Текст книги "Приключения Китайца"

37. «Яма»

Сырая погода, холодная. Дома батареи греют, тепло. А у Володи в карцере, как на улице, холодно и сыро, только без ветра. Стены каменные, батареи вовсе нет. Одна стена мокрая, где-то внутри лопнувшая водяная труба или нарушена гидроизоляция, всё-таки старое подвальное помещение. И лампочка тридцать пять ватт, которая постоянно мигает. День и ночь. В карцере только на ночь опускается от стены нара. Днём на амбарном замке. На ночь – одеялко тоненькое на наре. Днём присесть не на что. Устал стоять, присядь на корточки. Пол холодный, сырой, бетонный. Нет сил – прислоняйся к этой холодной сырой стене или ложись на такой же бетонный пол, но лучше не ложись, иначе добавят пятнадцать суток, если попадёшься, так как лежать – тоже нарушение. Потолок низкий, можно легко достать рукой. Находишься в каменном мешке, тёмном, сыром и холодном. Режим бодрствования общий. С шести до одиннадцати. В тонкой холщёвой куртке заключённый проводит там безвыходно трое суток, неделю, пятнадцать суток и месяц, и дальше по возрастающей. Когда до пятнадцати суток закрывают, то и книгу с собой нельзя брать. Когда на большее количество суток, то книгу можно с собой, в насмешку, так как читать невозможно из-за слабого освещения и постоянно мерцающего. Помнится, пытка такая с мерцающим светом где-то зафиксирована. И с холодом тоже зафиксирована. Для перевоспитания в концлагерях. Только результаты были, вроде, связаны с сумасшествием. Надо полагать, исследования продолжаются, чтобы добиться всё-таки нужного прогресса. О подробностях этого «комфорта» мне уже потом, после смерти сына расскажет его сокамерник Сергей Авдеев. Сергей позвонит мне из той самой «ямы», так как у него случайно окажется мой номер, и, отгороженный от мира сырыми стенами и круглосуточно, без перерыва, мерцанием тусклой лампочки в тридцать пять ватт, в полумраке, он будет звонить по всем имеющимся номерам, чтобы переброситься парою слов, чтобы не сойти с ума. И я напишу письмо с просьбой защитить Сергея Авдеева, согласовав, естественно, с самим Сергеем. И отправлю это письмо по четырём адресам, в том числе и Омбудсмену по правам человека Украины, Лутковской В., которая в это время занимала этот пост. А ещё Президенту Европейского Совета Дональду Туску, Президенту Европейской Комиссии Жан-Клоду Юнкеру и Верховному представителю Европейского Союза по иностранным делам и политике безопасности Федерике Могерини по причине настойчивого желания Запада Украины войти в состав Европейского Содружества. И адреса эти найду в интернете удивительным образом, похоже, с помощью подсказок своего сына, ставшего ангелом. И в письме подробно опишу нарушения прав человека, издевательства, связанные с ямой. Забуду только указать про мерцание лампы. Напишу про то, что никогда не сможет заключённый пожаловаться на нарушение своих прав человека, так как заявление его не сможет выйти из тюрьмы по причине самоуправства администрации, несмотря на распространение брошюрок самой администрацией с адресом и телефоном Уполномоченного по Правам Человека. Наличие этих брошюрок я замечала на общей кухне во время длительных свиданий и даже попыталась как-то обсудить это привнесение цивилизации с Володей, на что в ответ получила только лишь на выдохе звук «Пф», как реакцию на ещё одну насмешку и несоответствие с реальностью.

Я отправлю это письмо по указанным адресам с Украины, и, на всякий случай, тоже с подсказки своего сына, теперь ангела, ещё отправлю это письмо по случайно найденным адресам из Лондона, благодаря своей подруге, которая там проживает и согласится помочь.

