Текст книги "Приключения Китайца"

58. В безумии и суете

Мы едем в машине по кладбищу, за рулем отчим Вася или муж бабушки Итальянца, мамы-Оли, сзади Итальянец, едем, и почти не разговариваем. Они настороженны, но напряжение такое не может долго продолжаться и иногда проскакивают комментарии чего-то. В основном, о том, какие гады кладбищенские, как наживаются на горе, и про дороговизну услуг похорон, и про всё материальное и непорядочное в таком деликатном вопросе. Моя подруга, певчая из церкви, уже похлопотала о разрешении похоронить сына возле деда, учитывая отсутствие документов, подтверждающих родство, которые не подумала взять с собой. Мои провожатые явно удивились или расстроились, что мне не пришлось давать взятку по этому поводу. Возле деда решила похоронить Володю, после бабушкиного сна.

Утром, мама помогала мне завешивать простынями зеркальные шкафы, и, вдруг вспомнила, что ночью снился ей Вовчик. Спрашивал, где дедуля похоронен, просил ему показать. Я ночью задавала вопрос: «Похоронить тебя, наверное, возле отца?», но уже не услышала в ответ голоса Володи от страха сумасшествия.

В окружении чужих и чуждых разъезжаю по огромному кладбищу, чтобы показать нужное место гробовщикам. Отчим Итальянца решил вслух высказать свои соображения в память о Володе и произнес, типа: «Ох и нагулялся Володя с девками». Может, такие мысли у него возникли от созерцания Володиной внешности, а может, это была ещё одна и последняя тема разговора, после денежной, в которой безмозглый знал толк. Потеряв всякую надежду на общение, я не позволила недоумку задавать тон разговору и начала говорить сама. Про то, как Володя любил друзей, про то, как куролесил в Сибири, и как в Сибирь пришлось уехать, потому, что тут накуролесил, и как пришлось уезжать обратно, так как и в Сибири тоже наследил. Итальянец и не знал этого и многого о Володе. И почувствовала, что они с Володей вообще едва знакомы, забыв, что Итальянец из «новых друзей», но мне было всё равно. Вспоминала, не учитывая убогость восприятия собеседников, а обращалась к Вовке, улыбаясь его неуёмной подвижности и изобретению шалостей, которые просочились за грань дозволенного в посягательстве на собственность и потому имели вид настоящих преступлений. И выглядели преступлениями тогда, да и сейчас, совсем недавно, до его смерти. А теперь, когда Володя заплатил за них жизнью, все эти преступления сделались ничтожными, а вещи, украденные из подвалов ненужными, и вообще неизвестно почему вещи попадают в подвалы. Наверное, тоже, за ненужностью. Разве человеку надо столько вещей. Только жадность задерживает эти вещи в подвалах. И ненасытность. И неужели те муки тюрьмы, которые Володе довелось перенести, можно уравновесить вещами из подвалов. Увиделись ненужными мои старания с ремонтом. Так хотелось произвести впечатление, а на кого. И теперь, когда Володи нет, все эти впечатления тоже стали ненужными. И нельзя всё это никак поменять назад, и вещи, и ремонт, и мои отъезды, и все заработки, поменять на Володину улыбку, на его присутствие в моей жизни. Я уже рассуждала сама с собой, не обращая внимания на особое напряжение спутников, и их вытянутые лица, от святотатства, относительно ненужности вещей в подвалах.

