Текст книги "Приключения Китайца"

24. Пасха

Все воспоминания о новогодних праздниках 2011 года и последующих Володиных зимних каникулах до сих пор находятся под вуалью серого ужаса осознания его усиливавшейся зависимости. Вроде он был рядом со мной и в то же время был потерян мной. Иногда он бывал вялым и не хотел говорить ни о чём, просто лежал и смотрел сериал-мультфильм «Симпсоны», бесконечно. Выйдет на кухню, поест и опять прилипнет к «Симпсонам». Целый день и следующий, может, и третий. Мне было не по себе от его депрессии и от тяги к этому мультфильму. Только недавно я обнаружила, что мультфильм этот про семью и про бесконечные забавные, с точки зрения режиссёра, происшествия, возникающие от соприкосновения разных внутренних миров героев. Тогда я не вникала в содержание и, скрывая своё неприятие, мягко предложила посмотреть отличный фильм «Аватар». Володя грустно ответил, что смотрел уже, и порекомендовал мне лучше посмотреть фильм «Сволочи». Чувствуя его досаду на меня, в своём ошибочном представлении, не лезла в душу. Обычно кто-то звонил, и тогда Володя уходил пообщаться. Не знаю, что больше нагнетало на меня переживаний. Поговорить об этом не с кем, да толку никакого. Весь мир знает, что лекарства от наркотиков нет, и весь мир не знает, что делать. У кого есть возможности, пробуют что-то изменить. Я была подавлена. Шла на работу, создавая иллюзию благополучия, к концу дня и сама верила в эту иллюзию. Приходила домой и цеплялась за всё, что могло поддерживать эту ложь. За привычные фразы, типа: «О, Вовчик дома» или «О, Вовчик пришёл». Либо: «Ты голодный?» и «Пора постирать одежду или постель». Самообман недолго задерживался. Работа в бутике позволяла через день, иногда через два находиться дома. В эти дни, когда оставалась дома, воздушные замки благополучия рассыпались и я оставалась один на один перед созерцанием перемен: Володя вдруг становился деятельным, дома не сиделось ему, приходил поздно, проносил мимо меня в свою комнату базарную клетчатую сумку и слышно было из-под двери, как он разбирает на запчасти принесённое. Похоже, и не спал вовсе в такие дни, так как утром, ещё до того как все просыпались, было слышно, как Володя звонил кому-то, после чего убегал с этой клетчатой сумкой. Иногда приносил какую-то полезную в хозяйстве вещь и обязательно говорил мне, видимо, для успокоения, что купил у наркоманов. А деду, на его вопросы: «Где взял?» – даже не затруднял себя повторной ложью, полагаясь на меня, отвечал:

– Нашёл.

На что дед с подозрением рифмовал:

– Едва ушёл?

И мне, и дедуле становилось очевидным, что происходит. Дед пытался открыть мне глаза, полагая, что я не догадываюсь, а я убеждала деда в ответ, что Володя действительно купил по дешёвке у своих знакомых. Эта ложь латала мираж привычной слепой жизни, и, похоже, за этот мираж держались все, в том числе и сам Володя. Иногда я осторожно, находя, как мне казалось, подходящие моменты, спрашивала у Володи:

– Как дела с «колёсами» у тебя?

– Да, да, уменьшаю. Почти спрыгнул, – отвечал он, или:

– Работаю над этим.

Но круговорот таковой его жизни с разными периодами повторялся вновь. И не зная, как помочь собственному сыну, погружалась всё глубже в материальные проблемы, связанные с ремонтом, с приобретением одежды, чтобы как всё, чтобы как у всех. Не осознавая своей стадности, считая виноватым Володю, не допускала и мысли, что что-то не так со мной или вокруг меня, где обывательский примитивизм уже стал нормой бытия, достижением цели и самой целью.

