Текст книги "Приключения Китайца"

42. «Не можешь двигаться вперёд – двигайся по кругу»

Володя встретил Серёгу, товарища детства, того самого, который когда-то писал рэп. Пришли оба к нам домой, светящиеся радостью встречи. Рассказывали, как по дороге им встретился мент по фамилии Бойко из нашего родного седьмого отделения, прозванного «седьмым рейхом». Бойко этот был одним из некоторых существующих в структуре любителей избивать беззащитных жертв под прикрытием их виновности. Как оказалось, Володя тоже претерпевал от него в числе жертв о чём вспомнил ненароком. Но других подробностей я так и не узнаю, так как рассказывали мне не об этом претерпении, а о том, что мент Бойко заподозрил их в ношении с собой наркотиков и произвёл обыск карманов. Происшествие не отняло радости встречи и теперь они мне рассказывали наперебой весело, как вывернули карманы, а в карманах ничего не оказалось, и им было смешно за оконфузившегося блюстителя порядка.

Опять в душе моей зашевелились удручённость и возмущение. Возмущение о том, как посмел зарвавшийся ублюдок средь бела дня так бесцеремонно вести себя, словно с арестованными. И удручённость, что Володя на это даже не обратил внимания, а Серёга, может, и обратил, да, вероятно, решил, что случилось это из-за того, что был в компании Володи, а Володя только из тюрьмы, и воспринял Серёга обыск такой, как норму. Как будто и не отбыл Володя четыре года наказания, как будто не свободный теперь человек со всеми правами, как будто в глубокой убеждённости, что так надо и это в порядке вещей, как будто не имеющий чувства достоинства вечный заключённый, обречённый на вечные обыски. Мой сын и не заметил ничего странного в этом приключении и радовался обществу своего друга, за которым скучал. И Серёга рад встрече, и не могут наговориться, делясь друг с другом впечатлениями о происшедшем за то длительное время, пока они не виделись. Вечером Володя так вдохновился, что даже нарядился в белый спортивный костюм с темно-синими лампасами, собираясь с Серёгой прогуляться. До встречи с Серёгой я даже не могла упросить примерить этот костюм, купленный, конечно, в «сэконде», по случаю возвращения. И ещё по одному случаю, когда однажды, на длительную свиданку, я пришла к Володе в его белых спортивных штанах с тёмно-синими лампасами, и он был недоволен, высказав, что думал по выходу из тюрьмы их надеть, а я тут распоряжаюсь его штанами. Тогда я оправдалась тем, что штаны на выход уже не годятся, так как на них имеются несмываемые пятна от цемента, но запомнила его огорчение и постаралась обрадовать похожим белым костюмом.

С момента возвращения Володя находился в депрессии и не проявлял к одежде, прикупленной мной по такому случаю, никакого интереса. И вот наконец надел костюм, чтобы быть под стать щеголеватому Серёге. Выглядел настолько эффектно, что я предложила сфотографировать его с Серёгой. Здесь верх взяла ещё одна черта его характера. Володя не любил собой похваляться, и пресекал всяческие комплименты относительно своей внешности. И даже ненавязчивая просьба Серёги, типа: «Ну, давай сфоткаемся вместе», не ввела Володю в искус самолюбования. Серьёзно сказал: «Нет настроения, в другой раз» и отправился с Серёгой «на район» разгонять тоску, и, судя по их беспокойным лицам, разгон тоски заключался ещё и в поисках дозы.

Ровно через месяц после освобождения Володя запишет в блокнотике свой план жизни, который начинался с цели и больших дел и заканчивался мелкими деталями, необходимыми в быту. Цитирую его полностью, так как запись заслуживает внимания, как и цель его жизни:

Стремление и Цель:

– Хочу стать Буддой.

Тот, кто принял явление Нового мира (Махатма) (Великая Душа).

И дальше по пунктам:

1 а) Принятие всей ответственности в полной мере.

1 б) Осознание беспредельности.

2. Избавление от зависимостей:

а) наркотики;

б) сигареты;

в) осуждение;

г) зависть.

3. Приобретение высшего образования.

