Текст книги "Честное слово"

V

Прошло несколько дней. Выпал снег и запорошил деревенскую улицу; забелели поля и леса. Воздух был чистый, прозрачный. Привольно и весело было деревенским ребятам играть и бегать по белому, рыхлому снегу. То они катались на самодельных санках, то бросались снежками, то просто прыгали и кричали без удержу. И громче всех кричала живая, шаловливая Матрёша. Её звонкий голос звучал, как колокольчик.

– Матрёша, а Матрёша, иди сюда скорее! Иди, мне надо! – послышались окрики из соседней избы.

Это звала Параша сестру. Девочка подбежала к калитке: она еле дышала, платок сбился на бок, волосы были растрёпаны.

– Где мама с тятей?

– Мама на реке бельё колотит. А тятя взял короб, пошёл торговать.

– Неправда… Когда же это?

– Верно слово! Спроси бабушку… Сегодня поутру ушёл…

– Как же его мать пустила?

– Она сердилась… А тятя положил книжки и картинки в короб и ушёл.

– Не будет толку! Всё прогуляет! И зачем мать его пустила! – задумчиво сказала Параша.

– Нет, будет толк… Не прогуляет. Он мне сказал, что теперь пить водку бросит… Сказал: «Баста, я на свою линию, Матрёшка, попал. Я книжки люблю».

Параша досадливо махнула рукой и проговорила печально:

– Ничего ты в этом деле не смыслишь! Тятя – слабый человек… Его всякий сбить может… Говорить-то он хорош, да ничего не делает…

Но Матрёша внезапно горячо за него заступилась:

– Он эти дни не пил, Параня… Верное слово! Спроси бабушку… Какие у него книжки есть хорошие – всякому занятно. Он мне и бабушке позавчера рассказал, так даже плакал и мы плакали. Рассказывал он про Параскеву-мученицу… Она была богатеющая девушка и замуж не пошла, и муки приняла за Христа. Ещё рассказывал про одну девушку и про одного парня, забыла я, как их звать. Такое мудрёное имя, что и не выговоришь. А парня-то ещё мудрее… Они были жених и невеста… Родители-то не соглашались свадьбу справить, ну они и плакали.

Параша, было, заслушалась, да вдруг спохватилась и быстро сказала:

– А ну тебя! Что твои сказки-то слушать! Вы с отцом чего не придумаете…

Девушка поспешно скрылась в избу.

– Нет, это не сказки. Это всё правда, – крикнула Матрёша и поскакала на одной ножке в ту сторону деревенской улицы, где слышались весёлые голоса ребят.

Между тем мать полоскала на реке бельё и всё задумывалась. Она не замечала ни времени, ни холода. В душе измученной женщины мелькали какие-то светлые искорки. Удивлялась она, что её муж начал торговлю книгами, говорил о каком-то лучшем житье, обещал заплатить подати, крепился и целую неделю не пил водки, хотя она сама видела, как сосед звал его, а он упёрся и не пошёл. В душе она была теперь довольна – ей было приятно, что Яков их всех вспомнил, привёз по обнове и, шутка ли, ведь с ярмарки!

В тот же день, встретившись с бабами у колодца, неразговорчивая Анна не преминула даже похвастаться:

– Наш-то отец обнов привёз… Платки такие добротные… Ну, конечно, на ярмарке всё хорошее…

– И как это он не спустил всего? – удивлялись соседки.

– Одумался… Дочек пожалел…

– Поди, ненадолго… И покрасоваться не успеете вы в платках-то, как хозяин ваш опять запьёт, – сказала одна из соседок.

Анна, хотя сама всю жизнь бранила мужа, но другим его бранить не позволяла и заступалась.

– Нет, бабоньки, наш отец не пьяница. Он у нас мужик тихий, хороший… Он покладливый, работящий. Конечно, человек слабый. Кабы его другие не мутили – он золотой работник. Товарищи на дурную дорожку ведут. Вот кто…

VI

Дядя Яков с коробом за плечами ранним утром вышел из своей деревни. Перед ним лежала дорога, запорошенная снегом. Снег был белый, чистый, как бумага, блиставший искорками. Вдали на небе показались розовые облака, розовым светом зари было облито и небо. Воздух был морозный, лёгкий. На душе у Якова тоже было легко. Несмотря на тяжёлый короб за плечами, он бодро шагал по дороге. А путь был далёкий.