Приближалась Пасха, и Володя напомнил, что нас приглашала Ольга, и не стоит ли нам съездить на праздник. Козырнул, что деньги есть и он нас везёт. И эта поездка поможет избавиться от зависимости наконец, так как тут это сделать не представляется возможным. Купили билеты вместе и, как когда-то, поехали вместе в путешествие. Лежали на полках, слушали в поезде забытый стук колёс о стыки рельс и под этот стук провожали мелькающие за окном дома, города, села, пейзажи ещё без листвы. Заказывали чай, выходили курить. Преисполненные надежд увидеть море, радовались в обретении возможности начать новую жизнь.

Ольга нуждалась в обществе, муж её уехал на строительный объект и вернуться должен через месяц, сезон экскурсий ещё не начался, словом, Ольга ждала нас на праздник, который проводила впервые без сына. В церкви, как положено, она побывала с утра, поставила свечу сыночку своему Игорю, помолилась, и на душе стало ей легче. Мы приехали к обеду, дружно перекусили и отправились на набережную.

Погода стояла довольно тёплая, безветренная, на набережной играл духовой оркестр со старыми довоенными мелодиями и джазовыми, которые Володя слышал впервые. Конечно, это не рэп, но ему на удивление понравилось. Мы бродили по набережной, окунаясь в праздничное настроение, созданное музыкой. Любовались морем, дышали морским воздухом и ели мороженое. Солнце садилось, оркестр закончил своё выступление, становилось холоднее и мы пешком направились к дому, несмотря на усталость, всем хотелось продлить настроение праздника, насладиться прогулкой и новыми впечатлениями. Находившись и надышавшись морским воздухом, остаток вечера провели в планировании маршрута на завтра. Вернее, планировала Ольга, профессионально подойдя к вопросу, а мы слушали, как во сне, утомлённые прогулкой и внезапными переменами, ворвавшимися в нашу жизнь. Ольга выделила Володе комнату её сына, и все улеглись спать.

Наутро мы посетили Инкерманский монастырь, ходили по территории, где позволялось туристам, разглядывали пещерные гроты, приспособленные под молельные комнаты в сопровождении местного гида из монахов. В какой-то новой пристройке на втором этаже лежала большая плита турмалина – тёмно-зелёного, почти чёрного, блестящего камня с насечённым на этой плите изображением Божией матери, так называемая в канонической иконописи «Неупиваемая чаша». Православные, обращаясь к ней, просят помощи избавления страдающим алкоголизмом. В слепом подражании я помолилась, не разбирая сути, что любая икона Богоматери с младенцем является напоминанием о святости материнства. И надо ли просить что-либо ещё. Но я всё же попросила помощи избавления от наркозависимости сына в самом Инкерманском монастыре. После мы осмотрели все места в монастыре, куда нас пускали, так как монастырь этот мужской и действующий. Наблюдали, как один молодой монах в чёрном длинном платье с чётками на поясе куда-то заносил дрова и ветки, видимо, для печи. Другой монах, такой же худой, через заднюю дверь двора выкатывал пустую старую серую тачку. Остального народу из монахов не было видно и слышно, видимо, молились в кельях или ушли на работы в виноградник. Несмотря на дивное поселение в песчаных гротах, любопытство сменялось представлением унылой жизни монахов, немного напоминало о тюрьмах, отчего становилось грустно, и мы поскорее покинули монастырь с его печальными рассказами и двинулись дальше по тропе, среди огромных холмов, к горам, украшенным невероятно красивыми крымскими соснами. Был конец апреля, природа в Крыму начинала оживать. Всё уже покрылось зелёной травкой, распускались почки и неизменные, причудливо изогнутые, вечнозелёные сосны с пушистыми ветками дополняли райский пейзаж. Светило солнышко, слегка пригревало. Ольга привела нас к месту, где она развеяла прах своего сыночка Игорька. Рассказала, как она представляет, что они здесь вместе смотрят на окружающую красоту, плакала. В красоте утопало всё, куда доставал глаз. От одинокой крымской сосны, возле которой мы стояли, взгляд уносился к обрыву среди гор, заросшему соснами вперемешку с песчаными глыбами, обделёнными зеленью. Налюбовавшись и нагрустившись, мы вернулись домой и после обеда направились к морю, только теперь не на городскую набережную, а на так называемый «дикий пляж». Море было ещё холодным, да и мы в куртках, так что окунуться не получилось. Володя присел на камень повыше, у самой воды, и ловил руками ускользавшую волну, выбирал маленькие красивые камешки из мокрого песка, ракушки. Ольга рассказывала, рассказывала, рассказывала. Она была хорошим рассказчиком, профессиональным. Любила быть в центре внимания – зрителей или слушателей. И вечером Ольга любезно предложила нам свою презентацию новых тренировочных экскурсий по местам, заснятым на видео. Мы дружно уткнулись в компьютер и, очарованные, погружались в сказочный мир путешествий по Крымским горам неизведанными тропами. Я выходила на кухню приготовить всем чего поесть. Возвращалась и поражалась двум вещам: Володиному неугасимому интересу и Ольгиному неиссякаемому вдохновенному красноречию. Вот уж, вправду, человек нашёл себя. Все последующие вечера, проведённые у Ольги, были наполнены виртуальными экскурсиями, заполнявшими пустоту отсутствия главного зрителя и слушателя её жизни, её сына.

