Текст книги "Приключения Китайца"

34. Осталось меньше полсрока

На следующее длительное свидание я раздобыла видик, и опять странность, мне его разрешили пронести в гостиницу, даже не пришлось говорить о нём, не то чтобы давать взятку. Мы снова вместе с сыном. Распорядок всё тот же. Только комната другая. В этот раз выделили комнату со слепленными кроватями, для семейных. На мой вопрос «смотрящий» по гостинице оправдался, что другие комнаты заняты. Чувствовалась паутина «хозяина» везде. Мы оба понимали вероятность прослушки и ни о чём внутриполитическом не говорили. Хотя, не говорили, вероятно, и в силу характеров. Мне, конечно же, было любопытно, но я не лезла в душу, а Володя не привык ничего и никого обсуждать, с детства заявив о себе – мальчике, полагая, что таков атрибут пола.

Единственное, вслух переживал из-за отсутствия работы, из-за неимения связей или выходов к тому маленькому островку работяг-везунчиков.

Мы расположились на огромной кровати валетом, смотрели фильмы. И, засыпая, мы в этот раз не держались за руки, как обычно на длительных свиданиях, а я накрывала ладонью его пятку, как в детстве, только теперь пятка выросла, и нам было смешно.

Наутро обнаружилось исчезновение половины котлет из общего холодильника. Народу было много и оба холодильника были забиты продуктами. Кто-то решил воспользоваться. Володя в ответ на моё возмущение тогда и рассказал то мгновение тюремной жизни:

– Если бы в бараке кто такое учудил, то его бы через весь барак так протащили, с голоду там никто не умирает. Такие вещи недопустимы.

Вот, пожалуй, и весь рассказ о тайнах тюремной жизни, который я услышала от сына. Ещё он рисовал по моей просьбе двор, соединяющий два дома, где протекала его жизнь. На каждом этаже определённый отряд, отгороженный на лестничной клетке от другого отряда. Контакты с другим отрядом и бараком запрещены, но нарушаются. И пойманные нарушители попадают в «яму», куда попадают и пойманные с мобилками. Но обычно возле окон находятся те, кто предупреждает о приближении охраны. Есть в тюрьме такая должность. И вообще, там, как и в городе, есть и магазин, и прачечная, и парикмахерская, и баня по воскресеньям, и приезжают церковные конфессии, только отгорожено забором, решёткой, охраной, и пространство сжатое, и ментальность своеобразная.

В последний или второй, полный день свидания, что одно и то же, мы с Володей лепим вареники с картошкой. На раскатанном тесте срезанным горлышком с юбочкой от пластиковой бутылки Володя прорезает лепёшки, я оформляю конечный продукт. Вареников много, сто и больше, надоедает монотонность, меняемся местами. Вареники с собой в зону, для ребят. Ждут они со свиданки чего-то вкусненького, домашнего. Ко многим не приезжают на длительные. Многим не оказывают никакой материальной поддержки. С кем мой мальчик там делит свои харчи? Спрашиваю, есть ли с кем тебе пофилософствовать, поговорить о книгах. Да, говорит, несколько есть таких, только, жаль, не в моём отряде. Особенно не поговоришь. Только книгами обмениваемся.

Закончили с варениками, Володя трёт сырки для салата с чесноком и майонезом, который для намазывания бутербродов хорош, а я жарю сырники с изюмом. Так часа три или больше на кухне проводим. Хорошо, когда никого нет и мы вдвоём. Телевизор прошу Володю тише сделать, на что он отвечает, что у них чуть не круглосуточно орёт, и он уже привык и не замечает.

Снова расставание, теперь через три месяца увидимся, а с января останется год, уже немного. Володя считал дни и называл мне страшные цифры, которые позади, и называл страшные цифры, которые впереди, но их меньше, и осталось только их прожить. На прощание просил зайти к «хозяину», пусть работу даст.

И я снова с невесёлыми думами иду домой, чтобы обрадовать бабулю весточкой от внука и дынькой, которую я ему принесла. Володя вернул дыньку именно для бабушки, не взяв для ребят, мотивируя тем, что сам он дынь не любитель, а вот бабуля любитель, да и маленькая она, там и делить-то нечего.

И думалось мне дорогою, какая невыносимая мука, когда нет уединения человеку необходимого, так ещё и тишины нет, пытка, не прекращающаяся годами. Ко всему ужасу, нет работы. «Исправительная колония строгого режима» – часть государственной структуры, и некого призывать к ответу за этот садизм и истребление людей, и не у кого искать защиты.