И по электронной почте мне придёт ответ от уполномоченного, возглавляющего ежегодные диалоги с Украиной по правам человека в ЕС, мистера Дирка Шубеля. Он поблагодарит меня за письмо к президенту ЕС и ответит по просьбе высокопоставленных лиц Жана-Клода Юнкера и Федерики Могерини, которые поручили ему ответить на моё письмо. Его ответ будет начинаться с соболезнования, так как я укажу в своём письме о смерти сына, который умер спустя три с половиной месяца после выхода из тюрьмы. И укажу в своём письме, что в тюрьму он попал, будучи здоровым, и при попадании в тюрьмы людей обследует врачебная комиссия. А вот по выходу из тюрем врачебной комиссии уже нет дела, и люди часто выходят инвалидами, как и мой сын. И мистер Дирк Шубель напишет в ответ о ежегодных диалогах с Украиной по правам человека и по вопросу жестокого обращения в тюрьмах для подведения условий к существующим международным европейским стандартам. И ещё посоветует мне обратиться непосредственно к Омбудсмену или Национальному превентивному механизму, работающему с Омбудсменом. И также обратиться в Директорат по правам человека в Национальной полиции Украины. Надо полагать, мистер Дирк Шубель не заметит в шапке документа адрес Омбудсмена Украины среди всех четырёх адресов. Все письма, отосланные с Украины, вернутся ко мне со штампом о несуществующем адресе позже. Ответ мистера Шубеля по электронной почте будет датирован десятью днями ранее той даты, которая зафиксируется на моей электронной почте по получении этого письма. И за время десятидневной задержки ответа по тюрьме поползут слухи о проверке. О чём расскажет мне по телефону Сергей Авдеев, и на момент проверки вдруг осужденные или неизвестно кто, непонятно каким способом исправят мерцающий свет и вообще вкрутят обычную лампочку. И администрация, странным образом, не заметит этого факта. А комиссия с телевизионным каналом получит доступ в саму эту «яму» и спросит, подчеркнуто наедине, у Сергея Авдеева о его бытии. И, лишённый общества и общения, но ещё не лишённый мозгов, Сергей Авдеев жизнерадостно поведает, что «всё тут нормально, вот и свет даже исправили». И через пару дней на телеканале выйдет репортаж об ИК № 48, где обворожительная репортёрша, стоя перед дверью этой самой «ямы», весело-интригующе задаст вопрос себе и телезрителям: «А сейчас посмотрим, так ли тут плохо, как об этом рассказывают?», потом покажется на экране Сергей Авдеев и скажет, что всё неплохо, на слабо обозреваемом фоне сырой стены, закрывая бытие своей щуплой фигурой в тонкой холщёвой курточке. После чего загремит по всей ИК № 48 Серёга, как звезда ютуба, и будет рад этому событию. Так как другое событие по снятию незаконного наказания, добавленного к трём месяцам законного наказания, в виде пятнадцати суток ареста за незнание украинского языка и ещё пятнадцати суток за нахождение тонкого одеяла при Серёге во время дневной проверки, так вот это событие по снятию незаконного наказания так и не произойдёт. И, в итоге, через четыре месяца в общей сложности законного издевательства и незаконного Сергея Авдеева всё же выпустят из ямы, переведут сразу же в другой отряд, и лично сам «хозяин» поблагодарит звезду ютуба, что лишнего не сказал. Потом, якобы не зная, переспросит у Сергея, а сколько ещё тому осталось сидеть. И глубокомысленно добавит на его ответ: «Четыре месяца? Ну, это ещё долго и всякое может произойти за это время». И останется Сергей Авдеев досиживать свои оставшиеся четыре месяца заключения в новом отряде, в статусе звезды ютуба, и в согревающей душу благодарности «хозяина».

Ещё, спустя какое-то время после проверки ИК № 48, мне придёт по почте ответ из администрации Омбудсмена Украины, где сухо будут перечислены статьи и законы, в результате которых дальнейшую переписку с Авдеевым С. администрация берёт на себя. Видимо, никто из администрации не заметит в моём обращении того факта, что заключённый должен подумать о своём здоровье и даже о жизни, прежде чем обратиться с вопросом о нарушении прав человека, в связи с самоуправством администрации тюрьмы.

Но пока все эти события впереди, и я ничего ещё не знаю о «яме», знаю только, что Володя вторые сутки в этой «яме». Позвонил Илья, утрясал свои вопросы с переводом денег, сказал, что о Володе позаботились, и что это малость такая – три дня, людей и на полгода закрывают. Глубокой ночью позвонил мой Володя. Как всегда бодрым голосом. Сообщил, что удалось ребятам ему телефон протащить и свечной огарок. И вот он сейчас мне звонит и руки над этим огарком греет, как над костром. И смеётся, радуется, что возможность есть по телефону говорить, что ребята и свечу ему, и чаю, и даже пару сигарет протащили. Дух свой неунывающим держит.