Я рассуждала о повальном явлении наркоманов, что нужно обратить внимание людей на проблему наркоманов, а не на свои ненужные вещи в подвалах, после чего лица моих слушателей перестали вытягиваться, вернулись в закаменелое обычное свое выражение с привнесенными знаниями о моем окончательном душевном расстройстве. Так мы подъехали к моргу за справкой для прокурора. Подошли к приёмному отделению, Итальянец затараторил о мафии, о том что все у них тут в морге схвачено милицией, и виновных не найдёшь, но он знает одного знакомого прокурора, от фамилии которого они (мафия морга) задрожат и отнесутся по другому. Отдали вещи, оплатили услуги, Итальянец задал сокровенный вопрос об этом таинственном Тихевиче, или Тиховском, или Тиховиче, и зрачки в глазах патологоанатома в приёмной, точно увеличились в размерах, было это явно заметно, так как глаза были голубыми. Мы вышли во дворик морга, присели на скамейку, Итальянец подчеркнул, что сработала та фамилия, и теперь всё будет, как надо, и пустился в рассказы о своём. Своё у него было жутким. О том, что сидел он в Италии, поэтому, видимо, Итальянец. И во время отсидки умерла его мать, которая тоже сидела. Рассказ был его из обрывков, и непонятно было, в тюрьме его мать умерла или уже на воле, а это только он был в тюрьме. И сидела его мать за убийство. Кто-то глумился над нею, маманя не стерпела, и зарезала сволоту, уж такой у нее был гордый характер. И вот стоит он над телом матери, наручники с него даже не сняли, гады, попрощаться по-человечески не дали. А мамаша была известная в определённых кругах, и прозвище у нее было Лялька-Семечка. Рассказывает Итальянец о матери, и с надеждой в лицо мне заглядывает, вдруг я знаю её. К сожалению, не знала, видела, что ему досадно от этого, успокоила, проговорив вслух, что понятно теперь, почему он такой злой. Жалко его было, и подумалось, что и Володе было его жаль, потому и притянулся.

Вышел пат-анатом, объявил, что справка будет через час. Приехала подруга, певчая из церкви, мы выбрали с ней гроб, крест и, в понимании, что будем заниматься целый день бумажными вопросами, предложила всем перекусить в закусочной. Заказали блинчики, присели за столик, приступили к поеданию. И я тоже жевала блинчик, как вдруг в моей голове зазвучал Володин голос: «Мама, больно, меня режут», – и возникла картинка, как в грудь моего сына вонзилась болгарка.

Я отложила еду, извинилась и отошла в сторону. Думала, что схожу с ума, и продолжала слышать, как мой сын съёжившимся голосом твердит о боли. Картинка исчезла, но не успела я перевести дыхание, как появилась другая, в которой болгарка распиливала голову моего сына и его измученный голос оборвался: «Ну, то вообще…»

Всё исчезло, и голос, и картинка, я вернулась к столу и, считывая каким-то образом осуждение своей эксцентричности или своего бессердечия от отсутствия слёз и от процесса поедания пищи после смерти сына, продолжила жевать или делать вид, что жую, не находя в себе сил поделиться видением, поделиться даже с подругой. Она переспросила, что со мной. Пришлось ответить, что режут. Она покачала головой, удручающе проговорив: «Какая у вас сильная связь», и продолжила жевать вместе со всеми. В одно мгновение моя подруга тоже очутилась среди роботов и ожила жгучая мысль, что все эти лица не нужны мне, а только лицо сына, но его не будет, и я должна довольствоваться этими лицами, которые мне помогают.

Допили кофе, взяли справку, направились к прокурору и в загс. Проезжали по той самой дороге у кирпичной стены на Варшавской, по которой недавно проезжали с Володей, покинув больницу, по которой давно проезжали с мужем, по которой путь короче. В голове снова зазвучал Володин голос: «Мам, там бабуля простыни с зеркал поснимала, так ты её не ругай, мне не страшно», подумала, что это правда так и есть, я слышу Володю, и всё же, взглянув на спутников, решила, что схожу с ума.

В загсе обменяла паспорт на свидетельство о смерти, при этом пришлось снять обложку с паспорта, в которой обнаружилась маленькая иконка Святого Николая и моя фото графия.

Хлопоты с документами закончились, надо быстрее домой. Мама точно ничего не ела без меня. Открыла двери, и увидела, зеркальные шкафы со снятыми простынями.

