Текст книги "Приключения Китайца"

19. Ремонт

Квартира наша давно нуждалась в ремонте. У Володи был небольшой опыт, главное, руки росли откуда надо, и мы решили своими силами отремонтировать для начала Володину комнату. Съездили в «Эпицентр» (специальный магазин), прикупили инструмент, необходимые стройматериалы. Пережили протест бабушки с дедушкой, которым казалось, что ремонт – это только для профессионалов. В итоге, укрепив позиции, добившись согласия ремонта исключительно Володиной комнаты, приступили. Вынесли мебель, ободрали обои, отмыли стены и потолок. Штукатурка у окна, не выдержав испытания временем, местами отвалилась сама по себе. Володя аккуратно расчистил и отбил более крепкие куски, для начала, под вдохновением разошёлся и отбил начисто всю штукатурку со всей стены у окна. Пару дней выносил строительный мусор, работа кипела. На данном этапе красота ремонта вырисовывалась не в нашу пользу. Вся стена у окна зияла стройной кладкой кирпичей. Размытые стены и потолок, скопище вещей в проходной комнате наводили на престарелых родителей нескрываемое раздражение. Вдобавок – моё всецелое поглощение ремонтом, из-за чего на работу я не выходила, и с этим фактом особенно не могли смириться родители, проработавшие всю жизнь «от звонка – до звонка» до самой пенсии и дольше, насколько позволяли силы и здоровье. Всё это вызывало в их душах постоянные попрёки, а они, скапливаясь, в свою очередь переходили в мелкие конфликты. Всё это, вместе взятое, затягивало наш с Вовкой энтузиазм пеленой каторжного труда. Володе всё тяжелей становилось выносить создавшуюся атмосферу, и при любой возможности он выскакивал из дому пообщаться с товарищами, зарядиться энергией жизнедеятельности. Три дня, а может, четыре или пять на всех смотрела кладка кирпичей из распахнутых дверей, накаляя обстановку. Володя обдумывал дизайн и решил оставить кирпичи, если не все, то фрагментами, для создания особого уюта, в стиле львовских баров, где часто можно встретить обнаженные кирпичи, правда, старинные, австрийские, надышавшиеся историей. Находясь между недовольством родителей и творческими раздумьями о дизайне моего сына, я неосторожно, отчасти для сглаживания конфликта, заштукатурила эту роковую стену у окна. Родители радовались, стройка сдвинулась с места, и хорошо, что новая, крепкая штукатурка. Однако Володя, застав меня за работой, вскипел от неуважения к его идеям. Высказал возмущённо о потере интереса к стандартному видению красоты, побубонил немного и замкнулся в себе.

Возможно, эта стена и была краеугольным камнем конфликта поколений. И я, не понимая последствий, приняла сторону «старых мехов», даже не почувствовав, как тем самым обрывала тонкую нить самостоятельного творчества. Того самого творчества, так необходимого для духа. Особенно для духа, нашедшего эту нить в самой тюрьме. И разве можно противостоять духовному насилию, исходящему от матери? Обосновала свои действия дурновкусием кирпичиков и закрыла тему. Володя мне не перечил, смирился, только делал работу теперь без огонька. В слепоте своей я не заметила, что огонёк этот отобрала у него сама.

Разделили территорию, мне достался потолок. Долго шпаклевали, выравнивали. Последний этап перед покраской – затирка, продвигался медленно у меня. Свой объём Володя закончил и, глядя на мои муки под потолком, предложил:

– Мам, есть идея, давай я покажу, как можно быстро и качественно затереть тебе потолок.

Взяв шлифовальный диск и закрепив его на дрель, Володя вылез наверх маленькой стремянки, приложил дрель к потолку и включил. В одно мгновение пространство комнаты наполнилось белой пудрой, и ворвалась сказочная метель, вредная для дыхания.

В этой белой мгле мы не видели даже друг друга, не то что неровности потолка. Вовка не сдавался и комментировал:

– Сама идея неплохая, просто над ней надо поработать.

