Текст книги "Приключения Китайца"

52. Краденый меч «вакидзаси»

Из утаённой сумки, вытащив и раздав товарищам для продажи клинки и ещё чего я не видела, Володя оставил себе короткий меч в красивых ножнах и старый клинок, раритетный или нет, но, похоже, и точно бывший в использовании. Предупредив мое возмущение, показывая мне награбленное добро, комментировал следующим образом:

– Мам, не переживай, на оружие никто заявы не напишет, иначе их самих привлекут. Ещё неизвестно, может, мы опасное гнездо разоружили, ясно ведь, просто так оружие в подвале никто собирать не будет.

И, демонстрируя меч, добавил:

– Всегда такой хотел иметь, даже сам не знал. Это «катана» вроде.

Правильное название было «вакидзаси», но мы ещё не знали этого. Володя попросил помочь подвесить этот меч на ковер возле себя на толстой длинной цепочке, по старинной кавказской традиции. Вспомнилось, как Володя смешил меня, становясь на подогнутые пальцы ног, на манер кавказских джигитов. Видимо, способность такая, передалась в генах и всегда вызывала удивление и смешила, так как никто из присутствующих не мог повторить этот трюк. И, глядя на его загипсованные ноги, болезненная мысль о скованности его природной гибкости и подвижности, не давала возможным порадоваться за него, прорезая итогом пагубную страсть. Я всё же нашла силы улыбнуться, чтобы поддержать его заданный настрой выздороветь, скрывая дожди слёз в душе, как обычно и уже давно.

Теперь, когда товарищи приходили, то считали своим долгом подержать меч в руках и полюбоваться рукояткой и ножнами, красиво сделанными под медь. И, несмотря на то, что меч краденный, было видно, что он является предметом особой гордости нового хозяина.

Это были краткие мгновения его иллюзорного ощущения довольством собой, которые с уходом товарищей сменялись постылым лежанием, необходимым для выздоровления.

Как только Володя оказался дома, многое изменилось и проявилось не сразу. По утверждению врача: «Гипс надо будет периодически менять, суставы будут заживать до полугода, а там ещё неизвестно как пойдёт, да как срастутся, сможет ли ходить. Из практики советую – не уповать на чудо и готовиться к инвалидности». Как истинные оптимисты, мы с Володей увидели в этом жутком диагнозе хорошую новость. Суд отодвигается, тюрьма ещё дальше, и появилось время обдумать, как из этого выбраться. И даже не пугала так плохая новость об инвалидности, в какой-то подсознательной уверенности, что этому не бывать, как и его зависимости от наркотиков.

Теперь наше время стало расходиться по новым осям. Володино вдруг замедлилось, погрузив его в новую тюрьму гипсовой неподвижности, приковав к дому, а моё время заполнилось изматывающей суетой и мелькало в перерывах долгожданного сна. С первого дня после больницы, моё время, которое должно было принадлежать сыну, стало исчезать. Сначала нужно было забрать выписку из больницы. На это ушло полдня, при первой попытке в ожидании доктора, который был на операции и ещё не подготовил документа, и ещё полдня при второй, удачной попытке, однако отягощенной нарушенным интервалом транспорта, как постоянным явлением. Затем, время исчезало в приготовлении пищи, уборке, походам по магазинам за продуктами. В поездках к подругам для одалживания денег, так как квартирантка постоянно задерживала с выплатой и, кроме того, как специально именно в этот период, платила частями, увеличивая число моих походов для одалживания денег у подруг, а потом походов для отдавания этих денег. Моё время, которое я должна была находиться возле сына, тратилось в походах в аптеку за лекарствами от зависимости, и, по знаменитому кругу, опять в той же последовательности с небольшими дополнениями. Всё это растраченное время забирало мои силы и никак не давало воспрянуть моему поникшему духу, угнетая его все больше униженностью безденежья. И беспомощность раздавливала мой дух, увеличивая чувство вины, по причине отсутствия меня возле нуждающегося во мне, моего единственного сына. И когда попадала домой, в усталости, не могла удержаться от раздражения в общении с матерью, Володиной бабулей, которая будучи не в себе, требовала внимания и сплетен, чем кормила свой угасающий дух. И, не получив привычной пищи, создавала на пустом месте клеветой невероятно болезненные наветы на меня или Володю, что вывело бы из себя любого. Володя терпел это недолго. Во время очередного нашего раздора, разрушающего очаг, который женщины обязаны хранить, но, забыв, как и другие законы природы, отвратительно ссорятся, Володя вышел из своей комнаты на подушках, на коленях и грозно разразился, ударив кулаком здоровой руки в спинку нового кресла, сломав с хрустом что-то под обшивкой:

