Текст книги "Приключения Китайца"

45. Спасатели республики

Нарколог, обаятельная женщина, выслушала мою проблему, выслушала и то, что я выслушала от «консультантов», и согласилась дать рецепт, не регистрируя официально моего сына как наркозависимого, но только, и это естественно, после личной беседы с Володей. Во время этой личной беседы, в моём присутствии с позволения Володи, и узнала, что сын мой начал принимать наркотики с того времени, когда вернулся на № 48 из «Снигуривки». И на этой самой беседе врач удивилась исключительному случаю из своей одиннадцатилетней ординатуры, что наркоман ничего не выносит из дому. Отметила это, обратившись ко мне, как большую любовь к матери. Посоветовала в конечном итоге как лучшее средство переезд из города.

Володя под «домашним арестом», благодаря чему появилось время заняться его зубами. Зашёл Иго́ра, я написала следователю Людмиле эсэмэску и направились к зубному. Боль терпел ещё до освобождения и уже толком не мог различить, какой именно зуб болит. Оказалось, четыре. В два захода удалили нервы, поставили временную пломбу, на этом походы к зубному и закончились. Поход к зубному в одну сторону и в обратную, и оба раза иду с Володей вдвоём. И всем своим существом испытываю знакомое, только забытое радостное ощущение маленького счастья – просто идти с ним рядом.

Как только зубы перестали терзать, Володя немного отоспался, благодаря выписанным по рецепту лекарствам, одно из которых снимает депрессию, вызванную первым, а третье снимает необъяснимое чувство тревоги, вызываемое вторым, неугомонность его характера или накопленные стрессы опять не дают ему покоя. И ведут по своей особой дороге, предназначенной для моего сына. И, несмотря на протесты, убеждения, предупреждения, запугивания, сюсюканье и канючанье с моей стороны, Володя всё же выскакивает из дому, хоть неподалёку, чтобы в случае проверки успеть присутствовать. Товарищи друга не забывают и наведываются, и наведываются. Наведываются, и как-то сумки спортивные принесли, попросили до завтра попридержать, я их и попрятала в бабулин диван, на всякий случай, попросила не носить больше сумок, но эти уж взяла попридержать, потому как Володя вступился за товарищей, типа, что выручить надо. Одну сумку со старой «болгаркой» или, скорее частью от какой-то большой «болгарки» ребята с собой несли. Чаю попили, поговорили, ушли по своим делам или по общим. Потом, выяснится, что эта болгарка с «последней кражи» и подлежит возврату, так как украдена случайно у «своего», вернее у отчима этого «своего», которого прозвище или, как в Володиных кругах говорят, погремуха – Итальянец. Но это потом выяснится. А пока не выяснилось, и почему-то сумка эта осталась у Володи после визита друзей. Вроде как собирались вечером забрать, а сейчас не по дороге и ни к чему плечо нагружать, так как до вечера далеко. Не успели товарищи отойти от нашего дома, как нагрянула милиция с обыском. Невероятное совпадение. Навестил нас самолично следователь Андрий, который угрожал и радовался поимке Володи с поличным. Все свои силы, похоже, сосредоточил, со своими понятыми, даже документ о разрешении на обыск есть с печатью и подписями. Выслужиться старается, «вывести на чистую воду» Китайца, чтобы, наконец, защитить благочестивую жизнь смиренных граждан от невероятно опасного бандюгана, который тырит из подвалов. Позже окажется, что в подвалах смиренных граждан было холодное и огнестрельное оружие, которое в данный момент тихо покоится в бабушкином диване. И бабушка Володина, страдающая «Альцгеймером», любезнейшая из женщин, с прекрасными манерами, как раз восседает на этом диване и с кроткой улыбкой предлагает незваным гостям, заглядывающим по шкафам и расхаживающим по чистенькой квартире в грязной обуви, присесть возле неё, передохнуть, и набраться сил для продолжения дальнейшей утомительной работы.

