Текст книги "Приключения Китайца"

31. Снигуривка

В понедельник я нанесла визит начальнику тюрьмы. Клюс Александр Леонидович был первым из трёх, которые начальствовали во время Володиного пребывания в ИК № 48. На языке тюрьмы – «хозяин», и это был первый разговор с этим хозяином тюрьмы. Внушительная внешность его соответствовала должности. Толстенный, ближе к круглому, с толстым лицом, черноглазый, черноволосый.

Я потребовала убрать из тюрьмы нач. карантина майора Жируна. Наверное, смешно теперь выглядит, они и сами бы так сделали. Обычно так и делают в «своих кругах», если чего напортачил. Переводят в другое место, да ещё могут и в должности повысить. Начальник не дал мне разрешения на свидание, сославшись на, якобы, туберкулёз у моего сына, мол, нужно дождаться подтверждения анализов, а это ещё несколько дней. Пытался нарисовать картину нанесения моим сыном тяжкого телесного повреждения работнику тюрьмы, обвиняя его в повреждении сухожилия, манипулируя дополнительной уголовной статьёй. Это было сказано мне для острастки идти дальше, видимо, тюремная реакционная группа во главе с Артуром обрисовала ему такую картину. Может, на свою беду, и фотографиями пригрозили, неизвестно, но похоже. Спросил о моих намерениях, на что я ответила, что всё зависит от сына. «И если вы с ним уладили этот вопрос, то, так и быть, на этом этапе прекращаем дальнейшие действия».

Разговор был коротким, так как требований у меня больше не было. Через несколько дней я пришла в административный корпус ещё раз, теперь на приём к тюремному доктору. Доктор объявил, что анализы подтвердили у моего сына туберкулёз. Снимок мне на руки не дал и даже не показал. Ответил: «Не положено». Сказал, что через пару дней Володю отправят в какую-то из зон для больных туберкулёзом, но от него не зависит, в какую, так как приходит распоряжение сверху.

Так мы и не увиделись с Володей. И повёз его поезд по этапу в тюремную зону № 5 для больных туберкулёзом, расположенную в селе Снигуривка, Николаевской области. Долго вёз, почти месяц. В разных тюрьмах Володя побывал, пока в вагон не собрали всех туберкулёзников из тюрем Украины. Привезли, наконец, моего сыночка до места назначения. Так долго в неизвестности без его голоса. Родители тихие и немощные. Про избиение не стала им говорить, одно известие о туберкулёзе уж очень их подкосило. Услышав в телефоне Володин бодрый голос, все возликовали, особенно я, зная, что этап – не простое испытание, но всё обошлось и муки неизвестности позади.

Из Николаева в Снигуривскую колонию каждую неделю приезжали врачи для осмотра больных заключённых. Особенно понравилась Володе «бабулька», имени, к сожалению, не помню – женщина в возрасте, профи в своем деле. Когда говорил о ней, всегда восхищался её бодростью духа, которым она подбадривала своих пациентов. Володе назначены уколы древнего антибиотика стрептомицина, с которого и началась эпоха излечимости туберкулёза и чумы, и побочным действием которого является высокая токсичность, и страдают, в первую очередь, почки, печень и мозг. Через месяц удивлённая врач, рассматривая новый снимок, сделанный уже на месте в Снигуривке, восклицала:

– За мою многолетнюю практику, лет более тридцати, вижу такое чудо впервые.

И показала Володе снимок, с которым он поступил – на нём в одном лёгком резко очерченное пятно. И показала снимок сегодняшнего дня, где лёгкие были здоровы. Правда, лекарственную дозу уколов по инструкции или по инерции не сняла, но ограничила до месячного курса.