Пойдёт дядя Яков из деревни в деревню, из села в село и станет предлагать свои книжки: покупайте, люди добрые, набирайтесь уму-разуму, учитесь, как другие живут, узнавайте, что на белом свете есть.

Рады в деревнях офене. Зовут в избу, народу набьётся множество, книжки, картины смотрят, всё расспрашивают. Интересно тёмному деревенскому люду свежего, знающего человека послушать. Поди, каких новостей порасскажет. В глухих деревнях рвутся к свету и к знанию.

Дядя Яков, хоть и не грамотей, а немало видел на своём веку. Поговорить он очень любил и умел показать товар лицом. Зайдёт он в избу и начнёт свои книжки расхваливать и про каждую картину истории рассказывать. Не только ребята, а и взрослые заслушаются его.

– Купи, батюшка, «Как мыши кота хоронили», – просит какой-нибудь быстроглазый мальчуган, увлечённый рассказом офени, умильно поглядывая на картину.

– Ты бы лучше что-нибудь божественное просил… Для всех любо и для души спасение, – прикрикнет на внука старик-дед и полезет в сундук, достанет там заветную тряпку, вынет медный пятак, а то и больше, и купит лубочную картинку и книжку про божественное… И перечтётся эта книжка в глухой деревне не раз и не два, а десятки, может быть, сотни раз.

Каждый человек любит украшать свое жилище и обвешивать стены картинами. Во всех почти деревенских избах красуются по стенам лубочные картины.

Иной бабе так понравятся картины, что она потихоньку от своих семейных сунет книгоноше несколько аршин новины или десяток-другой яиц и получит желанную картину.

У словоохотливого дяди Якова бойко пошла торговля. Каждый покупатель любит, чтобы с ним потолковали, посоветовали, одобрили. У ласковых, приветливых торговцев и дело спорится… А дядя Яков умел и любил поговорить.

Однажды под вечер было холодно и морозно, на улице темно, непроглядно. Дядя Яков шёл по дороге, он запоздал и очень обрадовался, когда вдали блеснул огонёк и залаяли собаки. На пути была небольшая деревня; у первой избы наш офеня постучал в замёрзшее окно… В окне задрожал и потух огонь, дверь заскрипела.

– Кто там? – спросил из-за забора старческий голос.

– Пустите, добрые люди, переночевать… Озяб я… Сбился с дороги…

– Иди, милый человек… Разделим с тобой, что есть… Не обессудь: бедна и неприглядна наша хата.

Яков со своим коробом едва протискался в узкую дверь и вошёл в избу. Это была низкая, почернелая горница; было там смрадно и сильно пахло дымом. Кто-то маленький возился около печки и поправлял в светце лучину, которая освещала избу. На печке слышалось кряхтенье.

– С непривычки у нас свежему человеку маятно… Дух от лучины тяжёлый, – проговорил старик, помогая вошедшему снять со спины короб.

– Ничего, дедушка… Мы всякие виды видывали… Спасибо, что пустил переночевать… Запоздал я в дороге-то…

– А вы, что же, торговцы будете?

– Да. Книжками торгуем.

– Это хорошо… У меня внучонок маленький охочь до книг.

Старик засуетился и крикнул:

– Васятка, доставай, что ни на есть поужинать… Тащи сюда бабку с печи.

– Ох, да не надо, хозяин! Не тревожь старушку. Спасибо, у меня свой хлеб есть, – сказал дядя Яков.

Маленький человек, возившийся с лучиной, как мышонок, шмыгнул на печку, и там произошёл странный разговор… Ребёнок, очевидно, говорил с глухой старухой, стараясь сказать шёпотом и внятно.

– Слезай, бабушка, с печки… Коробейник пришёл… Давай поужинать…

– Стужа? – переспросила старуха. – Я вам говорю, дверь закрывайте… Вот и выстудили избу.

– Я не про то… Я говорю, дай нам поесть… Дедушка велел… Чужой человек пришёл, – громко сказал мальчик.