– Да замолчите вы, наконец! Распустились тут без меня! Чтобы я не слышал этого больше! Хорош мой дом – моя крепость.

Мы с бабулей тут же притихли от неожиданного Володиного справедливого гнева. Володя удалился к себе, и мы, пристыженные, переглянулись, не зная можно ли улыбнуться, радуясь, что гроза миновала. В дальнейшем, большого труда мне стоило не выходить из себя, при проявлениях особой маминой болезни, к сожалению, я скрывала раздражение и только лишь скрывала, не зная, что это чувство или энергия, с которой необходимо выяснить отношения, отпустив её на свободу. Только знала, что Володя всё чувствует, возможно, не читает мысли, но чувствует энергии и от этого ему не избавиться, так как он идёт вперёд и все дальше, где эти чужие энергии остро впиваются в душу, причиняя боль, вызывая смятение своих, накопленных, едва уравновешенных.

И в те малые промежутки времени, когда я была возле него, находясь в тяжёлых думах и в раздражении от бабули, чувствовала отторжение себя и его одиночество одновременно. И ничего не могла изменить в силу своих догматических представлений, своей темноты и неподготовленности к такому испытанию. И только редкие моменты душевного равновесия позволяли нам всё же обрести друг друга и немного оттаять в эти счастливые часы, которые казались минутами. Володя нашёл в интернете только вышедший сериал «Барыги» интересным для семейного просмотра, и вечерами я усаживалась между его диваном и компьютером на старое низкое кресло, накрытое Володей старой плюшевой бордовой шторой, которая, как ему казалось, создает уют и красоту. Садиться на это низкое кресло было неудобно, и Володя каждый раз вспоминал о тех его нормальных креслах, которые были вывезены мной в его отсутствие к квартирантам. Включали компьютер и смотрели, как когда-то на длинных свиданиях в тюрьме. Не всегда получалось посмотреть больше одной серии. Володя начинал дремать, под действием таблеток и одной смотреть было неинтересно. Таблетки уже давно превратились в наркотические. Нарколог предупреждала об их кратковременном применении, исключительно для снятия ломки в течение пяти дней. Теперь их требовалось больше, чтобы уснуть и провалиться туда, где нет боли, где нет душевных мук. Но каждый раз, возвращаясь из дремоты, душевные муки становились только сильнее, о чём однажды поделился со мной Володя. Друзья перестали наведываться, никто не собирался нести денег за награбленное, пользуясь его беспомощностью. Мне было слышно, как по телефону он пытается забрать хоть часть денег, но расстроенный заканчивал разговор словами: «А, понятно, ну подождем», звонил следующему, и другому, с теми же словами прощания или вовсе не дозванивался. И в какую-то минуту слабости, он обратился ко мне с горькой фразой:

– Мам, даже не знаю, что теперь делать.