Вероятно, и не было никакого туберкулёза, может, и снимок был чужим. Кому-то в администрации тюрьмы пришла идея, как избавиться от проблем с героями за права человека, пока эти герои держали свой совет. И план администрации по устранению революционных настроений был изощрённее всплеска протестов притеснённых в человеческих правах простодушных стратегов, нарушителей закона, находившихся под прессом, так и не использовавших свой козырь – фотографии с побоями. Правда, неизвестно, вмешался бы кто-либо. Стратегию же по устранению осмелившихся поднять голову составляли обученные военному делу люди или не люди вовсе, потому как, месяца два или три спустя после происшествия, «сорок восьмая» прикончила «смотрящего» Артура.

Артур звонил раз в неделю, интересовался:

– Как там малой, скучаю за ним, ничего, подождём, когда приедет, мы себя в обиду не дадим.

Уже привыкла к его звонкам, а тут молчит. Пропустил пару недель, я возьми, да и позвони на его номер. Поднял чужой голос, начал выпытывать подробно, кто это на Артуров телефон звонит, после чего обречённо сообщил о смерти товарища. На мой вопрос:

– Как это случилось? Я же недавно с ним говорила, и он на здоровье, во всяком случае, не жаловался.

Голос мрачно ответил:

– Вы что, не знаете, как в тюрьме умирают? Вот такие у нас тут дела.

Не стала расспрашивать, понимая, что мои вопросы могут стать опасными для говорящего.

Володя после известия о смерти Артура как-то сник. С его смертью перспектива возвращения становилась размытой в своём объединяющем братстве.

Унылая скука стояла в Снигуривке, где работы не было никакой, по понятным причинам. Звонил Володя редко, раз в неделю, иногда и того меньше. Мои вопросы о тамошних харчах всегда веселили его, и он перечислял скудный паёк, куда входило сморщенное яблоко. Тут же успокаивал меня:

– С голоду умереть не дадут, каша всегда есть. С хлебом, увы, напряжёнка, так как он привозной и, по ходу, с врачами приезжает.

Записался в библиотеку и читал из того, что было в её арсенале. Просил высылать книги из дома философские и эзотерические, так как времени на чтение было предостаточно. Минимальный срок лечения в этой зоне – девять месяцев. После месячного курса уколов стрептомицина Володю перевели на таблетки, и это было той маленькой радостью, одной из немногих, как и получение посылок с продуктами и книгами из дома, правда, хватало их ненадолго. В характере не было у него такого, чтобы есть в одиночку, когда рядом кто-либо «слюнки глотал». Съедалось с товарищами по камере, хоть и «друзей-единомышленников» не находил, отчего тосковал ещё больше. И в этой непроглядной тоске проходила его молодая жизнь или, вернее, жизнь проходила мимо него, так как душа его томилась в бездействии и невозможности выразить себя.

На территории тюрьмы кошка родила котят, и одного Володя взял на попечение. Назвал его Кент и прислал фотографию маленького Кента на своей подушке и свою фотографию. Было радостно в доме от сознания, что у Володи котёнок, и что на маленькой фотографии наш Володя передал привет и поддержку таким образом всей семье. И этот котёнок своим существованием тоже был маленькой радостью, согревавшей одинокую душу моего сына. Ближе к концу пребывания в туберкулёзной зоне Володя прислал ещё одну свою фотографию и ещё фотографию кота Кента, только уже взрослого, важно разлёгшегося на Володиной кровати, как умеют важничать только коты.

Так прошёл ещё один год его тюремного заключения. В тоске за внуком и в тяжёлых думах о его судьбе умер Володин дедушка, мой отец. Володя любил дедулю, и такая потеря и невозможность попрощаться были тяжёлым ударом. Володя изыскивал возможность звонить почаще, что в туберкулёзной зоне плохо удавалось, и узнал о смерти дедули через несколько дней. У самого был стресс, но, как всегда, нашёл слова поддержки для меня и бабушки. Через ещё несколько дней позвонил, прочёл свой стих в память о дедуле. Стихов он никогда до этого не писал, а тут возникла потребность, получилась хорошая эпитафия для деда.