59. «…Всё не так как надо»

Поздним вечером пришёл Володин товарищ Серёга. Был расстроен и зол на Володю за его окружение. Извинился, что завтра на похоронах его не будет, по причине, связанной с присутствием некоторых лиц, а может и всех, не выспрашивала. Курили с ним на балконе, рассказывала подробности случившегося, Серёга говорил, что они даже близко не понимали Володю и вообще не понимали, с кем они рядом. Опять услышала Володин голос и сказала об этом Серёге. Серега не удивился, и когда передала фразу: «Между нами были тёрки», Серега засмеялся, закивал головой: «Точно, Китаец так и говорил – “тёрки”», и заплакал. Я прошла в Володину комнату, к шкафу, и стала вытаскивать белый спортивный костюм, тот самый, в котором Володя разок пощеголял с Серегой. Володин голос в голове произнес: «Ага, мне не подумала костюм принести». Я застыла с костюмом в руках, и действительно, как же так, не вспомнила про костюм, хотела повесить обратно, чтобы завтра поменять, и тут Володя засмеялся в моей голове и добавил: «Да шучу я, шучу. Это Серёге подарок от меня, ему, по ходу, нравился костюмчик». Я вручила Серёге подарок от Володи. Серёга поблагодарил, не знаю кого, добавил, что носить будет как реликвию. Передала, что Вовка смеется, после чего Серёга тоже стал улыбаться и ушёл в свой мир, где уже не будет товарища Китайца.

Возле морга, в небольшом дворике, находился похоронный зал, но он ещё был закрыт. Было холодно, на деревьях ещё не видно было почек, и застылость природы поддакивала чему-то, внутри закаменевшему. Сначала подъехала моя директорова с мужем, полковником милиции, и со своим братом, директором другой фирмы недвижимости, у которого мне тоже довелось работать. Ещё совсем недавно или, правильней, в моей другой жизни, мы праздновали вместе дни рождения, директора вывозили всех сотрудников на озеро, на шашлыки. И вот теперь, эти люди пришли почтить память моего сына, даже не зная его, зная только, что был он в тюрьме, и искренне мне сопереживали. Приехал товарищ моего покойного мужа, из криминальных, который передавал мёд в тюрьму для Володи. По его виду было заметно, что бедует. Сопереживал, вспомнил Володю ещё маленьким, как доводилось возить его на сидячей коляске, когда ещё был жив мой муж, отец Володи. Ходили вместе «на природу», и была ещё жива собака, но мы не знали тогда, что счастливы, а просто жили, нарушая законы природы, не зная и об этом, как все обычные люди.

Приехали та самая подруга, из круга теперь умерших наших мужей, с ней товарищ моего мужа, с которым тоже давным-давно связывало нас многое, и знали Володю они в детстве и, конечно, сопереживали о его судьбе, а теперь вот и о кончине. Я делилась с нею своими мечтами о будущем Володи совсем недавно, когда приближалось время освобождения. Раньше нас связывали мужья, и, наутро после смерти Володи, когда пришла к ней одалживать деньги на похороны, она плакала, решила сдать билет, отложив поездку к сестре.

Появились во дворике Итальянец с Балу, в сопровождении «отчима», вызвав в душе радость. Наверное, эту радость переживал Володя и мне она передалась, а может, они сами по себе вызывали во мне блаженные чувства, являясь частью жизни моего сына, храня на себе его прикосновение, как впоследствии и все его товарищи. И, увидев их, почему-то радостно громко объявила: «Братки Володины», и кинулась к ним на встречу, тут же отметив в голове курьёзность ситуации. Будто читая чужие мысли, как это со стороны – полковник милиции и «братки» в одной компании, да ещё важные директора, все это промелькнуло враз и замерло. Из морга вывозили тело моего сына в открытом чёрном гробу, и я с Итальянцем поспешила следом. В похоронном зале гроб установили на специальный стол. Я подошла с замиранием, близко, и в ужасе увидела разрезанную обритую голову Володи. Жуткий шов, перехваченный черными нитками с грубыми волнами нестыковки разрезанной кожи от уха до уха через всю голову, окаймленный местами засохшей черной кровью. Вырвалось:

– Голову-то, зачем резать было?