35. Во Тьме Египетской

На следующий день познакомилась с новым «хозяином», Мироном Ярославовичем с фамилией Швед. Внешность неприметная, с водяными глазами. Кроме фамилии, ничего, что бы запомнилось. Попросила работу для сына, как могла его трудолюбие расхваливала. Просто так ответил:

– Хорошо, пусть сам ко мне подойдёт.

Вечером передала Володе. Огорчился Володя такому ответу, сказал:

– Невозможно это никак, ты даже, мам, не представляешь какой тут барьер.

Я тоже огорчилась, поняв, что начальник знал про тот барьер между заключёнными и сказал не для того, чтобы помочь, а чтобы унизить. И представила – тюрьма, где сжатое пространство, и ты, как на сцене, каждую минуту своей жизни. И каждое слово, а тем более действие, будет истолковано собратьями. И положение Володи представила. Он уже определился к противостоянию, исторически так сложилось, и его приближение и разговор с «хозяином» пошатнёт его положение, испортив «масть», на языке заключённых. Результат этого разговора мог быть ещё худшим, да и само только прилюдное приближение к начальству истолковалось бы как переход в лагерь «сотрудников» с администрацией. Это в тюрьмах тоже исторически давно сидит. И «на лентяйку» – отряд, где никто не работает, «хозяин» со штабом Володю определили неспроста. Начальник, может, и новый, да штаб старый.

Осталось моему Володе только книги читать. Что он и делал, даже английский принести попросил, в памяти обновить, и словарь в тетради завёл. Писал что-то и для личного внутреннего размышления. О судьях государственных, что не может один человек объективную оценку дать, что менять судебную систему давно пора. Об ответственности и заблуждениях размышлял, о своих и судейских, и о сознании человеческом. Иногда цитаты выписывал из философий прочитанных, иногда свои фразы. Словом, конспект с размышлениями.

Подумать страшно об отношении государства к людям, попавшим в тюрьму. Если государственная система пользуется материалистической формулой «бытие определяет сознание», то на какое сознание государство рассчитывает, создавая бытие исправительных колоний. Добавить к этому «культурную среду», влияющую на формирование сознания, состоящую в основной массе не из интеллигентных людей, причём, унижаемых постоянно самоуправством местной администрации, и лишить физического труда. Ничего не напоминает? Да, не хватает газовой камеры.

Словом, сознание моего сына ковалось исправительными колониями, и только искра Божья спасала его от погружения в звериное царство с принятием подобной сути. Поговорка «с волками жить…» определяла его поведение в принуждённых жизненных условиях, где горело его сердце, пытаясь просветить тьму, храня её тайны.

Отшельником Китаец не стал в силу характера, уже и «смотрящий» тамошний к себе его приблизил. Только разобрался Володя, откуда сегодняшним «смотрящим» «ветер дует», и в теме этой теперь и самому надо находиться, и как-то выжить.

Тюрьма его посчитала «чистым», определила ему должность «торты делать», для встречи тех, кто из «ямы» поднимался. Они были мучениками особыми и им полагались почести по выходу. Эта должность согрела Володину душу, и он ею был горд и доволен.

Звонит каждый вечер, поддержать мне настроение. Бабушка – чем дальше, тем больше не в себе. Как глоток воды, его голос по вечерам. Прощаясь, обязательно добавит:

– Держись, мамик, я тебя люблю.

Теперь раз в неделю диктует, от кого и сколько должно поступить на мою карточку и когда перенаправить, и на чьё имя, общую сумму. Думаю, уже в новом отряде организовывает на магазин. Только вот теперь и его долю нужно добавлять, пытаюсь прояснить ситуацию. Разглагольствую эту на тему:

– Понятно, что многим не передают передачи по причине расстояния. (Заключённые из разных мест Украины.) Но я тебе каждый месяц ношу, ты в общий котел складываешь, пусть и с тобой делятся. Избавь меня от этих дополнительных денежных взносов, не могу из-за них тебе на передачу наскрести.

– Мам, я же объяснял, тут многим вообще не передают, ни деньгами, ничем не помогают. Если тебе это так тяжело, то мне, если разобраться, кроме чая и сигарет, ничего и не надо.

Угнетает меня нехватка средств, но разве могу позволить себе не принести сыну. Помню, как на каком-то длительном свидании, пока Володю не привели, угостила уборщиков нашей «гостиницы». Один из парнишек обрадовался: «Спасибо, а то нам только хлеб да кашу дают, да и то хлеб, гляньте, какой», – и вынес из своей комнаты половину бурого кирпичика хлеба, мякоть которого свалилась в одну сторону и слиплась комом в пустоте под коркой.