В попытке поддержать, я обрисовала работу фрилансера, как создание статей по туризму со скрытой рекламой, которую мне подкинула подруга. Работу я ещё не освоила, а только собиралась, вдохновенно привлекая Володю. Убеждая сына, что он мог бы освоить вместе со мной, и зарабатывать, не выходя из дома, и в процессе выздоравливания, несмотря ни на что, готовиться к поступлению на заочное обучение. Так говорила, и успокаивалась сама, и мне думалось, что и Володю мои слова поддержали. Только вот он повернулся ко мне лицом, сидя на неудобном кресле с перебитыми ногами и рукой, и неожиданно спросил:

– Мам, ты что, не понимаешь, что я ощущаю себя маленьким пипсиком, раздавленным и ни к чему не способным.

При этом лицо его выражало такие муки от моего непонимания, что я замерла на полуслове, а Володя продолжил:

– Ты даже не представляешь себе этих мук, по сравнению с ними боль от переломов даже не замечается.

Я не знала что говорить, и как помочь, просто обняла его со словами:

– Если бы ты был маленьким, то я бы взяла тебя на руки и покачала.

После моих слов из глаз Володи потекли слезы, он отшатнулся от моих объятий, не желая быть раздавленным ещё и чувством жалости, и попросил уединения.

Последний раз видела его слезы в детстве, и теперь, оставляя его одного, понимала, что мир его рухнул. И тяжесть этого осознания передалась мне, и я действительно почувствовала, что он маленький и не подготовленный к жизни, благодаря мне, и почувствовала, что я ещё меньше него, потому, что не знаю как помочь своему сыну.

53. Мелькнула и любовь

Наведался Игора, вероятно, принёс дозу, после чего Володя приступил к активному выздоравливанию. Собрал все ножи из кухонного ящичка и принялся их точить у себя в комнате на точильном станке. Довольный собой, не унимался, перебирал свои сокровища, перекладывал, словом, суетился, и всё это одной рукой, и при этом ёрзая по комнате на подушках, нарушая покой гипса, нужный для заживления. Действие наркотика принуждало его к движению, и он, занятый работой, пребывал в состоянии душевного равновесия, не учитывая или не замечая потребности раненого тела. Он скользил на подушках в коридор, где стоял городской телефон, звонил, договаривался и скользил обратно. И слышен был его голос, как он говорит теперь по мобильному. Потом снова вылетал на подушках за ключом от домофона и просил меня все же кинуть этот ключ ребятам из окна, так как ему не видно куда кидать. После чего гордо сообщил:

– Мам, теперь у меня такие друзья, новые, сама увидишь.

Зашли новые друзья, пришлось сделать им замечание, что, вообще-то, полы только вымыты. Они намеревались не разуваться. Извинились, сняли обувь, прошли к Володе, не представились.

Один из них был тем самым Итальянцем, который недавно забрал сумку. Щуплый, с мелкими чертами лица, похожими на мордочку куницы или хорька. Говорил больше всех, создавая иллюзию, что он представляет собой решающего все проблемы, и положение Володино, тоже не проблема: «Мы ему и на колесах чего-то организуем, чтобы передвигался». Кто «мы? Как будто неотъемлемый член организации помощи Володе. Ещё был Коля-Шедевр, который пару лет, как освободился, женился после тюрьмы и ждал рождения ребёнка со дня на день. Он так же был говорлив, делился хорошей новостью. Выяснилось, что у Итальянца есть маленький сын и тоже скоро ждет ещё прибавления. Было шумно, весело. Принесла им чаю. Ещё один, постарше, Канада, из нашего района, был бледен бледностью предателя и говорил мало. Был ещё Назик, жизнерадостный, младше всех, похоже, без тюремного прошлого. Нашумели, накурили, обаяли Володю вдруг своим участием, оставив в радостном расположении духа, с надеждой и обещаниями на руку поддержки. Каким образом они окружили Володю своим вниманием, так и осталось для меня загадкой, не выпытывала, радовалась за настроение сына и, значит, была рада и новым друзьям. Только огорчало, что дозу какую-то принесли или вкололи, после чего Володя заснул почти сразу, значит покрепче всех лекарств разом.

