Текст книги "Приключения Китайца"

26. Опять cизо № 19

Володя приехал с оперативными сотрудниками на машине, слава Богу, из машины без наручников вышел. Пришли в дом с обыском двое из отделения и двое понятых уже были с ними, попросили ещё и соседей пригласить, лучше двух. Таким откровением с соседями не очень приятно делиться. Позвала соседку с первого этажа, наши матери дружат и, возможно, дружба выдержит такой секрет, хотя и секретом уже и не назвать, скорее позором. Тем временем Володя из шкафа вытаскивал сумки, кульки со всяким хламом. Старый пылесос, какие-то платы с микросхемами неизвестно от чего, зарядные устройства, мотки проводов, инструменты, явно не новые, словом, куча мусора, ссыпали всё это на старое покрывало. Составили перепись, подписались все присутствующие, после чего увезли Володю. Бабушка с дедушкой сидят, тихие, в своей комнате, прибитые горем и стыдом. Стыдом в большей степени.

Итак, мой Володя снова в милиции. Разрешили передачу, даже переговорить разрешили, чего раньше не бывало. Обнялись. Жалко его сильно. Стараюсь улыбаться, чтобы поддержать. А он меня старается поддержать:

– Ничего, мам, во всём надо хорошее видеть. Теперь наконец от наркотиков избавлюсь. Даже где-то немного рад, если честно, что сюда попал.

Поднял мой унывающий дух, как всегда.

И отправили его до суда опять, уже как обычно, в сизо № 19. И опять смотрю полдня в неделю на окошко для передач, мозаику керамическую разглядываю, жду в унылой толпе своей очереди. Или свидания раз в месяц.

Обратилась к адвокату, тому самому, однофамильцу. Выговорил мне, что прошлый суд так легкомысленно доверила другому адвокату. Я объяснила, что не было денег. Он и тут упрекнул:

– Мы давно уже знакомы, как-то бы со временем рассчитались. Это же ваш сын. Как так можно?

И тут же выяснив, что деньги за оплату его труда будут позже, стал подробно выпытывать, откуда я их позже возьму. Пришлось сказать, что мне должны и через месяц вернут. Сколько недоверия в приподнятых бровях и многозначительной паузе. Как будто только что произнесённое им «со временем рассчитаться» говорил другой человек, ему не знакомый. «А кто должен вам?» – вопросы продолжались. Ощутила себя нашкодившим учеником в кабинете директора. Продолжаю дальше отчитываться, из-за ощущения своей вины и беспомощности, не чувствуя, как растёт моя злоба унижения. А она продолжает накапливаться. И впереди будет ещё много её. И надо её скрывать, чтобы не навредить сыну. А адвокату и дела нет до меня и моих чувств. Продолжает выяснять, подгоняемый своими стрессами, на что я рассчитываю, а какой-то из его стрессов точно хочет знать, на какую сумму на самом деле рассчитывать адвокату. Деликатничает, сам не произносит, сколько его услуги будут стоить. Назвала, что будет у меня пятьсот долларов. Выдержал паузу, стянул рот в благородный узелок и, приподняв подбородок, глядя сквозь меня, как артист со сцены, наконец, пафосно вымолвил:

– Ладно, я возьмусь за ваше дело.

Сказывается, что двадцать лет прокурором был, не прост дядя, бедные его дети. Одним словом, все манеры его указывали на причастность к «высшему эшелону».

В назначенный день прибыли с адвокатом к отделению, куда должны привезти Володю. Несу портфель нашего адвоката, сразу мне его вручил, как прилагающееся к его услугам. Думаю, ладно, калека всё-таки. Нет у него кисти на левой руке, говорил когда-то, в юности по кривой дорожке чуть не пошёл, да вот эта самая травма и остановила. Из отделения, случайно, выходят к нам навстречу его коллеги, маститые, того ещё его поколения. Обрадовались друг другу, решили в комнату зайти, поговорить о том о сём, им в милиции и комнату сразу свободную предоставили. Не простые люди, «решальники», как в криминальных кругах говорят. Те самые проводники на стыке миров, которые имеют доступ к слепой Фемиде и регулируют весами слепой Богини в зависимости от суммы взятки, словом, ответственные за справедливость. И слова Аристотеля: «закон есть логика, свободная от страсти» бесстрастно заучены каждым из них с сознанием исторической нелепицы.