– Дров не нашёл? Я их все под клеть сложила… Ищи, как хлеба ищут…

Мальчик заговорил досадливо и особенно раздельно и громко:

– Пришёл коробейник… Слезай… Дай хлеба…

Старушка едва разобрала, в чём дело. Васятка помог ей слезть с печки, а сам бросился поправлять лучину.

Увидев чужого человека, старушка смешалась и засуетилась по избе.

VII

– Здорово, кормилец! Здорово, родимый!

– Добро пожаловать… Сейчас, сейчас… Уж не взыщи за нашу бедность.

В хате, действительно, было бедно, пусто, неприглядно.

– Эх, напрасно вы бабушку разбудили… Ничего-то мне не надо! Спасибо вам за ласку. Она дороже угощения, – говорил дядя Яков, кланяясь хозяевам.

Скоро гость, старик, старуха и мальчик сидели за столом, ели хлеб с луком и запивали водой. Они вели тихую беседу. Мальчик поминутно срывался с места и заменял сгоревшую лучину новой.

Дядя Яков видел, что в закоптелой хате живётся и холодно и голодно. Старики – больные, старые, внук их мал, земли у них нет.

– Мальчишка-то у нас очень смышлёный… Жаль его, – рассказывал старик. – До науки так охочь, что и не выскажешь. Самоучкой грамоте выучился и писать умеет… Наш-то Васятка сразу всё запомнил… Зимой-то на снегу писЫт, а летом на земле либо на заборе углём. Верно тебе говорю… Ты послушай, как он читает-то складно, как дьячок в церкви.

– Сколько же ему годков? Мал уж очень ваш мальчонка! – удивился дядя Яков.

– Ему девять лет… А читает так, что и большой за ним не угоняется… Одно горе: читать у нас нечего.

Книг нет. Школа от нас за 8 вёрст… Деревня бедная… А уж я не утаю… Сам хоть неграмотный, а страсть люблю слушать, как книжку читают. Лучше хлебом не корми, а послушать дай.

Яков встал и молча стал развязывать короб. Васятка подбежал к нему и не спускал заискрившихся глаз с короба. Действительно, мальчик был так худ, мал, что ему казалось, не более 6 лет, но в его умных, серых глазах светилась необыкновенная любознательность, какая-то жажда всё понять и узнать.

– Ну, вот, коли вы такие любители книжек, так и почитаем… У меня книжек много, – сказал дядя Яков, доставая из короба книги и картины.

В это время случилось несчастье: потухла лучина и в избе стало темно. Васятка так увлёкся коробом, что забыл свою обязанность менять лучину.

– Вот так чтение! – засмеялся наш офеня.

– Экий ты парнишка! Вздувай скорее огонь! – крикнул дед.

Лучина снова затрещала, задымилась и осветила избу. Яков достал из короба несколько книжек.

– Дяденька, дозволь я почитаю, – тоненьким голоском попросил Вася.

– Читай, милый… Я ведь неграмотный… И для меня хорошо оно… Вот возьми книжку… Читай-ка… Узнаем, что за история такая… Гляди, какая картина на ней нарисована.

– Это «Сказка об Еруслане Лазаревиче», – прочитал заглавие Вася.

– Какой змей-то нарисован! – удивился дедушка. – Должно быть, это Еруслан его убивает.

Все придвинулась к огню и началось чтение.

Вася впился в книжку, читал медленным, заунывным тоном без выражения, без передышки. Старик поминутно вставлял свои замечания. Кроме того, на нём теперь лежала обязанность поддерживать огонь. Яков слушал внимательно и в такт качал головой.

Долго длилось чтение. Васятка читал книжку за книжкой: и божественное, и рассказы, и сказки, и песни. Бабка задремала, положив голову на стол. Но трое любителей книжки, кажется, всю ночь провели бы за чтением и не могли оторваться от книжки.

Лучина сгорела вся, и нужно было отправляться на покой.

– Хорошо, умственно читаешь, – одобрил дядя Яков Васю. – Славный у тебя внучок, дедушка, учить бы его; жалко, что вас так нужда заедает… Вот, милый Васятка, я тебе книжку подарю, божественную… Читай да дядю Якова вспоминай… – Яков достал из короба новенькую книжку и передал Васе.