Объявилась Она и Володя предупредил меня о её приходе. Пришла вечером, после работы, как-то проскочила в комнату, не познакомилась. Володя позже прокомментировал, что от стеснения, и просидела у Володи до утра. Чтобы не быть помехой в проходной комнате, я перебралась спать к бабушке, не подумав, что буду нужна. Володя захотел угостить ночную гостью кофе и вышел на подушечках в комнату, чтобы попросить меня об этом. Меня не оказалось на месте, Володя почему-то решил, что меня и вовсе дома нет, видимо в созданный им образ входило такое видение меня. Решил по-джентльменски гостью не беспокоить и сделать кофе самому, к чему и приступил. Непонятно как достал чашки, и со всем вроде справился, только вот, чтобы отнести эти чашки в комнату, взял тонкую пластиковую доску для нарезки вместо подноса, что было плохой идеей. Горячие чашки сделали свое дело, пластик нагрелся, обмяк, и полетело всё на стены и пол, заливая горячим сладким кофе и усыпая битыми осколками. Она услыхала грохот, пришла на помощь и долго ещё они вместе провозились с уборкой, прежде чем напиться кофе. Наутро, Володя проводил гостью до двери на работу, и в чистейшей радости, на какую была способна его душа, принялся рассказывать про приключение с чашками с нескрываемой гордостью, что ему почти удалось всё сделать самому, если бы поднос не подвел.

На гипсе одной ноги красовался портрет мультяшного Микки Мауса, исполненный черным маркером, оставленный Ею для подбадривания. Ночью они играли в «слова» или в «балду», но сейчас так не называют эту игру, говорили, смотрели какой-то фильм, как потом расскажет мне Она, сожалея, что не пришла в последний день, так как договорились, но устала в тот вечер, выбилась из сил и заснула. Но все это расскажет Она после, а пока я только впервые увидела её. И увидела, как счастлив мой сын, рассказывая, как Она прибежала на шум, пожалела, что сама не догадалась сделать кофе, и они вместе искали тряпку, собирали осколки. Пребывая в таком прекрасном настроении, днём так и не заснул и к вечеру, оставшиеся без отдыха переломы, дали о себе знать. К этому присоединилась новая боль в спине, где тоже был удар при падении со слов Володи, хотя вероятно, это болели почки. Намазала демитоксином, поглаживая его спину, Володя говорил, что полегчало сразу, как только я дотронулась. Сделала укол кетанола на ночь, как обычно, принесла воды запить его таблетки, главную и запасные от побочных действий, от депрессии и от тревоги, и, оставила Володю в тишине с надеждой, что он поспит и завтра станет полегче.

Назавтра полегче не стало, таблетки и уколы мало помогали, в связи с привыканием, и Володя не вставал, мучился, и звонил друзьям-товарищам, как выяснилось потом, за дозой, но никто не хотел принести ему в долг. Пытались смотреть сериал, но смотрела одна, а Володя смотрел в стены и в потолок, иногда закрывая глаза, которые сильно блестели, выдавая температуру. Ночью не спал и с утра снова начал трезвонить друзьям, в надежде обрести успокоение от дозы. К вечеру приободрился от её звонка и ждал гостью, взяв себя в руки. Встретив её, попросила позвать меня или самой сделать кофе, показав Ей кухонное хозяйство. Она, милая, сказала, что конечно сама приготовит кофе, и прошла к Володе, который был не таким бодрым, как при первом её визите, и не встречал в коридоре, а ждал в комнате разделить с Ней ещё одну последнюю ночь в задушевных разговорах, просмотрах фильмов. Я принесла им чай, Она сидела у компа в «Одноклассниках», Володя пытался на подушках взобраться на диван сбоку, так как на его месте взбирания устроилась драгоценная гостья. У него неловко получалось, никак не мог развернуть загипсованные ноги в узком пространстве между стеной, опираясь одной рукой на диван, не зная, куда примостить загипсованную руку, чтобы не задеть локоть, и все же заползти на этот диван. Я, со своим чаем переступая через Володины ноги с целью поставить чашки на стол, нечаянно зацепила загипсованную ногу. Володя, стиснув зубы, с обидой произнес какой-то звук, и я увидела по лицу, как он измучен, и обессилен. Она подскочила с кресла, и мы вдвоем помогли Володе одолеть препятствие. Боль от моей неаккуратности, видимо была сильной, и сам Володя был какой-то раздавленный жалостью к себе, больше, чем болью или всем вместе. В любом случае, Володя был неразговорчив, погружен в себя и выглядел не очень гостеприимным. Ситуация не смутила гостью, она так и просидела целую ночь у компьютера возле Володи, который в муках не особо развлекал беседой, и под утро, наконец, заснул. Утром мы покурили с Ней на балконе под чашечку кофе. Познакомились. Видно было, что переживает за Володю и не безразличен он её душе. Измученная, не выспавшаяся, Она пошла на работу, также переживая за свою дочь, которую увидит только вечером.