На следующий день Ольга провела нас по памятным местам Севастополя. Сначала постояли у памятника Екатерине Великой, где моя подруга интересно рассказывала историю памятника, предысторию и о самой Екатерине. Затем прошли на холмы, по боевым местам с памятными табличками о павших героях, защищавших землю в период войны 1853 – 1856-го годов. Ольга показала мемориальную плиту с именем Льва Толстого, который участвовал в обороне города на четвёртом бастионе. Я фотографировала Володю возле мемориальной плиты, возле табличек героев, возле пушки и где только нам хотелось или, скорее, мне, но фотографии утерялись, и сохранились только две: Володя у моря возле пирса и Володя на фоне зелёной пологой горы, возле той самой Балаклавы, откуда родом его приятель Максим, отбывавший заключение в № 110.

В Балаклаву мы попали на следующий день. Накануне Ольга подарила Вовке крутые очки своего сына с чёрными стеклами в чёрной оправе. Светило солнце, и подарок пришёлся по душе, к тому же и к лицу. Ольге очки напоминали о присутствии её сына, и она говорила нам об этом, говорила, что чувствует, будто он рядом, и своим превосходным настроением она заражала и нас, и единственное досаждало Володе, что не знает адреса Максима, а то бы наведался. Володя разглядывал с высоты гор само поселение Балаклавы, пытаясь проникнуться жизнью товарища. Лицо Володи светилось благодушием, видимо, он вспоминал оптимизм товарища. Всё ему тут нравилось. И я сожалею, что не нашла в себе сил оторваться от устоев, связанных с работой, и не задержалась на день, чтобы организовать поиски Максима, в конце концов, не так уж и велика эта Балаклава. Сознание, пропитанное догматическими представлениями, считало важным держаться за работу. Теперь кажется, что самым важным событием на тот момент была бы встреча с его товарищем. Этот момент был упущен, и теперь я возвращалась во Львов, на работу, полагая, что так правильно.

Ольга предложила Володе оставаться сколько душе угодно, зная о нашей проблеме. Напомнила, что скоро вернётся муж, и она попросит его взять Володю в помощники, чтобы было занятие и какие-то средства, и уже в который раз возвращалась к теме переезда. И мы соглашались, несмотря на то, что город казался бедненьким и жалким после Львова. Глядя на Ольгу, можно было предположить, что и мы привыкнем. Утешением было море, по мнению Ольги, несравненное ни с какой архитектурой, дающее душе блаженство в созерцании великолепия морских и горных пейзажей. Нет бы начать переезд уже сейчас, немедленно, мобилизовав себя и всё вокруг. Такая мысль натыкалась на растущий страх безденежья, неустроенности, нестабильности и усыплялась желанием комфорта, которое вот-вот уже исполнится с окончанием ремонта. Словом, стрессы страха и материальных желаний переплелись и владели мною крепко, и я пропустила последний шанс на спасение своего сына. Желания к тому моменту были настолько велики, что моё сердце как бы очерствело, или густы настолько, что сквозь них сердце не слышало боли сына. Его страхов. Стука его сердца, лишённого радости, цеплявшегося теперь уже в своём страхе за мои решения, полагавшегося на них, ведь я его мать. И я возвращалась домой, торопясь на свою работу в престижном бутике в надежде подсобрать или скорее унизительно подкалымить денег, которые достойным путём заработать невозможно, и наконец закончить ремонт, а там уже и рассмотреть переезд. Никоим образом не рассматривая свой отъезд как ещё одно предательство своего спящего духа, доверяя укоренившимся в сознании догмам «хлеб – всему голова», и «хлеб наш насущный…», и «бытие определяет..» и т. д., смысл которых пора пересмотреть человеку.