а) завершение школы;

б) независимое оценивание;

в) поступление на фак.;

г) завершение факультета. Промежуточная цель:

1. Упорядочивание своего окружения:

а) вынести лишние вещи;

б) продать, то, что стоит;

в) порядок в вещах;

г) ремонт техники в доме.

Этот план я прочту после его смерти, и тогда только придёт в голову мысль, что мой сын и был Буддой. Всегда возле Володи сердце наполнялось блаженством и счастьем, просто я настолько привыкла к этому чувству, что принимала как должное. Думаю, что и все, кому доводилось общаться с ним, испытывали что-то подобное. Володя был прост в общении и, разговаривая с ним, чувствовали исходящую от него сердечность. Принял он и явления Нового мира как энергии, которые вокруг нас и они живые. И некоторые люди их чувствуют, но мало кто умеет с ними обращаться. И учился сам общаться с этими энергиями и пытался втолковать окружающим, что вот он выход – надо научиться с ними договариваться. Обнаружив вредное в себе, пытался избавиться, разбирая свойства души человеческой, и принимал себя таким, как есть, и других такими, как они есть. Но никто не верил ему, что он Будда, и никто не верил в него, как в Будду, и приходилось ему снова и снова на примере собственной жертвы стоять за дружбу, чтобы пробудить сердца других. И сам он уже не верил себе, что он Будда, и только записал, что хочет им стать. Но всё это откроется мне после его смерти, а пока только страх сковал мой ум в предчувствии недоброго, и я не могу снять глыбу тяжести вины и в таком состоянии продолжаю быть наблюдателем последнего отрезка жизненного пути моего сына.

И вот мой Володя не может расстаться с наркотиками или с товарищами, которые были на свободе и также наркозависимы, как и выходцы из тюрем, и все они в этой среде обитания опять варятся вместе. И не видно просвета мукам и мученикам. И в своих слабостях, пытаясь обрести авторитет и влияние на друзей, опять возвращается на «круги своя». Да и как идти вперёд, если нет поддержки? И выполняя предначертанное мужчине – никогда не останавливаться, а только идти, идти или погибнуть, он шёл. Согласно своим убеждениям товарищеского долга, пытаясь сплотить царящий вокруг него хаос разобщённости, шёл опять по кругу. Тому самому кругу, в котором уже прошёл все тяжкие, в котором взял всю вину на себя одного. Тому самому кругу, который привёл его к тюрьме дважды, где уже испытал на себе всю заботливую методику исправления.

Когда Володя решил для себя, что другого пути нет? Не думаю, что в те грустные уединённые вечера, сидя в своей комнате с включённой гирляндой, пытаясь разобраться в себе. Не думаю, что он вообще что-то тогда решал. Ведь решение уйти из жизни было уже принято Небесами в тот день, когда птица билась в окно. И каждый шаг его оставшегося пути был прописан в его трагической роли, которую ему предстояло лишь исполнить, уже не думая и не рассуждая, доверившись тем энергиям, или сущностям, или стрессам, или чувствам, которые хотели бы передать нечто важное для человечества и выбрали моего сына как проводника связи. И он согласился пожертвовать своей жизнью, чтобы исполнить волю этих энергий, или сущностей, или стрессов, или чувств, захваченных в плен человечеством, исполнить их волю во имя любви к спящему человечеству, во имя его пробуждения. А может, мой сын согласился пожертвовать своей жизнью только лишь, чтобы пробудилась я?

43. Наследие света белого

Всё валилось из рук от сгустившихся страхов. В попытке обрести иллюзорное равновесие и в попытке создания такого же иллюзорного домашнего уюта я вечерами усаживалась вязать. Но Володя хорошо подмечал эту искусственность и, проходя мимо в свою комнату, иногда презрительно хмыкал, иногда блуждая мыслями в пространстве, чтобы не обидеть меня, соглашался на мою демонстрацию вязаного изделия, кивая головой в знак выпрашиваемого одобрения. Как-то прошёл мимо и бросил фразу, особо не обращаясь ко мне и даже не задерживаясь:

– Эх, мама, думал, ты меня спасёшь.