Посылает наш адвокат меня за коньяком, деньги свои даёт, просит по дружбе, со старыми товарищами, мол, поговорить надо. Принесла, стою, жду, думаю, всё-таки лучше него всё равно никого нет. Странно, что вообще у него друзья есть. Даже симпатия какая-то появилась. Интересно стало, с друзьями он тоже артист школы гротеска или обычный человек. Наверное, такие люди и не бывают обычными. Скорее, перед друзьями демонстрировал, как пред ним пресмыкаются, когда посылал меня сгонять за бутылкой «по дружбе». Расстался с товарищами потеплевший какой-то. Это, говорит, с молодых лет коллеги мои. Спиртным от него не пахнет, помнит, что на работе, да и за рулём прибыл, строгих правил, профессионал. Может, и вправду обрадовался товарищам, может, и не истукан.

Вот и Володю моего привезли. Улыбнулся мне сынок мой ненаглядный, с адвокатом поздоровался, пока мимо к следователю проводили. Стою теперь под кабинетом следователя с передачей. Тут слышу – возня стульями и какая-то суматоха из-за дверей. Володин голос, возмущённый, только слов не разобрать. Выходят все в коридор из кабинета по очереди, сначала наш адвокат, и ко мне обращается:

– Вы с ним поговорите. Как мне с ним работать, он же не слушает ничего.

Отходит в сторону, покрасневший от возмущения. Затем Володя выходит, в сопровождении, ко мне подходит и возмущён ещё более адвоката:

– Мам, да я и сам уже всё уладил, как надо, этот маразматик сейчас напортит только. Откажись от его услуг.

Я в растерянности, никто не объясняет, что же произошло. Стараюсь сгладить ситуацию.

В процессе умягчения конфликта прояснилось. Володя со следователем беседовал сразу после ареста, ещё до того как договорилась с адвокатом, и в ходе расследования взял всё содеянное на себя одного, кроме случая с товарищем таксистом. Здесь ничего нельзя было изменить, так как Володю арестовали по показаниям этого самого товарища таксиста, машину которого милиция задержала случайно, хотя кто знает об этом «случайно». В багажнике находились краденые колёса. Товарищ этот дважды был судим, но тюрьмы избежал, заменили условно, благодаря сотрудничеству. И вот теперь, когда за наше дело взялся адвокат, то по накатанному из своей практики, выторговывая поблажки для своего подзащитного, сразу объявил «о сотрудничестве». Володю и не спросил даже. «Сотрудничество» – только называется благородно, по сути своей имеет единственный синоним – «стукачество». И, видимо, не было прецедента в практике адвоката, когда подзащитный, пытаясь спасти свою «шкуру», свою свободу, отказался «сотрудничать». Да уж, можно его понять, ментальность на Западной Украине именно такова. Для Володи дружба, товарищество, братство являлись святостью его жизни не словесно, а применительно в каждом дне его существования, которая адвокату, надо полагать, не встречалась.

Покипятился адвокат, покипятился Володя, едва утрясли или пришли к консенсусу, что, в общем-то, одно и тоже, вернулись в кабинет и продолжили на Володиных условиях. Наконец закончили писанину и разрешили мне минут пять с Володей поговорить в сторонке под присмотром. А о чём говорить, рядом все посторонние выстроились. Тихонько так мне сообщил:

– Договорились со следаками, они мне свои «висяки» повесили. Половина моих, половина чужих. Не волнуйся, мам, из «моих эпизодов» тоже не все. За это я «один иду», следователей и оперов никто и ничего больше не интересует.

Обнялись, кулёк ему вручила, посмотрели друг на друга, повидались всё-таки. И увезли моего Володю в сизо № 19.

В коридоре, где только что все шумели, где только что был мой сын, вдруг наступила рабочая тишина и грустная пустота, несмотря на то, что остался наш адвокат, и мы продолжаем беседовать:

– Да, активный у вас Володя. Только по одному району пятьдесят четыре эпизода закрыли. Следователь смеется, говорит, как только Китайца закрыли, сразу тишина в районе, нет больше ни заявлений, ни жалоб, так и без работы можно остаться.

