Текст книги "Приключения Китайца"

39. Осталось полгода заключения

Прошёл ещё один Володин день рождения, или «днюха», и теперь ему двадцать шесть. Он звонит по-прежнему каждый вечер, только теперь в голосе его бодрость звучит, когда он диктует поступление – переводы денег. Расспросы про бытие и настроение в этом бытии Володя отклоняет в сторону каким-либо одним словом, типа «ничего» или «как обычно». Как-то добавил: – Мам, я, когда выйду, с тобой жить не буду. Сказал это так спокойно. После того, как я сообщила ему, что узнала, в каких вузах имеется факультет психологии, и что я раздобыла ответы последнего независимого оценивания, которое стало включённым недавно в систему образования по окончании школы, сказал ещё: «Мне этого уже не надо».

Теперь думаю, он видел свою судьбу. Но на тот момент решила про себя, что Володя обижается за то, что не выкупила его. Володя сообщил новость, что теперь в № 48 разрешено брать длительные свидания каждые два месяца. Только новость эта горчила отсутствием средств и непредвидением их на будущее.

Когда вместе с мамой приношу передачу, то ждём у стеклянных дверей входа, соединяющего дворик, в котором находимся мы, и зону, в которой теперь живёт Володя. Через этот тамбур приводят заключённых для получения передачи. Через этот тамбур я проходила на свидания, которых уже не будет. И теперь мы с Володиной бабулей, моей мамой, простаиваем у этих стеклянных дверей в надежде взглянуть на «нашего», помахать ему рукой, когда его будут проводить за передачей, в череде ещё нескольких, кого ведут из разных бараков под охраной. И, увидев Володю, ободрённые его улыбкой при виде нас, и ободрив его нашими улыбками, провожаем его взглядом, пока он не скроется с набитыми кульками под конвоем за стенами, куда не достаёт глаз, и тогда мы плетёмся с пустыми сумками в свой осиротевший дом.

В одно из таких простаиваний у входа мы с бабулей дождались, когда Володю провели в тамбур за передачей и радостно поприветствовали его через стеклянные двери. Теперь поджидали, когда он будет выходить с сумками, чтобы ещё раз увидеть нашего, повзрослевшего вдали от дома, мальчика. Через какое-то время вышел конвоир, за ним несколько заключённых, и вот показался Володя. Руки его были заняты кульками, он не смотрел в нашу сторону, и мы принялись стучать по стеклу и звать его. Оказавшись к нам спиной, Володя услышал, оглянулся, улыбнулся и на мгновение при этом задержался. Конвоир, замыкающий передвижение через тамбур, грубо толкнул Володю в спину, что-то прогундев, наверное: «Не задерживай», не слышно было слов, только увидела я, как в этот миг улыбка моментально сошла с лица моего сына, и во всём его облике отразилась болезненная печать унижения. Володя кивнул нам с бабушкой, уже поворачивая голову к другой двери, и получилось, как вроде он показал, мол, видите, что из этого вышло.

В этот раз мы шли домой поникшие, разделив это унижение, причиной которого были сами. Не думаю, что Володя был рад видеть нас такой ценой. Больше мы с бабулей не стояли у стеклянных дверей.

В мою жизнь постепенно вошло непонятое раздражение. Трясина страха незнания, как помочь сыну избавиться от зависимости, оставалась без внимания, спрятанная «на потом», на дно души. Сверху громоздился страх отсутствия денег, окутывая мой мозг своей липкой паутиной, через которую я никак не могла увидеть светлое будущее моего сына. Больная мама, живущая в своем мире «Альцгеймера», не дающем ей покоя, и мне заодно. И никакой возможности побыть наедине с собой и подумать о происходящем, и только к вечеру, когда звонит мой сын, я раздражённо занимаюсь денежными вопросами, которые надо решать теперь уже почти каждый вечер, и при этом теперь раз в неделю надо бежать в банк, чтобы положить Володину долю. Из-за этих долей и злюсь. Пытаюсь объяснить, что из-за них, в конце концов, из-за этих постоянных утечек денег неизвестно куда и на что, я и не могу отложить на свиданку, и даже на передачу не хватает. На что после паузы получаю ответ:

– Мам, ты такая злая стала. Если не можешь, то не надо никаких передач. Мне будет достаточно того, что ты переводишь на карточку.