Иногда звонит «смотрящий» теперешнего отряда, тоже диктует, что и куда. Но я всегда требую Володиного подтверждения, чтобы не было недоразумений. Познакомились в телефонном режиме. Ильёй звать. Фотографию свою прислал. Дружбу завязывает. Приблизил Володю к себе. Пытается сам переводы через меня напрямую проводить, в отсутствие Володи, объясняет, что спит он, Володя, будить жалко.

Только вот Стас научил ни с кем дел не иметь. «Разбудите, – говорю, – или в другой раз. Без Володи не буду, извините». Потом Володе рассказываю ситуацию. Хмыкнул Володя многозначительно и, на всякий случай, подтвердил:

– Ни в коем случае, мамуль, без меня ни-ни.

Да я и сама знаю, только странно всё как-то. Снова Илья пытается напрямую и в разговоре расслабился чего-то, говорливый был, и фразу совершенно из «другой оперы» вставляет, типа:

– Надо срочно, ждать некогда, ставки сделаны, это игра такая. Мы тут играем. Срочно перевод сделайте, пожалуйста.

Ответ мой прежний, только об игре первый раз услышала, задумалась. Что-то тут не так. Не помню, чтобы Володя в азартные игры играл. Конечно, может, научился в тюрьмах, только вот мне ни разу не обмолвился. Не спится. Тёмное в голову лезет. Не помню точно, когда поняла, может, только на следующем длительном свидании, а может раньше, куда эти деньги идут и на что они тратятся. Так тёмно стало от этого понимания, что гоню от себя прочь эти мысли и верить догадкам не хочу.

Совсем с ног сбиваюсь, изыскивая средства на передачи. Дедовой пенсии теперь нет, бабушкиной не хватает на две недели, на работе нет покупателей, полставки – сумма мизерная, далека от той, что в газетах указана как минимальная. Что я там делаю, только время и жизненные силы теряю. Хозяйка, личность интересная, в материальных слоях продвинутая, только бедность презирает и бедных людей. Раньше, когда клиенты шли, коллективом просили проценты поднять с продажи, так она нам скрутила фигу и, как обычно, перечислять начала, сколько ей обходятся свет, вода и т. п., доходит до того, что в минусе она и чуть ли нам благотворительность не оказывает. Приходилось нам самим эти проценты калымить. Докладывать ей о продаже за одну цену, а продавать за другую. А потом трястись, чтоб не всплыло. Трое продавцов осталось, не все могут на душу ежедневно чувство вины подкладывать. Так у хозяйки ещё и вещи исчезают, периодически, но постоянно. Вещи дорогие, «брендовые»; благородно, по цене закупки, с её слов, она между нами разделяет выплату украденного. Догадываемся с одной напарницей, кто мог спереть, но только нам это и понятно, а доказательств нет. Надоело всё. Отсиживаешь днями в магазине, а денег нет, клиенты притаились, люди непростые, ждут политических перемен, а перемены только к худшему. Хозяйка удумала «проверку» сделать. Сидела за столиком и шуршала квитанциями, тетрадями с записями, денежными купюрами, ещё чего-то вынимала из сумки и опять туда складывала. Под стол крупную купюру подбросила и ушла. Я не сразу заметила, а когда заметила, гнев охватил. Это же насколько надо людей презирать, чтобы проверки такие устраивать. Не жаль денег на эксперимент, а для поддержки достоинства работника в период затишья торговли жаль ума или сердца, хотя, может, его и не было, или их. Вспомнила незадолго до этого происшествия рассказанное ею откровение. Её подруга, из множества подруг, открыла собственный «готель» в Израиле и не заморачивается с выплатой денег обслуживающему персоналу. Придумала брать работников на испытательный срок без оплаты. Хозяйка восхищалась её изобретательностью так откровенно, призывая меня в группу восхитителей, что ей и в голову не могло прийти, в силу отсутствия там места для мелочных дум, о выживании работников, и обо мне в том числе. Видимо, считая нас дрессированными безмозглыми обезьянками, не потрудилась выбрать даже слушателя из своей среды. Всё это пронеслось в голове и, глядя на купюру, с мыслями: «Куда катится мир» я забрала деньгу в качестве компенсации или премии. В конце концов, это половина нужных для передачи средств.