Говорит:

– Наконец, появилась возможность на деле испытать техники по Верищагину. И относительно холода, и ещё, мамик, тут лампочка постоянно моргает, тоже дополнительная нагрузка на сосредоточение. Так что, тренируюсь.

Спрашиваю:

– Чаю передали, значит, кипятильник есть?

– Нет, мам, кипятильник тут запрещён. Когда чай утром принесут, туда заварки подсыплю, все-таки, на чай будет больше похожим.

Я в ужасе, а он смеется, как будто он это уже пережил и всё позади. А ведь ещё две ночи и день Володе там находиться. Недолго говорили, плохо с зарядными устройствами в тюрьме или батарейки у телефона слабые. Предупредил, что может связь в любую минуту оборваться. Телефон может выключиться или могут с проверкой нагрянуть и надо будет срочно вернуть, чтобы ребят не подставить, они на «шарах» стоят. (Сленговое слово «атас» заменилось в результате эволюции у нового поколения, на данной территории словом «шары».) В смысловом значении – «глаза». Даже должность такая есть в тюрьме – «шаровой». Тот, кто следит из барака за приближением администрации или охраны.

Как-то прошли и эти тяжёлые сутки, и ещё ночь, Володя позвонил из барака, сообщил, что «подняли из “ямы”, как положено, с тортом».

И до следующего свидания пошли передачи, приём-перевод денег в телефонном режиме, как обычно. Уже апрель, как всегда, холодный, кончился отопительный сезон, и в квартире кажется ещё холоднее, чем на улице. Володя иногда звонит не с запрещённой мобилки, а с таксофона во дворике, чтобы рядом никого не было. Жалуюсь ему на холод:

– Неуютно так, холодно, батареи отключили. Володя со смешком:

– Мам, крепись, у нас и не включали. Ну, как настроение?

Опять жалуюсь:

– Тяжело с бабушкой, «альцгеймер» – это что-то.

Володя радостно:

– Мамуля, возле меня пятьдесят таких бабушек. Если тебя это достаёт, так это дело в тебе. Работай над собой. Как думаем – так и живём.

И я, подпитавшись его духом, иду вперёд, продолжая совершать свои ошибки. Не зная и о половине тех страданий, которые он несёт и не рассказывает о них, чтобы защитить меня.

Наконец, свидание. Уже и не помню, где раздобыла на него денег. Кажется, прошла какая-то аренда по недвижимости. Постоянных заработков нет, сумма с аренды квартиры в центре города маленькая, едва на передачи хватает, хожу на курсы парикмахеров. Зачем они мне, не задумываюсь. В Севастополе подруга умерла, похоже, и ехать туда не к кому. Только нахожусь под властью страха из-за здоровья сына и не могу ни о чём думать. Просто иду, куда ноги ведут, или плыву по течению, или не могу остановиться от того же страха. Чтобы не было времени думать об этом страхе, как будто он исчезнет сам по себе, если о нём не думать.

На свидании радуюсь, конечно, сыну, и он мне тоже, конечно, рад. Только замечаю, что угрюмым сделался. Молчит, ничто не поднимает ему настроения. Оно и понятно, чему в тюрьме радоваться. На какую-то вкусную еду не реагирует, всё равно ему. Думала, хоть порадуется тому, что принесла. Нет, не рад. Горько так сказал, что не надо от списка отклоняться, а то, говоришь, денег нет, а сама лишнего накупаешь.

Досматриваем сериал «Во все тяжкие». Беру его за руку, чтоб держаться один за другого, как всегда, пока вместе находимся. Володя сдавил мою ладонь, вредничает, чуть ли пальцы не выкручивает. Зол на меня. Я в долгу не осталась и давай ему в ответ пальцы выкручивать, я ведь тоже на него зла. А у Володи пальцы гибкие, больше подходит им определение гуттаперчевые, во все стороны выгибаются. Выразили друг другу недовольство, взялись за руки, подержались, смирились. Грустно мне, и у Володи с лица грусть не сходит. Вроде, и осталось немного, уже меньше года, а радость куда-то пропала. Прошли и эти три дня. Взял Володя с собой диски со всеми сезонами этого сериала, что просмотрели, ребятам показать. На том и простились.