Пыль улеглась, мы в белом, на потолке красуются вдавленные в штукатурку отпечатки окружностей, похожие на следы посадки инопланетного корабля. Пришлось этот участок заново шпаклевать, и всё же настроение поднималось, ремонт подходил к завершению. Стены выкрашены в жёлто-оранжевый. Немного ярковат, но жизнеутверждающе. Потолок белый с розеткой под люстру, отделан белыми багетами, как у нас называют потолочные карнизы. Старый паркет отциклёван мастерами и покрыт лаком. Ремонт Володиной комнаты закончен. Свежо, чисто, радостно. Все по очереди заглядывают, любуются, даже соседей пригласили полюбоваться. Потом ещё одних. Гордились с Вовкой. Дед хвалил, радовался. Бабушка милостиво позволила нам и в её комнате ремонт делать, глядя на эффект. Сразу начать не получалось из-за отсутствия денежных накоплений. Ремонт растянулся во времени надолго, как обычно у многих людей. Когда появился шкаф и на полу расстелили не старый ещё ковёр, комната выглядела совершенством уюта. Пришли друзья-товарищи: посидеть, поговорить, послушать музыку, и восторгались. Вдобавок Володя показал сделанные собственными руками иконы, да так разохотился и вдохновился, что тут же решил продолжить это занятие. Дождался, когда все разошлись, разложил на столе картонки, репродукции, кучку разных гвоздиков, шило и клей. Уединился. Через какое-то время слышу разговор и смех. Думала, по телефону общается. Что-то странное было в разговоре, и я уже слышала эти интонации. Догадки вынудили меня постучать в его комнату. Ответ прозвучал какой-то невнятный, что меня насторожило, и я открыла двери. Мой сын сидел за столом, лицом уткнувшись в полиэтиленовый кулек, руками плотно прижимая края. Он дышал ядовитыми испарениями клея.

Вспомнилось происшествие, когда Володю привёл домой с дачи одноклассник Игорь, и стало очевидным, увы, не плодов они поели. То же безумие, только в этот раз Вова, придя в себя, грубил мне, злился, что зашла в комнату и увидела то, что не должна была видеть. Новое развлечение Володя принёс из тюрьмы. Исправительная колония давала о себе знать. Не каждому под силу вытащить это из себя.

Володя объяснять ничего не стал, видимо, не считая нужным, ни на следующий день, ни после. Предпочитая больше времени проводить с друзьями в своей комнате с ремонтом.

20. Метастазы

Безотчётно росли мои злость на сына и недовольство. Милые шутки при общении, помогавшие мириться с недостатками друг друга, создававшие радость бытия и бодрость духа, теперь превратились в язвительные и горькие колкости. Особо не задумываясь о причинах и следствиях, находясь в обывательском убеждении о распущенности сыночка, не понимая своего влияния, я наполняла его мир горечью и разочарованием. В своем эгоизме, поддерживаемая родителями, а может, наоборот, продолжая развивать их эгоизм, но уже в себе, я не искала выхода, а просто требовала, как требовали и с меня, как требовали и с моих родителей их родители, и с их родителей так же требовали, и так далее, словом, как заведено в семьях. Какие-то загадочные советы типа «подобрать ключик» не укладывались в наше общение с ним. Володя был всегда открыт для меня и если замыкался, то только для того, чтобы вызвать мой интерес. И сейчас только понимаю, как ранили мои упрёки его душу, которую мой сынок всегда держал распахнутою для меня. И сейчас только понимаю, что в детстве начал красть, чтобы привлечь моё внимание. И нужны были беседы, беседы, беседы. А отказавшись от мужа и взвалив на себя роль добытчика, я всё дальше уходила от главного предназначения своего материнства. И всегда спешила на поводу у растущих стрессов, а их становилось всё больше, и я не заметила, как они, эти стрессы, уже управляли моей жизнью и давно взялись управлять жизнью моего ребёнка. Во всяком случае, мозг, воспитанный на догмах, твердил и применял эти догмы к новой, неизвестной ситуации в страхе и злобе. И вместо того чтобы помочь и научить своё дитя выживанию в материальном мире, я, подчиняясь стрессам, указывала, где надо было рассказывать, и спрашивала с него то, за что отвечать должна была сама. И даже однажды, забывшись в гневе, начала кричать на своего Володю, когда в очередной раз увидела его красные глаза. Он стоял передо мной такой беззащитный под воздействием паров, такой безвольный и угнетённый, а я кричала и жестоко, в непонимании своём, обвиняла и стыдила. Эта ужасная сцена эхом разносилась в полупустой комнате, от чего звенело в ушах. Мой бедный сын обречённо посмотрел на меня и тихо спросил:

– Мама, ты что, хочешь, чтобы я умер?

Не понимая и не спрашивая, к чему этот вопрос, пребывая в уверенности, что его состояние сопровождается помутнением подобно алкогольному, я бесчувственно убеждённо ответила:

– Да.

В наступившей тишине, внутри себя, начала даже оправдывать сказанное, привлекая на свою сторону гордыню, для удержания позиций правоты. Позже я сожалела, но так и не извинилась.

Володя, спасая своё мужское «Я», из противоречия мне, согласно ещё одному тайному закону природы, после этого случая стал приводить друзей в свою комнату, не спрашивая моего разрешения. Так как квартира была в состоянии ремонта, Володя с товарищами курили на кухне. А если я или родители пытались выразить своё недовольство, то и вовсе закрывался в своей комнате с новым ремонтом, где и продолжал курить с товарищами. Громко слушал рэп, нарушая благочинный покой престарелых родителей. И твёрдо защищал свои позиции, проносясь мимо теперь уже вечно раздражённых бабушки с дедушкой, не реагируя, как бы пролетая над раздражением. По доброте своего сердца никому не грубил, но обставил всё таким образом, чтобы стало ясно всем: он спрашивать не будет, что можно и чего нельзя; и с ним надо считаться. На меня Володя долго не мог сердиться, как, впрочем, ни на кого, и возвращаясь с улицы, только открыв двери, первым делом спрашивал:

– Мама дома?

Он любил, когда мы вместе под одной крышей. И даже влетая с компаниями товарищей, с которыми он тотчас же закрывался в своей комнате, Володя всё равно неизменно уточнял, дома ли я, ведь он мой сын и мы радуемся в душе, когда вместе.

Иногда звонила классная руководительница, Катерина Ивановна, приглашала просто поговорить. Всегда мягкая, добрая, сетовала на Володины редкие посещения, тут же его и оправдывая, исходя из опыта. И в который раз повторяла, что требуют с нее, требовала и от Володи через меня. После чего Володя нехотя шёл на уроки, не всегда выдерживая все, по-прежнему любил английский, где он мог блеснуть. Восхищался слепым учителем истории и без насилия над собой посещал его уроки. Ближе к лету Катерина Ивановна уже не сетовала, а только звонила предупредить о контрольной по какому-либо предмету. «А если что запущено, и это естественно, – добавляла она, – то ему помогут, в крайнем случае, спишет у кого-нибудь», главное, сдать для отчётности и явиться на экзамены, чтобы Володю перевели в следующий завершающий класс.

Володя пытался найти работу, даже пару раз получилось подработать на стройке за копейки, гордился, что пригодились его умения. Томился от невозможности реализовать эти свои умения ещё где-нибудь.

Моя злость поглотилась жалостью и бессознательным чувством вины, и все эти чувства вместе со стыдом и страхом беспомощности пытались спрятаться в работе. А когда наступало время денежных вливаний, тут же оживал ремонт, Володя моментально воспарял трудовой занятостью, заражал всех вокруг, и казались чувства эти или стрессы, недавно пережитые, надуманными и несуществующими.

