Текст книги "Аз есмь царь. История самозванства в России"

ОТ САМОЗВАНСТВА К РЕВОЛЮЦИИ

Следует признать, что после поражения восстания Пугачева самозванство потеряло свою ударную силу в масштабе империи. Конечно, оно оставалось в XIX веке и даже распространилось на некоторые новые области, но угроза самодержавию в XX веке приобрела другую форму, название которой – революция. В 1902 году во время крестьянских волнений в Полтавской и Харьковской губерниях традиция самозванства проявилась в слухах о том, что некто, одетый как офицер, ходил по деревням и оглашал указ, предусматривавший, что «крестьяне должны присваивать себе землю в собственность». Такой тип сопротивления был практически неистребим. Революция 1905 года сумела вырвать у императора манифест, означавший институционный конец самодержавия и неограниченной власти. Контраст между двумя названными событиями, столь близкими по времени (1902‐й и 1905‐й), поразителен.

Революция привнесла в Россию новую модерную политику, которая стала основной общественной жизни. Она ответила, таким образом, на проклятый вопрос русской интеллигенции, ибо политическая новизна передавалась через другую новизну: зачатки общественных классов действовали совместно для достижения экономических и политических целей. Как произошел этот переход от толпы, сплотившейся под знаменем ложного царя, к народу, который следовал программам, основанным на таких современных понятиях, как политическое представительство и народный суверенитет?

Уже с 1860‐х годов стали заметны новые институционные подходы, новое отношение к закону и собственности, но все это было еще вне политической деятельности как таковой. Участники этого процесса не могли или не хотели дать развитие росткам нового в политике. Деление общества на сословия, установленные правительством, которое юридически определяло их обязанности и привилегии, было стратификацией, типичной для старого режима и не принимавшей в расчет новые отношения, о которых говорилось выше. Сословия были неотделимы от самодержавия: сохранение царской власти зависело от их существования, и наоборот. Границы сословий находились в состоянии растущего противоречия с реальным положением многих людей, членов этих сословий. В этом смысле можно сказать, что в период между царствованием Екатерины II и 1905 годом социальная идентичность была выражена слабо.

Неудача дворянского выступления 1825 года существенным образом сказалась на дальнейшем формировании дворянства как класса. Сеймур Беккер считает, что накануне 1917 года дворянство было не более чем юридической фикцией, защищенной законами. В период революции 1905 года и последующих выборов в Думу, когда отчуждение земли стало реальной угрозой, дворянство проявило себя политической силой, принимая активное участие в дебатах о системе голосования и имущественном цензе, отстаивая монопольное право на многие преференции. Тогда, добавляет Беккер, дворяне-землевладельцы, несмотря на упрямую приверженность архаичным социальным формам, де-факто сформировали класс, который впрочем, не смог получить дальнейшего развития и роста в десятилетие конституционного эксперимента в России.

Буржуазию же называют «великим отсутствующим» в политической истории Российской империи. Зачастую в историографии говорится, что русский буржуа готов был выразить себя политически, но ему помешала мировая война. Эта интерпретация развития буржуазии возникает во многом из‐за терминологической путаницы, когда «модерность» смешивают с понятием «индустриализация». Индустриализация возможна и без политического участия классов, а модерность невозможна. Поэтому мы не считаем, что Октябрьская революция прервала процесс развития буржуазии западного типа, который спонтанно привел бы к конституционным и демократическим переменам. Капитализм не произвел в России социальные и институциональные формы, подобные английским или французским. Постоянный конфликт между военно-автократическим поведением власти и рационально-капиталистическим поведением буржуазии делал невозможным диалог и, следовательно, формирование политического пространства. Да и сама природа царского режима, социальная дезинтеграция и правовая система были факторами препятствующими спонтанной эволюции к современной демократии. Исследование экономики, бизнеса и власти последних десятилетий самодержавной России позволяет сказать, что: (а) высшая бюрократия до конца придерживались произвола в законодательстве и правоприменении по отношению к бизнесу, (б) вмешательство самодержавия в экономику не уменьшилось, (в) буржуазия, в том числе ее промышленные лидеры, не планировала захвата власти даже в междуцарствие 1917 года, (г) политический либерализм, как и многие модерные ценности, оставался в 1917 году понятием, в значительной степени чуждым российским деловым кругам. Антагонизм между торговыми и промышленными интересами, с одной стороны, и самодержавием, с другой, был связан с политическим отсутствием буржуазии. В решающий для будущего страны период (1880–1914) лидеры буржуазии выбрали союз с высшей бюрократией, а не объединение между собой. За два столетия своего существования торговцы и предприниматели не смогли выработать единого общественного или политического сознания и накануне Первой мировой войны еще не составляли класс в западном смысле слова.