Он к себе в свою нескончаемую тюремную жизнь, переполненную страданиями в замкнутом пространстве, а я – в свою искусственную, на самом деле, бесцветную, постылую, пустую и безжизненную, в якобы свободном пространстве.

Звонит вечерами мой Володя, как всегда, подбодрить, ну и, наверное, чтобы ощутить себя в семье. Обязательно в конце разговора скажет:

– Мамик, я тебя люблю.

И я ему в ответ отвечаю. Только вот сейчас думаю, может, я его не по-настоящему любила. Ведь не выкупила из тюрьмы. Как могло такое случиться, что материальные ценности заняли первое место в сознании. Что это за общество такое, что задаёт такое направление и формирует сознание, вытесняя внутренний мир, общество, где каждый обкладывается вещами и, когда для них не хватает места, то потесниться надо душе со всем незримым, что есть в ней. И свободе, и тоске, и любви. Похоже, что в «яме» моя душа уже давно, только видимость, что на свободе.

Позвонил как-то мой сынок, и услышала грустный его голос, чего не бывало раньше:

– Мам, помнишь, ты рассказывала, что перед тем как я родился, тебе было жутко одиноко из-за отсутствия родственной души.

Наверное, я ответила, что помню.

Тишина в трубке. Он молчит, и я молчу. И после паузы мой мальчик добавил:

– Живи сердцем, мама.

Похоже, ему увиделось, как окаменело моё сердце и не слышало его мук и страданий, от которых он меня защищал, но не мог защититься сам. На следующий день от него пришла эсэмэска: «Боящийся не совершенен в любви. Агни Йога».

Кончается май. Потеплело, расцвело, только всё не по-настоящему. Любое блаженство красоты, и даже солнечные лучи через мгновенье омрачаются мыслью, что этого не видит мой сын. Давно уже так. И чем ярче и ослепительнее буйствует природа, тем сильнее сердце сжимается. Как будто чужой мир, и надо продолжать в нём жить по его правилам, любоваться тем, чем любуются вокруг тебя, и восхищаться, или смеяться над шутками, с каких смешно окружению. Может, я робот?

И только вечерами голос сына: «Мам, я тебя люблю». Вот моё солнце и зелень природы, и шутки, и восторг.

Очередным вечером звонит «смотрящий» Илья, говорит: «Володю на “яму” закрыли на пять суток». А утром, очень рано, может, в шесть часов, слышу странный стук на кухне. Это в окно бьётся небольшая птичка. Напротив окна ёлка – «карпатская смэрэка», так птичка на ветку ближайшую сядет, отдышится и в окно летит, и грудкой по стеклу – хлоп, крылья распластав, и обратно на ветку. Отдохнёт немного – и опять за своё. И до вечера, часов до шести. На следующее утро та же картина. Пытаюсь её вспугнуть, согнать с ветки, так она на крышу перелетит и выглядывает, ждёт, чтобы возле окна никого не было. Теперь с крыши летит, и снова ударяется плашмя о стекло. Жутко на душе. На третий день сфотографировала птичку в тот момент, когда ударялась о стекло, и выглядело это на фотографии, как распятие. Не ест ничего и ничем не занимается больше, как будто это главное её задание, неизвестно кем порученное. На третий день собралось на деревьях вокруг множество разных птиц, которых и не замечала раньше. И больших, и малых. Кричат все на зяблика, а это был зяблик, как выясню потом по фотографии; расшумелись птицы, чтобы зяблик в себя пришёл, пытаются его от окна прогнать. Отогнали. У бедной пичужки уже клювик не смыкался, так с открытым клювом сидела на ветке перед очередным ударом. Улетела, слава Богу. Жутко. Стараюсь не думать об этом странном поведении птицы. В суете ещё два дня пролетели и, наконец, вечером позвонил Володя. Выпустили, или «подняли» из «ямы».