Володя, как только проснулся, спросил о Ней. Ему, наверное, было жаль, что он уснул, но ничего не сказал мне. Он и сам не знал, что это было последнее свидание, и не знала Она, что больше не увидит Володи. И все же от сознания, что Она просидела с ним целую ночь, карауля его сон, Володя пытался быть бодрым и скрывал от меня свое истинное состояние непрекращающихся болей. Или, возможно, прекратилось действие того препарата, который принесли ему новые друзья, который позволял ему находиться в бодрости.

С утра следующего дня в гости зашёл, будучи проездом, Виктор, муж покойной моей подруги Ольги, к которой мы ездили в Севастополь. Познакомился с Володей, поздравил нас с наступающей Пасхой, и пока мы пили чай с его конфетами, вкратце описала сложившуюся ситуацию. Виктор предложил приехать к нему, сбежать при первой возможности и подробно проинструктировал, что надо говорить на таможне, чтобы не было лишних вопросов. Тут же переговорив об этом с Володей, чтобы укрепить его дух, мы простились с Виктором, оставляя за собой переписку в интернете для дальнейших инструкций.

54. Новые друзья

Володя и вправду приободрился от нашего плана. Теперь дело за малым – выздоровление. Завтра Пасха, и у нас, наконец, будет совместный праздник, а ещё у нас есть план на будущее. Иду с такими мыслями в аптеку за Володиными таблетками, пытаясь унять откуда-то нахлынувшую новую волну не унимающейся тревоги и неизвестно откуда появившейся мысли: «Вот наберу сейчас таблеток, куда их потом девать?» Отогнала, испугалась даже, чего может в голову влететь. Возвращаюсь из аптеки, перешла через дорогу, в модных очках, которые подруга из Италии прислала, очки возьми, да сами по себе на переносице и треснули. Ещё неуютней стало на душе. По дороге в магазин зашла за сигаретами. Передо мной бабка старая чего-то недопоняла и продавщица ей нахамила. Я за бабку вступилась, выговорила продавщице, утрясли с бабкой, теперь моя очередь подошла. Заказываю этой же продавщице сигареты свои, добавляю: «Голубые». Сигареты по цвету различаются по крепости, «курцы» знают об этом. А девушка, обозлилась не на шутку из-за бабки, и в ответ: «Нету таких». Я ей на витрине показываю: «Вот они». Девушка не уймется: «Это не голубые, а синие». Уже я на пределе: «Тогда синие дайте». Она пачкой по-хамски так по прилавку и шлёпнула. Не стерпела и я, говорю, где у вас главный менеджер, ответа не последовало, и я обратилась к продавщице другого отдела. Она, как раз, и есть, главный менеджер, как оказалось, только очередь у нее и специально глаза отводит, игнорирует. Слышала всё, но видно одной крови с коллегой. Очередь к ней пришлось отстоять, объясняю про хамство сотрудника, она, как и не слышит: «Не задерживайте очередь». За мной и точно очередь выстроилась, и каждый спешит отовариться, и всем некогда хамство пресечь. Не им же нахамили. Типичная для львовской ментальности ситуация, с известным лозунгом «моя хата с краю», внедрённым в генофонд по доброй воле. Возмущаюсь, где у вас тут телефоны в службу защиты покупателя. На что главный менеджер охранника привлекает, чтобы я очередь не задерживала. Теперь охраннику объясняю, хоть и он слышал всё. Показывает мне плакат, и в том месте, где телефоны, плакат загорожен терминалом. Я возвращаюсь к первоисточнику: «Фамилия ваша?» У нее бейджик уже исчез, и, видимо, в силу специфики своих покупателей ликеро-водочного-сигаретного отдела, решила, что сейчас оттянется за бабку и за всю алкозависимую братву. Схватила блок сигарет и машет на меня, как назойливую муху отгоняет, и, как на опустившегося алкаша-попрошайку, прикрикивает: «Иди отсюда», чтобы все слышали и понимали, с кем имеет дело издерганная продавщица. От этого безобразия, схватила я телефон и на камеру её снимаю, пригрозив: «Пусть на вас полюбуются». Телефон, как всегда, в нужную минуту, разрядился тут же, при запуске камеры, я поклацала, пощелкала и видно что-то сбила в настройках. Благодаря чему, застряла функция фотографии и осталась только в пользовании камера.