Однако в 1905 году широкие слои населения оказались втянуты в политику. В 1902 году земства выработали программу, в которую входили такие требования, как правовое государство, свобода печати, гражданское равенство. В 1904 году появился Союз освобождения как единый фронт либерализма. Параллельно с этим на протяжении десятка лет социалисты пытались более или менее успешно политизировать рабочие забастовки, а студенты превращали даже похороны и поминки в антицаристские митинги.

С этого времени предметом критики стал сам тип правления. Стратегия, которую Александр II объяснял Бисмарку, себя исчерпала; самодержавие больше не контролировало политическую мысль, но это еще не был универсализм современной политики в Российской империи. Для этого нужны были новые социальные силы и институты, которые бы их воплощали, так же, как и участие деревни. Решительный шаг в этом направлении был сделан рабочими и крестьянами. В 1905 году крестьянство коллективно выдвинуло свои требования. В середине февраля 1905 года распространились слухи о Золотой хартии, изданной монархом, в которой провозглашалась конфискация помещичьих земель. Это был архаический прием, но он непосредственно предшествовал современной политической борьбе. На указ от 13 февраля, разрешивший крестьянам подавать жалобы, что было запрещено со времен Екатерины II, деревня ответила движениями, в которых такие традиционные лозунги, как раздел земель, сочетались с социальными требованиями экономического и политического характера, причем последние звучали в унисон с городскими. В конце июля состоялся первый съезд Всероссийского крестьянского союза, а беспорядки в деревне достигли своего апогея в конце года. Во время апрельских выборов 1906 года в Думу крестьянство в массовом порядке примкнуло к тем, кто выдвигал политические альтернативы самодержавной власти, и не занималось больше вопросом о физической подлинности тела царя. Борьба рабочих также усилилась. Забастовка начала января 1905 года была частью трудового конфликта, по причине которого рабочие обратились к царю с жалобой на хозяев и администрацию. Николай II приказал расстрелять мирную демонстрацию, и этот день вошел в историю как Кровавое воскресенье. Солидарность интеллектуальной России и рабочее стачечное движение в крупных городах изменили общий характер движения и придали оппозиции политическую глубину и социальный размах, которые пыталось избежать самодержавие. Иначе говоря, те уступки, которые общество смогло добиться и на которые самодержавие осмелилось пойти в XIX веке, были столь ничтожны, что в 1905 году взорвалась вся страна.

Двор выжидал более месяца, прежде чем объявить 18 февраля о созыве представительного собрания, предлагая населению подавать свои предложения. В мае рабочие организовали советы, а в октябре, через 9 месяцев после Кровавого воскресенья, политика стала делом каждого, а самодержавие впервые в своей истории уступило часть своей власти народному представительству. Напомним ход событий. В сентябре забастовка печатников в Москве, поначалу неполитическая, кровавое подавление, солидарность рабочих Петербурга. 8 октября распространился ложный слух о том, что якобы арестованы делегаты железнодорожников, собравшиеся для обсуждения вопроса о пенсиях. Это подлило масла в огонь. Забастовка железнодорожников парализовала страну. 11 октября ультраправая газета «Новое время» потребовала радикальных перемен. 12 октября остановилась промышленность. 13 октября в столице был образован Петербургский совет рабочих и солдатских депутатов. По всей стране стачечники выдвигали на баррикадах революционные лозунги. С забастовщиками были солидарны либералы из партии кадетов, муниципалитеты многих городов, «белые воротнички» (служащие), студенты и средние слои населения. 15 октября практически прекратилась подача электричества. 17‐го перестал работать телеграф. В тот же день, выслушав ответ генерал-губернатора Трепова, считавшего, что армия недостаточно надежна и многочисленна, чтобы восстановить порядок, Николай II неохотно подписал манифест, устанавливавший свободу совести, слова, собраний и объединений; неприкосновенность личности; участие в предстоящих выборах в Думу тех слоев населения, которые до этого были лишены права голоса; правило, не допускавшее принятие законов без одобрения Думы; право избранников народа участвовать в комиссиях по проверке законности действий властей. Институционально самодержавие закончило свой век.