Ничего подозрительного не нашли, кроме как стоящей на балконе пластиковой пустой бутылки из-под минералки с намотанным на горлышко куском фольги. Какой-то опер объяснил мне, что это приспособление наркоманы используют, и что закон есть о наркопритонах, и за попустительство у меня могут и квартиру отобрать. Неплохой закон, между прочим, для государства. Думаю, это гигантские экономические ресурсы и Украина ещё удивит мировое сообщество, существенно подняв общий показатель, если займётся этим делом серьёзно и изымет такие квартиры, желательно перед этим умертвив хозяев, чтобы не кормить их в тюрьмах, что так же экономически выгодно. Хотя, впрочем, куда выгодней снабжать вечных узников и увеличивать их количество, расширив приток зелья, тем более, когда речь идет о повышении личного экономического показателя.

Проскользнуло ощущение, что и не искали ничего, уж слишком поверхностный осмотр, вот только настаивали на осмотре подвала и, убедившись, что ключ от общего подвала надежно захвачен соседями, остудились в своем намерении. И всё же ощущение, что делается этот обыск скорее как психическая атака на подозреваемого, тем более неуравновешенного зависимого, чтобы добавить ему стрессов, из которых он и так не может вылезти, о чём хорошо известно рьяному озлобленному следователю. И, увидев сумку со старой «болгаркой» или, скорее, её частью, он, довольный, изымает её, несмотря на утверждение, что сумка товарища. С чем и покидает нашу гибнущую семью.

46. Сумка Итальянца

Всё это время, с момента возвращения на свободу продолжает звонить из-за колючей проволоки «смотрящий» Илья со своими денежными переводами. Вижу, Володя не очень рад этим звонкам, но чего-то записывает, учет ведёт, сколько, кто, кому и суммы и даты. Со временем и трубку не хочет брать или просит, чтобы сказала, что нет его. Мне уже понятно, что переводы эти самые и есть тюремный наркотрафик. Но мы не говорим об этом, это знание повисло над нами или мы повисли в нём, в любом случае воспринимаю осознание как неизбежное следствие, осталось только осознать истинную первопричину этого неизбежного следствия. У Володи и без этих звонков телефон не замолкает, свою жизнь не может в русло привести, и, видно не знает, как из тюремной системы-то выйти. Володя в дела свои не посвящает, оградить меня хочет и строго-настрого повторил мне, чтобы ни при каких обстоятельствах не согласилась для Ильи что-либо передать. Как-то сразу и не заметила когда именно, только определённо в это время, когда дома Володя, под домашним арестом, звонков от Ильи уже не слышно. Вопросов лишних, как всегда, не задавала, возможно, отказал Илье, возможно, после известия о том, что суд будет и на данном этапе домашнего ареста Илья и сам прекратил звонить, и в страхе выжидает, как бы до суда Володя информацию эту на свою свободу не обменял. Тогда мысли эти в голову не приходили, по причине бурно развивающихся событий, загоняющих в угол Володю и меня вместе с ним.

Продолжает назойливо атаковать звонками Итальянец, всех на ноги поднял, угрожает своим отчимом, который собрался заявление в милицию нести по поводу пропажи ценнейшей старой «болгарки». Друзья Володины забегали, обсуждают, как быть и что делать, сумка-то с «болгаркой» у следователя. Итальянец вроде как всё понимает и сам не в претензии, а вот отчим его, противный, никак в толк не хочет взять положение Китайца и своё требует, уже к четвергу, либо компенсацию в две тысячи гривен (восемьдесят долларов), иначе заявление. Пришла к следователю, объяснила всё, прошу вернуть злополучную сумку с агрегатом. Ни в какую, правда сумку нашу держит у себя под столом и не сдает в камеру вещдоков. Говорит, сам хозяин пускай за сумкой приходит, тогда ему и отдам. И продолжает штормить лодочку душевного покоя нашей осиротевшей семьи теперь Итальянец, проявив положенный гонор, и, понятно, не идти же за своей сумкой в милицию. Не испытывая уважения к Китайцу и сострадания к его положению, закатывает истерики со своей сумкой с «болгаркой» или, скорее, частью от «болгарки», даже после подробного изложения о положении Китайца, в которое он, Китаец, попал и которое в крайней мере опасно, относительно дополнительных заявлений на него. И слышим каждый день от Итальянца только об уважении к себе Васи – этого самого отчима Итальянца, и о его бессердечии ко всему происходящему вокруг единственной святыни – куска «болгарки», и если не вернут до четверга, то всем, кто замешан, крышка.