Стучали колёса поезда, но невесело, я возвращалась одна и везла с собой в памяти грустное лицо Володи. Сейчас понимаю, что он переживал ещё одно разочарование во мне, и нет горше на свете душевной муки, чем разочарование в собственной матери. Тюрьма ничего не дала моему сыну кроме унижений. И я не почувствовала за его бравадой и философиями, что мой сын так и остался маленьким, испуганным, не подготовленным к материальному миру. Впрочем, мои чувства ничем не отличались от его чувств, просто у Володи они были гораздо больше в размерах. И, в страхе подчиняясь желанию материальной стабильности, я даже не догадывалась, что лишаюсь самого важного в жизни, согласно закону природы, лишаюсь любви. И не догадывалась, что лишаю дух своего сына последней точки опоры, указывая на материальное как главное.

Через несколько дней Володя, вслед за мной, вернулся во Львов, оставив позади море, которое больше не увидит, и свои мечты, которым не суждено сбыться.

25. Ex pluribus unum[4]4
  Из многих одно (лат.). – Прим. автора.


[Закрыть]

Володя влетел домой устремлённый. Не то чтобы радость светилась на его лице, но появилась какая-то уверенность бодрости духа. Рассказывать, как проводил время, ему не хотелось, сказал только: «Скучно стало», и, бросив вещи, тут же направился не в школу, понятное дело, а к своим друзьям, на улицу, в привычную атмосферу.

И закипела возле него жизнь, или, скорее, одна из форм существования, сформированная или исправленная колонией, в которой умещалось только единственное мужское задание природы – идти вперёд не останавливаясь. Вступив в возрастную категорию утверждения власти, он и утверждал. Движимый невидимыми стрессами семьи и новыми, своими, полученными в тюрьме, где происходила предыдущая фаза развития – изучение своего тела, согласно биологическим законам, но задушенная и затравленная, согласно законам государства.

Теперь Володя постоянно занят. Как будто внутри него сдавленная пружина начала распрямляться, заставляя вертеться всё быстрее его самого и всех, к кому он прикасался.

Так началось последнее лето на свободе в его жизни. Контрольные и экзамены были кое-как сданы благодаря классной руководительнице Катерине Васильевне, и школьные обязанности больше не тяготели над ним, хотя, возможно, мне только так казалось.

Подавленность сына я чувствовала в воздухе и притом только, когда не видела его, будучи на работе или дома с родителями, ожидая его. Когда же Володя появлялся, казалось, от него исходил какой-то незримый свет, который рассеивал тёмные мысли и заполнял пространство тихой радостью, теплом любви, надеждой на завтрашний день. И уверенностью, что в будущем всё наладится, что вот-вот, что чуть надо потерпеть, немного подождать, дать ему время или себе дать время. И не догадывалась, что время давно упущено, а это попросту само Володино присутствие создавало атмосферу кратковременного счастья и надежд. И не сразу поняла, что мы поменялись местами, и теперь, когда его не было рядом, я чувствовала себя заключённой и несчастной, брошенной наедине со своими мрачными мыслями, без нити Ариадны в потёмках, без радости жизни. А Володя стремился к независимости, перестал просить на карманные расходы и даже наоборот, дарил мне подарки – какие-то хозяйственные вещи, набор модных кастрюль. На мой вопросительный взгляд у него всегда был готов ответ, рассеивающий какие-либо подозрения.