В общей сложности отбыв в Снигуривке четырнадцать месяцев, Володя получил «добро» на возвращение в ИК № 48. И этапом покатил ещё раз «по всем тюрьмам Украины» с надписью на ноге: «Пригнись холоп, перед тобой стоит хозяин». И в каждой тюрьме при осмотре его наколок служащий тюрьмы наклонялся, чтобы прочесть, так как надпись была мелковата. И прочтение вызывало у служащих не те чувства, которые у заключённых переходили в смешливость. К счастью, серьёзных эксцессов не было.

Вагон с этапируемыми катался по тюрьмам больше месяца. Можно сказать, Володя пересидел в нескольких тюрьмах, и из каждой получал возможность позвонить мне. И из каждой тюрьмы радостно сообщал об удивлении при встрече знакомых ребят из Николаевской, Херсонской, кроме Одесской. В Одесской тюрьме его ждало счастливое интеллектуальное приключение, если можно так выразиться, так как других таких приключений в его жизни больше не будет. В Одесской тюрьме он просидел неделю. В камеру для транзитников попали интересные люди, и Володя долго потом вспоминал о них. Он называл их имена-отчества, так они представлялись при знакомстве, но всё стёрлось из памяти и даже слабо припоминается, сколько человек его окружало. Может, пять, все были взрослые люди со сложившейся или не сложившейся судьбой, один из них был физик по образованию и, кажется, кандидат наук, другой был математик тоже с какими-то отличиями, и был ещё ортодокс какого-то христианского направления – отщепления. И все они спорили или соглашались в размышлениях об устройстве мира, взаимоотношений людей, о подсознании и о многом другом. До этой встречи Володя, как нельзя более кстати, уже прочёл 1-й том Абд-ру-шина «В свете истины», «Розу мира» Даниила Андреева, какие-то из книг Ошо и первые две книги Кастанеды «Учение Дона Хуана», которые приходили к нему в посылках с продуктами по его заказу. Так что ему было о чём пофилософствовать с интеллектуалами-материалистами и знатоком библейского писания. Целую неделю, пока Володя находился среди столь высокого в тех местах интеллектуального общества, душа его ликовала от наслаждения небывалой роскошью общения. Настолько в его жизни это событие выделялось ярким светом, что по телефону мне даже сказал, что было бы здорово в этой камере весь срок досидеть. И было Володе жаль с ними расставаться. Дальше по курсу был Киев, и, наконец, Володя прибыл во Львов с доставкой в бронированном, с маленьким зарешёченном окошком, грузовике, в наручниках, до самой «сорок восьмой».

32. Возвращение

Почти два года я не имела счастья коснуться своего сына и больше чем полтора года вовсе не видела его. Закалённый пыткой разлуки, Володя решил взять свидание через неделю после карантина, чтобы осмотреться. Пока он осматривается, я в знакомом дворике стою в очереди к окошку для передач. С правой стороны входа в зону стальная сплошная стена, украшенная колючей проволокой, за ней помещения для внутренних войск охраны территории и их служебных собак, вышка для просмотра периметра. Как там всё устроено, нам, тем, кто в очереди, не видно, только периодически из двери в этой металлической стене выходит небольшая группа в военной форме, экипированная огнестрельным оружием: пистолетами и автоматами Калашникова, с собаками. Проходят через дворик, разделяя своим вооружённым строем стоящих или сидящих на лавках в ожидании приёма передач. У решётки, слева от входа в зону, экипированные гремят замками на решётчатой двери и скрываются в лабиринте между кирпичной стеной, ограждающей зону, и ограждающим эту кирпичную стену густым забором из слоёв колючих проволок. Через какое-то время охранники с собаками возвращаются тем же путём. И в этот раз выглядело всё так же угрожающе, только вот одна из собак, идущих с караулом, обращала на себя внимание своей худобой. Тощая настолько, что была похожа на борзую в шкуре восточно-европейской овчарки. Раньше такой худобы не замечалось у караульных собак. Какая-то женщина из очереди приготовила краюху белого хлеба и по возвращении караула бросила под ноги собаке.