На следующем этапе ремонта вынесли мебель из спальни родителей в большую проходную комнату. Володя отгородил вынесенным шкафом кровати, поставив его не у стены, а почти посреди комнаты, тем самым создав иллюзию отгороженной спальни с телевизором. Решили сделать новый вход в комнату родителей из маленького коридорчика перед входом в Володину комнату, где ещё находилась дверь в кладовую, а бывший проём дверей замуровать, что придало бы большего совершенства архитектуре «хрущевок», а именно совершенство комнате-распашонке. Володя тут же принялся за работу со своей неуёмной энергией и не отошёл, пока не выдолбил новый дверной проём. Вынес строительный мусор. И уже вечером представлял розыгрыш, поочерёдно выходя то из дверей, то из свежевыбитого проёма, при этом изображая рассеянного из-за количества дверей человека: «Ой, не туда пошёл, мне ж не сюда». Дед, отвлёкшись от телевизора, бурчал: «Не мешай», но с улыбкой. Бабушка просила не пугать кошку-Баську, якобы та и так не понимает, что происходит. Но Баська явно понимала больше, чем думали о ней, и даже прошлась по новому маршруту из любопытства, после того, когда Володе надоело самому его представление.

На другой день Володя обстоятельно снял двери, выбил косяки, вынес всё на мусорку и заложил до вечера старый проём. Все хвалили его и его работу, работа была сделана аккуратно, старательно, и Володя, не протестуя в этот раз, принял похвалу.

Надо было дождаться высыхания, и было досадно, что Вовка принципиально не перехватывает инициативу и стремится «зависать» с товарищами. Опять ближе к вечеру собралась компания в его комнате, слушали рэп, подождали, когда освободилась кухня, и все переместились туда. Что-то мне понадобилось в кухне, и я застала их небольшой коллектив за странным занятием. Ребята обложились спичками и дружно счищали серные головки в посудину. И снова уносились в комнату. Из-под закрытой двери разносился едкий удушливый запах серы или кислоты. Что-то там варилось или смешивалось, а варилось на кухне. Тюрьма расширила Володин кругозор в химических средствах и притягивала новых товарищей, ранее не бывавших в нашем доме. В этот раз «новых» было двое. По виду этих двоих, или скорее по их «взгляду», угадывалось, что знания про тюрьму имеются не понаслышке. Оба были худы, старше Володи, с бледными измождёнными лицами, с затравленными взглядами, по которым я уже научилась узнавать отсидевших. Одного звали Игора, другого Тарас, третьим с ними пришёл одноклассник Игорь из 110-й, который, казалось, отделился, обособился и влился в свою семью. Видно, не сложилось, немногие семьи способны с любовью принять преступившего и с этим считаться. Он похудел, хоть и раньше был худ. Щёки ввалились, вокруг глаз тёмные круги. Рассказал, что дома всё хорошо. Пожаловался на больной желудок. И подробно начал рассказывать, что съел и где после кольнуло, как часто делают старики. Хотя, может, его специально приставили поболтать со мной, чтобы я не вошла в комнату и не увидела, как они вводят в свои вены сваренное зелье. Я и не увидела, и только спустя некоторое время, когда Володя, мучаясь от боли, не мог заснуть, обратился ко мне за помощью найти какую-либо мазь или ещё что-нибудь и показал руку с напухшими венами, которые на ощупь были тверды. В мышечной впадине лимфоузел был нереально огромен, с куриное яйцо размером, и тоже твёрд. Вызывать «скорую помощь» Володя категорически отказался, мотивируя, что сразу поставят на учёт. Всю ночь в мучениях мы поочерёдно мазали руку, вены, прикладывали магниты, компрессы. Боль то стихала, то возвращалась, к утру стало немного легче и можно было поспать. Сообщил, что этой химией уже пользовался, так сказать, тюремный рецепт. Похоже, в избытке накопилось или плохо профильтровалось. И, видя моё потерянное лицо, успокоил, чтобы я не переживала, он спрыгнет, только вот временно перейдёт на колеса, чтоб облегчить ломку.