Мне становиться стыдно за свою злость, становлюсь более покладистой, и после его слов: «Мам, я тебя люблю» мы прощаемся, и наступает умиротворение. Вот и моя мама, Володина бабуля, улеглась спать, тишина, и теперь мозг требует развлечения на ночь, чтобы унять этот липучий страх. Может, чего почитать, или, чаще всего, это фильмы. Я погружаюсь в чужую жизнь, пытаясь не думать о своей, в которой не видно просвета. Живу, по сути, в фильмах, где есть все полноценные составляющие жизни: и любовь, и счастье, и приключения, и все проблемы каким-то образом решаются. С тем и засыпаю и не представляю себе, что мозг моего сына тоже требует отдыха и какого-то развлечения перед сном. И с наступлением следующего дня и дней я стараюсь занять себя работой, убегая от размышлений о своих и Володиных проблемах, не зная, как их решить. И не думаю о том, как спасается мой сын от нерешённого и нерешаемого, находясь в толпе, не имея никакой работы.

Уже декабрь, в конце ноября вышел закон Савченко, побывавшей в российском сизо; она стала депутатом, и под впечатлением ей удалось провести этот закон с единогласно проголосовавшими в Верховной Раде. Кто бы посмел выступить против героини на тот момент. Закон этот про счёт времени тюремного заключения, проведённого непосредственно в сизо, как два дня отбытия срока вместо одного дня. И, конечно, мой сын, считая каждый день, несмотря, что осталось меньше месяца срока, пытался воспользоваться этим законом и тормошил меня для действий. И, как только закон вошёл в силу, став опубликованным, Володя направил меня с ходатайством в суд за считанными днями свободы. Документы имеют свойство застревать в судах, как известно, отлеживаясь определённые сроки выдержки, как качественное вино. И, на Володино «счастье», не выпала доля их рассмотрения до окончания его полного срока заключения.

Через год Верховная Рада отменит этот закон, также проголосовав единогласно под воздействием репортажей о неисправившихся, отпущенных досрочно по новому закону из тюрем. И воздействовать будут на общественное мнение каналы телевидения, принадлежащие олигархам Фирташу, Лёвочкину, Коломойскому. Само общественное мнение, как можно догадаться, это и есть мнение Верховной Рады, формирующееся телевидением олигархов, умельцами тайно управлять решениями Верховной Рады, то есть задающими направление мировоззрения всей стране. Сейчас как раз и наблюдаются первые результаты.

Чтобы отменить этот единственный милосердный закон, будут приведены доводы, что не отсидевшие свой срок рецидивисты так и не исправились и взялись за свое. И отмена закона – это ещё раз забота об обществе, о его безопасности. Надо полагать, если рецидивисты отсидят до конца, то они исправятся или всё же расчёт на их инвалидность и издыхание, но кто об этом знает. Изначально все убеждены, что исправительные колонии как раз то самое место, которое исправляет. И никого не интересует статистика этих исправлений. И никогда никто не слышит, как исправляют, какие методы применяются. И никому из прозаседавшихся никогда не придёт в голову мысль, что человеку, вышедшему из тюрьмы, необходима помощь в адаптации. Ну, хотя бы помощь в устройстве на работу, а не анкеты на всех этих работах, которые изначально не дают бывшему зэку присоединиться к обществу. И вот, не видевший свободы несколько лет попадает по выходу из тюрьмы в пространство, где он давно похоронен, и мало кто имеет сочувствующее сердце, давно нет такого явления. Зато распустилось и зацвело явление: «Деньги решают всё». У кого их нет, то сдохни или воруй опять, на этом круг адаптации завершает своё развитие и повторяется снова, массово, для пойманных нарушителей закона.