Понимала, что уже не работать мне там, да и самой давно пора было менять это униженное существование. Не понимала только в злости своей, что всё, что я делаю, и есть обучение моего сына. Как единственная истинная инструкция для детей: лучшее воспитание – это собственный пример. И сама, наученная лозунгами, изречениями и догмами, иногда чувствуя и мучаясь от их бессмысленной безжизненности, втолковывала эти правила сыну, не замечая, что это просто слова. И мой сын это чувствует, как и я, только гораздо сильнее, так как его чувствование растёт уже на основе моего, им принятого при рождении.

36. Маугли

Володя почему-то не любил мультфильм «Маугли», даже не объяснял, почему, а, точнее, я и не спрашивала, да и вообще выяснилось его отношение к мультфильму случайно, в разговоре о фильмах на длительном свидании. Похоже, участь быть человеком среди животных не вызывала у Володи героических чувств, а виделась ему болезненной. И теперь, находясь в среде, где господствуют звериные начала, а отсутствие работы именно это и поощряет, Володя ощутил эту болезненность в полной мере и пытался ей противостоять.

Вот и долгожданное длительное свидание. Мой сынок рядом. Сумки на кровать выпотрошил и степенно раскладывает. Ну и, конечно же, сыр откусывает в промежутках между делом. Бледный какой-то и похудевший, под глазами синяки. Сразу объявил:

– Мам, я курить на кухню не буду выходить. Так отдохнуть хочется от всех лиц.

Я ему про тяжёлый воздух, окошко открывается, да только за ним решетка густая и комнату трудно проветривать.

– Ничего, я привык. В бараке все курят, почти.

Слышу, вроде как простужен мой сынок. Беспокоюсь, спросила.

– Да, чуток надуло с окна. Иногда даже ухо побаливает, то, что плохо слышит. Холодно в бараке, я так в шапке и сплю. Забыл сказать, чтобы ты ветродуйку принесла. На передачу поставь, не забудь.

На стол собрали, вяло так чего-то поел, конечно, перед ужином сыру наелся, и аппетита нет. Неразговорчивый, приболел, вижу. Книгу новую принесла, читать не захотел, в сумку положил и достал из нее другую, «Прощаю себе» Лууле Виилма.

– Мам, это я для тебя принёс. Тебе это надо прочесть.

Включили видик, фильмы новые записала, посмотрели и спать. Утром тоже спит, и днём спит. Пока спал, я его книгу читать начала, недолго читала, больше на спящего сыночка любовалась. Под вечер проснулся. Грустный.

– Мам, может, квартиру в центре продай и к начальнику подойди насчёт меня.

Отказала ему:

– Только квартирантов пустила, благодаря чему смогла на свиданку попасть. Работы нет постоянной, у бабушки пенсия мала для двоих, и бабушка все больше становится несамостоятельной. Тебе уже год остался, выйдешь, пока работу найдёшь, что трудно сегодня сделать, на что будем жить. Это единственный источник дохода.

Ещё больше погрустнел мой Володя, добавил удручённо:

– Умеешь ты говорить «нет».

И больше не стал эту тему поднимать. К ночи, после проверки какой-то из отдыхающих постучал, позвал Володю в коридор. Переговорили, и активность Володина проснулась. Для тех, кто в «яме», отсыпал, отрезал, сложил, и вышел. Сказал, чтобы видик не выключала и смотрела без него, он потом фильм досмотрит. Значит, надолго. Под утро пришёл. Странный немного. Знакомые симптомы всплывают в памяти, похоже, «ломка».

Злюсь на него, что опять за старое взялся, но не озвучиваю, помню о прослушке. А он на меня злится, чувствую, что выкупить отказала, но тоже не озвучивает. Фильмы смотрим вроде вдвоём, только не вместе. Молчим. Есть не хочет, всё ясно. К ночи опять постучали, и в гости отправился. И назавтра так же всё уныло, вот и расставаться время. Грустные оба, не понимаем друг друга, или понимаем, да к общему знаменателю не придём никак. Обнялись на прощанье, сказал всё же: «Мамуль, не сердись, я тебя люблю», глаза грустные. И я ответила, что люблю, только безысходность накатывала.

Разве могла тогда понять, что выхода у него другого не было.