Увидев наконец что его мать, потерянная в суете, не понимает происходящего и ничего не может изменить не только в происходящем, но даже в себе, Володя испытывал сильнейшее из разочарований. И я почувствовала, что горько ему видеть меня такой, но не знала, что делать и что сказать. Пока Володя находился в тюрьме, я не обсуждала с ним свои страхи, понимая, что и без меня достаточно у него проблем. Ему, видимо, казалось, что у меня всё как надо, всё по правилам. И вот он увидел правду. Возле него и я её увидела, и всё равно погрязала в бесконечных хозяйских делах, сетовала на нехватку денег и в раздражении пыталась образумить больную свою мать, Володину бабушку, и, чтобы не чувствовать вины, не ленилась в ускорении этого пустого марафона.

Общение явно не ладилось. Попыталась во время общего перекура на балконе вникнуть в суть происходящего с ним, говорить о будущем, про поиск работы. Осознанная его душой моя никчёмность лишала мои слова всякого авторитета, что, видимо, вызывало у сына жалость. И Володя на мои попытки наладить общение и направить его в «нужное русло», как мне казалось, сухо ответил:

– Мам, займись собой.

Он совершено не был расположен посвящать меня в свои душевные переживания и, чтобы не огорчаться от моих постоянно раздражённых взаимоотношений с бабушкой, ушёл «на район». Позже я узнаю, что из дома, где не ладят женщины, мужчина уходит или умирает. Позже я узнаю, что и в тюрьму люди попадают после, а сначала находятся уже в тюрьме у стрессов. Позже я узнаю, что в тюрьму попадают из-за недостатка любви в семье, и если в семье ничего не изменилось за время отсутствия, то правильно было бы и не возвращаться в такую семью. Но всё это осознание придёт позже, а пока Володя сбежал «на район».

И уже не в первый раз, после выхода из тюрьмы, вернулся утром. В этот раз вернулся растерянный, и поделился, как когда-то, только поделился не своими мыслями, а произошедшим.

А произошло следующее: они с Сашкой Гномом обчистили подвал, но Володя забыл там свою куртку. И всё бы ничего, и фиг с ней, с курткой, да только паспорт в кармане. Пришлось вернуться за курткой. Жильцы всполошились к тому времени, обнаружив открытый подвал и узрев убытки, дружно обсуждали инцидент. Володя вошёл во двор в тот момент, когда куртка была в руках у обворованного хозяина, и ясное дело, он не сразу отдал её, обыскав карманы и изъяв паспорт и телефон, разоряясь возмущёнными воплями, эхом, гремящими в тихом дворе, объявил, что пойдёт в милицию.

Ужасаться результатам исправительной колонии или наркотиков по истреблению разума – было уже неуместным, и осталось мне радости, что он поделился со мной ну хоть этим нелицеприятным событием своей жизни, позволив участвовать в ней. Теперь я участвую и спешу на место происшествия. Нашла хозяина подвала, ничего не добилась, кроме позора и его воплей на весь двор многоэтажного дома, выслушала всё, что он думает о моем сыне и таких как он, и побрела к участковому этого района, куда было уже занесено заявление. Участковый не смутился ничуть информацией о том, что сын мой вышел из тюрьмы наркозависимым, ответил цинично, что не надо было ему денег передавать. И, в безжалостном отношении к судьбе моего сына и к моей, отказал в разрешении этого вопроса: дать мне время уладить всё с хозяином и не доводить факт случившегося до регистрации и т. д. Не стоит думать, что отказал по причине того, что мне нечего было предложить, хотя здесь, на Западной Украине, все вопросы решаются именно таким образом. Может, его непримиримость и жестокая глухота говорили о честности его службы, в любом случае, пришлось уйти ни с чем, неся домой сыну известие: «Ничего не порешала». Глядя на Володино измученное лицо и осознавая последствия случившегося, мозг лихорадочно искал выход, и мы придумали версию, что напишем встречное заявление. И в этом сочинении будет дело обстоять таким образом, будто бы Володя, находясь в утреннее время возле дежурной аптеки, которая находилась неподалеку, купил лекарство и нестерпимо захотел по нужде. И, заглянув в ближний двор, увидел открытый подвал. Кто бы мог подумать, что подвал был свежеограблен и по этой причине открыт. И получилась такая вот накладка.