Рассказывает мне и сам от души смеется. Никогда и не видела раньше, чтобы его что-то рассмешило. Потом серьёзно так добавляет:

– Плохо только, что эпизоды с таксистом выделили в отдельное дело.

Я, ничего в этом не понимая, переспросила:

– Почему плохо?

– Ну, всякое может быть, – вот и весь его ответ. На повторные мои вопросы об этом «всяком» только многозначительное молчание, стянутый в узелок рот и приподнятые брови. Потом это «всякое» сыграет роковую роль в судьбе моего сына. И до сих пор не знаю, не захотел ли адвокат хлопотать об объединении дел в одно, решив, что не та сумма, чтобы шевелиться. Или не захотел, обозлившись на Володю за его протест. Или, в самом деле, невозможно было объединить дела в разных районах, которые ведут разные следователи.

В конце марта сгорела тюрьма особого режима в Сокале, Львовской области. Там сидят пожизненно заключённые. Непонятно, как тюрьма загорелась, вроде как от старой проводки, и были жертвы, но эта тема особо не освещалась, слухи ходили только между теми, кто приходил в сизо № 19. На передачу или на свидание, по причине временного размещения какой-то части «пожизненных» в этом нашем областном сизо, где с января месяца находился Володя, народу собралось чрезвычайно много, и все переговаривались о пожаре. Редкий случай, когда в этой очереди кто-то делится наболевшим. Странным образом событие пожара повлияло на разговорчивость людей и объединение. Пока ждала своей очереди на лавке между пролётами этажей, ко мне подсела интеллигентная, хорошо одетая женщина. Поделилась или представилась, что она сестра какого-то «пожизненного», который был известным лицом в городе и убил жену из ревности. О нём и в газетах писали. Но было это лет пятнадцать назад, кажется, и, конечно же, его забыли. Так тяжело было её слушать, хотя она и не жаловалась, просто рассказывала о судьбе брата и теперь своей. Как она живёт с этим. А брат её живёт на пожизненном. И других родственников нет у них. Вот и вся такая семья. Не могла даже ни сопереживать её горю, ни задавать вопросы об устройстве пожизненного режима, такая тяжесть навалилась, не выдержала самого её рассказа, встала, извинилась, под предлогом перекурить оборвав её повествование. Вышла во дворик, а там старушка мечется, спрашивает, к кому обращаться, чтобы тело умершего внука из тюремной больницы забрать и похоронить. Внук этот умерший тоже и был всей семьёй для старушки.

Вернулась в очередь, достояла, голову опустив, чтобы никто со мной больше не заговорил. Передала передачу, и в тёмных мыслях, как будто плиту бетона несу, поскорее вернулась домой. Тяжёло на душе. Дома семья, значит, на душе полегчает. Как же мой мальчик там выдерживает, где «не к кому головы приложить»?

Перезвонил мой мальчик, успокоил:

– С пожизненными нас не объединили, они отдельно где-то, только вот потесниться всем теперь пришлось. Сейчас перевели в «хату» и нас тут тридцать восемь человек, как в мультике, тридцать восемь попугаев. А камера метров сорок, если сразу все встанут, то не поместятся.

Смеется, радостный от таких испытаний. И мне его радость передалась.

Тут ещё и подельники с того самого другого района принесли передачу, кулёк с несколькими блоками сигарет. Володя рад, не забыли ребята.

Как в такой тесноте не то чтобы прожить месяц, оказаться попросту? Хорошо было, что звонил часто, и мне можно было звонить, при таком скоплении народу и обыски не делали. Звонил, одухотворённый, из этой камеры с тридцатью восемью, его самого и всех присутствующих творческий человек, похоже, заряжал. Сидел там парнишка и лепил из хлеба «нэцкэ». Володя с ним подружился. Парнишка ему одного «нэцкэ» подарил и на очередной передаче из окошка мне передали его в коробочке. Сидит пузатик эдакий, за ступню держится, на нём зелёная курточка, на толстом животе не сходится, в зелёной кепочке, толстоморденький. Сверху из кепочки торчит шнурок красный, чтобы повесить где-то можно было, а сидит пузатик на резном бочонке, крышка снизу откручивается, чтобы там можно было какой-то секрет положить. И такое произведение из хлеба вылеплено. Пальчики и лицо так ювелирно сделаны, точно легендарный мастер «левша» шедевр сотворил.