Теперь это – самая большая проблема, и решаем мы её вместе с Тарасом, товарищем детства, который по случаю в гости зашёл с известными новостями про «хорошего» Итальянца с его «плохим» отчимом. Сопереживает Володе, согласился помочь сумку забрать под видом хозяина её, неизвестного следователю субъекта. Обстоятельно обсудили варианты. Их было немного, только два. Первый вариант, где всё просто и следователь отдает сумку. Здесь подробно сумку с содержимым надо было описать, так как Тарас был «не при делах», сумку в глаза не видел, то, конечно, переживал, что не узнает, если будет несколько сумок стоять и придется выбирать. Вовка и сам с трудом вспоминал эту сумку. Напряжение присутствовало. И второй вариант, в котором следователь попросит Тараса сначала заполнить заявление, зарегистрироваться, так сказать. На это Тарас не подписывался, у самого с милицией проблемы и освободился всего пару лет назад. Решили в этом случае, на этапе «зарегистрироваться», Тарас выходит в коридор, якобы перезвонить на работу, что задерживается, и с концами, в смысле, на этом месте визит его к следователю заканчивается. А там я уже импровизирую. Второй вариант тоже напрягает, но меньше. Следователь выбрал второй вариант. И вот мы теперь со следователем Андрием, в его кабинете разговариваем. Ждем фиктивного хозяина сумки Тараса, который вышел в коридор, якобы договориться по мобильному с начальством своей работы о задержке по обстоятельствам. И что-то долго нет Тараса, и нам со следователем не по себе, мыто вроде как поговорили ни о чём, и других тем не находим общих, и на стульях один напротив другого ёрзаем. И как-то некрасиво выглядит наше ожидание хозяина сумки. Непонятно, о чём это так долго говорить можно, когда надо заявление писать. Бланки вот, на столе лежат, ждут описания события или ещё каких обстоятельств, при котором или при которых хозяин сумки посмел оставить её у товарища, что вызвало справедливое подозрение следователя, так как событие из ряда вон. Первым не вытерпел следователь, выглянул в коридор, растерянный вернулся, ещё раз в коридор выглянул, прошёлся до дежурки, и на улицу даже вышел в поисках таинственного владельца сумки, вернулся, мне сообщает удивленно, что хозяин сумки ушёл. И на меня смотрит, на мою реакцию. Да и я, понятное дело, растерялась, не знаю, что и думать, и в чём подозревать этакого наглого хозяина сумки. Видите ли, времени у него нет, работает он, понимаете ли. Даже не предупредил, что не вернётся, ну и хам, любой бы согласился. И следователь Андрий согласен, но сумку не отдаёт. Прихожу ещё раз, к концу рабочего дня, приношу в подарок рубашку чёрную модную из Италии, подруга прислала для Володи, и прошу всё же сумку отдать, так как сами видели, каков хозяин этой сумки, не хочет, наглец, времени своего тратить на заполнение заявления, чтобы свою же сумку и забрать. А заставляет меня с этим делом разбираться или платить две тысячи за его барахло. Следователь поддержал мои возмущения по поводу явно завышенной оценки содержимого. И согласился, что хозяин этой сумки скверный человек, каких поискать, смягчился чуток после небольшого презента, и выдал мне эту проклятущую сумку.

