Текст книги "Честное слово"

II

На другой день приезжий встал рано в самом радостном настроении. Это был человек уже очень не молодой, поседевший, сгорбленный; на его бледном, болезненном лице лежали глубокие морщины, и в глазах выражалась затаённая грусть.

Он подошёл к окну гостиницы и рассмеялся. Как раз напротив, на сером полуразвалившемся домишке, красовалась большая вывеска; на ней изображены были двое мужчин: один держал другого за нос и чем-то вроде огромного ножа брил ему щёку. Над этим изображением было написано огромными буквами: «Здесь стригут и бреют».

Приезжий узнал и этот дом, и эту вывеску. Он видел их много лет тому назад, и они остались неизменными. Он узнал и улицу, и дома кругом, и местность вдали.

Вошедшая прислуга с самоваром прервала его думы. Барин стал расспрашивать её обо всём в городе и особенно интересовался братьями Хлебниковыми. Словоохотливая женщина рассказала ему многое, но мало утешительного.

Приезжий вышел на улицу. Это было незадолго до праздника Рождества. Даже в этом глухом городе заметно было оживление. Всюду убирались, скребли, мыли, чистили, куда-то спешили; около двух домов на снегу лежали ёлки, должно быть, только что привезённые из лесу.

Приезжий исходил город вдоль и поперёк; на это понадобилось немного времени. Около одного дома, приютившегося на берегу маленькой речонки и окружённого густым садом, он долго стоял и смотрел не то с грустью, не то с умилением, и слёзы застилали его глаза; затем он глубоко вздохнул и тихо побрёл по деревянным мосткам, оборачиваясь и посматривая назад.

Около 12 часов дня приезжий звонил в калитку невзрачного и довольно грязного дома.

Отворила молодая деревенская девушка, растрепанная и неуклюжая на вид.

– Вам кого? – с удивлением спросила она.

– Здесь живёт Антон Алексеевич Хлебников?

– Здесь. Только его дома нет. Он на службу ушёл.

– А барыня дома?

– Дома. Только она бельё гладит.

– Ну, ничего. Я зайду. Скажи барыне, что её хочет видеть приезжий родственник.

Девушка живо шмыгнула в дом; приезжий прошёл за ней; они вошли в прихожую, в которую выходили три двери, – из одной тянуло кухонным чадом и чем-то жареным. Прислуга быстро закрыла все три двери, сама исчезла, и вошедший очутился в полном мраке. Он простоял тут довольно долго и подумал: «Однако для начала удачно, нечего сказать».

Наконец дверь из кухни отворилась и на пороге показалась очень полная женщина, низенькая и круглая, как шарик, в широком капоте.

– Не узнаёте меня, Анна Ивановна? – спросил приезжий.

– Нет, извините, не узнаю.

– Я – Иван Васильевич Хлебников, родной дядя вашего мужа.

– А-а-а-а! Милости просим. Очень рада. Пожалуйте в гостиную.

Хозяйка засуетилась и широко распахнула дверь в парадную комнату. Приезжий разделся и вошёл.

– Садитесь на диванчик. Там удобнее, – предложила Анна Ивановна, а сама грузно опустилась в кресло.

– Вот я и на родину приехал! Так сюда тянуло. Вся душа изныла в тоске. Как завидел вдали наш город, так даже слеза прошибла.

– Конечно, приятно подъезжать к родному городу, – согласилась хозяйка.

– Как же вы поживаете? Что Антоша? Давно я ничего не слышал о племянниках… Большая ли у вас семья?

– Ничего, живём мы хорошо… Муж служит. Старший мальчик у нас в прогимназии учится, а двое маленьких ещё дома.

– Покажите мне ваших деток. Я так хочу с ними познакомиться.

– С удовольствием… Только они у меня ужасные шалуны, – сказала хозяйка и направилась в соседнюю комнату; она пробыла там очень долго, должно быть, прихорашивая своих детей.

Наконец в гостиную, как ураган, ворвались два буйных мальчугана; у одного под глазом виднелся большой синяк. Они смело подбежали к приезжему и закидали его вопросами:

– Ты наш дедушка? Что ты нам привёз? Каких ты нам привёз гостинцев? Отчего у тебя такое лицо?