Обговорив мелкие детали, мы с сыном опять в дружбе и идём вместе в отделение выручать его. Идём вместе, так как «группа поддержки» в моём лице очень даже не помешала Володе находиться в гнезде правоохранительных органов, особо чувствительным к тем, кто испытывает вину.

И не один опер прибегал в кабинет, пока Китаец писал такое странное заявление дежурному. И, скорее, выглядело всё это как дача показаний, и всё же в форме заявления, с прошением отдать паспорт, таким вот случаем оказавшийся у правоохранительных органов. Замешкавшись у окна дежурного, выслушали от какого-то здоровяка, заметившего Китайца, громкую обвинительную речь о возможных в будущем преступлениях с угрозами расправы. Я оборвала этот агрессивный поток, сравнив злобного идиота с бульдогом, после чего здоровяк, вцепившись в оскорбление, как ему показалось, принялся было нападать на меня. Я держала оборону, призвав его к порядку в нарушении прав моего сына, заставила замолчать ублюдка. Тональность была выбрана мною тоже немного агрессивной, отчего после окончания разговора, в коридоре, возле окошка дежурного, повисла тишина. В этой тишине мы и покинули с Володей неуютное нашим душам заведение. Оказалось, этот здоровяк и есть тот самый мент Бойко, что недавно обыскивал средь бела дня Володю с товарищем. Тот самый, который избивал моего сына и других задержанных. Володя сказал мне спасибо, что я его «откусала», и, таким образом, наша дружба была восстановлена и мы снова вместе отправились домой под впечатлением.

Паспорт, в конечном итоге, Володе не отдали. Началось затягивание, как обычно, документальных проволочек. Было заведено дело, и паспорт находился у следователя как улика. Следователь по этому нашему делу, Андрий, ссылался на невозможность выдачи паспорта как улики, чванился, непонятно чего ждал или понятно чего, но у меня их не было, вынуждал меня тратить своё время в ожиданиях, пока он освободиться, чтобы ещё раз отказать в выдаче паспорта. Ну, хотя бы отдал телефон. Тоже не сразу. Приходилось объяснять, что это мой рабочий телефон с базой риэлторов и без него, как без рук. И ещё несколько раз приходилось приходить, и ещё несколько раз объяснять. В итоге, тщательно переписав с телефона все серийные номера, какие там бывают, следователь отдал мне мой телефон, перед этим в насмешку удалив эту мою необходимую базу риэлторов, которая накапливалась лет пять. Отсутствие базы обнаружилось только дома. Сам телефон был древним кнопочным «самсунгом» чёрного цвета. Ценности не представлял из себя, но был необходим для связи с сыном и сыну с внешним миром, пока не предвиделась возможность приобрести какой-либо посовременнее.

Паспорт нужен был для стационарного лечения от зависимости в психиатрической больнице, куда я направилась всё разузнать, без Володиного согласия и без моего доклада о своих намерениях. Пока дожидалась своей очереди на приём к главному врачу наркологического отделения, наблюдала такую картину. Очередь сильно напоминала ту самую, которая в сизо. Так же стояли родственники страждущих, ожидающих свидания. Так же все были с пакетами – передачами. Все те же изгои того же общества, называющего себя человечеством. В эту ожидающую толпу ворвались двое урковатого вида. Как струя порывистого ветра в этом угрюмом строе, они шумно требовали положить их в стационар немедленно. Всё это сопровождалось шутками типа чёрного юмора с очевидным знанием, что там за стенами. И было в этих шутках что-то такое, что наводило на размышление об истинной потребности такого неуемного желания излечиться. Похоже, остряки вляпались, и им не терпелось укрыться от возмездия, и вроде как не впервой.