21. Заложники скользкого пути

Не каждому доводилось наблюдать, что происходит с морской свинкой, если её держать с детства в трёхлитровой банке. По стечению обстоятельств мне довелось стать свидетелем такого «гуманизма». Незадолго до Володиного освобождения я пригласила мастеров по ремонту на объект по работе. Зашла к ним домой «на каву», как принято во Львове. Молодые мастер и его жена хотели похвастать, наконец-таки, законченным ремонтом в своей квартире, разными инновациями типа короеда на стенах и изгибами гипсокартона на подвесных потолках с подсветкой. Их маленькие дети тоже хотели произвести на меня впечатление и принесли банку с морской свинкой необыкновенной красоты. Свинка была ярко-рыжая, с пышным ирокезом, рассыпающимся в разные стороны, с выразительными чёрными блестящими глазками. Очень умилительная и поразительно напоминавшая Альфа из комедийного сериала «Пришельцы». Дети бесцеремонно вытащили спящую животинку, сунули мне в руки, чтобы не скучала, и убежали по своим неотложным делам. Жена мастера, умиляясь моим восторгам свинкиной красоты, скромно предложила забрать зверушку, пока дети не видят. Ей жалко было «тварынку», так как дети ещё малы и кроме как потискать, не знают других игр. Переживала, что дети и задушить могут в игре, и сама свинка, как попала в банку, будучи маленькой, так год уж там и живёт. Я согласилась, что жизнь у свинки никудышная, и унесла маленькое животное домой из ещё одних добрых побуждений. Когда Володя исчез надолго из дома, некому было играть вечерами с кошкой-Баськой. Грустная Баська вечерами сидела на подоконнике в Вовкиной комнате, долго смотрела на проезжающие машины за окном, закрывала глаза, уходила в себя на некоторое время, после опять открывала и смотрела, и никаких других забав, и так день за днём. Такое её поведение наводило на мысль, что не только мне тоскливо и одиноко без сына. И свинка оказалась у нас в доме в качестве товарища кошки. Для свинки был отведён угол комнаты, отгорожен невысокой перегородкой, сделан светонепроницаемый шалашик – новый дом вместо банки. И пока она обживалась несколько дней, Баська не сводила глаз с нового жильца, выказывала полнейшее дружелюбие и уважение и не прочь была познакомиться. Нюхала мордочку безбоязненной свинки, и та в ответ обнюхивала Баськину мордочку. После обмена любезностями свинка ела, уже не прячась, и уходила в свой новый дом наводить там порядки. Баська, как существо деликатное, терпеливо ждала, когда же свинка опять появится и проявит признаки дружелюбия. Свинка появлялась, ела и уходила в дом. Баська, наверное, с неделю ожидала новых встреч, однако свинка была невозмутимо равнодушна и не заинтересована ни в новом товарище, ни в новом мире своей судьбы. Вскоре Баська вернулась на забытый подоконник к прежнему грустному созерцанию мира из окна, а бедная свинка продолжала единственное выученное движение своей непростой жизни заключённого: она, как всегда, только ела и пряталась в домик, не проявляя к иной, новой обстановке никакого интереса. Пришлось пристроить её в живой уголок ближайшей школы.

Наверное, не просто так выпадает людям увидеть нечто особенное, и лично мне выпало обратить внимание на несчастное, сформированное ограниченным пространством банки познание мира бедного животного. Теперь я думаю об этом. Но в то время заботы о существовании в своей спешке вытесняли любые наблюдения, не относящиеся к материальным потребностям. Сознание того, что нет государственных адаптационных программ для людей, проведших долгие годы в особом ограниченном пространстве, появилось много позже. А пока государство осудило неправильное воспитание моего сына и взялось его наказать с лицемерной целью исправления. Поместило в исправительную колонию на долгое время, там направив, по своему усмотрению, формирующееся сознание, искорёжив тем самым ещё дополнительно, вернуло моего сына в лоно семьи, где таился корень зла. Дополнительно закрепив его бытие еженедельным надзором, чтобы всем была видна забота государства.