– Дети, перестаньте! Как вам не стыдно. Что подумает дедушка! Вот я папе скажу! Слышите? Перестаньте! – уговаривала мать.

Дедушка не успел ещё ничего ответить и приласкать своих милых внуков, как они накинулись на книги, на альбомы, на разные мелкие статуэтки, очевидно, для них запрещённые. Мать с ужасом оберегала все эти вещи от грозного нашествия. Мальчуганы теребили их руками, отнимали друг у друга, спорили.

– Миша и Коля, идите теперь в детскую… Идите. Вы познакомились с дедушкой – и довольно… Ну, поцелуйте дедушку… Не трогайте же ничего… – испуганно твердила мать, оттаскивая шалунов. Но те упирались и подняли рёв:

– Не хотим целовать дедушку! Не хотим в детскую! – кричали они.

С трудом мальчуганы были увлечены матерью из гостиной.

– Где же вы остановились? – спросила хозяйка, вернувшись после борьбы с сынками и желавшая загладить неприятное впечатление.

– В гостинице.

– Что же вы, на побывку или навсегда?

– Думаю, навсегда. Здоровье стало плохое… Хочу около родного пепелища сложить свои кости.

– Вероятно, вы торговлей думаете заняться?

– Нет. Где уж мне, больному человеку, торговать!

– Значит, вы пенсией или капиталом обеспечены? – спросила хозяйка, и её полное лицо изобразило сильное любопытство.

– У меня ничего нет. На первое время хватит… А там, надеюсь, найду какое-нибудь занятие, – уклончиво отвечал гость.

– Какие же занятия в нашем городе? Мой муж и сам бы охотно взял, да нигде нет, – недовольным тоном сказала хозяйка.

– Свет не без добрых людей, Анна Ивановна. Найдутся знакомые, помогут, укажут, наставят.

– Нет, тут вы напрасно будете искать работы… Другие и давно служат, да бьются и с трудом живут, – ревниво проговорила хозяйка и надулась.

«Понимаю я, к чему ты это всё ведёшь, – подумала она, – только не на простоту напал: знаем мы таких бедных родственников, которые норовят на шею сесть да хлеб отбивать».

В прихожей раздался звонок. Хозяйка поспешно бросилась туда и впустила мужа.

– Твой родственничек приехал… Вот ещё не было печали!..

– Какой родственничек? – спросил высокий, худощавый мужчина, в очках и с большой лысиной.

– Дядюшка. Сидит в гостиной, хнычет, на судьбу жалуется, думает, что добрый племянник его пригреет, в нахлебники возьмёт.

Муж не стал слушать сердитую воркотню жены и быстрыми шагами прошёл в гостиную.

– Дядя, какими судьбами?! – воскликнул он, обнимая старика, – Здравствуй, Антоша! Стосковался по родине приехал сюда умирать.

– Ну, полно, дядя, поживём ещё. Как же вы жили? Что вы делали? Видели ли вы моих сорванцов?

Между дядей и племянником завязался оживлённый разговор. Тон племянника был участливый и задушевный. Дядя рассказывал о дороге, о том, как на них напали, как он любовался родным городом и домом, который прежде принадлежал его отцу… Племянник сообщал о своём житье-бытье, о службе, о знакомых, рассказывал и о брате.

– Он богато живёт, дядя. Купцом сделался – торгует. Всего одна дочь, – только жена хворая. А дом – полная чаша. Вы навестите его.

– Навещу, навещу, как же?.. Хочется родных повидать.

В это время из соседней комнаты высунулась голова хозяйки.

– Антоша, пойди сюда! – крикнула она. Муж пошёл на её зов, и за дверью послышался сдержанный спор.

– Ты, пожалуйста, не вздумай оставлять твоего дядюшку обедать. У нас ничего нет лишнего…

– Как же, Аня, неловко… Ведь старик приехал издалека… Всё-таки родной… неловко не пригласить…

– Он должен понять… Мы не ждали. Везде готовят в обрез…

– Пожалуйста, Аня, разделим, что есть, по-родственному… Он не осудит. Всё-таки лучше.