Утихомирилось слабое звено, только в четверг не пришёл «хороший» Итальянец за сумкой своего «плохого» отчима, не пришёл и в пятницу. Обесценилась, видно, вещица. Он придёт, через несколько недель, по другому вопросу, заодно и сумку заберёт.

47. Ещё одно разочарование

Чёрная полоса с сумкой Итальянца сменилась белой с визитом Серёги. Как всегда, рад Володя обществу такому, все что-то Серёге рассказывает и в компе показывает, и записи свои зачитывает. Оттаивает мой Володя, как ручей журчит его голос, наслушаться не могу, как смеется, настроение хорошее всех и всё окутало, даже из-за закрытых дверей. То кино смотрят, то в игру компьютерную играют, то покурить выйдут. Приготовила им какую-то вкуснятину, хвалили, наслаждались. С хорошим гостем оживает мой сын, а значит и я и бабушка, словом, весь дом. И, всё же, выскочил Серега ненадолго, надо полагать за дозой, и опять «зависли». Не один день Серега делил с Китайцем домашний арест. И со мной делились они мечтами, как всё, наконец, закончится, потеплеет, маханут они в горы, в Карпаты, да и я с ними, домик арендуем, чтобы с наркоты спрыгнуть и ломку пережить. А я буду, вроде помощника, за едой ходить или готовить, а если с ними припадки, так и может медицинская помощь понадобится. Книг с собой наберем Вовкиных, эзотерических, мудростью подпитываться будем. Надо оторваться от «этой беды» обязательно, и в Карпаты, это спасение и выход, скорее бы потеплело. Надежда окрыляла, и будущее вырисовывалось, да вот чего-то повздорили товарищи. На идейной почве. Серёга, считал, что упрямства у Володи много слишком, только по его должно быть, похоже, компромисса не нашли. Вышел Серёга из дому сердитый, Володя на балкон за ним, зовет:

– Серёг, вернись, давай обсудим.

Да Серёга уж очень недоволен, оглянулся, метнул гневно глазами, так нехорошо и расстались.

Потемнел мой Володя с лица, глаза грустные. Ходил туда-сюда, медитировал, в компе застревал часами и молчал. Да такая его тоска разобрала, что не мог уже дома усидеть, и на улицу понесло, сразу после проверки нахождения его по месту ареста. И ничего не могу поделать с этим. Не сидится дома и без ареста и под арестом, друзей ему подавай.

Следователь Людмила звонит, вызывает нас по бумажным вопросам, и проинструктировать насчёт суда. Уже вроде как неделя осталась, на 18 апреля суд назначен.

Вместе с сыном к следователю идём. На улице холодно, а в душе искорки тепла, все-таки с Володей вдвоём, в автобусе едем среди людей, ещё немного пройти по новому маршруту, но и здесь уже натоптанному нами, к известному отделению «седьмого рейха», только теперь с другим адресом. Вокруг люди, по своим делам спешат, и никому нет дела, куда мы и по какому вопросу, и как будто оторвались от наших проблем, и всё налаживается, и мы обычные среди всех спешащих, и проблемы у нас обычные, как у всех, и мы счастливы, ну хоть немножко в этот промежуток времени. На душе легче, размягчился Володя, поделился тайной, сказал, что её встретил, ту самую, что познакомился перед Новым годом, когда ещё на свободе был, вернее сейчас Она сама его нашла. За время Володиного отсутствия Она успела выйти замуж, родить ребёнка и подошла к следующей стадии развития – разводу. Уже рассталась с мужем, только официально ждёт подтверждения. Говорит о ней и лицо его меняется, исчезают отпечатки тюрем и всего пережитого и даже глаза другие или взгляд другой, можно сказать счастливый. Спрашиваю:

– Так что, значит и у нас будет «наша», да ещё и в комплекте с дитём?