Громогласно и документально объявив моему сыну об отбытии наказания и предоставив ему свободу, государство, тем не менее, ввело массу ограничений такой свободы, фактически затруднив и без того трудное выживание. Прежние препятствия на пути наказанного привели его за решётку, где, по-видимому, должно происходить разъяснение неправильности видения, неправильности поступков. После длительной изоляции в дисциплинарном труде человек, надо полагать, искупил содеянное зло и должен вернуться в общество. Однако, похоже, государство не доверяет собственной выбранной методе наказания и наполняет жизнь освободившегося новыми препятствиями, о которых простой обыватель не знает, не вникает, да и зачем это нужно, когда своих забот полно, доверимся государству. Государство приготовилось к встрече, или правильнее – обезопасило себя от встречи. Во всех учреждениях, заводах, фирмах, организациях в бланке анкеты при поступлении нужно в обязательном порядке прописать об этом твоём прошлом словом «судим». Интересно, хоть кто-нибудь рискнёт взять на работу человека с такой меткой? Может, гуманнее было бы сразу расстреливать отсидевших? Так нет же, мы – государство, выбираем путь милосердия, милостиво предоставляя отсидевшему свободу выбора с пожизненным клише, а дальше всё в руках Господа и добрых самаритян, в смысле, да сдохни ты, наконец. Одним словом, помыкался Володя в поисках работы, да и сник.

Ремонт в очередной раз приостановился, средства закончились, в моей маклерской работе опять возникли перебои. Обучение в школе для Володи, к сожалению, становилось формальностью, и мы решили искать работу вместе. Попали на трёхдневные оплачиваемые курсы вязки кабелей для немецких машин. Заполнили анкеты, скрыли судимость и в назначенное время ранним утром прибыли к вокзалу, где нас ждал специальный автобус. Нас повезли в Стрый на фабрику фирмы «Леони», которая существовала там уже пять лет. Днём нас кормили обедом в общей столовой с работниками фабрики. Целый рабочий день, вернее три рабочих дня нам рассказывали, показывали, устраивали тесты. Нас водили в комнаты, оборудованные под классы, где на всех дверях были надписи на немецком языке, фирма-то немецкая. Постепенно объясняли требования немецкой дисциплины, в системе которой за восьмичасовой рабочий день ты имел право на один десятиминутный перекур и получасовой обед. Практические занятия проводились в огромном помещении самой фабрики, где вовсю кипела работа. Пустующий конвейер предназначался для учеников. Наш куратор показала несложные операции, как скручивать проводки, из которых состоял кабель. Крепить клеммы к этим проводкам, как проводить обмотку изолентой, надевать кембрики и прочее. Разделили всех обучаемых на группы и предоставили возможность приступить. Консультант объяснял, к примеру, что на данные два проводка щипцы надо накладывать снизу, так как каждое движение занимает определённое количество секунд. И просчитано каждое движение, и создан единый ритм по максимальному использованию рабочего времени. Мы выполняли все эти операции пока на невключённом конвейере. Задержка любого из группы при выполнении своей операции автоматически не давала выполнить свою операцию следующему участнику при движении конвейера. И, таким образом, развешенные на конвейере кабели, дойдя до последнего участника, должны быть полностью готовы. К концу дня на группу полагалось изготовить 150 штук кабелей абсолютного качества. Только за качественные кабели насчитывалась обещанная зарплата. И если нет в конце дня этой нормы, то вся группа облагалась штрафом. Всю работу проверяли контролёры качества, правда уже в отсутствии рабочих-изготовителей. Затем нас ознакомили с системой штрафов. Оплата часа рабочего времени составляла на то время семь гривен. За лишний перекур, за разговор по мобильному, за то, что присел во время рабочего дня на бордюр или непонятно куда, так как стульев там не было, также полагался штраф в размере десяти гривен по каждому случаю. То есть на три гривны больше, чем платили за час труда. На заключительном, закрепительном информационном собрании прозвучала фраза, вызывавшая сочувствие к владельцу фабрики, особенно на фоне месячной зарплаты робота, в смысле, работника. Час простоя нерадивого робота, в смысле, работника, обходился бедолаге-владельцу в тридцать пять евро. За эти три дня люди были так измучены ещё и трёхчасовой дорогой, что согласны были на всё, но только не сегодня.