– Мне?! Эту книжку?! – выкрикнул Вася и весь раскраснелся от радости, даже забыл поблагодарить.

– Благодари, глупый, – сказал дед, – ишь как обрадовался! Книжек-то у нас не водится… Экая радость малому! Да и я-то люблю слушать… Вспоминать тебя, дядюшка, станем. Спасибо.

На другой день, рано утром, едва рассвело, дядя Яков распрощался с добрыми стариками, погладил по голове Васятку, взял свой короб и двинулся в путь. Ему казалось, что в этой бедной избе, он оставляет близких и родных себе людей.

– На обратном пути я опять к вам зайду, – сказал дядя Яков, прощаясь. – Принесу тебе ещё книжку… Почитаем, – обратился он к Васе.

Вася просиял, засмеялся и, подпрыгнув, весело сказал:

– Приходи скорее, дяденька… Скорее… Как я ждать-то тебя буду!

– Дорогим гостем будешь… Рады мы тебе… Только хата наша не красна больно углами да и пирогов нет… И звать-то тебя совестно, милый человек… Ты, поди, и не то видывал…

– Не нужны мне, дедушка Спиридон, ни красные углы, ни пироги… Дороже всего мне привет да ласка… Любо мне, что вы книжками дорожите… Я стану учить твоего Васятку, а он меня. Вот какое дело вышло.

Наш офеня вышел из этой закоптелой избы с отрадным, тёплым чувством… И его самого, и его короб с любовью провожали любознательные глаза мальчика и добрые, слезящиеся глаза старика.

Дядя Яков вернулся домой около Егорова дня или «Егорья», как говорили в деревне.

На обратном пути он сдержал своё слово и зашёл в глухую деревушку к Спиридону и к Васятке. Там его ждали и обрадовались, как родному. Опять почти всю ночь напролёт читал книжки Вася, опять толковали они о прочитанном, опять подарил Яков Васятке книжку, и расстались они с грустью надолго. Дядя Яков тоже дорожил тихой семьёй на перепутье. Благодаря мальчику он узнавал про свои книги и мог теперь подробно рассказывать их содержание.

Дядя Яков вернулся домой весёлый, поздоровевший, с пустым коробом.

Матрёша встретила отца, радостно взвизгнув, и повисла у него на шее. Анна, как всегда, приняла строгий вид. Олёна и Параня живо узнали о возвращении отца и прибежали в свою избу.

– Здорово, милые!

Старуха тоже обрадовалась сыну и заплакала, охватив его голову.

– Вот я и дома! – весело говорил дядя Яков. – Ну, слава Богу! Расторговался я хорошо…

– Хорошо торгуешь, да домой не носишь, – не могла удержаться и вставила своё слово хозяйка.

– Не сердись, жена. И чего ты, право, вечно ворчишь? Вот тебе десятирублёвка. Да ещё оброк заплачу…

Анна и старшие дочери глазам своим не верили. В душе у Анны всё ликовало, но она всё-таки сделала строгое лицо и проговорила:

– Мог бы и поболе дать… У меня денежки будут целы, не провалятся сквозь пальцы…

– Подожди, жена… Может, скоро дам и поболе… Теперь нельзя. Надо кое-что и купцу, что мне поверил на ярмарке, отдать. Надо товару закупить… Дело моё хорошее, свободное, наживное…

Анна махнула рукой и вместе с дочерьми стала накрывать на стол.

Матрёша весь день, как котёнок, ластилась к отцу и всё приставала:

– Тятя, ты расскажешь мне сказку?

– Погоди дочка, расскажу… У меня милушка, теперь приятель завёлся махонький, от него я много сказок узнал.

– Где? Кто твой приятель?

– Мальчонка маленький… Поменьше тебя… Васяткой его зовут… А читает так хорошо, точно наш дьячок.

– Что же ты его с собой не привёл? – спросила Матрёша.

– Его нельзя привести. Он живёт у бабушки с дедушкой и бережёт их. Они старые-престарые, а он у них один, как красное солнышко.

В этот же день, под вечер, Яков, забравшись на печку, стал рассказывать Матрёше и своей старухе-матери о том, что прочитал ему Вася. В заключение Яков сказал:

– Подожди, Матрёша, мы тебя грамоте обучим… Сама станешь тятьке книжки читать. Ты у меня смышлёная…

Когда разлились реки, дядя Яков с целой артелью своих земляков снова ушёл на барки водоливом.