40. Свобода угорелая

Этот день наступил. Холодный, сырой, пасмурный, с грязноватым снегом, прилипшим к улицам, и всё же с радостью в сердце. Накануне Володя попросил его не встречать, так как его встретят ребята и мне будет неловко, и будет лучше, если я подожду его дома. Мне показалось это дурным знаком, вспомнился прошлый раз, когда он выходил на свободу и ту свою встречу доверил друзьям. Такое же нехорошее чувство. Что-то неправильно, но я решила – это просто ревность, и не пыталась делать по своему, в конце концов, это Володин день. Часов с десяти я то и дело выглядывала в окно, и, понятно, больше дел никаких не делалось. Выглядывание в окно было тем единственным делом, которое возможно было при нахлынувших эмоциях.

Вот заехала во двор незнакомая серая легковушка. Я почувствовала, что в ней Володя, и сейчас он выйдет. Но время шло, а из машины никто не выходил. Машина постояла минут пять и выехала со двора. За задним стеклом машины мне была видна сверху из окна клетчатая сумка, наверное, с Володиными пожитками. Стало грустно, не доверяя чувствам, подумала, вдруг я ошиблась, и нет его в этой машине, а какая-то мысль, на всякий случай, оправдывала его, будь он в этой машине. Видимо, не со всеми встретился, и теперь по телефону созвонился и спешит увидеться. С друзьями-то четыре года не виделся. Заставила себя отцепиться от окна и даже не помню, чем пыталась отвлечься довольно длительное время. Володя постучал в двери в пятом часу.

Вошёл в дом своей лёгкой походкой, в своей чёрной шапочке и в незнакомой куртке, которую он прикупил среди товарищей в тюрьме по случаю выхода. Куртка была из чёрного дерматина, подбитая тёмно-серым искусственным мехом, обозреваемым на воротнике, на замке по типу «летчицкой». Наверное, в ней Володя чувствовал себя стильным. На нём были его чёрные утеплённые «виниловые» штаны, и ещё приличные кроссовки. Он даже не вошёл, а как бы влетел, как лёгкий ветер. Обнял нас с бабушкой, огляделся быстро и в шуме наших поздравлений и радости по случаю выхода сказал:

– Ого, как чужая квартира.

Мне очень хотелось произвести впечатление ремонтом оставшейся части квартиры, в котором участия Володе не довелось принимать. И по его «ого» мне было ясно, что эффект произведён. На наши поздравления Володя отвечал: «Спасибо, мам, за твою доброту, благодаря которой я выжил, я всё понял и осознал». Говорил он, и было в этом что-то заранее приготовленное и болезненное для меня. Володя полез было в свой кулек искать тапки, настолько ощутил квартиру не своей или настолько привык, что «всё свое ношу с собой». Я опередила его, вытащив из охапки комнатных тапок для гостей белые махровые. Они единственные были большого размера. Володя тут же пошутил по этому поводу:

– Белые тапки?

Я отшутилась:

– Сплюнь, надо же ляпнуть такое.

Володя, переобуваясь, добавил:

– Тяжело далась мне тюрьма в этот раз.

Володя прошёл в свою комнату встретиться с давно забытыми вещами и обстановкой, которую я не меняла, разве что к его приходу перекрасила стены в бледно-салатовый цвет, зная, что он любит зелёный. Пока я готовила что-то на стол, Володя уединился в комнате и рассматривал свои вещички, заглядывал в шкаф. Вытащил бережно из кулька, принесённого с собой, какую-то коробочку, книги с тетрадями, пластиковые тапки и умывальные принадлежности. Я в нетерпении забегала в комнату, не зная зачем, под воздействием эмоций, не могла наглядеться на сына. Володя взял в руки принесённую из тюрьмы драгоценную для него коробочку, бережно открыл её и вытащил небольшой, обмотанный ватой и бумагой свёрточек. Аккуратно снял слой за слоем, пока в руках не оказалась изящная фигурка коричневатого цвета, покрытая лаком. Володя полюбовался мгновение сам и со словами: «Мне ребята подарили Будду» передал фигурку мне в руки для детального рассмотрения. Это было ещё одно «нэцкэ», сделанное из хлеба руками заключённых мастеров. Миниатюрный Будда с невероятно каким образом выполненными пальцами с ноготками на таких маленьких руках и ногах, с широкой улыбкой на весь рот показывал здоровые зубы. Жизнерадостный Будда восседал в позе медитации, в тёмных штанах с оголённым худым торсом, с каким-то кулоном на худой длинной шее и с гордо поднятой головой, которую увенчивал тюрбан из зелёной пробки. Если представить, что изваяние сделано в унылом бараке, где проходит жизнь заключённых, то тогда постигаешь, как оно озаряло эту унылость, и понимаешь, что есть подлинное произведение искусства, помогающее людям не забывать о прекрасном творчестве, дарованном Богом. Наверное, нет более высокого проявления светлой стороны попавшего в заключение духа, продолжающего творить, вселяя радость, надежду и причастность к человечеству.