Звоню выразить свой восторг увиденному. Отвечает не Володя, телефоном вся камера пользуется. И все в курсе всего. Говорю ответившему мне о своём восхищении, пока Володя проползает через проходы между тридцатью восемью в укромный уголок, чтобы поговорить со мной. Парень так обрадовался теме, и давай рассказывать, что ещё тут есть, какие фигурки. Словом, творческий человек спасал всех томящихся радостью энергии труда. Володя так расчувствовался его подарку, что в ответ подарил его дочери свой велосипед, который одиноко стоял на балконе, дожидаясь хозяина. Случайно выяснилось, что день рождения у дочки этого «левши» и тот печальный был, что не может велосипеда даже подарить. Володя подключил приятеля Андрея, который остался жить в квартире в центре, отвезти велосипед в подарок от папы. И был чрезвычайно рад этому событию, наверное, больше, чем подаренной «нэцкэ».

27. Исправительная колония № 48

В конце апреля состоялся суд. Привезли Володю в наручниках и ещё нескольких. Поместили в клетку в зале суда. Сняли наручники. Долго зачитывалась обвинительная речь с его подвигами по очищению подвалов с длинным списком украденного по каждому подвалу. Затем выступил наш адвокат с такой же длинной речью. В зале суда было несколько человек, видимо, родственников из Володиных соседей по клетке. Володины бабушка с дедушкой на суд в этот раз не пришли, угорали дома от стыда и мрачных мыслей. После зачитывания обвинительной речи и речи адвоката для других, из клетки, объявили перерыв до вынесения приговора. Выскочила в кафе неподалёку, набрала фастфуда – в бумажном кульке жареной картошки соломкой, бургер и две маленьких пластиковых бутылочки с йогуртом вместимостью со стакан, больше никакого питья на вынос не было. Магазин далековато, не успеть за перерыв. Конвоиру пришлось дать сто гривен, чтобы еду передал, иначе никак. К Володе даже не пустили, на время перерыва вывели на другой этаж по балкону в комнату с решёткой за дверью. Пришёл адвокат, наверное, тоже перекусить отлучался, сообщил: можете с Володей поговорить, ещё есть немного времени. Подвёл меня к конвоирам, которые явно не желали этих хлопот. Но на законном основании, благодаря вмешательству адвоката, им пришлось меня препроводить к этой двери с решёткой. Пока шла, слышала запах перегара от конвоира. Поговорили с Володей. Съел только картошку, остальное не передали ему. Надо же было чем-то закусывать конвоирам, которые взяли с меня денег, чтобы выпить, но воровством это не считается, а считается нормой бытия, во всяком случае, на Западной Украине.

Продолжилось заседание, судья вынес приговор: четыре года строгого режима.

И повезли моего сыночка в наручниках снова в сизо № 19 до распределения.

В свою переполненную, одухотворённую камеру Володя после суда не попал. Поселили в другую. Позвонил пару раз оттуда. Камера небольшая, вместе с ним восемь человек всего. Голос грустный слышу, товарищества ни с кем не завёл. Ещё месяца два провёл Володя в этом мрачном сизо № 19, прежде чем перевели его в исправительную колонию № 48 строгого режима.