Когда дома рассказала Володе приключение свое, он спокойно так заступился:

– Жаль, меня там не было, я бы рассказал ей, как себя вести.

В это время он снимал со стены свои трофеи, свой краденый меч, своё сокровище, для продажи. Он разглядывал его, вытаскивал из ножен и размахивал, представляя себя в бою.

Компьютер был включен и мы без труда нашли информацию об этом мече. Оказалось, что это не катана, а вакидзаси. Самураи носили два меча, катана больший меч по длине, применялся в бою, и при входе в чужой дом, к уважаемым людям или к неуважаемым, но не врагам, правила приличия предполагали снимать этот меч, символизируя этим жестом мирные намерения и уважение. А вот меч вакидзаси, который попал к Володе, не снимался никогда в чужом доме. Он являлся привилегией самураев и применялся для защиты собственной чести, что предполагало постоянную неразлучность с вакидзаси. И снимался он, этот меч вакидзаси, только у себя дома, среди родных и близких, где воину ничего не угрожало. Когда вакидзаси носился в паре с катаной, то японцы, хитрые на выдумку, называли его дасё, а в одиночестве без пары вакидзаси имел дополнительное окрашивание словом сёто.

Пока Володя размахивал мечом вакидзаси сёто, предложила его сфотографировать, и надо же, мой сын согласился. Решил:

– Пусть память останется, что он у меня был (меч).

Я пыталась настроить фото на телефоне, но во время скандала в магазине настройки сбились, и вникнуть, как это исправить, было сложно, так как энергия в памяти о неприятном происшествии не позволяла сосредоточиться, напоминала о себе при манипуляциях с телефоном и производила в уме хаос. А может, дарила тем самым хаосом, возможность снять на камеру образ сына, где слышен ещё и его голос, и запечатлены мимика и движения. Пришлось снимать на камеру. Попросила Володю рассказать почерпнутую информацию о мече, чтобы получился короткометражный фильм. Всё было экспромтом, и Володя сразу начал рассказывать о мече с видом знатока, при этом аккуратно и медленно проводя мечом по воздуху, наслаждаясь ощущениями, которые должны были испытывать самураи, держа меч за рукоятку. Конечно, он забыл эти японские названия, но камера работала. И, как профессиональный актер, Володя скрыл это от зрителя, обращаясь ко мне как к ученице, которой это уже вдалбливалось неоднократно, переспросил мягко-вежливо:

– Называется вакидзаси в паре с катаной – как?