В служебном собаководстве дрессировщик в обязательном порядке отрабатывает с собакой рефлекс не брать еду у «чужих». Жуткая процедура с подключением тока ко всякого рода еде, подаваемой из чужих рук или разбросанной без присмотра, в результате которой у собаки вырабатывается стойкий рефлекс агрессии к дающему еду постороннему. Наблюдаемая очередью собака или, скорее, живой собачий скелет в отрёпанной шкурке, схватила кусок хлеба и, поджав хвост, нарушая всякие стойкие рефлексы, ведомая чувством голода, спасая свою собачью жизнь, пыталась его проглотить. Хозяин не поощрял этой попытки и оттянул за поводок собаку от добычи, хлеб вывалился из пасти и собака из последних сил, дрожа всем телом, оказывая сопротивление, всё же схватила хлеб зубами, но не могла теперь его проглотить из – за натянутого ошейника. Ошейник все туже сжимал ей горло, а хозяин настойчиво тянул за поводок. Народ не выдержал и вступился за собаку. Собака, воспользовавшись замешательством, проглотила дарёный хлеб и поплелась за хозяином для получения неминуемой взбучки. В спину горе-хозяину многие посчитали своим долгом дать совет кормить животное.

Собака, как символ тюремной жизни заключённого, осталась в памяти. Или как символ перемен в тюрьме за время нашего отсутствия. И хотя с голоду умереть в тюрьме – день вчерашний или завтрашний, но сегодняшний день тюрьмы сулил другие муки, от которых, в конце концов, человек умирает.

На долгожданном длительном свидании Володя сетовал, что работу, ту, где он зацепился раньше, прикрыли, и вообще на тюрьму примерно из пятисот человек заключённых осталось сорок рабочих мест.

Я принесла с собой фильмы и заказанные книги и, пока Володя разбирал сумки, на общей, знакомой кухне готовила еду. За время нашего отсутствия был проведён ремонт, какая-то перестановка, новые электроплиты и при входе, вверху на полке, установили небольшой телевизор. Музыкальный канал, пожалуй, слишком громко соединял с внешней цивилизацией наше убогое, отгороженное от мира пространство с залепленными разнокалиберными решётками окнами, загороженное заборами с колючей проволокой по периметру. Народу, как всегда, было много, музыка заглушала всякую попытку мысли и общения, и, поставив на плиту картошку, я поскорее вернулась в нашу с сыном комнатку. Володя уже похлопотал о видеомагнитофоне, разобрал продукты, отделив паёк для «ямы», как обычно, обгрызая при этом сыр. Почти два года я не видела этого зрелища и, должно быть, была счастлива, ну хоть немного. Я разглядывала своего сына и замечала, какой он взрослый. Движения собранные, ни одного лишнего в организации просмотра и раскладывании вещей, даже откусывание сыра в этом действе. Можно сказать, всё по хорошо заученным нотам, только ноты из военного марша или рэпа с незатейливой мелодией. Володя, смущённый моим разглядыванием, пытался отшутиться:

– Что, прыщи разглядываешь? Да, с этим проблема.

Кожа лица, всегда удивительно чистая и однотонно-матовая, теперь выглядела паршиво.

Володя предположил, что антибиотики в таком количестве сделали своё дело.

Я согласилась, ещё не зная тогда энергетической связи этих прыщей на лице со злобой унижения, которая уже не помещалась в резервах его души и проявляла себя с помощью тела. И тело, во имя сохранения души, жертвует собой, показывает растущие, не находящие равновесия стрессы. И не знала тогда, что выросший за пределы здоровья стресс притягивает своей невидимой энергетикой всех своих братьев, чтобы расти дальше и набирать силу для освобождения из тюрьмы тела. На то время и Володя тоже ещё не знал этих тайн природы, которые позднее мне и будет пытаться втолковать до конца своей жизни и, если не словом, то покажет на деле.