Договориться об анонимном лечении не получилось с самим Володей, ему невыносима была только мысль об изоляции даже из благих намерений. Ну, может, и к лучшему, подумалось тогда, вспомнилось, как раскрылась анонимность моего пребывания в этой больнице, правда, в психиатрическом отделении. Накануне того самого обследования иридодиагностки, в кабинете школьного психолога, куда направила нас классная Володи как неугодного её взору. Вспомнилось, как, перепуганная донельзя, родная мать, Володина бабушка, запроторила меня в психушку, не понимая моего странного состояния, в котором я находилась под впечатлением начавшихся видений. Мама через свою известную подругу-врача договорилась с заведующей тогда психиатрическим отделением, естественно, анонимно, и за благодарность, подержать, подлечить, вправить мозги. Находясь там, я познакомилась с одной психической, которая уже пребывала в этом заведении месяца два будучи гражданкой России. Психическая посоветовала не принимать мне таблеток и, точно как в фильме «Гнездо кукушки», показала мне спичечный коробок, заполненный этими разноцветными таблетками, которые втайне выплёвывала и складывала в этот коробок, уже после показательного для врача покладения таблеток в рот. Её положение было отчаянно-безысходным. Попала она в больницу из рук милиции, находясь в неадекватном состоянии, а вот выйти на волю могла бы только после хлопот родственников, которые находились далеко в Казани, да и, возможно, и вовсе их не было. И я после отбывания в этом бездарно-уродливом лазарете направилась в Российское посольство заявить о беззаконии. Всё хорошо закончилось, психическую выпустили, правда не сразу, и, правда, после лечения она стала называть себя другим именем, но выпустили. Только вот посол, во время второго моего визита, глядя мне в глаза, как бы изучая мою реакцию или теперь, скорее, адекватность, проболтался мне, что меня там, в психиатрическом отделении, выдали и всё он про меня знает, и кто мой лечащий, и что я вроде и сама как бы «ку-ку». Смущения не показав, добавила, что поэтому-то и знаю, что там находилась и наблюдала своими глазами.

Вспомнив об этой «анонимности», которая была оплачена, не настаивала на добровольной Володиной изоляции, чтобы не пожалеть о последствиях.

44. «Чую с гибелленным восторгом…»

События развивались быстро, и количество стрессов прибавлялось в соответствии со скоростью поступления событий. Мысль «что делать дальше?» не успевала проникнуть, а если и успевала, то сметалась другой, более насущной мыслью – «что делать теперь?»

На «теперь» сваливалось много. Происшествие повысило популярность Володи, и сам он как-то оживился. Не то чтобы вышел из депрессии, только стал более стремительным в «движении по кругу». Будто ускорение воронки, в которую его затягивало, набирало обороты в связи с уменьшением пространства. И каждое его движение, уже расписанное в «книге Судьбы», теперь выполнялось легко и с меньшим количеством перерывов. Трудно даже представить физическую выносливость его организма. Под воздействием «чудодейственных» средств Володя находился без сна до десяти суток и в последние дни таких марш-бросков просто излучал разрушительную энергию. Первым сгорел компьютер, следом монитор, затем телевизор, который находился в моей комнате будучи почти неиспользованным, потом «стиралка», словом, все электроприборы в доме, кроме бабулиного телевизора. Возле самого Володи сгущалась некая энергия, не дававшая спать ему и сотрясавшая мою душу смертным страхом ужаса, ужаса, который, я знаю теперь, испытывают все члены семьи наркозависимого, называя эту энергию стыдом.

Когда организм валился с ног, Володя пытался заснуть на короткое время, потому как через это короткое время его возвращали в сознание мучительные судороги и зубная боль. И опять начиналось всё сначала, и всё сызнова, и всё быстрее.

В который раз с пробуждением наблюдаю, что сынок куда-то как всегда спешит, а ведь вечером сгорел комп и Володя сказал, что поможет отнести в ремонт. Пытаюсь напомнить, но Володя выскакивает уже в подъезд и что-то отвечает типа: «Вернусь и отнесу». Смотрю обреченно, как всё разваливается на глазах, понимаю, что прийти может и вечером или даже завтра, упаковываю компьютер в сумку и волоку в ремонт. Возвращаюсь домой, Володя меня ждёт, и грустно так выписывает:

– Мам, я же сказал, что отнесу, ты что, из вредности сама тащила?