– Не знаю. Честно говоря, я ещё не знаком с её семьёй. Как-то в интернете, пока я сидел, списались и узнал, что замужем Она, да так особо и не общались. А тут Она сама меня нашла, переживает, что на улицу выхожу, будучи под арестом. Между прочим, это вчера в подъезд я к Ней выходил, постояли, поболтали.

– Почему домой не пригласил?

– Приглашал, Она стесняется.

Говорили пока шли, поселяя надежду и радость в сердце на будущее, на любовь. Так и дошли до следователя Людмилы. И здесь всё неплохо. Сочувствует следователь наша, сопереживает, проинструктировала, с пострадавшими уладила, и тот факт, что на суд придём не под охраной, указывает, как положительный момент. Может, и упросим судью, может и обойдется всё. С чем и вернулись домой, пытаясь задержать в себе надежду с помощью магии слов: «может и обойдётся».

Однако с приближением суда каждый день становился тяжелей предыдущего, убаюканного зыбкой формулировкой. И я продолжаю покупать по рецепту дорогие для нашего скромного бюджета лекарства, чтобы иногда мой сын мог поспать, хоть с лекарствами, и всё же поспать удается редко.

Что на самом деле творится «на районе», мне неизвестно, но многое изменилось, некоторые товарищи стали так называемыми «барыгами». Когда-то этим ёмким словом назывались спекулянты, потом обыкновенные торговцы вещами, теперь в Володиных кругах так называют торговцев наркотой. И эти товарищи изменились и стали не такими, с которыми общаться легко и в радость. И среди них некий, с фамилией Перетятко, у которого и «погремухи» нет, а так по фамилии все и называют. Так вот этот Перетятко ведёт себя странным образом, типа как в «лихие девяностые» и всех «гнобит» и ко всем «предъявы». И избивает, кого вздумается с какими-то приближенными. О чём упомянет мне Володин товарищ Саша, с погремухой Гном после похорон. Картина с Перетятко напоминает «смотрящего», только теперь на свободе эта модель иерархии набирает силу. И вроде как ему платят с наворованного, а он «крышует», что-то похожее на такое и всё-таки это моё видение и, может, и не точно именно так. Но только возня вокруг Перетятко каким-то образом влияет на Володю или, правильнее сказать, на отношение к Володе его друзей-сотоварищей. И как бы некрасиво это звучало или писалось, или читалось, или смотрелось, но долю Володину подельники зажимают от общего «натруженного», ссылаясь на проблемы с этим Перетятко или какие другие проблемы. Как в этих кругах выражаются, «кидают» Китайца без страха и стыда. Про стыд, это может и слишком для такого общества, а вот за понятие дружбы хватается каждый из них, пока не доходит до дележа. И на этом этапе уже другие чувства овладевают товариществом, в котором равновесие в этом вопросе, к великому огорчению Китайца, получается, все ещё держится на страхе, как при первобытнообщинном, неандертальском. И страха к Китайцу никто не испытывает, по причине его доброго сердца. По причине знания всего окружения о том, что простил он и того, кто сдал его, и никаких претензий не предъявил. И по причине возврата сумки Итальянцу, ценность которой, как выяснилось, определялась единственно самоуважением Итальянца, использовавшего выкрутасы с отчимом, для воздействия на уязвимое место Китайца – святости семьи. И по причине знания, что Китаец несёт в себе или себя, как Иисус, всех прощая. И по причине несоответствия идеи Светлой с наглядным несоблюдением «не воруй». И никак не прислушаются к Китайцу, который хочет донести им, как выбраться, что энергии живые и что все возможно, если осознать себя человеком. И в этом кругу или слое захотелось его духу прокладывать дорогу Христа, как в самом погрязшем, самом немощном, самом нуждающемся. И, не обладая дарами Иисуса, решил, что услышат его, если будет такой же, как все, среди всех, и как бы роднее и понятнее, чем образ Христа, возведённый до такой высоты, где может находиться Иисус только сам один, с таким отрывом, из-за которого воспринят людьми, как недостижимый.