А пока мы находились в одной комнате вместе, радовались, что всё ужасное позади и уже пережито. Вслух Володя не возвращался к тем тяжёлым событиям, поднимал себе и мне настроение впечатлениями последнего месяца, проведённого в разных тюрьмах на этапе. Жизнеутверждающе описывал невероятность встреч в тюрьмах других городов со знакомыми из нашего Львова. Я слушала, и было похоже на рассказ про летние каникулы, про встречи с давно забытыми друзьями. Всё тяжёлое и мрачное, связанное с тюрьмой, Володя оставлял себе, предоставляя мне наслаждаться радостными моментами его двухлетнего отсутствия. Про Одесскую тюрьму говорил с упоением, не про саму тюрьму, конечно, а про компанию, посланную провидением. Из книг, которые я принесла, именно «ДЭИР» автора Д. Верищагина была рекомендована одним из одесских товарищей. Это система навыков дальнейшего энергоинформационного развития человека. Володя с нетерпением жаждал ознакомиться ещё и с этой книгой. И был доволен собой, что «подковался» к той случайной беседе с разными философами и держался на равных со своими продвинутыми собеседниками. И в рассказах своих продолжал стремиться пополнить знания о философиях в поисках истины.

На общую кухню выходили курить, чтобы в комнате не задыхаться. Одним из «отдыхающих» оказался, немногим старше Володи, из одного с ним отряда, некий Стас. Типа, «смотрящий» отряда. Как можно догадаться, Володя не попал в насиженное место в своём бывшем отряде, хоть и надеялся, не понимая невидимой политики тюрьмы, контролирующей и создающей атмосферу общей зависимости и униженности. Надеялся на улучшения по причине смены «хозяина», как и все надеются в тюрьмах, с глубоко закрепившейся в народе «верою в царя» или «верою в президента», словом, верою в тех, кто наверху.

Стас был на свидании с женою, старше его самого лет на десять, ухоженной, спокойной, поглощённой манией красавицы, от этого приветливой, во всяком случае, с нами. Вроде как подружились, обменялись телефонами. Попили вместе чаю. Стас был неразговорчив, чувствовалось, чванлив и высокомерен, но, стараясь произвести впечатление братства, предложил Володе на будущие «свиданки» пользоваться его видиком. Его он оставляет чуть ли не в сейфе у «смотрящего» отряда по уходу за «гостиницей».

Мы вернулись в нашу комнату и принялись смотреть записанные мною фильмы.

Не по душе был мне этот Стас, и каким-то образом казалось, что Володе тоже он не нравится. Но, как Володя меня воспитал ничего не говорить о его товарищах, так и моя неприязнь к Стасу осталась невысказанной.

Володю в ходе его мытарств по сизо и тюрьмам уже определяли в одной из камер сизо «смотрящим», чем он гордился. И по врождённому чувству справедливости и законному природному возрастному зову определения себя во власти, думаю, Володя себя отождествлял именно в роли «смотрящего». Оглядываясь на его жизнь, такая роль была его Божественным даром. И похоже, что именно соперничество Стаса как раз и чувствовалось мною как неприязнь.

Пролетели три дня нашего свидания, мой сын вернулся к своему новому тюремному братству, а я к неосмысленному потаканию своим стрессам, считая, что это моя жизнь.

33. «Смотрящий»