Рассказала про птичку, спрашиваю, там у тебя ничего не случилось? Ответил, как всегда, бодрым голосом, что всё в порядке.

38. Последнее свидание в № 48

В этот раз я оставила сумки с продуктами под присмотр очереди и, заполнив бланк на длительное свидание, направилась подписывать этот бланк к начальнику в удалённый от пропускного КП административный корпус. И, надо ж такому совпадению случиться, за столом начальника сидит тот самый Роман Богданович, который был начальником в Самборской «малолетке», а теперь в нашей № 48 в должности исполняющего обязанности начальника (и.о.). Тот самый представитель административной власти, при участии которого избили моего беззащитного сына в семнадцатилетнем возрасте, приковав его наручниками к батарее. Обеспечив ему сотрясение мозга, перебив ему барабанную перепонку уха, травмировав его внутренние органы до кровавых выделений. А перед ним, за его теперь столом сидят оба предыдущих инквизитора: Клюс Александр Леонидович, при котором был жестоко избит мой сын всего лишь за то, что потребовал вызвать врача по причине нездоровья, после чего Клюс А.Л. организовал перемещение моего сына в туберкулёзную колонию № 5 в Снигуривке со снимком пятна в лёгком, и странным образом это пятно исчезнет на следующем снимке через месяц лечения (и следом при его правлении при неизвестных обстоятельствах умрёт «смотрящий» Артур, возглавивший противостояние за права человека в ИК № 48 после удаления моего сына); и за столом у нового «хозяина» сидит Швед Мирон Ярославович, при котором буйно распустила корни наркота в зоне и отпала необходимость в копеечном труде зэков, а, значит, и в рабочих местах.

Я поздоровалась и положила бланк для подписи. Клюс А.Л. весело спросил о моём сыне: «Как там ваш малый, успокоился?» Непонятно, вопрос это был или утверждение. Он повернул «своей головы кочан» к теперешнему и.о. и начал было повествование о моём сыне, что это тот самый. На полуфразе теперешний и. о оборвал его, пробурчав себе под нос, что знаком с нами, и, мельком взглянув на меня, переспросил, помню ли я это обстоятельство. Тут же уткнув голову в подписание спасительного бланка. Швед М.Я. разглядывал меня сбоку, и когда я обвела всех присутствующих мимолётным взглядом, то он старался не встретиться со мной глазами, но не успел. Трудно сказать, кто из них сволочнее, только наглее или глупее всех, очевидно, был Клюс А.Л., который не унимался в радости нахлынувшего воспоминания удачной расправы и последующей стратегии для перевоспитания. Клюс А.Л. продолжал требовать ответа, вперивши в меня масляно-сытый самодовольный взгляд, не замечая даже, что двое других в человечьих шкурах отворачивают головы, ощутив неловкую ситуацию. И, как по команде, взглянули на меня, только когда я ответила жизнерадостному убийце удивлённо-утвердительно, что не знаю насчёт того, от чего надо было бы моему сыну успокоиться, и вообще-то он нормальный «хлопэць», после чего вышла из кабинета с подписанным бланком.

О чём говорили они после моего ухода? Может, обсуждали новую кандидатуру «смотрящего» в налаженном наркотрафике, во время хозяйствования Клюса А.Л. и Шведа М.Я., пока Володя находился в Снигуривке. И как раз в это время, по случайности, или как раз по этому случаю в Украине разъезжает бывший президент Грузии с агитационной компанией, организованной на деньги каких-то фармацевтических фирм. О чём, в возмущении и подозрении к причастности, неосторожно скажет через год, в своём призыве о борьбе с наркотиками в стране, Кива И.В., занимающий должность Начальника Департамента противодействия наркопреступности в Украине. Он даже назовёт одну из этих компаний, похоже, будучи как бы под воздействием тех же новых синтетических наркотиков – сывороток правды, действие которых я наблюдала на своём сыне по освобождении из тюрьмы. Опомнившись, что сболтнул лишнего, но продолжая «гнуть свою линию героя», Кива И.В. добавит, что понимает, что после этого выступления его попросят с должности. Так в самом деле и случится по заявлению на него Омбудсмена страны Лутковской В. сразу после этого выступления Кивы И.В. 28 апреля 2016 года. И запись этого выступления Кивы И.В. почему-то исчезнет из интернета. Только вот в заявлении своём Лутковская В. укажет вдруг причину снятия с должности Кивы: «за высказывания дискриминационного характера» – из других его выступлений, приписав ему гомофобию. И никому не покажется странным, что до этого события Кива И.В. неоднократно порицался людьми за привязывание солдат к столбу на сутки, употребивших алкоголь в его подразделении во время боевых действий, и отправление таких фотографий матерям этих солдат, позоривших его подразделение. Здесь самодурство в действии, унижающем достоинство человека, не было осуждено щепетильной Омбудсменом, наверное, ей показалось это нормой, возможно, и с ней так поступали и внушили, что всё это нормально. И тем непонятней на этом фоне выглядело возмущение Омбудсмена относительно гомофобного высказывания Кивы, видимо, оскорбившего не на шутку её слух, и именно это возмущение выросло до требования убрать Киву И.В. с должности, как ни странно, как раз сразу после легкомысленного разглагольствования Кивы И.В. о его догадках относительно путей-сетей наркотрафика.