Пока набиралась вода в ванную, Володя попросил подстричь его под машинку.

– Я, мам, перед выходом чуть не подстригся, потом вспомнил, что ты теперь мастер и решил доверить тебе это дело.

Было странное чувство, я водила машинкой по голове своего сына и не узнавала форму его головы, или я забыла эту форму, или действительно прошло слишком много времени с последнего момента, когда я гладила моего сыночка по голове, и форма её изменилась. Я смотрела в отражение в зеркале и видела взрослого парня, серьёзного, только глаза его, казалось, уменьшились и взгляд был погружен в себя, от этого лицо выглядело не то чтобы чужим, но с какими-то не знакомыми чертами и суровым.

Потом я узнаю, что из-за длительного подавления печали глаза действительно уменьшаются. Тогда это я просто подметила, и теперь, вспоминая, думаю, что незнакомые черты в его лице – это была печаль, её было много, было море печали, и только она одна отражалась теперь на его когда-то жизнерадостном лице.

Во время стрижки Володя сообщил мне, что догадался, зачем мне были нужны курсы парикмахеров:

– Я понял, ты задумала в той квартире открыть свой салон.

Я улыбнулась такой его идее, но ничего не ответила. Володя спросил, нашла ли я ему работу. Я пыталась пошутить, ответив, что и себе-то не могу найти. Но шутки не получилось, Володя хмыкнул для приличия, понимая, что должно быть весело, но было невесело. Возможно, он действительно надеялся на меня, а я не оправдала и этой надежды, возможно, он немного расстроился по этому поводу, но виду не подал, поблагодарил за стрижку, пошёл принимать ванну.

Обнаружив и в ванной перемены после ремонта, наконец, стал приходить в себя, выделив предмет для критики:

– Ой, а умывальник чего такой маленький, тут и руки не помещаются.

Я наслушаться не могла звучания его голоса, и его замечание радовало мою душу, между тем, веселья никакого не было, раковина и вправду была мала для его крупных рук.

Отмокнув положенное время, вышел посвежевший, переоделся в новую одежду, разобрался со старыми телефонами, какой-то зарядил, вставил новую карточку, позвонил друзьям и, перекусив самую малость, отправился отмечать своё освобождение.

И только Володя вышел, страх подкрался ко мне, но, не поняв причины и решив, что это ревность с моей стороны и эгоизм, постаралась не думать и вовсе о «походе на ночь глядя», объяснив чрезвычайно радостным событием его поздний уход.

Оставшись одна, вспомнила, что хорошо, что Володя подумал, будто я решила открыть свой салон. Похоже было на спасительную теорию оправдания моей рассудительности на будущее. В тот момент показалось неплохим его заблуждение, наделившее мой образ практичностью. Самолюбие посчитало даже хорошими его неведение и слепоту относительно моего страха незнания «как жить», вытесняющего и ум, и достоинство, оставляя за собой широкий шлейф неуверенности в себе. Теперь мы вместе, и всё наладится. Вот придёт Володя, и страх исчезнет. И всё будет хорошо, всё должно быть хорошо, ведь тюрьма уже позади и он это уже пережил.