На улице лето, все зелено, расцветает, глаз радовать должно. Должно, но не радует, думаю, как же это можно выдержать в закрытом помещении с чужими людьми такое количество времени, и тяжело от дум таких, и силы жизненные убывают. Колония наша в городе находится, в другом районе, недалеко от дома, и, должно быть, полегче передачи будет передавать. Известие хорошее, но и оно не радует. Радует только, что свидание с сыночком на три дня сразу после десятидневного карантина. Хоть едой домашней покормлю да увижусь наконец. Привели моего Володю бледного, но жизнерадостного. С ним сразу и в комнатке уютно стало. Комнаты такие же, как и в предыдущей тюрьме – наверное, везде одинаковые. И кухня такая же, панели выложены такой же битой мозаикой, как вокруг окошка для передачи в сизо, и коридор унылый с крашеными синими панелями. Володя с сумками копошится. Раскладывает всё аккуратно, сигареты на полку, конфеты отдельно в тумбочку, под стол – картошку и овощи, в процессе сыр откусывает. Сыр любит, прямо глыбку и грызет. И я вместе с ним. Когда порядок с содержимым навёл, говорит:

– Такой голодный был и не понял, как наелся. Посуду выдали, бельё. Пошли на кухню еду готовить, уже и есть не хочется. Насмотреться на него не могу, какой взрослый стал парень, рассуждает про обстоятельства неизвестные. «Главное, – говорит, – на работу хорошую попасть, а там жизнь наладится». Про сизо вспоминает: «Мрачное место, еле выдержал. В тесной камере с кучей народу всё же легче сиделось, благодаря этому парню, мастеру “нэцкэ”. А после, как в другую «хату» попал, тоска смертная, лучше и не вспоминать. Всё от коллектива зависит. Теперь хорошо бы с коллективом повезло».

Пару книг с собой принесла. Почитали, телевизор в комнате. Еду готовили. Салат из зелени. Вечером проверка, все ли заключённые на местах. Утром в шесть сирена по лагерю, подъём, значит. Окна наши выходят на территорию зоны. На окнах разного калибра несколько решёток, и в комнате из-за них даже днём сумерки. Через дырочки рассматриваем двор и барак напротив. Договорились, куда прятать сим-карту для телефона, чтобы по телефону эту тему не поднимать во избежание прослушки.

Напряжение, чувствую, у Володи не проходит. Переживает, как там всё устроится. И я вместе с ним. Пытаемся радоваться свиданию, как можем. Пролетело время, как одно мгновение. Попрощались, и пошёл мой мальчик с грустными глазами устраиваться на новом месте, нести своё наказание. Вышла из тюрьмы с пустыми сумками, дошла до ворот, оглянулась. Поняла, почему волки воют. У самой это желание возникло. Побрела домой, разбитая. Тяжела тоска тюремной разлуки. В этот день и на работу не вышла, сил никаких. Родителей весточкой порадовала. Повеселели немного, оттого что хорошо всё у Володи. А что хорошо? Лучше пусть не унывают, возраст не тот, не для препятствий. Наутро, как робот, задавила в себе тоску и на работу, деньги для передач зарабатывать, ничего тут не поделаешь.

Перезвонил вскоре Володя. Доложил обстановку, что приняли неплохо, опять же, знакомых встретил. И в соседнем бараке есть знакомые с района. Развеял мои переживания и принялся адаптироваться к новым условиям. Сообщил, что с Ней разговаривал, и вроде как завтра Она ко мне на работу зайдёт, передачку принесёт. На завтра Она не пришла, и послезавтра, и до конца недели. Перезвонил Володя. Докладываю ему:

– Не пришла твоя девушка.

А он мне, не унывая:

– Значит, такая «моя». Не судьба.

Теперь передачи по субботам, чтобы в нерабочий день. Правда и пятница получалась нерабочая: всё скупить, приготовить еду. Пирожков нажарить, котлет. Принесла сумку, очередь совсем маленькая, может, человек пять. Напрасно обрадовалась. Пока бланки заполнила, пока сбегала в административный корпус за подписью, окошко для передач закрылось. Люди предполагают: может, чай пьют. Час прошёл. Приняли ещё одну передачу и опять окошко закрыли. Так полдня и простояла. Люди между собой подбадривают друг дружку – хорошо, что лето. Но двор с северной стороны, и холодно в нём даже летом. Подошла моя очередь. Приготовила деньги для тюремщика в окошке передач, чтобы котлеты передать. Люди в очереди научили. Домашней еды нельзя, молока, сметаны, крупы, вермишели – тоже нельзя. Но если денег приложишь, то можно. Денег примерно столько, сколько сам продукт стоит. Открывает проверяющий тарелку с котлетами и давай ножом тыкать, так старался, пока из котлет не сделал сплошной фарш. Пирожки через один разорвал. Старательность свою демонстрировал или издевался над новенькими. Представила, как порадует такая еда моего сына. Полночи выжаривала.