Мы сели в автобус, возивший нас во Львов, с не очень радужной перспективой. Я отметила, что всё это напоминает тюрьму. Володя пошутил, что в тюрьме лучше. Я улыбнулась, Володя добавил: «Гораздо», – и тоже улыбнулся.

По приезду сразу завалились спать, как и в предыдущие два дня. Ещё не поняли от усталости, не покинувшей нас за ночь сна, что не пойдём на эту работу, и по инерции с утра продолжали выполнять последующие инструкции. С утра необходимо было обойти всех врачей для медицинской карты. Сделать за день это невозможно в нашей поликлинике, о чём немцы даже не догадываются. Хотя участковый терапевт вам сделает такую карту за час или полчаса, но фиксированная сумма услуги для потенциального работяги фабрики составит его два рабочих дня. Я нагло заплатила половину, пообещав вторую по получении зарплаты ввиду отсутствия средств, что немало расстроило терапевта. И понесла медицинские карты домой, пребывая в своём эгоизме. Напрочь забыв подумать о дочери терапевта, которая, должно быть, учится в медицинском. А это весьма недёшево, как и обучение на юридическом, о чём мне уже докладывали.

Мы с Володей получили свидетельства об окончании курсов, оставалось ждать неопределённое время открытия филиалов «Леони» во Львове. В Стрый на работу ездить мы отказались. И Володе пришлось продолжить унылое посещение школы, уже без всякой надежды на нахождение другой работы. Даже приходить в школу становилось для него тяжёлой повинностью, грусть не сходила с его лица. Пожалуй, только встречи с товарищами и радовали его сердце. Поздней весной-таки открыли филиал «Леони» в помещении бывшей обувной фабрики «Прогрэсс». И ещё один чуть позже, на территории бывшего Прикарпатского военного округа в помещении завода «Микроприбор», проданного или любезно предоставленного в аренду немцам для экономически выгодной эксплуатации украинского населения, в смысле, для предоставления рабочих мест украинскому населению. К этому времени у меня уже была постоянная работа в бутике. Душа не лежала совершенно к угрюмой работе на немецкой фабрике, и было решено повременить и Володе, так как начинались годовые контрольные, и впереди ждали экзамены.

Начались ещё одни летние каникулы. Они были серы и дождливы, как обычная львовская погода. Володя перестал выпрашивать деньги на карманные расходы, занимаясь сбытом вещей, вынесенных из своих домов его знакомыми. Это мне было так сказано, чтобы не было лишних вопросов. Количество товарищей, приходящих в дом, уменьшилось после случая исчезновения моего цифрового фотоаппарата, необходимого для работы. Теперь Володя был окружён именно такой средой. Через одного отсидевшие и, по-видимому, все употреблявшие. Все неустроенные, все разочарованные, все отверженные, все в туманных поисках смысла жизни. И чем чаще они прибегали к дурману, чтобы душой ощутить свободу, тем однообразнее виделась жизнь тел. Своих тел и тех других, которые чего-то добивались, к чему-то стремились, отгораживались и отрекались от претерпевших узников. Тел, по сути своей, ведомых жаждой денег и власти, не брезгующих в этом стремлении ничем, главное – не быть уличённым. Что делало их такими же преступниками в глазах Володиных товарищей.