41. Святая дружба лживого времени

Утром Володя возвратился с товарищем, пили кофе, что-то перекусили, и, взяв паспорт и справку об освобождении, в той же компании направился зафиксироваться к участковому. Когда вернулся домой, оказалось, что ему надо чуть ли не в течение года, точно не помню, но невероятно долго, каждый четверг отмечаться в милиции. Странные законы, ведь он отсидел полностью срок, а не вышел по удо. Похоже, умники, утвердившие такой контроль, считают его той самой адаптацией или заботой об армии освобождённых, не видевших «света белого» долгое время. Кто же будет спорить с бесстыжими милицейскими, теперь полицейскими институтами? Несмотря на «добрые» новости, Володя выглядел жизнерадостно, сказал, что кругом голова и надо отдохнуть, добрался наконец до своей комнаты и вещей, которые его ждали четыре года, и принялся их разбирать, погрузившись в воспоминания. Общения со мной не искал, устал от впечатлений и хотел побыть наедине.

И вот мой сын дома, наводит порядок в вещах, меняет местами тумбочки и стол, переставляет компьютер, вешает и стелет ковры, создаёт уют в собственном представлении, сформированном в бараках.

И я должна радоваться, но тёмные мысли о том, что вторые сутки не ложится спать, не дают мне покоя. Уговариваю себя в надежде, что в этом смешении чувств должны прийти в себя со временем все домочадцы. Засыпаю под едва слышимую из-под двери возню сына, успокаиваю себя мыслью, мой сын дома и это главное, остальное наладится.

Утром не без гордости Володя демонстрирует своё воплощение уюта, над которым работал всю ночь. Ковры на полу и стене, уголок с компьютером слева от окна, а справа уголок-мастерская, где на раскладном столе поставил музыкальный центр, на него полку и разместил на полке свою небольшую библиотеку. Это те книги, которые я пересылала и позже приносила по его заказу, и ещё три карманного формата, аккуратно обёрнутые в бумагу, принесённые «оттуда». «Община», «Иерархия» и «Беспредельность» – отдельно выписанные главы из «Агни-Йоги», напичканные стройно торчащими по нижнему краю закладками. На самый верх полки водрузил иконы, сделанные своими руками. Все свободное место на двух ярусах полки заставил невероятным количеством мелких вещичек, среди которых на переднем плане воцарились обе фигурки «нэцкэ» – тюремные подарки. Свободного места в его уголке не было, и даже на боковой металлической стороне музыкального центра на магнитиках висели надфили. На краю стола, на самом углу, была укреплена лампа-прищепка, обвешанная какими-то вымпелами. И рядом укреплены небольшие тиски и точильный станок. И большое количество маленьких амбарных замочков, неизвестно каким образом закреплённых. Похоже, что в заключении Володя так соскучился по разнообразным вещам, что решил окружить себя сразу всеми, чтобы были под рукой или перед глазами. На компьютере также разместил коробочки с канцелярскими принадлежностями, к боковой металлической коробке компьютера на магнитах, опять же, надфили и ещё маленькие амбарные замочки. На почётном месте выставлена серебристая открытка ко дню рождения с душевным текстом, каллиграфически выписанным, оттенённым цветными карандашами, с буквой «ы» в слове «жизнь», который заканчивался словами: «С глубоким уважением, Виталик и Раджик».

Как будто эти вещи символизировали всю его жизнь. Особенно угнетали закрытые замочки разного калибра, зиявшие отовсюду. И по всей длине трубы центрального отопления под потолком была намотана новогодняя гирлянда. Ведь сегодня Старый Новый год. Я вспомнила, как Володя в течение всего срока заказывал к новогодним праздникам эту гирлянду. Но при досмотре «передачи» гирлянду всегда возвращали мне, несмотря на уговоры и попытки взяток. Теперь наконец Володя насладится бегущими разноцветными огоньками, как в детстве. Гирлянда, наверное, была последним штрихом Володиного уголка, от убранства которого защемило сердце.