НОВЫЕ ГРАЖДАНЕ И РОЖДЕНИЕ ПОЛИТИКИ

Поколение, которое превратило политику в необходимую категорию российской жизни, фактически явилось и участником предстоящей революции 1917 года. Что делали помещики перед лицом угрозы конфискации земель и что делали рабочие, которые получили одновременно и удовлетворение своих интересов на фабрике, и власть советов? Что выражали крестьяне, одетые в солдатскую форму, которые мечтали о конце войны и были полны решимости добиться «черного передела» земель, поддерживая ради этого большевиков после июня 1917 года, и кто утверждал при открытии Учредительного собрания 1918 года, что, даже сидя в разных фракциях, они все находятся тут для того, чтобы получить землю и волю? Что делали те, кто десять лет спустя встали единым фронтом в отчаянном сопротивлении настигшей их массовой коллективизации? Они действовали как классы, имевшие социально-политические цели. Каждая социальная группа отстаивала свои интересы, противопоставляя их интересам других групп, открыто обвиняя власть, а не монарха, выступая за то, чтобы ей противиться, на нее влиять или ее завоевать. Это то, что мы можем назвать превращением социально-экономических слоев общества в политически оформленные общественные классы. С их образованием политика впервые стала в России самостоятельной сферой общественной жизни. Они разрывали связи между прежними социально-экономическими группами и властью, создавая пространство, где классы могли противостоять друг другу и в то же время надеяться на приобретение власти. Таким образом, политическое оформление общественных классов и образование самостоятельной сферы их политики по существу совпадали. Подчеркнем, во избежание недоразумений, что для каждого индивидуума принадлежность к тому или иному классу является только одной стороной его идентичности, поскольку он одновременно втянут и в другие формы общественных связей. В этом нет никакого противоречия: в разных случаях жизни человек может считать для себя главным разные стороны взаимоотношений с обществом. Ни один индивидуум не существует только в одной сфере связей.

Специфический тип модерной политики в России заслуживает по крайней мере трех замечаний. Во-первых, временное измерение: внезапность ее появления и кратковременность существования. Россия стала политическим пространством только благодаря революциям 1905 и 1917 годов, когда, как писал Петр Холквист, все участники событий пытались использовать политику для изменения общества. Но то, что обязано своим возникновением прежде всего революции, никогда не остается на том же уровне после того, как революционная буря затихает и ближайшие цели достигнуты. Позиции, завоеванные в 1905 году, сохранялись на протяжении примерно двух десятилетий, отмеченных тремя революциями, Первой мировой и Гражданской войнами: период слишком короткий для того, чтобы радикально покончить со старой моделью, и слишком нестабильный для того, чтобы закрепить приобретенное и воспрепятствовать его разрушению.

Второе замечание касается последствий того, что единодушно называют раздробленностью русского общества. Ощущение необходимости уничтожения системы сословий было в ту эпоху всеобщим. Этого требовали крестьянские движения 1905 года. Выборов на всеобщей основе, а не по сословному принципу, требовал от царя делегаты земского съезда. После масштабного политического кризиса 1907 года, называемого в историографии Третьеиюньским государственным переворотом, когда царь распустил II Государственную думу и изменил избирательное законодательство, произошла приостановка, если не отход от политического оформления классов. Система сословий повсеместно развалилась, но не была уничтожена.

Третье замечание касается большевистской концепции общественных классов. В своих работах 1899–1901 годов молодой Ленин пришел к выводу, что в России нет политически оформленных общественных классов. По его мнению, капитализм в России не привел к спонтанному рождению современных классов. Таким образом, без классов – а значит, и без классовой борьбы – путь к революции был прегражден. Эта неспособность русского капитализма требовала вмешательства политического фактора в естественный ход русской истории. Поэтому в своей работе «Что делать?» Ленин обозначил проект создания политической партии, предназначенной для выполнения комплексной задачи объединения разных социальных слоев – крестьянства, промышленного пролетариата, а также всех тех, кому самодержавие мешало развиваться, – в борьбе против царской власти, что означало одновременно создание классов и завоевание политического пространства. Но партия не должна была забывать о своей собственной цели – социалистической революции. Партия знала, какой класс призван развиваться для строительства нового общества и какие классы обречены на исчезновение. Партия мыслилась как орган чисто политический, но с врожденным пороком самодержавия: она исключала социальную автономию и сохраняла монополию критерия законности власти. В конечном итоге эта партия, развившись в данном дискурсе, не создала ни классов, ни политического пространства, а придя к власти, была вооружена идеологией, в которой иллюзия научного знания будущего служила опорой легитимности власти.

Глава XXIV. К ОРУЖИЮ! ЗА ЦАРЯ И СОВЕТСКУЮ ВЛАСТЬ!

Во Владивосток приехал уже Великий князь Николай Николаевич. Он принял всю власть над Русским Народом. Я получил от него приказ, посланный с одним генералом, поднять народ против Колчака. Ленин и Троцкий в Москве признали великого князя Николая Николаевича, и назначены его министрами <…>. Призываю всех православных людей к оружию. За Царя и Советскую власть!

П. Щетинкин

ПРИСУТСТВИЕ ПРОШЛОГО В ГОДЫ РЕВОЛЮЦИИ

Свержение царизма в феврале 1917 года открыло новое Смутное время. Самозванство здесь тоже присутствовало – и как образ действия, и как аргументация.