Говорю, что завтра надо забрать. Представляя его бессонную усталость, добавляю, что ремонтная мастерская рядом с остановкой и мне нетрудно до остановки компьютер поднести, а вот встретить меня здесь не помешало бы.

– Скажешь время, и я подойду.

На завтра усаживаюсь в маршрутку с отремонтированным на занятые деньги компьютером, набираю по телефону Володю и сообщаю о прибытии минут через двадцать.

Еду и думаю: «Несколько суток не спит, счёт времени потерял, не поймёт, когда двадцать минут пройдут». Выхожу и вижу, спешит мой сынок с Серёгой, без друзей никуда. Подхватил сумку, идём все вместе, так хорошо, на душе тепло, вот оно счастье и гордость за сына. Сказал, что встретит, и слово его чего-то стоит, даже в этом хаосе дурманящего тумана и бессонницы. Принёс, подключили, посидели возле компьютера, поговорили, перекусили и снова на улицу в спешке. Что за неприятное чувство который раз ловлю в себе? Только Володя за дверь, как бы лучше и не ходил никуда, никак насмотреться на него не могу, наслушаться голоса его.

А теперь ночь и его нет ещё, но надо заснуть, на завтра силы нужны, тяжело засыпаю. И просыпаюсь от взрыва в голове. Странный какой-то знак. Идут какие-то, никак не пойму, что они означают, ну, немного разбирать начала, сопоставлять, а тут небывалый какой-то, но знакомый, как будто уже слышала или даже видела. Пока обдумывала, решила: Володю наберу, узнаю, может, у него чего. Так и есть. Говорю про взрыв, а он мне:

– Да, мамуль, есть такое дело, только поздно предупредила. Сижу в подвале, и сбежать никак, окружили все выходы хозяева, милицию вызвали, там и встретимся. Постарайся хоть таблетку неогабина купить, правда он в определённой аптеке продается, для меня это важно, ломка начинается.

Еле утра дождалась, прикупила чего-то пожевать Володе, нашла аптеку эту, где без рецепта из-под полы за две цены, да хоть так, всё лучше, чем без помощи, и в «седьмой рейх». «Седьмой рейх» поменял адрес совсем недавно, второго февраля, именно в тот день, когда к следователю пришли с встречным заявлением, чтобы забрать паспорт, чтобы заняться лечением. И пока тянул следователь с паспортом, который так и не отдал, Володя отказался ложиться в больницу, сделал запись в дневнике, записав целью жизни: стать Буддой. После чего кинулся в объятия друзей помогать им начать мыслить и жить по-новому, для чего пришлось собирать их с самого дна жизни и завоёвывать сызнова авторитет старыми способами, и вот попал снова в отделение, будучи уличённым, как обычно, в ограблении подвала.

Встретили нас тепло, как умели. Следователь по этому делу – молодая женщина, Людмилой зовут. Симпатичная, обматерила Володю, наверное, так её научили в институте. Я сделала ей замечание, больше матов мы не слышали. Злорадство Андрия, следователя по предыдущему вопросу, не уместилось в собственном кабинете, и он вышел в коридор, вынося его на всеуслышание и угрожая расправой, так как выяснилось то, что он и подозревал, и крыть нам теперь нечем, и попался мой сын с поличным. Словом, рад был чрезвычайно встрече и надеялся, возможно, на наше повешение или растерзание дикими зверями, среди которых он и сам бы с удовольствием поучаствовал.

Новые порядки в системе. Теперь у нас, как в американских фильмах. Задержанный направляется в сизо ненадолго и предстает перед предварительным судом.

Сизо № 19 закрыли, расформировали и перенесли в пригород, в село Пустомыты, куда и отправляют моего Володю. Сопровождают два опера, в глазах человечность, при них передала еду и таблетку, объяснив тюремной зависимостью, чтобы ломка не началась в сизо. Позже просочилось, что один из оперов бывал в зоне АТО[5]5
  Имеется в виду так называемая «Антитеррористическая операция» (АТО) Вооруженных Сил Украины в Донбассе. – Прим. автора


[Закрыть] и насмотрелся на многое. То-то в нём сердечность чувствовалась.