– Нет, нет. Тогда уж обедайте одни… Я не выйду.

– Будь добра, Аня… Устрой… Пригласим. Ведь неловко. В нашей семье всегда принимали радушно, – упрашивал муж.

– Ах, да перестань! Позовём в другой раз… Что ещё за церемонии с таким родственником, – сердито проговорила жена и вошла в гостиную. Муж шёл за ней и имел сконфуженный, растерянный вид…

– Уж вы, Иван Васильевич, когда-нибудь соберитесь к нам обедать. Приходите запросто, – певучим голосом, нарочно очень громко сказала Анна Ивановна.

Гость посмотрел на неё удивлённо.

– Приходи, дядя, – тихо повторил Антон Алексеевич.

Дядя слышал, что за закрытой дверью в соседней комнате стучали тарелками, вилками, ножами, – там, очевидно, накрывали на стол и тихо перешёптывались.

Он понял всё и стал прощаться.

Выйдя на улицу, он с горечью подумал: «Воображают, что я нуждаюсь в их обеде… Ах, ничего, ничего мне не нужно для тела! Я для души, для души ищу пищи».

– Ну что, барин, разыскали племянников? – спросила приезжего прислуга в гостинице, когда он вернулся.

– Разыскал.

– То-то, я думаю, обрадовались?

– Да, обрадовались. Очень обрадовались, – вздохнув, ответил приезжий и усмехнулся.

III

Через день Иван Васильевич навестил другого племянника.

Тот жил в чистом, уютном двухэтажном доме, обнесённом зелёным палисадником; внизу помещалась лавка.

В этом доме уже были осведомлены о приезде бедного родственника.

Ивана Васильевича встретил высокий, полный мужчина с окладистой бородой. Лицо его было суровое, и в глазах выражалась жестокость.

Иван Васильевич долго и пристально всматривался в него, не веря своим глазам. «Неужели это Васенька? Тот милый, курчавый мальчик, которого он когда-то любил и ласкал?»

– Что, дядюшка, не признаёте нас? – басистым голосом спросил племянник и рассмеялся.

– Где же узнать? Очень изменился… Вот теперь я вижу… Что-то в лице есть отцовское, – проговорил дядя, здороваясь и избегая называть племянника по имени. Ему казалось неловким называть этого купчину Васей и говорить ему «ты».

– А вот моя супруга Марья Власьевна и дочка Глаша.

Вошли в горницу, убранную парадно, по-купечески, с большими божницами, с цветными скатертями, с серебром, выставленным наружу, и половиками по всему полу. Навстречу гостю встали худенькая, маленькая женщина с большими испуганными глазами и дородная девица, лет восемнадцати, как две капли похожая на отца.

Иван Васильевич сел на диван, кругом него поместилась вся семья, и ему стало не по себе.

– Чем же вы, дядюшка, занимались в столице? – спросил хозяин.

– Занимался в конторе… Кроме того, кое-что писал.

– Что же вы изволили писать?

– Писал статьи, печатал их, книги издавал…

– Пустое это дело по нынешним временам – писать книги…

– Вероятно, в вашу глушь не доходит хорошая, дельная книга – оттого вы так и судите, – заметил дядя.

– Это правда, Василий Алексеевич, есть очень приятные, чувствительные книжки… Читаешь, – вдоволь наплачешься… – вставила было суждение жена хозяина.

Тот взглянул на неё так, что она дальше не продолжала.

– Ничего ты не понимаешь… Твоё дело бабье, знай свою кухню да дочку и молчи, – грубо заметил он.

Девица хихикнула.

– Что вы это говорите, голубчик… Теперь другие времена: женщина рвётся к свету. Это очень похвально и приятно слышать, что Марья Власьевна любит почитать книжку. Хорошая книга переродить человека может…

– Это поучение вы, дядюшка, оставьте про себя. У вас – по-одному, у нас – по-другому… Лучше вы нам объясните, что же вы тут собираетесь делать?