Но всё это будет после, а сейчас три сменяющих друг друга «хозяина» исправительной колонии № 48 остались за дверью, продолжая обсуждать, может быть, даже погоду, или улучшение условий содержания заключённых, из этих двух предположений вернее всё-таки погода.

Привели моего Володю. Мы по-братски обнялись, как всегда после долгой разлуки, я присела на кровать, а мой сынок, выискав кусок сыра и откусив, положил его на тарелку. После чего активно начал перебирать кульки, и, как обычно, раскладывать и сортировать, сверяя с заданным мне списком. И опять мы смотрели фильмы, только в этот раз фильмы я принесла неудачные. И смотреть их было неинтересно. Чувствовалось, что мой Вовчик подавлен, вообще не хотел выходить из комнаты даже для того, чтобы поспрашивать у кого-то хоть какие-то фильмы. Апатия накрывала его, и он просто лежал, опустошённо глядя в одну точку, в чём я не уверена. Может, это глаза его зацепились в пустоте за эту точку, в то время как он находился глубоко внутри себя. Я раздобыла кипу дисков с фильмами у «смотрящего» нашей гостиницы, и тогда Володя немного оживился, встал и принялся перебирать, выискивая, что из этого можно посмотреть. Отложив выбранное, взял сигарету и произнёс как бы в сторону:

– Ты спрашивала, что со мной было, когда тебе в окно птица билась? Я думал, что я умер.

Из соображений не быть бестактной, как всегда, я не спросила о подробностях. Только почувствовала, что мне рассказано о большой тайне, о чём-то запредельном и ужасающем. И, конечно, я жила надеждой, что, когда мы будем дома, я спрошу о подробностях. Понимая, что сами воспоминания вводят в особое состояние, в котором он будет беззащитен. И дома Володя будет в безопасности в таком состоянии, тогда и спрошу. Но не здесь. И сейчас, выспрашивая об этом, я разворошу его душу, ничего не дав взамен. Не успокоив его воображение, опять же, по причине незнания. И времени может не хватить, чтобы восстановить «точку сборки сознания», и сама опасность возможности прослушки может навредить моему сыну безмерно. И, таким образом, находясь долгое время в душевном одиночестве среди таких же жертв стрессов, теперь Володя находился в этом душевном одиночестве и возле меня.

В последний вечер, как всегда, мы вышли на общую кухню лепить вареники, только в этот раз надолго Володи не хватило. Сказав, что устал, грустный, с невероятно бледным лицом, находясь в тяжёлой депрессии, Володя ушёл в нашу комнату, чтобы хоть немного побыть в уединении, которое уже не выпадет на его долю до конца немилосердного срока.

И вот мы снова расстались, только в этот раз оба были очень подавленными, даже печальными, несмотря на то, что осталось пребывать Володе в заключение полгода.

Может печаль эта была предчувствием того, что больше не выпадет случая побыть на свидании, а может, она родилась в тот момент, когда птица билась в окно, и Володя, находясь в карцере, увидел смерть свою на Суде Небес. И мы оба тяготились этим тайным знанием, не понимая его и не сознавая.