Перезвонил Володя. Поблагодарил и просил больше котлет не передавать.

Через три месяца следующее свидание. Попросил с собой фильмы на дисках принести и сим-карту для телефона. Принесла и с сумками в этом дворике с утра до трёх простояла. Нигде не написано, когда пропускают на длительные свидания. Запустили в итоге. Новая девушка проверяет. Старается, личные мои вещи прощупала и попросила до белья раздеться, на лифчике все швы прощупала, в трусы заглянула, и приступила к терзанию продуктов. Прослушка сработала. Долго тщательно всё разбирала, приговаривая, что с нее требуют. Заинтересовалась кулёчком с ладаном, изображала впервые в жизни увиденное, пришлось ей отсыпать. Сим-карту не нашла. На этом простились с ней, и привели моего долгожданного сыночка.

Володя выглядел более уверенным в себе в сравнении с первым свиданием после карантина. Сразу выхлопотал у отвечающего за порядок гостиницы видеомагнитофон, и появилось у нас новое развлечение – просмотр фильмов. Привёл меня к порядку оплаты мелких услуг, выяснив, что по пачке сигарет вручила ребятам, которые в гостинице нашей убирают. Они мои сумки в номер занесли и посуду с бельём принесли, пока Володи не было. Строго Володя так сказал:

– Мам, здесь свои правила, не буду тебе объяснять строение тюремной жизни, предоставь мне все хлопоты. Только я могу решать, кому и сколько, а ты можешь и навредить. Договорились, надеюсь.

Я угукнула, согласившись, и принялись мы обустраивать отдых.

На общей кухне у Володи оказались знакомые из «отдыхающих». С одним приятелем даже пошёл чаю попить. «Организовать кое-что надо» – сказал. А после вечерней проверки началось движение по организации этого «кое-что». Чай насыпался на дно полиэтиленового кулёчка и скручивался в тонкую трубочку. Точно так сигареты вдоль одна за другой заматывались в кулёк. И каким-то образом, через дырочку в окне, просовывались дальше вниз, привязанные к шнурку. Под нами находился карцер, или «яма», как говорили в тюрьме, куда упекались нарушители строгого режима. Володя с тем приятелем какую-то мелочь передавали сидящим в «яме». И так каждый вечер. Мне объяснил:

– Они, те, что в яме – особые мученики, и яма – это тяжёлое испытание, особенно если надолго укатают.

На следующий день, и вправду, за окном слышен был дурной надрывный голос мученика, подзывавший проходящих изредка по двору:

– Братан, братишка, слышь, подойди.

Голос создавал ощущение психически больного человека. Повторялся с разными гипертрофированными молящими интонациями, с хрипом и без, через какие-то промежутки времени, надо полагать, когда опять по двору мимо проходил «братишка».

Стало смешно, и я повторила, подражая интонациям, этот голос. Володя только ухмыльнулся невесело и отчитал меня:

– Тебя на месяц в одиночку посади, ты также будешь себя вести. Поговорить ему не с кем.

– Так что же никто не подойдёт к нему?

– Ага, подойдёт, так и самого туда поселят.

Смотрели фильмы, готовили, ели, выходили на кухню курить. Вечером наблюдали за мышкой, крадущейся мелкими нервными перебежками по трубам на кухне в поиске еды. Пока за этой мышкой наблюдали, в нашем «номере» другая мышка прогрызла под столом кулёк с мукой, может, успела полакомиться, неизвестно, но пол засыпала мукой, пришлось убирать.

Поделился Володя, что скоро вроде работа у него будет. Но ещё чуть надо подождать. Не художником, к сожалению, тут нет такого, но неплохая работа, кузнецом. Трудно туда попасть. Мало мест.

От осознания только самого предчувствия приобретения работы настроение у Володи было отличным. И когда пришло время расставаться, передались мне Володина бодрость духа и прилив сил. Как-то заработалось и в денежном, и в физическом смысле, и я продолжила ремонт кухни, коридора и ванной.