Просыпается Володя рано и сразу берёт в руки мобилку. Кому-то звонит, договаривается о встрече. Усаживается у компьютера, что-то выискивает, опять звонит, опять договаривается, как в диспетчерской телефонной станции, и, покончив с прозвонами, убегает. Приходит к вечеру, иногда ест, иногда приносит какие-то вкусности и от ужина отказывается. И вообще целыми днями непонятно, что ест. Часто выходит на улицу уже вечером, как и положено в молодом возрасте. Приходит поздно, сумок не тянет, слава Богу. Вежливый с родителями, отшучивается, когда дед пытается выведать, чем же конкретно занимается Володя. И со мной вежливый и приветливый, только иногда угрюмый, закроется в своей комнате и просит не беспокоить, чтобы поспать днём. Но это случается редко.

Бабушку и вслед за ней дедушку раздражает такой образ жизни Володи. Накопившееся выливается на меня, как обычно. Задавленная с двух сторон, с одной стороны недовольством родителей, с другой – отгороженностью сына, в полной беспомощности выращиваю в себе ещё большее чувство вины, которое притягивает неразлучную сестру – злость. В этой злости выхожу из себя, и дом погружается во мрак скандала. В этот раз Володя дома, закрылся в комнате, пытается уснуть, чувствую, как обострены его нервы от усталости. И не могу остановить родителей, чтобы промолчали, мол, потом поговорим; они не в силах сдерживать себя или, скорее, и не задумываются, надо ли молчать, считают правильным и необходимым упрекнуть, упредить, указать, словом, вся схема того поведения, которую почерпнули от своих родителей. И я не в силах молчать от несправедливости обвинений, от уже бесполезности предупреждений, от неуместности и неприменимости стандартного положенного. Защищаюсь, нападаю, всё это на повышенных тонах, естественно, и даже не остановил нас грохот из Володиной комнаты. Ад продолжается, воздух кипит, и вот Володина комната открывается и летит из нее какая-то тяжелая железяка. С грохотом ударяется в двери спальни. Тишина. В итоге скандал унят ценой покалеченных дверей. Обе двери с дырами от удара. Притихли, может, дверей жалко, а может, почувствовали, что с Володей что-то не так. Всегда уравновешенный, а тут такое. Я так точно подумала, что это действие дурмана расшатало ему нервы, хотя об этом мы не говорили с ним уже давно.

Это теперь только знаю, что наркоман не расстаётся с чувством вины и любое услышанное обвинение принимает на свой счёт. Абсолютно любое, не относящееся к делу и к нему самому. Не знает, как освободиться от этого чувства, ведь все обвинения начинаются в семье, и нет от них спасения, особенно когда всё не так, как должно быть. А как должно быть, не знает никто. И просто плохой мир в семье он чувствует, так как чувствительность его зашкаливает и выходит далеко за пределы обывателя. И нужны любовь в семье и понимание, а накопившаяся злоба только добавляет ему ещё вины, и не знает он, куда ему деваться, и куда идти, и где спрятаться. И самое быстрое избавление от этого ужаса – это новая доза. За ней Володя, видимо, и пошёл, так и не отоспавшись. И что дальше делать, родителям говорить, что Володя «наркоман», не хочется – это их добьёт окончательно. Они сдали из-за тюрьмы, да и возраст покоя просит. Решила: в неведении им лучше будет. С кем же поговорить об этом, может, с Ольгой? Да у нее со здоровьем проблемы. Температура не спадает, небольшая, но выматывает, ослабела, говорит: «Нет сил на экскурсии, даже на своём авто. В начале лета провела несколько, едва на гору поднималась, отдышаться не могла и раз, и другой». Дома теперь сидит, болеет.

А Володя в этот раз и ночевать не пришёл. Только поздно вечером следующего дня сразу в комнату свою проскочил и лёг спать. Опять не пообщались. Завтра на работу выходить, значит, два дня вычеркнуть. На вечерние разговоры надежды мало, поздно стал приходить, и к тому же может позвонить, что на той другой квартире заночует, так как нечаянно засиделся и не на чем из центра добраться. Как уже бывало. Придёт, одежду в стиралку, выкупается и спать. Вроде бы дома он, да так мало его стала видеть и ещё меньше общаться, деловой такой и недосягаемый. И так целое лето. Вроде один раз вырвался на «карьер». Так у нас зону отдыха с карьерными озёрами называют. Вот и весь Володин отдых за лето.

