рюкзак и встает. – По-моему, надо отсюда выйти.

Мое везение – если это можно так назвать – распространилось не на всех пассажиров. Когда мы выбираемся из автобуса и вскарабкиваемся на грязный сугроб у дороги, становится ясно, что нескольким самым энергичным отдыхающим повезло значительно меньше. Парень, которого в последний раз видели стоящим впереди и поющим «Я чувствую себя женщиной» Шанайи Твейн, ударился головой о металлический поручень и, по-видимому, заработал сотрясение мозга. Еще двое разбили головы о стекло и порезались осколками. А нога водителя застряла между стенкой и коробкой передач и, вероятно, сломана – нога, а не коробка.

К тому времени как мы общими усилиями помогаем водителю принять более удобное положение, а раненым – остановить кровь, появляется Королевская конная полиция. Правда, не верхом на лошадях, а в самой обычной полицейской машине с мигалками. Ее сопровождают три машины «Скорой помощи».

– Быстро приехали, – сквозь сжатые от боли зубы замечает водитель. – Видать, из Сикамуса.

Я не подаю виду, что мне это ни о чем не говорит. Пассажиры устроили водителя на багажной полке, навалив туда подушек. Я сижу рядышком на сиденье – мне поручено держать его за руку.

Мой подопечный закрывает глаза и роняет голову на подушку, и я начинаю нервничать. Усталость сменил адреналиновый шок. Несколько часов сна плюс осознание, что я не получила ни царапины, привели меня в нервозное состояние. Даже швы перестали болеть.

– Эй, не пропадай, – уговариваю водителя, и он вновь открывает глаза. – Как тебя зовут, кстати?

– Стю, – чуть слышно произносит он.

– А я Рамона, – сообщаю я, радуясь, что он заговорил. – Это сокращение от Стюарта?

– Просто Стю, – настаивает он, сжимая мне руку, что я расцениваю как положительный знак.

– А где ты живешь, Стю?

Он осматривается и бросает взгляд в окно, за которым виднеются зазубренные вершины гор.

– Вообще-то, здесь. В Крейгеллачи.

– Внушительное имя для такого маленького городка! – восхищаюсь я.

Собеседник одаривает меня скупой улыбкой.

– Он довольно хорошо известен в здешних краях. В тысяча восемьсот восемьдесят пятом году здесь был забит последний костыль Канадской Тихоокеанской железной дороги. Город назван в честь родины шотландца, который стал ее первым президентом. А костыль был сделан из чистого золота.

– Ничего себе! – удивляюсь я.

К нам уже спешат, проваливаясь в снег, два санитара с носилками.

– Ага, – говорит Стю. – Правда, они его выкопали, как только сфотографировали. Они ведь шотландцы.

Отправив пострадавших в ближайшую больницу, лыжники открывают багажное отделение, достают бочонок пива, который везли с собой на курорт, и сооружают костер в куче камней, недавно скатившихся с горы. Как выясняется, одна из этих каменюк и стала причиной аварии.

Большинство лыжников сильно навеселе, и наладить костер удается не сразу. К тому времени как огонь разгорается, на дороге показывается свет фар, и вскоре к нам подъезжает школьный автобус из соседнего Сикамуса. За рулем – местная жительница по имени Долорес. Она эффектным жестом распахивает дверь и сообщает, что отвезет нас в город, в Центр помощи туристам, а там уже власти решат, что делать дальше.

– В город – это в Крейгеллачи? – осведомляется Доминик.

У меня создается впечатление, что ему просто нравится произносить это вслух.

– Там нет туристического центра, – фыркает Долорес. – У них там вообще ничего нет, кроме невыполненных обещаний, насколько мне известно.

Никто из нас не понимает, что это значит, а спрашивать не хочется, и мы послушно загружаемся в школьный транспорт. Лыжники складывают снаряжение на задние сиденья и не забывают погрузить бочку с пивом. Поскольку Стю выполнял обязанности и водителя, и гида, отдыхающие понятия не имеют, как добраться до курорта, но никто не жалуется. Трое мужчин тушат костер, набросав в него снега, и экипаж Долорес срывается с места, оставив грустно уткнувшийся в сугроб сломанный туристический автобус на произвол судьбы.

Видно, учебный округ Сикамус вынужден решать более насущные проблемы, чем новые амортизаторы для школьного автобуса, и через четверть часа мы вприпрыжку доезжаем до туристического центра. Когда автобус въезжает на стоянку, я облегченно вздыхаю.

Занимается рассвет, а надпись на двери гласит, что центр открывается в девять часов, но всемогущая Долорес взмахивает волшебной палочкой, и не успеваем мы выйти из автобуса, как на стоянку въезжает легковушка. Оттуда выскакивает пара хихикающих девчонок лет по пятнадцать, не старше. Одна вообще в клетчатых пижамных штанах.