И теперь в моей в голове пронеслось, что вчера мне Володя показывал всё это, и не сумасшествие это было, а это было в реальности. Ужас перенесенного моим сыном, моё сознание не могло воспринять. И заталкивало этот ужас в какие-то глубины памяти, чтобы не сойти с ума от правды. В эту минуту товарищ мужа, с которым связывало многое, который когда-то учился в медицинском, но не закончил, по семейным обстоятельствам, остановил мои мысли, догматическим своим высказыванием, согласно знаниям, полученным в медицинском:

– А студенты на ком будут учиться?

Прозвучало цинично, в духе его мировоззрения, но вернуло меня в мир, где мы живём, где все не так, как надо, но никто не желает об этом знать, и знаю только я.

Поняла, для чего купила кепку с отворотом. Надела эту кепку на изуродованную голову моего мёртвого сыночка, ощутила, что кожа его холодна и влажна, и не его вовсе кожа. Опустила отворот, чтобы прикрыть швы. Разглядела его лицо. Нос невероятно утончился и был красивейшей формы, которую редко можно увидеть. Губы неестественно припухли. Во рту была слюна, которая замёрзла в холодильнике морга, и, похоже, было, что во рту боксёрская капа. И даже с этими изменениями было видно, что покойный отличался мужественной красотой.

Приехала моя подруга из церкви с батюшкой, и со своим товарищем диаконом, преисполненным сочувствия: из соображений прихода смерти на саму Пасху, он отказался от крестин ради отпевания моего сына. Подруга сказала, что пение будет без первого голоса, каким отпевают монахов, не специально, мол, сложились обстоятельства, так как регент с высоким голосом совершенно не могла изменить свои планы.

Отпели моего Володю монастырским хором, сверху виднее, кто монах, раз так сложилось, и присутствующие стали прощаться с покойным. Подошёл бывший мой директор из недвижимости и пожал Володе руку, накрыв её своей. Володина рука, освобожденная от гипса, выглядела болезненно засохшей и желтее в сравнении с правой рукой, в которой теперь вместо телефона был вложен крест. Меня тронул этот жест, возможно принадлежащий культуре западноукраинской церкви, а сотрудники мои были её образцовыми прихожанами. И мой бывший директор своим участием приоткрыл новое видение себя. Становилась прозрачной его маска высокомерия, которую он не снимал никогда, чтобы добиться в этом мире успеха.

Простились, как положено, накрыли гроб с телом моего Володеньки, и повезли на кладбище, где уложили возле дедули его, засыпали землей под песнопение церковных, словом, красиво похоронили, спасибо подруге.

Когда засыпали землей, раздался звонок с Володиного телефона, звонила Она. Я сочла неуместным отвечать в такую минуту и сбросила звонок. Позже перезвонила ей, оказалось, что Она чуть-чуть не успела и, расспрашивала теперь, как добраться до Володиной могилы.

Подруга из церкви похлопотала, чтобы катафалк вывез всех с кладбища и довёз до городского транспорта. Вот и подъехали в наш район. Мама в окружении подруги с диаконом потянулись к дому. Товарищ мужа, передававший мёд, сказал, что придёт позже, и направился по своим делам. Итальянец с «отчимом» и Балу, задержались во дворе, в перезвонах к Володиным товарищам. А мы с товарищем покойного мужа, с которым нас давно много связывало, купили минералки и любимой Володиной «Фанты», и тоже направились к дому. По пути товарищ мужа, вдруг захотел рассказать про своего внука, который уже пошёл в школу и поражал деда своим умом. Было трогательно. Потом вспомнил, что внук мучил его ездой на велосипеде, заставляя поддерживать и бежать рядом, и, не выдержав, новоиспечённый тренер, воскликнул: «Ты, что, хочешь, чтобы твой дедуля умер». В какое-то мгновение рассказ показался смешным, но мысль отсутствия Володи в моей жизни, и чёрный юмор со словом «умер», тут же превратила рассказ в болезненный. Товарищ мужа перехватил мой потерянный взгляд и замолчал в неловкости, она повисла над нами, но мы уже были у подъезда.