Теперь по субботам у окошка для передач часто вижу жену Стаса, здороваемся, улыбаемся. Дальше ещё ближе, как бы дружим. Просит подкупить какие-то «печеньки», как ласково называют печенье на Западной Украине, в двухкилограммовой упаковке, всё равно они вместе едят. В гости ко мне наведалась, деньги принесла. Как-то быстро стала как бы своей, в объединении тюрьмой и общим отрядом, и ещё непонятно чем, но с не очень естественным проявлением дружеского общения. И вот, в очередной раз звонит Володя, список диктует, что надо, а деньги принесёт жена Стаса, и уже «какой-то» на машине за мной заедет, заберёт, чтобы в руках не тащить. Пытаюсь никого не нагружать, тащить передачу из дома до остановки метров тридцать и с остановки до зоны ещё пятьдесят. Нет, Володя настаивает, чтобы с атрибутами. Нажарила, как обычно, котлет, пирожков, которые странным образом перестали крошить проверяющие передачу. Приезжает утром этот «какой-то» на синем «москвиче», почти развалившемся. Поднялся в дом, напоила кофе с пирожками. Кто он, что он? Имени даже вспомнить не могу. Худой до невозможного, одет скромно, на грани бедного. Лицо копчёное от сигарет, зубы, вроде, один-два, может, и три-четыре, но точно маловато зубов, и тоже копчёные. Видно, отпечаток тюремный уже никогда ему не смыть, возраста ближе к солидному. Зашли с Копчёным в «Арсен», магазин такой огромный, где есть все продукты, всяких сортов, на любой выбор. По списку в тележку складываем, всё время ощущение слежки от него. Подумала, иерархия тюремная такая – «следящий», наверное, под прикрытием водителя. Я и свои деньги трачу, скупились, потеплел Копчёный, поехали к № 48. Возле зоны недалеко базар, так у нас, на востоке и в России, называют рынок, и туда заехали, зелени, фруктов подкупили, Копчёный так под влияние попал, что из своего кошеля что-то ребятам прикупил, приговаривая: «Пусть порадуются». Привезли, передали хорошую горку. Копчёный что-то про дороговизну бензина начал говорить, я намёка не поняла, рада была, что не надо на его тарантасе домой ехать, успокоила его, что поеду на автобусе. Может, рассердился на меня, но больше, слава Богу, не привелось с ним видеться.

Теперь на карточку мне деньги передают незнакомые люди. Володя позвонил, предупредил, сколько и от кого должно поступить. К вечеру уточнил, всё ли передали.

Я, ничего не понимая, решив, что сейчас буду на весь отряд носить, возмутилась, высказав, что достаточно нагрузки, которую я и так раз в месяц несу. Володя выслушал и спокойно попросил не переживать на этот счёт, что носить на эти деньги, как и покупать, ничего не надо. Это «общак» на магазин в зоне. И они тут сами, что надо, купят. Моя задача: ещё переводов дождаться и передать на карточку другому лицу, надо полагать, продавцу магазина. Начались денежные переводы, может, раз в неделю. Тут Володя просит на этот самый счёт перевести в банке наличку, которую мне привезёт жена Стаса. Раз Володя попросил, соглашаюсь, учитывая, что у жены Стаса двое маленьких детей от первого брака. Выглядит всё это странным. Вроде и самой жене было бы проще в банк подойти, да объяснения были такого рода, что карточка её заблокирована. Утром, при встрече с этой самой женой Стаса, вручает она мне небольшую сумму, и при коротком разговоре, – надо же о чём-то говорить, – я добавляю, что отправлю, как договорились с Володей, к часу дня. На эту фразу жена Стаса, такая томная, вдруг моментально, даже как-то, показалось мне, резковато, выпалила:

– Я туда не вмешиваюсь, это не моё дело.

И вот, около двенадцати часов приближаюсь к банку, сгруппировав свои дела, чтобы отправить к часу деньги. Вдруг звонит сам Стас и, как-то в нервах, спрашивает, когда я собираюсь передать полученные от его жены деньги на заветный счёт? Отрапортовалась, удивлённо добавила, что Володя вообще-то в курсе. Отметила про себя, какой-то тон раздражительный у Стаса, который, в свою очередь, и меня начал раздражать.

Не прошло и получаса, опять Стас звонит, резко на «ты» переходит, и приказным тоном:

– Когда ты деньги отправишь?

Я, конечно, из себя вышла и тоже ему на «ты» и резким тоном повторила, что к часу, как и договорились с Володей. Тут этого Стаса прорвало на ровном месте и он начал чуть ли не кричать, обозвал Володю дебилом, добавил, если я денег не отправлю, то ему (Володе) тут устроят, и он скажет кому надо.