Долетают до меня некоторые фразы, из которых я позволила себе создать такое видение положения, в котором оказался мой сын. Особой к этому ви́дению была фраза, сказанная мимоходом Володей, когда, расстроенный так сильно, что видно было по всему его поникшему облику, он сказал то, что никогда не произносил за всю свою жизнь.

Он пришёл с улицы, хоть и выходить на улицу было опасно для него, и всё равно выходил на встречу с товарищами решать вопросы. Видно, вопросы решить уже не мог, был раздавлен отношением к себе, и сказал опять-таки мне, для меня или для себя, проходя мимо в свою комнату:

– Эх, мама, нет у меня друзей.

Ещё одно горькое разочарование свалилось на моего сына, и я опять не знала, что делать и что говорить, и молчала, как всегда, не лезла в душу. Безмерная усталость и страх приближающейся неизвестности с судом заботили меня так сильно, что не нашлось слов поддержки и слов утешения, как-будто Бог лишил меня дара речи, в котором больше всего на свете нуждался мой сын в данную минуту.

48. Ещё один предатель

Время, отпущенное Володе перед судом, то тянулось липко и тошнотворно в уединении, то проскакивало как электрический разряд в прикосновении с товарищами и, наконец, всё погрузилось в этот последний день перед судом. И время это казалось уже не тем долгим и мучительным, а упущенным мгновением, во время которого надо было сделать все по-другому, только обдумав всё изначально, чтобы появилось правильное решение, для чего необходимо опять же это самое время. Сдавленное тихое напряжение, царившее все время ожидания, сконцентрировалось в видимое спокойствие и уравновешенность в этот последний день перед судом. Не проговаривая вслух самого главного, общались как-то мало, без суеты. Володя находился, в основном, в уединении в своей комнате. Омертвевшее общение нарушал только нежный, радостный голосок бабули, обеспокоенной, не хочет ли Володя есть, или, заскучав немного, приглашавшей нас посмотреть с нею телевизор. И я, и Володя вежливо отказывались, пытаясь остаться наедине, чтобы собраться с мыслями. И были все под одной крышей, только подсознательно избегали разговора о суде, чтобы плита серого страха на каждом в отдельности не вступила в резонанс при разговоре и не раздавила нас окончательно. Заболевшая «Альцгеймером» бабуля была единственным членом семьи, соблюдающим здоровый режим сна. Усталость от накопившейся вины не позволяла шевелиться мысли, да и телу. Вялость наших истерзанных душ стремилась освободиться. Мне казалось, что просто необходимо выспаться, и с наступлением вечера, опять же, мне показалось, что я убедила Володю в этой необходимости, и он собирался выполнить эту напрочь заброшенную и забытую в стрессах потребность своего тела. И в этой тяжёлой усталости, глубокой ночью, слыша решительный настрой Володи, набирающего воду в ванну, чтобы выкупаться и тоже лечь отдыхать, я засыпаю.

Музыка с пением птиц, установленная в телефоне на восемь часов, разбудила меня, но я не замечаю давно этого пения, а именно в этот раз и не слышу его, а слышу или чувствую и объяснить не смогу, и, скорее знаю, что Володи дома нет. Звоню ему, телефон отключен, и мысли путаются и вчерашний искусственный покой разорвался гневом, злобой, страхом и паникой. Вот теперь я точно не знаю, что делать и в этом смятении одеваюсь с одной мыслью, к десяти в суд, он знает, он держит слово, он будет. Трясутся руки, ноги и всё вокруг, и не могу удержаться, чтоб не продолжать звонить по его номеру, зная, что отключён, надеясь, а может сейчас и включился, просто нет на счёте денег. И на часах девять, и я одета, и кофе, и сигарета, и другая, и надо уже выходить, и ещё сигарета, и ещё другая, а бабушка щебечет, как ни в чем не бывало и суетится на кухне, и я схожу сума, потому что сейчас вот-вот, разорвется мозг, уже не способный мыслить.