Я ответила: «Дасё», дальнейшую информацию он вспомнил и продолжил тоном учителя, пожурив меня за забывчивость. Было смешно. Напомнило о том забытом времени, когда мы так вот шутили, поддевали друг друга раздвоенным смыслом слов или фраз и перекручивали смысл, в зависимости от собственной выгоды. По типу «царь горы», только со словами, как из мультфильма «казнить нельзя помиловать».

И должно было быть после этого маленького лицедейства на душе у Володи стало легче, может так и было, но легче стало одним коротким мгновением, почти неощутимым, под непонятным нависшим или висевшим, или давившим, не дающим радоваться. Володя, что-то вспомнил, и, вдруг спросил меня, затронув разговор о подсознании:

– Мам, а чем закончилось твое видение, напомни.

Откуда-то, из забытой глубины памяти или из неизвестно какого отделения мозга выплыла тут же картинка, но самая последняя, о чём и спросил Володя.

– Да, вроде как к свету идем, к солнцу.

Ответила я, и не заметила даже, что в картинке той иду одна с глазами полными слез и смотрю сквозь эти слезы, как восходит солнце. В эту минуту, показалось это не важным, так как почувствовала, что он думает о своем видении в карцере. Может, он сравнивал нами увиденное. Володя, так и не рассказал мне о своём до сих пор, и теперь, я опять не стала бередить его душу, чтобы не волновать, пока не выздоровеет.

Володя чувствовал себя лучше, или мне казалось, а на самом деле его бодрило ожидание дозы, о которой уже договорился на вечер. Он попросил меня убрать в комнате, так как вечером к нему придут его новые друзья. Он не мог принять ванну и, как обычно, пользовался влажными салфетками. Я «помыла» ему голову крахмалом, видимо именно для этого момента и понадобились курсы парикмахеров. Сделала маникюр его тюремными щипчиками для этой цели. С горем пополам переодели футболку, стащив с загипсованной руки, а потом, опять тревожа руку, надевали свежую футболку, и теперь он красовался в бордовых пижамных брюках со «Снигуривки» и в бордовой футболке. Сверху теплая серо-клетчатая рубаха дедули, вроде курточки, так как батареи уже отключили, а тепло ещё не пришло, и в квартире было холодно. Как-то всё странно складывалось. Володя перевернулся на бок, чтобы я могла поменять простынь, ему было неудобно и болезненно так находиться долго, он поторапливал меня с поиском простыни. Простыня никак не находилась, и я выхватила из шкафа пододеяльник в красных, едва раскрытых бутонах роз. Как будто кто управлял мною и вложил в руки пододеяльник, на котором будет удобнее выносить тело, чем на простыни. Бинты на гипсе выглядели грязновато, разболтался и сам гипс, в результате неуемной подвижности, и Володя даже предложил самим перегипсовать заново. Я побоялась, оставили это занятие на потом, все-таки для врача, и забинтовали сверху потуже чистыми бинтами, правда при этом пришлось накрыть Микки Мауса, нарисованного Ею. Он готовился к встречи со Смертью тщательно, с уважением, и она отвечала ему тем же, приготовив для него самую дорогую сердцу обёртку в образе друзей, для которых собственное обогащение только и имело смысл визита, который увидит Володя после.

Я догадывалась, что друзья принесут дозу, не знала, как отвадить их, думала, что же сказать, чтобы потом не произошёл конфликт с сыном. К моменту их прибытия фраза была придумана, скажу им: «Проходите, убийцы», и после такого приёма-обвинения, едва ли ещё раз придут, думалось мне. Но в эту минуту в комнату на подушках, на коленях, с невероятной радостной улыбкой, с открытой душой вылетел Володя и сообщил:

– Мама, ко мне друзья идут. Надо им бросить ключ.

Мысль моя, как отвадить пришельцев, была сметена стыдом от несоответствия моего воззрения и Володиного открытого сердца. И пока кидала ключ, промелькнула другая мысль, как расстроился бы мой сын, узнав от друзей, а они непременно бы доложили, о моей этой фразе. Совершенно не хотелось огорчать Володю, и встречала его новых друзей, как положено, удалившись на кухню в заботах выпечки пасок на Пасху.