Несмотря на юный возраст, смешливые девочки знают свое дело. Они быстренько открывают кафе, и через двадцать минут мы сидим за столиками. Перед каждым – чашка с горячим чаем или кофе и плитка гранолы. Самый трезвый из лыжников уже сел на телефон и договорился о подъеме на местную горнолыжную трассу на горе под названием Серебряная Звезда. Туристы встречают новость бурной овацией, но когда Доминик достает свой телефон, выясняется, что для нас в этом нет ничего хорошего. Во-первых, Серебряная Звезда в другой стороне, а во-вторых, ни один из нас не умеет стоять на лыжах.

Последние лыжники загружаются в подъехавший автобус, а мы с Домиником остаемся в туристическом центре, благоухающем печеной сдобой. В зале очень тихо. Я искоса поглядываю на своего спутника, который смотрит в сторону кухни, точно гончая, почуявшая дичь. Я уже привыкла: если где-то вкусно пахнет, виновником этого обычно является сам Доминик.

После прощания с Сумайей и ее родными мы не обменялись и парой слов. Перед бесславным окончанием поездки на автобусе с горнолыжниками я, должно быть, проспала часов пять или шесть. Теперь адреналин выветрился, меня подташнивает, и я страшно нервничаю.

Все это время, начиная с индийского поезда, я планировала доставить Сумайю к ее тетушке, а затем кратчайшим путем вернуться в Нью-Йорк. Чтобы помочь девочке, нам пришлось забыть о соперничестве и действовать сообща. Тем не менее на кону стоит работа моей мечты.

Почувствовав взгляд Доминика, я моргаю: вновь становится не по себе.

– Ни автобусов, ни поездов, – говорит он. – Насколько я понимаю, осталось одно.

За стеклянной дверью виднеется пустая стоянка, окруженная грязноватыми сугробами. Ни единой машины. Даже такси нет. Ник встает и забрасывает на спину рюкзак.

– Едем автостопом, – говорит он.

Делать нечего. Я хватаю чемодан и выхожу вслед за ним на улицу. Несмотря на мои корыстные соображения минуту назад, меня вовсе не прельщает перспектива голосовать на пустой горной дороге в одиночку.

– Я никогда не ездила автостопом, – бормочу я, семеня через парковку за своим длинноногим спутником.

– В этом путешествии нам многое приходится делать в первый раз, – улыбается он через плечо.

К туристическому центру идет удобный съезд с магистрали, но автомобили проносятся мимо на высокой скорости – большей частью это мощные длинные фуры с шестнадцатью колесами или даже больше. Никто не останавливается. Каждая проносящаяся мимо машина обдает нас ледяным ветром, и я моментально промерзаю насквозь. Десять дней тому назад я изнывала от жары в Индии, и теперь апрельская стужа Канады кажется мне совершенно невыносимой.

– Ты дрожишь, – говорит мне на ухо Ник. – Встань за мной, я прикрою тебя от ветра.

– Ты слишком худосочный, чтобы защитить меня от ветра, – говорю я, но все же прячусь ему за спину.

Он с улыбкой оборачивается.

– Вообще-то, мне больше нравится слово «стройный» или «спортивного телосложения». Но учитывая, что я потерял за это путешествие не меньше пятнадцати фунтов, постараюсь не слишком обижаться.

– Я бы ни за что не обиделась, если бы меня назвали худосочной, – смеюсь я. – Наверное, это девчачье.

Доминик поправляет лямку рюкзака.

– Вот уж тебя худосочной не назовешь, – говорит он, сгорбив плечи под порывом ветра от проходящего грузовика. – Ты скорее…

– Спасибо, – ворчу я. – Скорее какая?

Выражение его лица неуловимо меняется.

– Я хотел сказать «упитанная», – говорит он, – но возможно, это звучит слишком наглядно?

Я изо всех сил стараюсь сохранить невозмутимое лицо. Меня никто в жизни не называл упитанной, и я в растерянности. Обижаться или нет? Я склоняюсь к мысли, что это слово означает «жирная», а придумали его женщины, которые обладают большим самоуважением, чем я.

– Я не против, – бормочу наконец я.

Доминик облегченно вздыхает, и его сомнительный комплимент согревает меня чуть ли не целую минуту, пока я прячусь за худосочным щитом.

За это время мимо проносится шесть фур, и каждый порыв ветра чуть не сдувает нас с дороги. Когда проносится седьмая, Доминик обреченно опускает руку.

– Кажется, я слишком черный для этого района. Тут ездят одни белые.

Я закатываю глаза и напоминаю:

– Долорес, между прочим, темнокожая.

– Поэтому и приехала, – говорит он. – И вообще, она из аборигенов. У нее кожа значительно светлее, чем у меня.

Я критически рассматриваю Доминика. Естественно, он загорел за время, проведенное в Индии и Азии.

– Какая разница? Я, между прочим, тоже загорела.

Он разражается громким смехом.

– Что смешного? Я сейчас гораздо темнее, чем обычно в это время года.

– Послушай, Роми, – спокойно говорит Доминик. – Ты меня не первый день знаешь. Неужели ты думаешь, что кто-то может спутать цвет моей кожи с загаром?