И сидит мой сынок взаперти в сизо неделю, пока я бегаю к новому следователю, пытаясь хоть что-то предпринять. Людмила, не смотря на мои нападки против матерщины в адрес сына, вроде как с пониманием отнеслась, не обозлилась, и уже переговорила с потерпевшими. Претензий от них не будет, вещи на месте, только замок сломан. Люди они нормальные, так что, может, и обойдётся. С тем и сидим под кабинетом судьи через несколько дней, когда привезли Володю. К судье зашли с Володей и два опера, те самые, что сопровождали в сизо, которые, надо полагать, его и задерживали на месте преступления, и с ними следователь по нашему делу Людмила. Меня с бабушкой попросили подождать за дверью. Было слышно, как следователь объясняла происходящее и просила вместе с операми смягчить судью рассмотрение нахождения арестованного в сизо и заменить таковое задержание до суда домашним арестом, на что судья, понятное дело, очень возражал, и всё же, под нажимом троих, дал добро.

И мы, своей маленькой семьёй, все вместе идём домой, откуда теперь моему сыну категорически запрещёно выходить. Ну, разве к врачам или в школу, с предупреждением следователя по телефону в виде смс. И по дороге домой рассказывает мне мой сын, как выдержал он эти пять дней, как насмотрелся он на одного «избитого в мясо ментами хлопца» и как мог поддерживал его, только вот не уверен, что скоро поправится тот избитый, он духом упал сильно, и поднять дух не удалось.

Володя дома и согласен с моими намерениями лечиться от зависимости. И ещё, не зная о том, что лечение наркомана лишь приближает его смерть, я продолжаю искать выход из дурмана, не видя истины, под тяжёлой догмой бесчувственного общества, пребывая и сама в этой бесчувственной уверенности, что поведение Володи связано именно с «употреблением».

И вот я ожидаю у кабинета врача в областном наркологическом диспансере. Возле меня ещё двое. Один посолидней, может, и за сорок, спокойно сидит на стуле, а другой худой и бледный, чуть постарше Володи, ходит, мечется, издёрганный. Пока ждали, разговорились. Я вопросы начала задавать, а они, эти двое, с удовольствием консультировали. В результате краткого обзора жизни стоящих на учёте выяснилось одно, что сняться с этого учёта практически невозможно, хотя и имеется единичный случай. Какой-то парень на протяжении пяти лет каждый месяц анализы сдавал, тесты и таки освободился от опеки. Дальше о его жизни не известно.

Что-то, должно быть, и стало полегче с введением программы помощи таким бедолагам. Но они, бедолаги, не очень в этом уверены. Тем, кто записываются в эту программу, фактически сдав себя на исследование, выдают желанные таблетки, но в малых дозах, что растягивает процесс рабской зависимости ценой пожизненного клише, расширяя круг наблюдателей этой зависимости, что, понятное дело, никоим образом не способствует выздоровлению. В разговоре с моими этими двумя «консультантами» каким-то образом угадывался знакомый отпечаток. Как в разговоре с образованным человеком ты почему-то знаешь, что у него есть образование, так и тут слышалось специфическое образование, которым наделяет человека тюрьма. Эти особые выражения, по которым они узнавали друг друга, или едва уловимые жесты, и я их тоже теперь узнаю, и, похоже, и они меня чужой не считали. Вдобавок, поделившись своим, узнала от них, что судье-то как раз про зависимость не надо рассказывать, плевать ему будет, что в тюрьме что-то не так, а вот ещё прилепит вашему сыну статью за употребление. На этом моменте оба консультанта объединились, несмотря на различие в «мастях», закивали утвердительно головами, и поняла я, что нет никакого оправдания моему сыну перед окостенелым взглядом правосудия, и что надеяться на благополучный исход или выход можно только на Господа Бога.