Понятна моя реакция. Сбросив оковы воспитания, также на повышенных тонах объяснила Стасу, что вообще я имею дело только со своим сыном и не выполняю поручений дебилов, и, в моём понимании, именно Стас как раз и является этим дебилом. После чего оборвала разговор и пошла, скрипя зубами, в банк перевести деньги жены Стаса на общаковый счёт.

Сегодня только увиделось, что спектакль этот был подготовлен, чтобы предъявить Володе претензию, или «косяк» на сленге. И лидер Стас, ставленник администрации, должен был избавиться от соперника. Скорее всего, и не сам он это придумал, похоже, с первого дня появления Володи в качестве лидера разрабатывался какой-либо план зацепки к поведению. И определён был Володя по прибытии из Снигуривки именно в этот отряд. Пришлось штабу «хозяина» напрягать примитивные мозги ставленников, а, может, и свои тоже, почти три месяца, создавая момент обвинения безупречному «смотрящему» Китайцу. Такого рода обвинение Володи, не то, чтобы оторвать себе от общего, но и в непунктуальности, было шито белыми нитками, и я не придала случившемуся значения, решив про себя, что Стас неуравновешенный неврастеник.

К концу недели нашёл возможность позвонить Володя. В разговоре я, было, начала костерить психопата Стаса с просьбой об ограждении меня от его контактов. У Володи на это была встречная просьба:

– Мам, не знаю, что делать, наверное, иди к начальнику, говори, как хочешь, чтобы меня в другой отряд перевели. А то будет беда. Ты меня знаешь, я это чувствую, нет другого выхода.

Жду не дождусь понедельника, чтобы попасть на приём к начальнику. Темно на душе, неизжитый страх поднял свою голову и растёт по природе своей бессонными ночами. Поздно в воскресенье спасительный для меня звонок. Володя дал отбой, сказав, что всё решилось само по себе, и завтра его переводят в другой отряд.

Только после Володиной смерти из кратких фраз товарища по купе (комнаты без дверей, с койками, где живут заключённые) и из краткой фразы о жизни в тюрьме самого Володи вырисовалась картина, что там случилось. Похоже, что Стас предъявил свои фальшивые претензии, но не самому Володе, а пожаловался кому надо, как мне и угрожал. Сидели там два типа, даже фамилии записала, но затерялись, не хочет тюрьма выдавать свои тайны, так эти типы представляли себя вершителями правосудия для нарушителя «праведности по понятиям» среди «своих». Отличались омерзительным садизмом. Они тащили провинившегося через весь барак, для назидания другим, на «суд», и если обвинения были доказаны, то несчастному доставалось. «Ужас, что творили», – фраза непосредственного наблюдателя, соседа по койке Володи, – «Китайцу тоже от них попало». И ещё добавил: «Их перевели вроде на тридцатку (ИК номер тридцать), где главный сдох, чего-то с ногами, типа гангрена. На нашей сорок восьмой все радовались».

И похоже, что Володю они как раз и тащили на «суд», чтобы авторитет пошатнуть, ведь достаточно только протащить, затем выяснилось, что «всё путём», и претензии были сняты. Только вот в памяти сидящих – присутствующих осталась картина унижения: доставки на «суд». Что и требовалось штабу «хозяина». Авторитет Володи не «штабом» ставленый, а добытый собственным характером. Дать отпор известному злобой нач. карантина – случай редкий. И, понятное дело, пошатнуть такой авторитет трудно. Скорее, и не прорабатывали схему сами, а, зная звериные свойства, будучи сами той же породы, просто направили в отряд со ставленным «смотрящим» Стасом. Правильно расценив отсутствие поддержки у Китайца, которую сами обезглавили, и противовес – раздутое высокомерие и соперничество «быть смотрящим» Стаса. Положились на его изобретательность и благословили ставленника, подтрунивая на тему пошатнувшейся его власти с появлением нового претендента. На тюремном жаргоне – «замолодили». Так или иначе, не быть теперь Китайцу «смотрящим», но кто его знает, лучше в другой отряд определить после конфликта, пока правда не всплыла, может, и по просьбе Стаса.