При прощании Анна сказала мужу полу сердито, полуласково:

– Ты деньги-то береги! Вспоминай почаще про дом… Дочек-то жалей.

– А ты прежде всего скажи, веришь мне али не веришь, что я хорошее дело затеял, да на свою линию попал?

– А ну тебя! Вот ещё привязался! Будешь по чести да трезво жить, и все будут тебе верить.

– Нет… Скажи мне, ты-то веришь?

– Ну… верю. Отвяжись только, – ответила Анна и даже улыбнулась.

– То-то и есть… Так ты и говори. И я так буду знать. Дороже всего, когда человеку верят! – довольным тоном сказал дядя Яков.

Жена проводила его за околицу. Матрёшка бежала около родителей, всхлипывала, взглядывая на тятьку и утирала платком слёзы.

VIII

Прошло пять лет. В деревне Заслуховье глубокой осенью вернулись из Нижнего с ярмарки с коробами не только Яков, но и Дмитрий Чёрный, и старик Мирон, и даже Андрей Мухин, мужик степенный и рассудительный, и другие односельчане. Мужики шли толпой, а короба их везла лошадь.

У входа в деревню к дяде Якову с радостным приветствием бросилась черноглазая, румяная девушка и тотчас же, как вихрь, понеслась обратно по деревенской улице. Это была Матрёша. Она выросла, расцвела, как маков цвет, и не узнать в ней было прежней шаловливой девочки.

– Мама, Параня, Иван, тятя приехал! Наши вернулись! – весело и громко крикнула Матрёша.

– Ставьте скорее самовар, – проговорила Анна и вышла встречать мужа. А тот уже тащил короб с телеги, а на телеге лежал ещё другой такой же.

– Здравствуй! Экий груз! – проговорила Анна, помогая мужу.

– Ничего. Здоровы ли? Каково дома? Стосковался я по вас.

– Слава Богу… Иди отдыхай…

Много воды утекло за последние пять лет; много перемен произошло кругом. Изба дяди Якова была поправлена и внутри виднелся некоторый достаток: на видном месте красовался кованый сундук, на скамье большой самовар, по стенам висели нехитрые лубочные картины московских мастеров.

В избе дяди Якова не было Олёны, но зато его встретили новые члены семьи: тихий молодой мужик Иван и крикливое маленькое существо. Иван был муж Параши, а маленький крикун на её руках был её сын, в честь деда названный Яковом.

Олёна вышла замуж в дальнюю деревню и жила счастливо.

Матрёша, которой уже было пятнадцать лет, кончала школу и, к великому удовольствию дяди Якова, умела читать.

Старой бабки, матери Якова, уже не было в живых; она не дождалась лучшей жизни в семье сына.

Дядя Яков по-прежнему уходил с барками в Нижний, закупал там книжный товар и картины и возвращался домой. Погостив дома дня три-четыре он взваливал на плечи короб и уходил с ним далеко и надолго. Жизнь эта и торговое дело ему очень нравились, а главное – он любил книжки и картины, любил поговорить о них. Содержание каждой своей книги он знал, мог посоветовать, что кому надо купить, что кому нравится.

Нашего офеню знали далеко в округе и поджидали его, и нередко в какой-нибудь глухой деревушке дед говорил внуку или отец сыну:

– Вот погоди, придёт дядя Яков, я тебе букварь куплю…

Иная баба, слушая мужиков, тоже скажет:

– Хоть бы дядя Яков принёс книжку, как коров лечить… Моя что-то хиреет… В прошлом году принёс нам книжку про огород. Спасибо ему, много пользы было.

И какая была радость среди деревенской темноты, если у дядя Якова оказывались книжки и как коров лечить, и про огороды, и про сады, и про другие деревенские нужды.

Среди разных неважных сказок, повестей и песен у него нередко попадались дельные и нужные книжки. Они сеяли добрые семена в глухих деревнях и проливали свет знаний и правды.