60. Поминки

У подъезда, к Володиным товарищам, бывшим на кладбище, подошли ещё несколько, среди которых были Гном и Игора. Какой-то совсем юный, лет тринадцати, знакомый со всеми, кроме меня, передал мне денег от товарища, который пожелал остаться неизвестным, я поблагодарила, пригласила, но мальчишка застеснялся и ушёл. Деньги передала Балу с Итальянцем, чтобы они подкупили, что сочтут нужным из спиртного, остальная братия прилепились к ним, чтобы зайти всем вместе. Подумала, что неизвестный – тот самый «барыга», товарищ детства, у которого Володя и зависал совсем недавно, когда не приходил домой, будучи под домашним арестом. Володя никогда не говорил о нём, но я почему-то знала, что у него зависает, и сейчас почему-то знала, что деньги от него и соболезнование. И знала, что он будет скучать по Китайцу, потому что таких друзей мало, а в его жизни, может, и нет вовсе.

Дома соседка по балкону с подругой из круга мужа уже накрыли поминальный стол, для чего вернулись после отпевания и на кладбище не ездили. Итальянец позаботился, чтобы стояла вода и хлеб. В Володиной комнате на подоконник поставила свечу и бокал с его любимой «Фантой». И напиток этот простоит до сорока дней, как свеженалитый, и на поверхностную пленку напитка не упадёт даже пылинка, а бокал будет стоять не накрытым.

Помянули моего сыночка. Товарищ мужа, с которым нас много связывало когда-то, вспомнил, как Володя ещё совсем маленьким, называл себя «Одя», а когда подрос, представлялся, называя имя, фамилию и обязательно добавлял – «мальчик». Совсем немного пробыл товарищ мужа, дождался ребят, вежливо-саркастично, в своей манере прокомментировал: «Что-то людей маловато», извинился за сына, знакомого Володи с детства, который не смог прийти по причине нездоровья, и попрощался.

Коля-Шедевр захотел выразить свои чувства и стал говорить. В процессе пространной своей речи переходил на разные темы, от похода в церковь до новорожденной дочери. Не очень прослеживалась связь с событием, и любой врач угадал бы шизоидное мышление под воздействием наркотиков, а простым обывателям только были видны недостаток образования и ярко выраженный эгоизм. В конце концов, всё же, Коле удалось собрать всю рассыпуху воедино, пожелав вечной памяти Китайцу. Речь его вывела из себя моих подруг, каждая из которых потом мне высказала, как он им не понравился. Мне же он нравился уже только тем, что Володя с ним общался, был рад за него, за его новорожденную дочь, в последние часы своей жизни.

Итальянец, поддержал речь и дополнил:

– Ничо, Китаец, мы им ещё покажем. Мало мы им дали.

И переключился на рассказ о своих «подвигах» и «подвигах» группы какой-то реакционной патриотической партии, которая громила во Львове центральное милицейское управление и ещё центральные отделения милиции, и подожгла архивную судейскую базу, что, видимо, было главной целью «патриотов». События происходили в связи с переменой власти совсем недавно, когда Володя находился в тюрьме. Распухая в своей важности, намёками и недоговорками о своем не столь уж малом положении в этих рядах анархистов, создавал себе авторитет борца-революционера.

Курили на балконе. Оказалась вдвоем с Игорой. Он упрекнул себя за то, что не принёс ту самую таблетку, и Володя в безвыходности обратился к Итальянцу. Не помню, как он оправдал свою жадность или вовсе не упоминал о ней, но сожалел. Говорил, чтобы не чувствовать себя виноватым. Я это почувствовала и подтвердила его невиновность, обвинив во всем обстоятельства.

Снова зазвонил Володин телефон. Высветилось – «Мироха». Я ответила. Сообщила, что Володя умер. В телефоне пауза, а после:

– Я не знаю, что надо сказать. Даже не представляю, каково вам. Мы с ним на сорок восьмой познакомились. Я раньше освободился. Хотел Вову порадовать, что у меня все наладилось, работу нашёл. Вот, звоню, организовал ему передачку к праздничку, а тут такое горе.

Пригласила его, но Мироха извинился и продолжил:

– Вы понимаете, я из другого города, и обязанностей у меня многовато: семья, дети. Мне уже сорок, как говориться, уже не мальчик, и надо спешить жизнь налаживать, извините ещё раз. Не смогу приехать.