Наконец, звонок, но звонит Володя с незнакомого номера, ему разрешил позвонить со своего личного телефона оперативный сотрудник милиции. И голос сына, слава Богу, и радостный бодрый:

– Мама, всё в порядке, меня тут задержали, сейчас на суд собираются везти.

И голос его, радостно звучавший всегда, для моего успокоения. И как только забыть могла, что бодрый из тюрьмы звонил, даже, когда его избили, но забыла. И как забыть могла, что этим своим бодрым голосом всегда хотел меня защитить от тех переживаний, что пережил сам, и это забыла. И мне уже не стоит из-за этого переживать, потому, что он мужчина и самое тяжёлое пережил сам, а от меня нужны только поддержка и любовь, но забыла и не вспомнила об этом. И как забыть могла, что люблю своего сына, но забыла. И как не подумала, что он так и не спал, и мозг его в режиме без отдыха просто на пределе истощён, но не подумала. И не подумала, что чувства от такой чудовищной усталости так обострены, что просто скрип или стук в пространстве отражаются болью в мозгу. И в ту минуту гнева показался мне, отдохнувшей во сне, радостный голос его, наполненный последними крупицами бодрости духа – легкомысленным и просто идиотским голосом наркомана, потерявшего мозг в наркоте, и я кричу ему в трубку:

– Ты предатель семьи.

В своём эгоизме и злости за нарушаемые мой покой и иллюзорное равновесие, выплеснула на сына, объявив его предателем, даже не догадываясь в ту минуту, что истинным предателем семьи являюсь сама. Ведь это я оставила мужа без поддержки в его разрушительном алкоголизме, и он умер в одиночестве без любви, не видя сына. И Володя рос без отца, и никто не мог заменить отсутствия важнейшего человека в его жизни. Это я взяла на себя обязанности добытчика и лишила мальчика так ему нужного внимания матери, оставляя своего сыночка на попечение бабушки, дедушки. Это я раздаривала свою любовь всем и вся, едва закрыв за собой двери своего дома, гонимая стрессом «нравиться людям». И, набирая ещё больших стрессов за этими дверями, возвращалась, и приносила с собой новые стрессы, щедро делясь ими с сыном, который с жадностью собирал их и нёс дальше вместе с крохами любви, которая должна была принадлежать целиком только ему. В ту минуту, находясь во власти энергии гнева, я ещё и сбросила с себя этот гнев, на своего, еле стоящего на ногах сына, едва удерживающего равновесие от навалившегося на него громадного узла чувств или энергий. Чувств или энергий вины за содеянное, энергии уязвленной гордости за поруганную дружбу, энергии страха перед судом, где судьи из другого мира сытых энергий, и судят только лишь с позиции защиты этих самых, своих сытых энергий. И наконец, к его непомерно тяжкой ноше этих энергий или чувств, я добавляю своему сыну энергию страха, что мать его не любит, раз недовольна так, вместе с тяжестью своей злобы. Ни на мгновение не задумавшись, а выдержит ли мой сильный сын, наверное, в уверенности этой и сказала.

Ответить ничего Володя не мог, и объяснить, что произошло, тоже не мог, ещё раз пытаясь, меня успокоить, уже вяло произнес: «Мам, все нормально, не переживай», после чего передал телефон оперу и тот отчитался мне, что мой сын был задержан на улице в два часа ночи возле сигаретного киоска, в то время, когда должен сидеть под домашним арестом, и, был доставлен в участок, а остальное мне объяснит следователь.

Следователь Людмила повторила уже известное, сказала, чтобы я выезжала к зданию суда, куда будет доставлен мой сын, где мы и встретимся.