Как-то дома на кухне с товарищем засиделся, вид измождённый у обоих, невыспавшиеся, под глазами синяки. Со сном проблемы, не спит по нескольку дней. Кто-то позвонил, сказал, что Игорь по 110-й умер. От язвы желудка. Завтра похороны. Новость всех ошеломила. Грустные, так полночи и просидели, о своём думали, Игоря вспоминали. Рассуждали, что давно жаловался на боли в желудке, говорили вслух о причине, по их мнению, всё же в наркоте, потому как дозу примет и не чувствует, что болит. Оба вспомнили, что и у них со здоровьем не всё в порядке и что лучше об этом не думать. Спросила у Володи, пойдёт ли на похороны, сказал:

– Не знаю. Сейчас его мать начнёт всех винить.

И я понимала уже на Володиных похоронах, почему так мало друзей пришли проститься.

Наступил новый день. Даже смерть товарища не повлияла на замкнутый круг зависимости. Володя погружался всё глубже в тёмный поток, озаряя своим характером жуткую жизнь других заблудших, пытаясь поддержать их жизнерадостность. Ослабевая физически и рассыпая свой дар души в угоду фальшивым друзьям, не различал, кто плох, всех ему было жаль в своём сердце. И так как сам был среди них, то, чувствуя дух свой слабым, обретал силу влияния дурными поступками в надежде на лучший мир. Как робот, не останавливаясь, продолжал принимать «колёса», после чего, возбуждённый, или искусственно бодрый, не спал по нескольку дней и в таком состоянии куда-то шёл по важным делам на важные встречи по работе. Не желая обсуждать что-либо, не откровенничая ни в чём, просто проносился мимо меня с лозунгом: «Есть работа».

Вот и осень. В школу потянулась детвора. И Володя зашёл в школу, отметился, последний год всё-таки, присутствовал целый день, домой пришёл, показал записанное собственноручно расписание, чем всех порадовал и вселил надежду, наспех перекусил – и к товарищам. Быстро развенчал наши надежды, продолжая летний ритм жизни. В школу теперь наведывался пару раз в неделю, а может, и того меньше. Похоже, работать Володе нравилось больше, чем учиться или даже отдыхать.

Результаты такого измождающего труда начали приносить плоды. Сначала позвонила соседка по квартире, та, что в центре города. Пожаловалась, что Володя привёл в квартиру целую банду и они (бандиты) обчистили подвал. От лица всех соседей предупредила, если не вернут людям ценности, то будет заявление в милицию. Володи не было дома. Я срочно прибыла на эту самую квартиру и вижу вдоль длинного коридора кульки со всякой металлической всячиной. Вся маленькая комната, в которой Володя собирался делать мастерскую, завалена хламом, клетчатыми сумками, наполненными непонятно чем. Андрей, проживавший в этой квартире целое лето, обрадовался мне несказанно, говорил, что он вообще не при делах, спал. Вечером Володя пришёл с ребятами, его (Андрея) не беспокоили, в коридоре сидели и чего-то, как всегда, перебирали. А утром проснулся – никого нет и соседи в дверь ломятся, на весь подъезд возмущаются, что подвалы обчищены, и страшно двери открыть, на работу даже не вышел. И связи нет с Володей, «вне зоны», только вот и дозвонился перед моим приходом, и Володя уже в курсе и скоро будет. Я поднялась наверх и позвонила соседке, выскочили все сразу, так как квартира коммунальная и живут в ней несколько семей. Не объясняя ситуации, вообще-то никто и не требовал объяснений, пригласила пройти ко мне разобрать своё. Обе соседки и сосед из пострадавших позаглядывали во все кульки и я вместе с ними. Рассказываю им, что Володя товарищей переночевать пустил, а они, бессовестные, решили заодно в подвалы вломиться, а самого Володи и не было с ними, дома находился, и сейчас в школе. Почти всё так и было, кроме того что Володи и дома не было, и в школе не находился. Поди, работал, как каторжный, как обычно. Соседи разобрали кульки, поговорили каждый о своём, попросили воздействовать на Володю, чтобы ребят больше не пускал. Доложили, что ребята часто к нему приходят и сидят подолгу, на том и простились. Тут и Володя подоспел.