Все прояснится на приёме у нарколога. Как по возвращении из Снигуривки Володю определили в отряд, где уже налажен был поток наркотиков и заражены все там живущие или почти все. Услышу при беседе Володи с врачом, что принимает примерно год, чуть больше. По срокам получится, когда в другой отряд и попал. Похоже, новый «смотрящий» и обласкал, увеличивая клиентскую базу. И, как скажет Ирина Борисовна, нарколог, проработавшая одиннадцать лет в ординатуре наркологического диспансера, узнав, что принимал Володя синтетические средства, так вот скажет, что привыкание наступает мгновенно с первого раза. И добавит для меня, что муки ломки от этих средств намного порядков ужаснее и тяжелее, чем от опиумных. Так как больше душевные, чем физические.

Но это понимание придёт много позже, а пока я вернулась в свою унылую жизнь без радости в сердце. Голос сына по вечерам вселяет надежду, развеивает мои страхи и даёт силы идти дальше. Куда только идти? Похоже, куда ни иду, мечтаю только, скорее бы вечер, чтобы ждать звонка. А потом фильмы по интернету искать и на будущее свидание записывать, и смотреть фильмы, как будто с Володей в комнате отдыха продолжение. Вот и вечер, бабуля уже перед сном у телевизора, день с его заботами позади, и, наконец, слышу бодрый голос моего Володи, спрашивает как обычно:

– Мамуль, ну как вы там?

В это раз про «ветродуйку» доложила. Как приходила к начальнику, чтобы разрешение дал на передачу этого агрегата. Застала его не в кабинете, а в другой комнате – чаёвничал в теплом помещёнии, едва узнала его, лица не могу запомнить. Отказал. Даже смеялся с тем, кто там находился, шутки на эту тему шутил, типа: «Не положено. Там тепло, батареи греют. Слушайте их больше, они вам и не то закажут принести, им там заняться нечем, придумывают всякое». Хихикнул, глянул при этом на подчинённого, что чай ему делал. А тот заискивающе кивает, посмеивается в такт: «Да, да, делать нечего, вот и лезет в голову блажь».

Володя возмущается, говорит мне:

– Отрядному объясняли, показывали, как «батареи греют», может, это отрядный и рассиживался с ним за чаем в тепле. Посмотрел бы, как тут они чай бы пили. Мы о чашки руки греем. А ещё окно открывать надо, чтоб не задохнулись, курят поголовно.

– Как же ты выздоровеешь в холоде-то?

– Не переживай, мам, скоро весна.

Как-то в разговоре сказала, что ужаснее всего без работы каждый день и заняться нечем, даже не представляю, как такое можно выдержать.

Только мой сынок любой страх, как всегда, развеял:

– Мамуль, не волнуйся за меня. Скоро тут кабинет свой открою. Я уже так подковался, целыми днями только ситуации и рассматриваю. Многие приходят советоваться по разным психологическим вопросам. Главное, разобрать проблему правильно. Если честно, то бывает, и читать некогда днём. Если тебе какой совет нужен, обращайся.

– Значит, нашёл себе работу, по призванию.

– Да, мамуль, ты разузнай, в каких вузах заочное обучение есть на психолога. И какие туда экзамены требуются.

Ну, хоть у Володи какой-то просвет, а у меня темень. Работы нет. Тут известие – Ольга из Севастополя умерла. её тоска вечерами по сыну разрасталась, особенно когда заканчивался экскурсоводческий сезон. Ольга всё пребывала в «Одноклассниках», группу «Мактуб», созданную сыном, поддерживала, стихи сына постоянно слушала и плакала. Как человека в таком горе утешить можно, да и возможно ли вообще такое. Летом чуть оживала, а с осени по весну сильно в тоску погружалась, смысл жизни теряла. Худела, температурила и растаяла от рака лёгких. Наконец, с сыном встретилась.

И не к кому ехать в Крым, поближе к Балаклаве. Тут на биржу подалась, и предложили бесплатно курсы парикмахеров, я по инерции, как когда-то рассуждала, что мне это нужно, так и записалась, похоже, уже не соображая, что мне действительно нужно. Володя, помню, акцентировал, что мировоззрение менять надо и именно с этого начинать задумываться: «Что нужно, что надо, и, подумав хорошо, выяснить главное, а в чём есть потребность». Вроде, слушала его советы, да остановиться не могла, и в двойственности между мудростью совета и материальным страхом или, правильнее, страхом без материального, побеждал страх и гнал меня во весь опор.

Тут Володя звонит, предупреждает:

– Мам, меня в «яму» на трое суток закрывать будут, может, завтра, а может, и сегодня, так что звонить не смогу. Держись, и переводы сделаешь, как Илья «смотрящий» скажет, пока меня не будет.