Помолчал немного, собираясь сказать что-то важное, и сказал:

– Вы знаете, хочу вам сказать, что у вашего сына было большое сердце. Соболезную, держитесь, звоните, если что.

Неудержимо захотелось рассказать всем, что сказал Мироха, повернулась к столу, сказала. Присутствующие разговорились под воздействием спиртного, каждый о своём, не слушая или не вникая в смысл речей собеседника, просто покивали в мою сторону головами из приличия. Странно было, что церковные, задающие тон на похоронах, поминали водкой. Похоже, что, кроме меня, никто и не знал, что поминается водой или кагором. И даже здесь, на поминках, не могла защитить душу своего сына от наблюдений за мыслями людей под воздействием водки.

Извинились, попрощались подруга из церкви с диаконом и подруга по нашим покойным мужьям. Ушли Итальянец с «отчимом». За столом осталась мама, соседка по балкону и родненькие Володины товарищи. Всем была рада и, не зная, кто, чем дышит, смотрела на них, как на осиротевших, которых согревал мой сын, и казалось мне, что они чувствуют свое сиротство.

Никак не могла вспомнить, где видела раньше одного, что сидел за столом напротив, с краю и не сводил с меня глаз. Спросила:

– Вы тоже Володин товарищ?

Ухмыльнулся, опустил голову и уклончиво ответил:

– Ну, вроде как бы, да, знал его.

По напряжению остальных друзей, почувствовала какой-то вакуум, и обратилась к Балу, чтобы тот рассказал, как с Вовкой двери стальные тащили через мост. Компания оживилась, стали вспоминать, как строили в подвале, как застрял пухлый Макс, удирая от милиции, и другие весёлые случаи, смеялись, как будто на дне рождения. Я вспомнила, где видела незнакомца. Это тот самый товарищ-таксист, что сдал Володю, чтобы не сидеть самому. Тот самый, которому Володя не предъявил претензий после выхода, простив его. Тот самый, в результате прощения которого, упал авторитет Китайца, как слабака. Подумала, что у моего сына, действительно, было большое сердце. Вспомнила, как Володя поучал меня: «Мам, живи сердцем», и сегодня, на поминках своего сына я и жила сердцем, как хотелось, наверное, Володе.

Объятые воспоминаниями приключений, вышли курить на балкон. Гном, вдруг вспомнил, как в последние дни, совсем недавно, когда приходил проведать, Вовка жаловался, что почки болят, и все у него так болело. Голос у Гнома тихий, мягкий, речь грамотная. Говорил, и голос сорвался, и он заплакал, повторяя: «Как у него все болело».

Подумала: сын мой только с Гномом и поделился о своей боли. Передо мной хотел мужественным быть и о почках не обмолвился, говорил – спина. Вернулись к столу. Я принесла Володину весеннюю курточку, присланную подругой из Италии совсем недавно, вручила Гному от Вовки. Сказала, что слышу, как Володя мне сказал. Гном оторопел, в каком-то испуге произнес: «Я следующий». Я постаралась его успокоить, что курточка, как поддержка, на память. У Гнома как-то радостно засветились глаза, и он счастливый начал, не стесняясь вспоминать: «Да, точно, я и забыл. Как мы с Китайцем целую сумку курток у барыги спёрли, ходили потом по району всем раздавали, а себе, дураки, так ни одной не оставили. Жалели потом, смеялись». Все присутствующие после рассказа по-другому смотрели на куртку, на Гнома, некоторые смеялись. Каждый смотрел по-разному и особенно – разно, посмотрела соседка по балкону, смеха рассказ у нее не вызывал. Она ещё чуток посидела и решила удалиться. Дома обнаружила, что из кошелька исчезло пятьдесят гривен, и точно была уверена, о чём мне пожаловалась, что в этот раз не дочкина работа.