– Пока ничего. А там видно будет…

– Что же у вас, дядюшка, чин большой?

– Нет, совсем маленький.

– Так.

Племянник помолчал и, наконец, проговорил решительно:

– Вы нас извините, дядюшка… Мы не можем вас у себя пристроить, потому и занятий таких нет и помещения маловато.

– Я, голубчик мой, и не собирался у вас устраиваться, – ответил дядя и стал прощаться.

– Куда же вы? Сейчас закусим… Водочки выпьем… Эй, жена, скорее! – суетился племянник.

– Нет, нет. Спасибо. Я водки совсем не пью…

– Это, дядюшка, плохо. Значит, вы нам не товарищ, – рассмеялся хозяин.

Иван Васильевич вышел в прихожую, и тут он заметил, что на него грустно смотрят большие испуганные глаза жены, точно она хочет ему что-то сказать. Когда он нагнулся, чтобы надеть калоши, она робко шепнула мужу:

– Вы бы позвали дядюшку на кутью.

– Нечего его поваживать. Он нам не ко двору, – шёпотом пробурчал ей в ответ хозяин.

Выйдя на свежий воздух, Иван Васильевич вздохнул полной грудью. «Как тут тяжело! Мрак какой-то! Вот где через золото слёзы льются… Бедная женщина!» – подумал он, вспоминая худощавое лицо хозяйки и её испуганные глаза. Иван Васильевич ещё несколько раз навестил своих племянников и нигде не нашёл «души», как он мечтал и говорил себе.

Когда он принёс детям Антона Алексеевича гостинцы и подарки, Анна Ивановна приняла его любезнее и даже оставила обедать, но он хорошо видел, что она дрожит над каждым куском. Муж её был человек бесхарактерный и всё делал, как она хочет.

У Василия Алексеевича дядя совсем перестал бывать; он не мог выносить, что тот обращается грубо со своей кроткой женой, не мог видеть его пьяного и бессердечного лица. Племянник тоже невзлюбил дядюшку.

IV

Подошёл Рождественский сочельник. В маленьком, глухом городе праздник встречали по-старинному: целый день строго постились, а с появлением первой вечерней звезды садились за ужин. Ужинали на сене, подавали непременно всё «рыбное» и обязательно кутью, пшеницу с мёдом, взвар из чернослива.

Вечерело. На небе появились звёзды. В окнах домов замелькали огни, задвигались люди: все собирались радостно встретить праздник среди своей семьи и близких друзей. В такие шумные дни особенно грустно бывает одиноким людям.

Иван Васильевич Хлебников сидел в своей комнате у окна. Опустивши голову на руки, он смотрел на улицу и думал невесёлую думу. Никто его не вспомнит в этот день, не спросит, как он встречает праздник! А как бы ему хотелось, чтобы около него был кто-нибудь из близких, родной… И многое ли ему надо? Только участие доброй души, приветливое слово… Он и сам не знает, как прошла его жизнь: за работой да за чтением. Людей он дичился, конфузился, удалялся, а теперь, под старость, невыносимо стало одинокому… Племянники, к которым он так стремился, – Бог с ними… Один – кулак, черствый эгоист… Другой – без воли, жены боится; жена сварливая, скупая… Если бы он явился к ним богатым, конечно, встретили бы иначе…

«Вон сегодня и у цирюльника веселье, вся семья в сборе… ужинать сели», – думал Иван Васильевич, всматриваясь в темноту и заметив знакомую вывеску.

Как, бывало, любили мы детьми сочельник – эти милые сердцу, трогательные обряды… С каким-то особым благоговением садились за стол, на котором лежало сено. Как ждали мы появления первой звезды: нам казалось, что это именно та, которую видели волхвы на востоке. Как трудно было целый день пропоститься в сочельник… Братец, бывало, не утерпит и стащит кусок хлеба и сест его потихоньку… Где ты, милое детство?! Как пусто и скучно одинокому человеку. Эти размышления были прерваны стуком в дверь.