Выслушал внимательно, осмотрел оставшиеся кульки и поинтересовался:

– А кулёк с металлическими шлангами для воды и газа кто утянул?

– Соседка, пани Мария, сказала, что это её, – ответила я.

Володя удивлённо переспросил:

– Так и сказала? Так не пойдёт, это мне ребята оставили шланги, не её это, пускай вернёт.

Я идти к ней отказалась, и Володя пошёл сам, извинился заодно за своих ребят и попросил вернуть прихваченное второпях чужое добро. Принёс это «чужое добро», мы посмеялись, обговаривая произошедшее. Володя только плечами разводил в недоумении:

– Мам, да засиделись мы допоздна, я пошёл на встречу, а ребятам не добраться на район, транспорт уже не ходит, вот и предложил им заночевать, вон и матрасик одному выделил, а другой на кровать уложился.

В комнате, и вправду, у одной стены стояла кровать Андрея, а у другой – ещё одна, накрытая старым покрывалом, и возле нее на ковролине лежал матрасик с каким-то комом вместо подушки. Володя продолжал удивляться:

– Я уходил, они обкуренные были, еле языком ворочали, кто ж знал, что их на подвиги потянет?

Тут же оправдал такие их действия несоображением головы в результате затуманенности после «курения», надо полагать, чего-то гораздо крепче сигарет. Ничуть на них не рассердился, посмеялся и рассмешил нас с Андреем своим видением происшествия. Пришли домой, думала, вот, может, поговорим, но говорить не стала, глядя какое измученное лицо у моего сына. Сказал, что третьи сутки не спит, поел и заснул. К городскому телефону просил не звать, отвечать, что его нет.

Пока сторожила Володин сон, поняла, насколько он популярен. Мобилку пришлось вынести на кухню. К нему звонили толпы друзей, их имена высвечивались в телефоне и высвечивались просто номера, не обозначенные каким-либо именем. Какой-то шквал звонков, который прекратился только под вечер. Стало ясно, почему телефон так быстро разряжается.

В один из теперь редких вечеров, когда бывал дома, Володя вышел за минералкой, задержался, думала, как всегда, с друзьями, но нет, пришёл с сияющими глазами, давно его не видела таким. Поделился со мной:

– Мам, я, кажется, девушку встретил. Не знаю даже, но что-то заискрило. Прикинь, в одном районе живём и ни разу не пересекались, ну надо же.

О чём говорили, не распространялся, только почувствовала, что он счастлив. За долгое время, с тех пор как он вышел из тюрьмы, впервые душа его ликовала.

На радостях похвастал мне, что собрал телефонную «базу», как у меня маклерская, только по сбыту инструментов и старой техники. Поделился планами, что собирается сдать хлам из маленькой комнаты квартиры в центре и приступить к ремонту этой самой комнаты для создания мастерской и, наконец, заняться иконами, как на зоне, а может, и ещё чего придумается.

Через пару недель после знакомства Она с подругой в поисках Володи заглянула к нам домой, но стояла в дверях совсем недолго и я не рассмотрела её. Длинные тёмные волосы были у обеих девушек, и которая из них Она, я так и не поняла. Володи не было, а когда пришёл, то кроме длинных волос и необыкновенного взгляда никак по-другому не смог описать мне её.

На празднование Нового года пригласил товарища нового, Сашей звали, прозвище, или, как Володя говорил, погремуха, почему-то Гном, несмотря на высокий рост. Я его не запомнила тогда, только разве его худобу. Посидели в кругу семьи, шампанского выпили, салат «оливье», как водится, съели и пошли к товарищам продолжать празднование. Про Неё не говорил при Гноме, и я не расспрашивала, как обычно, но по тщательному приведению в порядок своего внешнего вида догадывалась, что Володя намерен встретиться с Ней.

А через десять дней, перед Старым Новым годом, Володю задержала милиция, вот и вся любовь, как говорится.