Но дядя Яков сам был безграмотен и в Нижнем покупал такие книжки, какие давал ему знакомый купец; он узнавал их содержание лишь после, когда ему на барке прочитывал какой-нибудь грамотей или дома Матрёша или Васятка. Истории частенько бывали невероятные, но им в простоте душевной верили, и за неимением лучшего они нравились в деревне.

Из года в год дядя Яков заходил в закоптелую избу дедушки Спиридона и его радостно встречали старики и Васятка. Приход Якова был единственным светлым лучом в тихой жизни этих людей. Он рассказывал им про другую жизнь вдали от их тихой деревни, про разные случаи, новости… Старик Спиридон и Васятка слушали его затаив дыхание – так всё для них было ново и интересно.

За каждый приход Якова к своим друзьям, Вася прочитывал ему много новых книг, и каждый раз Яков дарил мальчику книжку-другую и пополнял его маленькую библиотеку, которая была ценным вкладом в деревне и перечитывалась сотни раз.

С тех пор, как Яков сделался офеней, конечно, не всё шло гладко у него; бывали и невзгоды и неудачи: давал он книжки в долг и пропадали деньги, иной раз он прогуливал.

Но всё-таки любимое дело остепенило его вместе с уверенностью в пользе его; давало оно и достаток его семье.

Через два года к дяде Якову примкнули его односельчане и тоже сделались офенями. Они поняли, что торговля книжками – дело вовсе не пустое.

А лет через десять не только вся деревня Заслухо-вье, а почти весь Верхоянский уезд стал торговать книгами с лёгкой руки дяди Якова.

Земляки после уже не ходили с барками, а ездили в Нижний на ярмарку самостоятельно за книжным товаром.

Однажды большая компания офеней вышла из соборного храма на нижегородской площади. Они остановились в раздумье на перепутье. На ярмарочном базаре открылась новая книжная лавка. Товар был выставлен красивый, новый и молодой купец заманивал покупателей разными льготами и сбавкой цены на книги.

Среди офеней особенно громко говорил высокий, осанистый старик:

– И чего ты, право, дядя Яков? Не клад какой, твой Василий Петрович… Товар один… Идём, где дешевле.

– Я что ж… Я перечить не стану… Я как общество, – проговорил тот, которого называли «дядя Яков» и вдруг смутился… Перед ним, как из-под земли вырос сгорбленный старичок. Он едва мог выговорить от волнения.

– Бог с тобой, дядя Яков… Нехорошо… Изменяешь… Нехорошо… – тихо проговорил он и пошёл прочь.

Дядя Яков на минуту задумался, потом тряхнул седыми волосами и проговорил:

– Вы, земляки, как знаете… А я пойду к Василию Петровичу и уж до смерти буду я у него покупать…

Он быстрым шагом пошёл к книжной лавке Иванова. Толпа земляков хлынула за ним.

… Из далёкого прошлого дяде Якову вспомнилось, как перед книжной лавкой стоял мужичок в лаптях, без гроша за душой, с тяжёлым горем на сердце… Вспомнил и то, как потом этот мужик стал офеней, как всё изменилось, сколько воды утекло. Услышав укор, дядя Яков вернулся… Совесть укоряла его. Он чувствовал, что хотел поступить нехорошо.

В укоре старика слышалась горькая обида не на потерю барышей, а на что-то более чувствительное – на измену, на неблагодарность…

Хозяин книжной лавки Василий Петрович Иванов сгорбился, состарился раньше времени. Иных и при барышах жизнь не радует – так и этого старика. Он похоронил двух сыновей и растил маленького внука, ребёнка слабого и хилого, тот вертелся в лавке, около деда.

Василию Петровичу особенно чувствительна была измена дяди Якова, с которым его связывала долгая дружба и общее дело.

Но дядя Яков вернулся… Вернулись и его товарищи-офени.

– Эх, обидели вы меня… что уж! – проговорил старик-хозяин и, отвернувшись, махнул рукой…

– Ну, полно, Василий Петрович, не кори нас… Всяко бывает… Рыба ищет, где глубже, а человек – где лучше… Показывай-ка товар…

Они помирились.

Эта компания офеней покупала книжный товар не на рубли, а на тысячи. И книжки разносились по всем глухим углам обширной родины. В этих углах ещё темно, и там особенно рвутся к свету, к знанию, к просвещению.