– Войдите, – сказал Иван Васильевич. Вошла прислуга и удивилась, застав жильца в темноте.

– Сумерничаете, барин? – спросила она.

– Да. Размечтался тут и про огонь забыл.

– Вам бы лучше к своим пойти… Нынче везде кутья.

– Нет, не пойду. Нездоровится…

– Ах, да! Что же я! – спохватилась женщина, – Вот вам гостинец!

– Какой гостинец? Откуда? – удивился жилец.

– Ямщик велел отдать… Нарочно заехал… Кланяться наказал и просил отдать, вот лепёшки ржаные с творогом, коржики да масло. Его баба вам деревенский гостинец посылает…

– Где, где же этот ямщик? Позовите его. Я хочу его видеть. Позовите его, милая, – встрепенулся барин и так горячо просил прислугу, точно он услышал о ком-нибудь близком.

– Он уже давно уехал, барин, – ответила та.

– Зачем же вы его не остановили и ко мне не позвали?! Зачем вы мне раньше не сказали? – сокрушаясь, укорял её барин.

– А мне и ни к чему, – простите, барин. Теперь я вам самоварчик поставлю… Вы и покушайте чаю с деревенскими гостинцами.

Прислуга ушла. Иван Васильевич оживился и повеселел. Этот скромный гостинец доставил ему огромное удовольствие, и он с улыбкой смотрел на деревенские лепёшки. Они были тяжелы для его больного желудка, и он их есть не мог, – но ему было дорого что-то другое, что будто ворвалось с этими лепёшками в его одинокую комнату в гостинице.

«Где-то далеко есть добрая душа, которая вспомнила обо мне… Как это отрадно! Как дорого это мне», – думалось Ивану Васильевичу и становилось весело, и он зашагал по комнате. Ему казалось, что и у него праздник.

V

Прошёл целый год. За это время Иван Васильевич устроился на отдельной небольшой квартире и зажил тихо и уединённо.

Племянники и думать забыли о своём старике. Только как-то раз, когда Антон Алексеевич услышал, что дядя заболел, проговорил участливо:

– Надо бы дядю навестить… У старика никого нет; как-то он там один, бедняга, живёт…

– Поспеешь навестить… Времени впереди много, – ответила ему жена.

И Антон Алексеевич всё откладывал да откладывал, поговаривая нередко:

– Эх, надо бы, надо дядю навестить!..

Марья Власьевна тоже робко сказала мужу в добрую минуту:

– Вы бы, Василий Алексеевич, навестили дядюшку: слышно, он прихварывает…

– А ты что за печальница явилась? – пробурчал ей в ответ муж.

А время не ждало и летело безвозвратно вперёд.

В маленьком провинциальном городе ничего не возможно скрыть… И вот мало-помалу стали ходить об Иване Васильевиче Хлебникове какие-то странные слухи: будто он вовсе не бедный, а даже миллионер, будто он открывает какую-то школу, будто он подарил какому-то ямщику три тысячи…

Узнала обо всём об этом первая Анна Ивановна… Пришла она домой очень встревоженная и сказала своему мужу:

– Что же ты, в самом деле, дядю-то не навестишь?.. Всё только говоришь да собираешься…

Антон Алексеевич очень подивился и порадовался такой перемене в жене и в первый же праздник отправился к дяде.

Тот встретил его приветливо и сразу заговорил о своих планах, которые, действительно, оказались не пустыми слухами…

– Надумал я, Антоша, помочь нашему городу… Хочу училище выстроить, чтобы там самых бедных детей обучали и грамоте, и ремёслам разным, и кормили бы их там, и одевали бы…

Иван Васильевич подробно рассказывал племяннику о деле, которое, очевидно, занимало все его помыслы.

Антон Алексеевич слушал молча: он был очень поражён, и, наконец, не выдержал и спросил:

– Да как же, дядя, ведь на это понадобятся большие средства?!

– Тут я кое-что получил… Хватит, – уклончиво отвечал Иван Васильевич. – Пусть родной город помнит обо мне. Доброе дело – самая лучшая память. А училище такое очень нужно нашему городу.