Наверное, я должна была заплакать, но я почувствовала только, что начинают открываться мои глаза, и слёз будет много, и плакать, как всегда, придётся внутри себя. Да и как было возможно своим кислым видом расстроить сына, который пытался быть довольным собой, что составляет элемент счастья. Я, пересилив себя, улыбалась и говорила, что теперь стало уютно. И это была не совсем ложь, потому как уютом наполнялся дом от одного только присутствия Володи.

Дни мелькали, как на ускоренной киноленте. Подобраться к сыну для общения было невозможно. Для меня и бабушки у него всегда найдётся ласковое слово, улыбка, но все это мимоходом, мимолётом. Окружённый товарищами, окрылённый свободой, Володя не мог насытиться общением с долгожданными друзьями и, переполненный радушием, рвался раздаривать его, да и всего себя без остатка.

Напомнила ему, что для получения аттестата надо явиться в школу и доучиться недостающих полгода. Тихо ответил, что ему это не надо, но в школу зашёл и попал как раз на первый день занятий после зимних каникул. По возвращению домой поделился, что что-то требовалось прочесть по украинской литературе с листа перед всем классом. Классная руководительница, не та, что была раньше, и это понятно, так как его класс уже выпущен четыре года назад и теперь это была незнакомая ему учительница, как и незнакомый весь класс. Она предложила желающим из класса зачитать приготовленный опус. Естественно, таковых не нашлось, и обратилась к новенькому, сидящему на первой парте по причине занятости последних. И Володя не растерялся, показал себя, как бы при этом представившись и влившись в коллектив. Но после посещать школу не хватало времени или не хватало желания. Всё время уходило на друзей.

Среди этих мелькающих дней были и бессонные ночи, и подозрения свои о возврате наркозависимости я все же произнесла вслух. Володя и на мгновенье не пытался утаить от меня правду, как будто ждал этого разговора, смело подтвердил догадки, добавил, что он справится и возьмёт себя в руки.

И, в возмущении, наконец говорю о своих догадках причины лишения заключённых работы, и понятно теперь, что этот бизнес приносит большую прибыль, и зачем утруждаться колонии вознёй с трудоустройством зэков. Говорю о необходимости разоблачения исправительной колонии. Но Володя посмотрел на меня спокойно и настойчиво произнёс:

– Мам, там без этого не выжить. И если ты это сделаешь, то навредишь только ребятам, поверь, ты ничего не докажешь и ничего не изменишь.

И не догадываясь, что возле сына мне нельзя никого обвинять, продолжала усугублять его болезнь, браня несуществующую ответственность «исправительной» администрации. Да и как я могла догадаться, если знаний об этой болезни толком нет и у врачей-наркологов. Моё обывательское мышление не давало Володе покоя и затрудняло общение. В такие моменты ему хотелось укрыться от чувства вины, и он уединялся или искал общества друзей, таких же, как он, виноватых во всём. И ничто так не подавляло это разрушающее, раздавливающее своей безысходностью чувство, как принятие новой дозы. После чего только и появлялось окрашенное радостными моментами видение мира с незыблемою верою, что «всё путём» и все наладится. Незримо добавляя при этом на душу ещё немного чувства вины.

Сейчас только и связала воедино разрушающее действие наркотиков на мозговые клетки, лишающее зависимого сначала рассудительности, а затем и рассудка. И как показатель этого разрушения – испорченные зубы, отвечающие в нашем теле за рассудительность. А на тот момент мне доводилось лишь быть наблюдателем, у которого и самого начали портиться зубы. Володя ещё с лета, после последнего нашего свидания, периодически говорил о боли в коренных зубах, сначала в одном, а позже и ещё, и ещё. В санчасть не шёл, объяснив, что тут зубы не лечат, их просто-напросто вырывают. Зубы у него были красивые, и жаль было их лишиться. Терпел он зубную боль и, теперь на свободе, и никак не мог выделить время для похода к врачу. Видимо, после «приёма» боль уменьшалась и Володя спешил выполнить свою жизненную программу, не разбирая дороги, не обращая внимания на изнуряющую боль.