Образ действия. В 1919 году в Енисейской губернии Гражданская война была в полном разгаре. Крестьяне, потерявшие терпение от грабежей красных и белых войск, стали надеяться на возвращение царя. Между тем советские партизаны под командованием Петра Щетинкина (1884–1927), большевика, бывшего активиста партии эсеров, крестьянина по происхождению, сумели подвигнуть крестьян на выступление против адмирала Колчака, господствовавшего тогда в этом регионе. Чтобы достигнуть своей цели, Щетинкин не стеснялся рассылать прокламации от имени наследников последнего царя, используя религиозные представления крестьянства. Процитированные в эпиграфе фразы содержатся в одной из прокламаций Щетинкина.

Количество слухов, упомянутых в предыдущих главах, значительно, но из этого не следует, что все подданные царя были действительными или потенциальными самозванцами, как и то, что самозванство было единственным двигателем народных восстаний. Равным образом и мистификация, к которой прибегал Щетинкин, не доказывает, что большевики добились победы в Гражданской войне исключительно таким способом. В этом случае, как и во всех других, нашли проявление не только общие черты политической культуры и коллективного опыта, но и специфические местные особенности и индивидуальная инициатива. По схожей логике мистификации, практиковавшиеся в прошлом некоторыми революционерами-антицаристами, возродились в форме тайных антисталинских организаций, существовавших только на бумаге. Повторения мистификаций в духе Нечаева, как и успех Щетинкина, побуждают нас думать об их связи с русской политической культурой времени, в которое они действовали, и поставить вопрос о форме присутствия прошлого в настоящем.

Аргументация. Ставить вопрос о присутствии прошлого в настоящем не есть произвол или каприз историка. Это занятие, подсказанное действиями участников тех событий, которые реанимировали далекое прошлое. В качестве примера я процитирую текст, в котором многие аспекты прошлого связываются с современностью: «Граждане! А кто у нас были цари в последние полтораста лет? Братья ли наши по крови? Русские ли? Нет, цари наши были иноземцы, голштинцы германцы <…> станем ли мы выбирать себе царя? Боже упаси нас от этого! Да и кого будем выбирать [на Учредительном собрании]? Выбирать из дома Романовых не приходиться, потому что он не существует уже полтораста лет. Выбирать из царствовавшего дома Голштинского, германского, тоже не приходиться, потому что он иноземцы, а Бог запретил выбирать в царя иноземца. <…> Граждане! Бог отнял русский трон у немецкого дома и отдал всю власть в царстве государственной Думе. Так станем жить без царя-человека, с одним царем-богом». Автор этой брошюры, священник, обращаясь к выборщикам Учредительного собрания, делает из династического события XVIII века, смерти Петра II, доказательный аргумент для 1917 года. Реанимация этого прошлого была возможна потому, что промежуток между двумя датами не был пустым пространством. Он был дополнен постоянным повторением этого аргумента – прекращения русской линии дома Романовых – для того, чтобы обвинить последующих монархов в самозванстве. Благодаря этому временному наслоению связь между самодержавным прошлым и революционным настоящим включала в себя и основную идею прежней презентации власти: ее религиозную узаконенность. Но связь еще не есть континуитет: в своей брошюре священник обезличил власть, поставленную Богом, чтобы показать, что настало время народного представительства.

Другая известная брошюра, получившая большое распространение в 1913 году, была переиздана Московским советом рабочих депутатов в промежутке между мартом и серединой апреля 1917 года и предназначена для солдат. Она тоже свидетельствует об использовании династического аргумента для обличения самозванства Романовых начиная с XVIII века. Написанная Степаном Блекловым (1860–1913), земским статистом и одним из идеологов Всероссийского крестьянского союза, она имела красноречивый заголовок «Дом Самозвановых». Вот некоторые строки из нее: «Иностранцы считают, что иностранная фамилия Готторп у нашего царского дома – родовая, настоящая. Романовы же – самозванная. <…> [Наши цари] не русские, а немцы. <…> Были у нас когда-то цари самозванцы, всходили на русский престол под чужими именами. Самозванны и все члены теперешней царской семьи. Уж если дать им какую русскую фамилию, то самая подходящая – Самозвановы. <…> Да! И беда не в том, что наши Самозвановы немцы. И при русских царях, при настоящих Романовых, русскому народу приходилось много страдать. <…> Беда и вред в самой царской власти». Заслуживает внимания и то, что Московский совет рабочих депутатов, обращаясь к солдатам, соединяет старое обвинение в самозванстве (немецкое происхождение царя), актуальное в разгар войны с немцами, с новой политической концепцией ненужности царской власти как таковой.