Новые друзья пришли почти в том же составе, что при первом визите, но без Коли-Шедевра, у которого именно сегодня родилась дочь, и он поделился своей радостью по телефону. Володя радовался этой новости, рассказывая мне, и его новые друзья вторили ему, вежливо отказывались от чая, говорили, что ненадолго. Новые друзья перекурили возле него, переговорили за закрытыми дверями, забрали меч, за дозу, с деньгами договорились на после, как обычно, как и все старые друзья. Ввели в вену на здоровой кисти руки эту дозу, забыли шприц на столе, и покинули Китайца в состоянии «прихода» или в состоянии отключающегося сознания, готовящегося к последнему путешествию.

Я вышла из кухни проводить гостей и, глядя на меч в руках Итальянца, невольно высказалась о том, что Володя этот меч так полюбил, и как это решил с ним расстаться?

В ответ Итальянец начал рассыпаться, что Володя позже сможет выкупить его. И, вообще: «Мы Володе и кровь почистим, как раз катетеры новые есть, и соорудим ему на колесах чего-то, чтобы на улицу мог выйти». Опять это «мы». Наверное, это была его фишка афериста, позволяющая воображению оппонента дорисовать некую общность, некую силу, за ним якобы стоящую.

Новые друзья вежливо попрощались и унесли с собой, обуреваемые стрессом жадности, Володин Меч Вакидзаси. Так легко и запросто с улыбками вынесли из дома нашего Меч Вакидзаси, защищающий честь, оставив искалеченного Китайца в дураках, с его наивными понятиями о дружбе и товарищеском братстве. И ещё понесли с собой или на себе карму убийц, энергию которой не вынести одному поколению и даже двум. Похоже, что не знали об этом, а может, всё же, один из них и знал, который был тайным осведомителем милиции, который эту дозу и достал, принёс и убедился, что дошла по назначению.

Я дождалась конца процесса выпечки, вытащила из духовки свои изделия и пока переставляла на стол, одна паска раскололась просто в руках. Решила, раз такое дело, то надо попробовать и понесла на блюдце угощение своим родным. Бабушка, к тому времени заснула и я зашла в комнату Володи. Он сидел перед компьютером с закрытыми глазами, но не спал. Угостила. Володя откусил маленький кусок, одобрил кивком головы, словом «угу» и «класс». Был вялым. сонным и едва сам мог вылезти со своего кресла. Понемногу расшевеливаясь, жалуясь на застывание нижней части тела или «закляклость», как у нас говорят, спихивая закляклость на неудобное всё же кресло. И даже, скорее не жалуясь, а намекая полусловами, полустонами, так как речь была невнятной, а явление этого окостенения при долгом засиживании уже наблюдалось и раньше, и мне было понятно, что Володя хочет сказать этими полусловами-полустонами.

Взобрался при моей помощи на диван, вытребовал повыше подушек и накрыть тепленьким пледом. Накрыла двумя, выключила компьютер, не увидела шприца, лежащего в тени на столе, позади настольной лампы, спросила о самочувствии и, выяснив, что всё болит, предложила прописанные таблетки, не понимая, что воля его в таком состоянии ослаблена, да и рассудок едва в себе, для того, чтобы ответить отказом. Получив согласие, принесла воды запить таблетки, бережно положила в ложку эти три таблетки, ставшие теперь обычными на ночь, поднесла их ко рту и помогла запить водой, поддерживая чашку, убивая сына химическим составом, возможно превысившим критическую точку. Поправила пледы, наверное, всё тоже делала Марта Геббельс, убивая своих детей, с единственной разницей, что она делала это в омраченном темнотой сознании, а я в тёмном несознании, в тёмном невнимании, теперь уже к шприцу, лежащему на тёмной стороне стола, не освещённого краденой лампой.