Антон Алексеевич всем рассказал о своем визите к дяде. Много об этом толковали и удивлялись.

Через несколько дней Ивана Васильевича навестила и Анна Ивановна с двумя младшими сыновьями.

– Что же это вы нас забыли?! Нехорошо… Не по-родственному… Дети, зовите вашего баловника-де-душку к нам. Мы соскучились по вас, – говорила она ласково.

– Некогда, Анна Ивановна, я теперь так занят со своей школой… Купил домик – что прежде родителям принадлежал… Надо перестраивать… Много хлопот.

– И слышать не хочу… В воскресенье ждём обедать… Иначе мы с Антошей обидимся…

Внуки произвели у дедушки полнейший разгром: перессорились, передрались, разбили его чернильницу и так громко говорили, что у старика после их ухода заболела голова и долго раздавались в ушах их голоса.

Навестил Ивана Васильевича и другой племянник.

– Ты что, дядюшка, к нам глаз не кажешь? – шутливо укорял он его. – Моя Марья Власьевна по тебе все глаза выплакала, да и Глаша всё спрашивает…

– Спасибо, голубчик… Они у вас хорошие, добрые… Зайду непременно… Теперь некогда… Слышали вы: я ведь тут со школой занялся…

– Как же! Слышали… Болтают в городе, что ты какому-то ямщику дом какой-то строишь… У нас ведь всё сейчас переиначат. Мало ли что болтают.

– Правда, правда, голубчик… Этот ямщик меня от смерти спас… Я ещё вам рассказывал… Люди бедные – надо было помочь.

– Вот что, дядюшка, я тебе пришёл сказать… Очень моя Марья Власьевна убивается, что ты живёшь тут один… Заболеешь, – и походить некому… Переезжай ты к нам… У нас такой мезонинчик хороший освободился…

– Спасибо, родной. Только нет, не могу… Теперь не могу…

– Ну, полно… Что там разговаривать… Возьмём да и перевезём тебя… У нас хорошо, спокойно будет.

– Нет, нет… Я привык жить один… А потом при моей школе я себе тоже помещение отвожу…

Василий Алексеевич ушёл разобиженный.

Пришло ещё одно Рождество. Иван Васильевич ходил по своей квартире счастливый и весёлый: постройка его школы приближалась к концу; были уже готовы и столы и скамейки, из столицы были выписаны книги, карты и всякие учебные пособия… Школа скоро должна открыться, и там закипит шумная, полезная и деятельная жизнь. Иван Васильевич точно помолодел: здоровье его стало лучше, и в глазах светилась необыкновенная радость. Да разве может не радоваться человек, если он сознает, что жизнь его не прошла пусто и бесследно, что на память о нём останется святое и великое дело?

Накануне к Ивану Васильевичу заходили жены его племянников и убедительно просили его встречать в их семьях праздник, но старик наотрез отказался.

– Я поеду на кутью в Растеряево, а ты можешь идти к кому-нибудь из твоих родных, – сказал Иван Васильевич своей кухарке.

Действительно, за ним приехал ямщик и уже давно дожидался у ворот. Весело разговаривая, они стрелой неслись восемь верст, затем свернули с тракта и остановились у большой новой избы с резными окнами и с резными петухами над воротами.

Вся семья высыпала встречать приехавшего.

– Здравствуйте, мои хорошие! – приветствовал он ребятишек. – Ну что, Ваня и Варюша, как вы учились? Что нового?

– Мы хорошо учились, дяденька… Учительница нас очень хвалила и по книжке нам дала…

– Молодцы!

– Полноте, ребята, надоедать барину! – сказал ямщик, отстраняя детей.

– Та нас, Степан, оставь в покое. У нас с ними свои дела.

– Жалуйте, дорогой барин… Жалуйте! – приветливо говорила хозяйка.

В избе был накрыт стол на сене, стояла кутья, сытный ужин. Вся семья и гость сели за стол, и всем казалось, что праздник так светел и радостен. Особенно было дорого Степану и Маше, что к ним приехал на кутью их благодетель, как они называли между собою Ивана Васильевича.