Бесцветно-бледный Канада размягчился и выдал: «Хорошо сидим. Почаще бы так собираться, правда, лучше по другому поводу». Ему хотелось сделать мне комплимент, и лучшего не придумал, как сказать, что я ещё достаточно молодая и рожу себе ещё ребёнка. Конечно, я улыбнулась, как и положено роботу, отметила про себя, что у него размягчился мозг и, похоже, давно, и ещё раз подивилась широте сердца моего мальчика. Бедная моя мама измучилась в компании незнакомых людей, извинилась, предложила праздновать без нее, пробралась в свою комнату отдохнуть. Всем стало неловко-грустно. Водка сделала свое дело, добившись ощущения празднования на поминках. Притихли как-то, и стали расходиться. Как робот, убрала со стола, перемыла посуду, и в безжизненной пустоте комнаты присела на диван, разглядывая небольшой альбомчик фотографий сына.

В душе все запекалось, и болели мышцы лба, закаменев от напряжения, удерживая гримасу немого вопроса: «С какого момента его жизнь пошла по такому горькому мученическому пути, что и когда можно было изменить?» И опять по кругу прокручивалась его смерть. Круг воспоминаний расширялся, являлись в памяти его последние дни, и месяцы, и годы в тюрьме. Всё это пылало в который раз в голове. А из альбомчика на меня смотрел мой сынок. Вот он выглянул из окна лагеря отдыха, вот он на пляже, а вот Володя в пещере в Крыму. А вот мы с ним в Трускавце, у него в руках игрушечный чёрный мобильный телефон, он вылез на горку и якобы говорит в телефон. Вокруг красота, густые высокие деревья, зелено, солнечные лучики проглядывают, жаль темная фотография из-за тени…

Пришёл товарищ покойного мужа, который передавал мёд в тюрьму, который сказал, что зайдёт позже. Пришли Назик и ещё раз, те, кто уже были: Игора, Канада и Итальянец с двухлетним сыном. Сынишка стеснялся и не хотел отцепиться от папаши. Узнал Володю на маленькой фотографии, что стояла на кухне, взял её и поцеловал. Итальянец ликовал, показывал какой он заботливый отец, совал в руки ребёнку мобильный, чтобы чем-то занять. Товарищи зашли в Володину комнату, смотрели на его неудобное кресло, накрытое выцветшей бордовой плюшевой шторой, на его уголок, разглядывали множество штуковин навешанных, где возможно. Назик взял в руки миниатюрный чёрно-белый кувшинчик на тесёмке, который можно подвесить на зеркало в машину. Объявил, что это на память от Китайца. Окружающие зашикали на него, но удивлённое выражение его лица и жизнерадостное утверждение в том, что Китаец точно не обиделся бы, да и моя поддержка, развеяли угрюмость мыслей и все вернулись за стол. Ребёнку быстро надоело застолье и он начал протестовать. Захотел спать, начал хныкать и Итальянец, пребывая в святом страхе перед содеянным, желая показать, не знаю что, идет в Володину комнату, укладывает своего малыша на диван, засыпанный солью, на котором умирал мой сын и пытается укачать своего. Укачать не получается и Итальянец поспешил домой, предаться отцовским заботам. На прощанье успевает показать на телефонной записи момент с Володей, когда пришли проведать его с друзьями в первый раз. Показывая, изображал, как дорога ему эта запись и я не сообразила сразу её перекачать на свой телефон, под его фонтаном слов, в том числе и его обещании скинуть мне эту запись. Но запись эта, якобы случайно, сотрётся в его телефоне.

Между Игорой и товарищем покойного мужа назревал конфликт, они спорили, каждый настаивал на своей правоте, изливая свои мировоззрения в незаконченных формулировках. И, видимо, понимали один другого или наоборот, и поэтому заводились всё сильнее и даже вышли в подъезд, похоже, для выяснения отношений. Я не вмешивалась, не трогало меня ничего, даже не долетал смысл предмета конфликта. Думала, как постыло сейчас душе Володи, наблюдать такое безобразие. До драки дело не дошло, наоравшись, немного протрезвели, и ещё немного посидели. Игора высказал свое восхищение Итальянцем, надо полагать его помощью на похоронах, забыв уже о такой мелочи, как убийство. Все разом засобирались, учитывая позднее время и, разбрелись.